Читать книгу Словно распустившийся цветок - Сири Митчелл - Страница 7

Только после того, как я вернулась домой и поставила цветы в вазу, мысли мои вновь устремились к предстоящему вечеру. Я решила, что вполне могу надеть свое лондонское платье заранее, чтобы быть готовой к приезду дяди. Я не надевала его с прошлого года, и потому пришла в отчаяние, обнаружив, сколько пыли оно собрало на себя за это время. Вооружившись щеткой для волос, я взялась за дело, и вскоре, расчесывая и выколачивая, мне удалось привести его в более или менее божеский вид.

Но, как выяснилось, я успела позабыть о том, как мне не нравилось носить его – воротник показался мне слишком тесным, а рукава – чересчур узкими, но ведь я уже пообещала дяде, что надену его, так что оставалось лишь сцепить зубы и стойко переносить страдания. В моей комнате, выходящей на северную сторону, быстро темнело, и потому я решила сойти вниз, что и проделала, держа в руках научный трактат о британской ежевике.

Мне не хотелось попадаться на глаза отцу, а уж тем более мистеру Тримблу. Но, так как большая гостиная была чуть ли не до потолка завалена кипами прокладочной бумаги и гербарными прессами, то, чтобы присесть где-нибудь, мне предстояло либо переложить все это куда-то, либо отправиться в малую гостиную.

Отца нигде не было видно, а вот мистер Тримбл восседал за столом, склонившись над каким-то образцом с ножом в руке. При моем появлении он встал.

– По моему настоянию ваш отец прилег немного отдохнуть, но он просил передать вам свои наилучшие пожелания на сегодняшний вечер. Что до меня, то я надеялся увидеться с вами до вашего отъезда.

– Боюсь, что не могу ответить вам тем же.

Несколько мгновений он смотрел на меня, словно лишившись дара речи, после чего неожиданно рассмеялся:

– Что ж, по крайней мере, вы честны. Мужчина всегда будет знать, как вы к нему относитесь. – Он вернулся на свое место. – Ваш отец поручил мне поговорить с вами, во-первых, о лекции на тему классификации гаммарбии[22], а, во-вторых, узнать, где может быть счет, – он сверился с листком бумаги у себя на столе, – от мистера Дентона.

Мясник.

– По-моему, отец выразился достаточно недвусмысленно относительно своих желаний. И оба они теперь подпадают под вашу ответственность.

– Если вы просто подскажете мне, где я могу найти счет и лекцию, я с радостью займусь их поисками.

Я обвела взглядом груды бумаг и штабеля книг, громоздившиеся на всех ровных поверхностях в комнате:

– Думаю, вы прекрасно справитесь и сами, если просто начнете искать.

– Я уже искал. Но нашел лишь… – Оглядевшись по сторонам, он схватил первую попавшуюся стопку, что грозила вот-вот обрушиться со скамеечки для ног. – Повсюду я натыкался лишь на груды бумаг, точно таких же, как и вот эта!

Я жестом попросила показать мне бумаги, которые он держал, и он вложил их мне в руку. Мельком взглянув на них, я обронила:

– Это эфки.

– Это… что?

– Эфки. То, что начинается на букву «Ф». Например, бумага «формата 13 на 17 дюймов»[23], или бюллетени Национального общества папоротников[24], а также письма от мистера Фуллера, одного из корреспондентов моего отца.

– Но первое – писчая бумага, второе – общество, а третье – человек.

– Вот именно.

– Следовательно… если мне понадобится уточнить правила ухода за наперстянкой[25], я должен был искать их здесь же?

– Не говорите глупостей. Они бы лежали в стопке на букву «Д».

– Вот как?

– Потому что правильное ее название, мистер Тримбл, Digitalis. – Я окинула его внимательным взглядом. – Вы что же, плохо спали? Выглядите бледновато.

– Ответьте мне еще на один вопрос, мисс Уитерсби. Следует ли мне ожидать, что меня ждут двадцать шесть стопок бумаг, таких как эта? По одной на каждую букву алфавита?

– Вполне возможно.

– В таком случае, где вы мне посоветуете начать поиски того счета?

– В стопке на букву «С».

– «С» означает…

– Хотя, быть может, он лежит в стопке на букву «Д», которая означает «Дентон»? – Я не смогла удержаться, чтобы не поддеть его. Наверное, это из-за того, что воротник платья был мне чересчур тесен.

– Думаю, мне было бы намного легче, если бы вы набросали мне эскиз своей системы учета и хранения документов.

– Я бы с радостью, но ведь это означало бы оказать вам помощь, не так ли? А это мне отныне строго-настрого запрещено. Поэтому, надеюсь, вы поймете меня, если я скажу, что не стану делать этого.

И я принялась перелистывать страницы доклада, делая вид, что увлечена им.

Он окинул меня чрезвычайно выразительным взглядом своих голубых глаз:

– Я вас чем-то обидел?

– Вы? Ничуть не бывало, мистер Тримбл.

– Очень рад, потому что мне вдруг показалось, что…

– Дело в том, что мне показался чрезвычайно вопиющим и оскорбительным тот факт, что мне велели передать вам – человеку, с которым мы едва успели познакомиться, – дело всей моей жизни и жизни моего отца, а теперь выясняется, что вы еще и ожидаете от меня помощи. Словно все, что я делала, все письма, которые написала, те пенни, что я сэкономила, все… все… все ведра, что я подставляла под течь в крыше, – все это пустяки и ерунда, не стоящая внимания.

– Уверяю вас…

– И не только это. Ведь я вела почти всю его… – Я вовремя спохватилась и прикусила язык.

– Всю его что?

– Я… писала книги и тому подобное, чтобы оплатить наши счета. Отец сейчас работает над иллюстрированной серией, для которой я, кстати, рисовала все картинки, но дело это чрезвычайно сложное и долгое, а финансируется оно по подписке. И я не думаю, что эта самая подписка, хотя и очень дорогая, принесет нам больше денег, чем все его предыдущие труды. А мне почему-то кажется, что вы не умеете рисовать орхидеи?

– Не могу сказать, будто когда-либо…

– А я, значит, должна бросить незаконченные иллюстрации и всю свою недоделанную работу только ради того, чтобы выйти за кого-либо замуж?

– Я никогда не говорил…

– И передать всю отцовскую работу в руки человека, который даже не знает, как правильно называется наперстянка?

– Это была всего лишь шутка, уверяю вас.

– Да. Вот именно. Именно так я себя и чувствую. Как будто я должна передать все, что сделала и чего добилась, в руки более подходящего ассистента только потому, что у меня есть пестики!

– Пестики?

– Как будто кто-то счел их менее важными, нежели тычинки!

– Тычинки?

– Разве вы не понимаете, насколько это возмутительно?

– Я вижу, что вы вне себя от негодования.

– Чрезвычайно.

Он вновь встал и поклонился.

– Вы буквально кипите от гнева. Но, как мне представляется, это я вам помогаю, причем безвозмездно, а не наоборот.

Если бы он не занял мое место без спросу, я бы, пожалуй, смогла сполна оценить его чувства.

– Благодарю вас, мистер Тримбл. – Наконец-то передо мной промелькнул образ того человека, с которым я познакомилась в ходе нашей с ним переписки.

– Итак… вы согласны? Я имею в виду, набросать вашу схему учета?

Я вдруг почувствовала, как краска гнева заливает мне лицо.

– Вы что же, не поняли ни единого слова из того, что я вам сказала? Мой ответ – нет!

* * *

В кои-то веки дверной колокольчик зазвенел в самый подходящий момент.

Мистер Тримбл кивнул в сторону переднего холла:

– Я открою, пожалуй?

– Будьте так любезны. – Я вновь взялась за трактат с намерением все-таки прочесть его, но тут в комнату вошел адмирал. Он замер на месте как вкопанный, окинув меня взглядом с головы до ног.

– Я надеялся, что к этому времени ты будешь готова, моя дорогая.

Я встала:

– Я готова.

– Я полагал… То есть, я надеялся… Разве не говорили мы по поводу парадной формы только сегодня днем?

– Именно в этом я ездила в Лондон в прошлом году.

– Да… Но разве у тебя не осталось ничего из того, что ты носила, пока была в самом Лондоне? Что-нибудь такое… что блестит и переливается?

Блестит и переливается? Или двух рядов латунных пуговиц на моем корсете ему уже недостаточно?

– У меня есть только это. Но этому платью всего год, и оно очень прочное.

В нашу беседу вмешался мистер Тримбл. И довольно бесцеремонно, по моему мнению.

– Ваш дядя имеет в виду, что вы надели дорожное платье, мисс Тримбл, тогда как в это время суток полагается надевать вечернее платье.

– Совершенно верно, молодой человек. Благодарю вас.

– Я решительно не понимаю, почему это не годится. Если я надела его вечером, тогда, по определению, оно становится вечерним платьем, не так ли?

Но мистер Тримбл упрямо покачал головой:

– Думаю, что ваше определение выглядит куда буквальнее общепринятого.

– Но оно выполняет свою роль, разве не так?

Мой дядя нахмурился.

– Для каждой работы существует надлежащая форма одежды, дорогая Шарлотта. Ты не можешь командовать кораблем, если на тебе форма гардемарина.

– Надлежащая или нет, но это – последняя обновка в моем гардеробе.

Мистер Тримбл вновь позволил себе беспардонное вмешательство:

– А как насчет… Что вы надеваете, когда идете в церковь, например?

– Просто… обычное платье.

– Быть может, ваше «обычное платье» окажется более удачным выбором.

– Если вы настаиваете.

– Настаиваю.

Я устремила взгляд на дядю:

– В таком случае вам придется дать мне еще несколько минут.

На самом деле я решительно не понимала, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Адмирал просил меня надеть что-нибудь стильное, а лондонский наряд как раз и был моей последней обновкой. Не то чтобы я так уж желала эту вещь; вовсе нет, он сам настоял на ней, когда узнал, что мы едем в столицу. Более того, он сам заказал и оплатил ее. Но сейчас я со вздохом сняла ее и окинула взглядом свой гардероб.

Первым шло зеленое платье в полоску, расшитое примулами и отороченное лентой. Вторым висело светло-голубое платье, скроенное так, словно на него накинут жакет. Хотя последний был намертво пришит к корсету и даже не распахивался, что, по вполне понятным причинам, приводило меня в ярость.

Поскольку погода была прохладной, я остановила свой выбор на наряде с ложным жакетом, хотя на то, чтобы застегнуть его, у меня ушло некоторое время. Мне пришлось повернуться спиной к зеркалу и попадать в крючки, держа в одной руке специальный фиксатор, а во второй – приспособление для застегивания. Я была вынуждена изрядно поломать голову, прежде чем сумела разработать этот метод. После смерти матери иного выхода у меня не было. Покончив с крючками, я достала шляпку, весьма походившую на футляр для сбора растений с откинутой крышкой, завязала ленты под подбородком и вернулась в малую гостиную.

Ожидай я восхищенных возгласов и комплиментов, меня бы ждало горькое разочарование.

Адмирал нахмурился:

– Разве у тебя нет чего-нибудь… более пышного? Или хотя бы с блестками?

– С блестками? Нет.

– Пожалуй… пожалуй, будет лучше, если мы сегодня никуда не поедем, дорогая. Я пошлю записку с извинениями и…

– Это никуда не годится. – Мистер Тримбл таращился на меня во все глаза, а потом шагнул вперед и кивком указал на мою юбку. – Это – дневное платье, а не вечернее. Вам нужно что-нибудь более… У вас есть хотя бы нижние юбки под ним?

Мне совсем не понравилось, что некто вздумал читать мне лекции о женской моде, будучи при этом всего-навсего овцеводом. Из-за его роста и широченных плеч со стороны могло показаться, будто он угрожающе навис надо мной. Я вдруг ощутила себя крайне… непривычно.

– Нижние юбки? А зачем?

– Потому что так принято. По крайней мере, было принято, когда я уезжал в Новую Зеландию, и я не заметил, чтобы эта мода сильно изменилась.

Я не носила нижних юбок. Принципиально. Я их презирала. Они всегда запутывались у меня вокруг лодыжек, разве что иногда поддевала те, которые были куплены в годы юности, а теперь ужасно жали в талии.

– Но я не смогу и шагу ступить, если надену их!

– Смысл не в том, чтобы расхаживать, а в том…

– То есть, я должна буду стоять на месте? Но для чего я тогда вообще иду на этот званый ужин?

– Это к делу не… – Он вдруг с большим интересом уставился куда-то прямо мне под грудь. – Это… Кстати, что это такое? Я имею в виду это большое пятно у вас на лифе.

Я попыталась взглянуть на себя, но мне мешала грудь.

– Затрудняюсь ответить.

Взяв карманную лупу, которую мистер Тримбл оставил на столе, я приложила к ней с обратной стороны книгу. Наведя ее на свою грудь, я сразу же узнала пятно по отражению.

– Это – капелька черной туши. Обычно я надеваю халат, когда работаю с иллюстрациями, но в тот день в минувшем месяце…

– Черная тушь? – В голосе мистера Тримбла прозвучало неприкрытое негодование. – Ваше платье безнадежно испорчено.

Я презрительно фыркнула:

– Ничего страшного. Я приобрела его всего несколько лет назад. И до сих пор это платье меня вполне устраивало.

– Если пятно не удастся вывести, платье погибло безвозвратно.

– Что ж, сегодня его вывести уже не удастся, к тому же, оно совсем маленькое. – Я вновь взглянула на отражение в карманном увеличительном стекле. – Оно лишь немногим больше моего большого пальца. Самое обыкновенное пятнышко, и я, честно говоря, не совсем понимаю…

– В таком случае сделайте нам всем одолжение и накиньте нечто вроде мантильи. У вас ведь есть мантилья, не правда ли?

– Есть. Разумеется, есть.

Адмирал прочистил горло. Лицо его побагровело.

– Если мы не поспешим, то непременно опоздаем, а, как известно, точность – вежливость королей.

Взбежав вверх по лестнице, я сорвала с крючка свою накидку, а заодно надела и нижнюю юбку.

В передней мистер Тримбл остановил меня, положив мне руку на локоть. Развязав ленты, которыми шляпка крепилась к моей голове, он снял ее:

– Это – шляпка для прогулок в карете.

– Этого не может быть. Для чего, спрашивается, я бы покупала шляпку для прогулок в карете, если у нас нет экипажа? Это просто верх нелепости.

– Просто такую шляпку следует надевать для дневной прогулки вместо… Не обращайте внимания. Вам лучше пойти совсем без нее. Разве что… – Он увлек меня в малую гостиную и подвел к комнатному застекленному террарию, в котором я выращивала фаленопсисы[26]. Приподняв крышку, он безжалостно сорвал один из них.

– Но это… это мои орхидеи! Я была бы чрезвычайно вам признательна, если бы вы не утруждали себя заботой о вещах, кои… кои вас совершенно не касаются! – Я выращивала их несколько месяцев, чтобы иметь живой образец, с которого можно было бы рисовать иллюстрации с натуры. Но, пожалуй, теперь это уже не имеет большого значения, раз уж мне вообще не доведется более рисовать ничего и никогда.

А он бесцеремонно воткнул цветок мне в волосы над ухом:

– Как мы с вами договорились, мисс Уитерсби, это я вам помогаю, причем во всем.

* * *

Преимущество цветка над шляпкой заключалось в том, что он был намного легче. Но даже при этом я не могла заставить себя простить мистера Тримбла за то, что он погубил мою орхидею.

В пути на званый ужин адмирал, что называется, накручивал себя, пока не впал в состояние угрюмого беспокойства. Как правило, это предшествовало рассуждениям о политике империи в общем или политике правительства в частности, которую он полагал ошибочной. Но, когда мы свернули с дороги на подъездную аллею, он вдруг сделал весьма неожиданное заявление:

– В высшем свете есть одно правило, которое мы называем золотым, моя дорогая. Веди себя с другими так, как ты хотела бы, чтобы они вели себя с тобой.

Всего одно? Я почувствовала, как уходит охватившее меня напряжение.

– Я постараюсь иметь это в виду.

Нас встретил ливрейный лакей, и меня провели в комнату, где я могла бы оставить свою мантилью. Вспомнив о том, как отозвался о пятне на моем платье мистер Тримбл, я решила оставить накидку при себе. Но слуга не понял моих желаний, вследствие чего воспоследовала недолгая борьба за мантилью, из которой, впрочем, я вышла победительницей.

После того как я присоединилась к адмиралу, нас пригласили подняться по лестнице и вскоре мы оказались у распахнутых дверей в залу. По обеим сторонам большой комнаты тянулись окна, украшенные вычурными красными портьерами. Они были раздвинуты и перехвачены толстыми золотыми шнурами с кисточками на концах. С кессонного потолка[27] свисали три люстры, в которых горело никак не меньше сотни свечей. Комната была полна людей, снующих из конца в конец или стоящих группами и о чем-то беседующих.

Когда мы двинулись через залу, адмирал обратил мое внимание на хозяев вечера, чету Биквитов. Будучи лет на десять моложе адмирала, невысокого роста, с апоплексического цвета лицами, супруги чрезвычайно походили друг на друга. Затем он представил меня нескольким гостям, и я отметила про себя, что его требования относительно пышности платья или наличия на нем хотя бы блесток не были столь безосновательными, как я полагала ранее. Мои юбки выглядели увядшим цветком в сравнении с этим предметом туалета у прочих дам. Хотя многие из них предпочли обнажить плечи, я была рада своим длинным рукавам и отсутствию выреза на груди, равно как и тому, что не отказалась от мантильи, поскольку окна в комнате были настежь распахнуты, впуская холодный ночной воздух.

К тому моменту, как мы оказались в противоположном конце залы, мистер Биквит затеял оживленную дискуссию о собаках и их содержании с некоторыми из многочисленной компании джентльменов, прибывших к нам из Лондона поохотиться. Я уже совсем было вознамерилась объяснить одному из них, что необходимо соблюдать бо́льшую осторожность в отношении местной флоры, когда адмирал взял меня под руку и представил миссис Биквит.

– Мисс Уитерсби?

До сих пор мне казалось, что моя фамилия не вызывает у людей трудностей с произношением… хотя в ее случае это, скорее всего, объяснялось тем, что у нее были проблемы со слухом. Посему, отвечая, я повысила голос:

– Совершенно верно.

– Полагаю, что до сих пор не встречала никого, кто был бы настолько уверен в своем полном праве нарушать общепринятые нормы поведения.

Я улыбнулась:

– Благодарю вас.

Она презрительно фыркнула и отошла, оставив меня весьма довольной исходом нашей пикировки.