Читать книгу Gothic Love. История о признающих только черный цвет - Скотт Адамс - Страница 6

Рома плохо спал той ночью, ему то и дело снился Коля: как они ругаются в подъезде, и что все это слышат его соседи, и что наговорили они друг другу целую кучу гадостей. Рома то и дело просыпался и думал, что утром он пойдет к Коле и обязательно поговорит с ним обо всем. Затем засыпал вновь, и сон повторялся. Монотонная ругань так надоела Роме, что когда он в очередной раз погрузился в сновидения, то не увидел того раздражительного Колю, а наоборот, друг его был спокоен и молчалив. Это Рома кричал, по привычке, и чтобы все как раньше было, а тот молчит и смотрит на него, улыбается так по-дружески:

– Ром, ты это, зла не держи на меня? Хорошо? Сам виноват, ну так получилось, ну ничего не смог поделать.

– Да ладно, всякое бывает, – осторожно ответил ему Рома, а тот руку на плечо ему кладет. – Да, бывает. А тебе готом быть даже пойдет! – и смеется.

Тут Рома проснулся окончательно. Слова его друга до сих пор звучали у него в голове. Парень выглянул в окно, но во дворе было пустынно, только пара человек прошла мимо. Тогда он взял свой телефон и, щурясь от яркого света, посмотрел на время: семь часов, тридцать минут; вставать Роме нужно было в восемь. Полежав еще пятнадцать минут, Рома решил собраться и зайти за Колей, чтобы на учебу отправиться вместе. Голова сильно гудела даже после того, как он умылся ледяной водой – ничего не помогало. Он старался отвлечься от мыслей о своем приятеле и подумать о ребятах: Торн, Миттэр, Эмбер, Ленор. Но почему-то хотелось гнать мысли о готах от себя подальше. Рома вспомнил, как вчера разоткровенничался, как почувствовал любовь к этим людям, как говорил, что скучает. Все это вдруг показалось ему таким призрачным, таким нереальным, словно почудилось. Люди они для него были самые что ни на есть чужие, и никто не говорил ни о какой великой дружбе: так, встретились, на концерт сходили, им чемодан и удачи, а Роме – жить здесь дальше.

– А ты что проснулся в такую рань? – спросила мама, выходя из своей комнаты. – За Колей зайду, вместе на учебу пойдем, – сказал Рома.

– Он что, маленький, что ли, или барыня какая, заходить за ним? Спал бы. И так полночи шатался неизвестно где, – сказала Наталья Семеновна.

– Мам, ну что ты сразу?! – запротестовал Рома, не понимая толком, на что он злится. – Ну, если мне надо за ним зайти, значит, я возьму и зайду.

– А чего ты сразу голос начинаешь повышать?

– Я не начинаю, это ты начинаешь!

– Я начинаю?

– Ой, мам, все… Я не могу больше, вот что ты, что бабушка, как прицепитесь с какой-нибудь ерундой, пока не поругаемся – не разойдемся. Давай не будем ссориться с самого утра. Я на учебу, просто пораньше выйду, – говорил Рома, попутно запихивая тетрадь в свою сумку и надевая парку.

– Случилось что? – мать вдруг как подменили. Она даже присела на табуретку, которая странным образом вновь появилась в коридоре.

– Да нет. Не знаю. Проверить хочу, мы с ним поругались вчера днем, – сказал Рома, жалея, что не коснулся этой темы вчера: может, мать бы нашла нужные слова, как она всегда делала в таких ситуациях. Она всегда старалась его выслушать, и они часами могли сидеть на кухне и говорить обо всем на свете, но зато после таких разговоров Роме спалось всегда легко и уютно.

– А с кем же ты тогда полночи гулял? – спросила мать.

– Какая разница? – спросил Рома в ответ, не имея желания обсуждать готов.

– Девушка появилась? – деликатно спросила мать и сложила ладони на груди в замок.

– Ну Мама! – возмущенно произнес Рома. Он повязал шарф. – Тут об учебе думать надо, а ты мне о девушках?! А об учебе думать кто будет?

– Так вряд ли ты в библиотеке до двух ночи сидел!

– Вряд ли, но где и с кем я был – мое лично дело.

– Совсем большой стал, – всхлипнула мать. – Мы с бабкой все для него, а он шляется не пойми где по ночам. А мне сиди, дожидайся.

– Так никто тебя не просит дожидаться, шла бы спать. Ты же сама там фильмы смотришь! – сказал Рома и понял, что все не так. Она его ждала. – Ладно, мам, мне сейчас некогда, давай вечером обсудим, хорошо? – и Рома поскорей покинул квартиру.

Выскочив на улицу, Рома оглянулся: кругом было еще темно. Он прошел пару кварталов и начал сомневаться, что зайти за Колей – хорошая мысль. Стоять у подъезда – холодно, подниматься и звонить – можно разбудить кого-нибудь из домашних. Но тем не менее он все-таки двигался по направлению к Колиному дому. «А тебе готом быть даже пойдет», – повторил про себя фразу, которую во сне сказал ему приятель. Рома даже подумал, что первым делом расскажет про этот сон и наедет на него с претензией, мол, что это ему вместо всяких там девушек друг его снится и всякую чушь несет?

Дойдя до дома Коли, парень осмотрелся: кругом никого не было в столь ранний час, и двор показался парню сиротливым и оставленным. Когда-то он видел фотографии из Припяти, где жизнь остановилась в один момент. В один момент и навсегда. Сквозняки гуляли по пустым улицам некогда живого и процветающего города, где во дворах домов был слышен детский смех, по улицам ездили автомобили, мамы гуляли с колясками, пока отцы семейства работали на фабриках, заводах и впоследствии печально известной ТЭЦ, молодежь пела песни под гитару – в общем и в целом, город жил своей размеренной жизнью. Хорошей или плохой? Совсем не важно в этом случае. А теперь он год за годом зарастал сорной травой, деревьями, кустарниками. Когда-то местные жители, должно быть, с трудом узнали бы свой город детства и юности, вернись они туда снова. Ветры гуляли по оставленным квартирам, подъездам, зданиям школ, детских садов, больниц вследствие того, что многие стекла были разбиты мародерами, или сталкерами – единственными «жителями» этого города. Сталкеры – были своего рода туристами, причем что съезжались они в Припять почти со всех стран некогда великой страны советов. Что ищут там эти люди? Что их так притягивает к этому месту? Должно быть, некая мистическая составляющая города, который обрастает легендами о чудовищных мутантах, собаках-людоедах и зомби. А может, и попытка увидеть зараженную радиацией, но все же не тронутую современностью частичку СССР. Для себя Рома отметил, что его привлекает в этой истории правдивость произошедшего. Это не кино со спецэффектами, не театральные декорации и не повесть писателей-фантастов, воплощенная в жизнь – это и есть жизнь, со своими ошибками, трагедиями и одиночеством. Вот и сейчас, стоя здесь во дворе Колиного дома, парень отчетливо переживал какое-то неведомое ему одиночество и скорбь по пустой и оставленной Припяти. Фонари тоже как-то печально освещали пространство возле подъездов, и снег пошел, такой же неторопливый и тихий, как и все вокруг. Рома понимал, что это проекция его сознания, что весь мир вокруг равен внутреннему состоянию его души. События последних дней внесли в его устоявшуюся жизнь какой-то надлом, и теперь он видит все несколько иначе, чем раньше. Словно весь мир потускнел и стал более правдивым, чуть более жестоким, чем раньше. Рома не был конфликтным парнем, другом он был отличным, всегда был верный и преданный дружбе от начала и до конца. Уже в сознательном возрасте Рома видел только то, что видел, без каких либо прикрас. Он прекрасно видел, в каком положении оказалась его семья после того, как отец их оставил, что матери приходится из кожи вон лезть, чтобы их прокормить, и воспитанием подчас занималась бабушка. Он был вынужден жить в этом городе и любить его, распевая гимн на дне города и других местных праздниках, ходить в детский сад, школу, и вот теперь в колледж. Разговоров о переезде у матери Ромы никогда не возникало, да и сама она не особо стремилась как-то поспособствовать, вбить в головы своих детей мысли о переезде. Когда Женя объявил, что переезжает – мать промолчала, а Рома пребывал в каком-то шоковом состоянии, так как это напрочь выбивалось из концепции его жизни и всех идеалов. Он видел, как несколько маминых подруг перебрались в более крупные города, как уезжали его одноклассники с семьями, уезжали все, но словно кто-то вбил ему в голову мысль априори, что это совсем не его история, не его жизнь и он никуда не уедет из этих мест. Тем более что отказаться от трешки, пусть и в хрущевке, его мать не готова. А тут Женя вдруг заявляет о своем переезде – и ладно бы в какой город, а то в саму Москву. Рома тогда шутил, что брата нужно вести в «Терныш», психиатрическую клинику имени Тернышовой, в Мало-знаменском районе поселка Западный, что был по соседству с ними. О «Терныше» ходят самые разные слухи – и смешные, и грустные. Но психиатрическая больница – это всегда особая тема для шуток с одноклассниками и друзьями. Переезд в Москву настолько удивил Рому, что карточный домик из его иллюзий начал рассыпаться. Когда же Женя уехал, у Ромы наступил период отрицания: то ли не хотел верить, что брату это удалось, то ли в душе надеялся, что Жене будет так трудно, что он приедет домой, и все вернется на круги своя. Затем был период смирения, когда Рома осознал, что Женя не вернется, и нужно хотя бы сделать вид, что он все тех же самых взглядов, что его родной Каменогорск, самый лучший и что ему здесь все так же нравится. Ему это удалось, даже когда брат приезжал в гости, Рома старался не узнавать о жизни там – в большой и чужой Москве. Ему было достаточно друзей, чтобы всегда были рядом, футбола во дворе, музыки в плеере и еды, что бабушка готовит, словно на случай «Третьей мировой» на завтрак, обед и ужин. Все это Рома научился любить заново – и удержать свой карточный домик от падения. Теперь же, стоя у Колиного подъезда, Рома снова почувствовал шаткость своего положения. Ему стало неинтересно и одиноко этим утром, и впервые в жизни ему захотелось уехать, убежать как можно дальше от всего: от мамы, бабушки, колледжа – и начать какую-то другую, интересную жизнь, ту, что будет ему по вкусу, ту, в которой он спокоен.

– Чем тебе здесь неспокойно? Вон, Припять какая! – сказал Роме его внутренний голос, и парню ничего не оставалось, как согласиться.

– Но! – через какое-то время возразил Рома своему голосу.

– Но? – удивился тот.

– Вот именно, я согласен: спокойно, и вроде даже жить можно… Но мне чего-то не хватает. Я чувствую это, я знаю это, как самого себя, – подумал Рома.

– Почему сейчас, почему ты сейчас об этом задумался? Что случилось? – не унимался голос, который подмывал Рому на откровения.

– Сам не знаю, но чувствую, что мне подвластно нечто другое от всего этого, – разоткровенничался парень.

– Может быть, эта субкультура тебя так задела? Ребята вчерашние, концерт? – спокойно спросил его внутренний голос.

– Может, кто знает. Может быть, в Коле разочаровался, может, старше стал за эти дни? Ведь может же быть такое: живешь, живешь, а потом бац! И в один момент полностью регенерируешь?

– Импорт замещаешь, тогда уж. Любил красный, стал любить… черный.

– Ну не совсем это, просто стадия взросления и осознания может же наступить в один день?

– Как по волшебству!

– Да!

– Нет! Любое взросление происходит по выполнении многих условий: жизненных, моральных, умственных, физических, психологических. Да полно всяких. Видишь ли, Рома, чтобы стать полноценно взрослым человеком, нужен опыт, ответственность, осознание себя в этом мире. Просто ответь мне на вопрос: кто ты и что ты? Что ты из себя представляешь? Кому ты нужен, кроме как не здесь? На что жить собрался?

– По мне так ты нудные вопросы задаешь, а не взрослые.

– Значит, не готов еще к переезду, если сам себе сумел наскучить этими вопросами. А взрослый человек всегда знает свои цели, знает, что он делает, для чего, куда стремится, чем живет, где работает, на что тратит.

– Господи! Да неужели это я? Больше на мою маму похоже, Наталью Семеновну. Вы часом с ней не общались?

– Ну, разве что в твое отсутствие, – иронизировал голос.

– Кажется, переобщались. Звучишь в точности как она. Но мне бы просто вырваться, а дальше…

– Ооо, – простонал голос. – Дальше совсем беда, если уже на вопросах засыпался.

– Да умолкни ты! – чуть ли не вслух выругался Рома.

«И где Колю носит?» – подумал Рома, чувствуя, что дверь ему не открыть, а стоять на снегу холодно. «Где эта женщина с выводком собак? Может, она дверь открыла бы?» – подумал Рома, и тут же дверь со звоном открылась, но вышел оттуда дед. Он был из тех алкашей, что первыми стоят у магазина в домашних тапках, трениках и куртке на тельняшку или голое тело.

– Слышь, это, – сказал он и покрутил головой. – Курить не найдется?

– Отец, слышь, иди домой, вон руки дрожат, – Рома, обычно жалеющий таких людей, отреагировал довольно грубо.

– Чего? – с возмущением, удивлением спросил тот.

– А что слышал, бать, давай, иди домой, нечего шататься.

– Ах ты, щенок, – с улыбкой сквозь зубы процедил тот. Позади него послышались шаги. Тучного вида женщина спускалась в халате, нервно пыхтя:

– Куда собрался? – и бац, в голову ему. Кулаком. Рома аж отшатнулся. – Домой пи*дуй, уходильщик хренов. Я те уйду, я тебе так уйду! – она сняла со своего плеча полотенце и начала стегать мужика. «Бате», как раз в голову прилетело от жены, так он на улицу выкатился, даже тапки потерял – так в подъезде и стоят, а они уже вовсю на крыльце машутся. Мужик, правда, не бил ее, только защищался руками от ее хлестких ударов.

– Паскуда такая! Всю ночь бухал, на работу снова не выйдешь! Откуда водку взял, я спрашиваю?

– Так Люсечка, не пил я водку, вот те крест, – бормотал тот, принимая удары полотенца.

– Ах, не водка, а почему ты бухой как свинья? Я когда уходила на дежурство, ты спать ложился! Когда успел нажраться? Откуда водку взял?

– Да говорю тебе, ты глупая женщина! Не пил я водку, – а сам на ногах еле стоит. Дал ей отпор, сам отбежал на пару шагов. Это немного заставило ее утихомириться.

– А что тогда пил? Раз не водку?

– Вино, вино я пил, Люсечка! – с вызовом сказал мужик.

– Гляньте на него, люди добрые, вино он, скотина такая, пил. А еще что пил? Шампанское?

– Шампанское! – подтвердил тот. «Люсечка» вдруг перестала юморить и испуганно так руку к лицу поднесла.

– Как шам-шамп-шампанское?

– А вот так: вино пил, шампанское пил и еще лабуду твою эту, – и пальцами цокает, вспомнить пытается. – Ликер твой чуть-чуть, во! – вспомнил, наконец.

– Ты сволочь проклятая, – на всю улицу заголосила «Люсечка» на самой высокой ноте. – Идиот! – и разрыдалась.

– Говорил же, не пил я водку, чего теперь-то орешь?

– Это на Новый год заначка была! Алкаш чертов! – и снова давай его полотенцем охаживать. Затем устала и быстрым шагом пошла к подъезду, швырнула в него тапки и посмотрела на Рому.

– Что стоишь? Заходи и закрывай! Обратной пойдешь, чтоб собаку эту в подъезд не впускал, – сказала «Люсечка». Тут Рома вспомнил ее: это была их участковая, врач из районной поликлиники.

– Здравствуйте, Людмила Николаевна, – произвольно вырвалось у него, когда он узнал в ней добрую и отзывчивую мамину подругу. Рома помнил ее доброй, отзывчивой и веселой Людмилой Николаевной, которая до слез хохотала с мамой на кухне и всегда давала ему мандарины, когда тот заболевал, и она выписывала ему больничный. Ему и в голову не могло прийти, что она живет с таким алкашом и так несчастна. Но раз живет, значит, должно быть, любит, все же не просто так, и не Роме было ее осуждать.

– Здравствуй, Ромочка, – женщина постаралась улыбнуться, и было видно, что ей очень неловко.

– Вот ведь как, – сказал Рома, стараясь ободрить женщину.

– Как мама? – спросила она в ответ, переводя разговор.

– Хорошо, заходите в гости, она рада будет.

– Да куда ж я этого-то оставлю?

– Ну да, – не вдаваясь в подробности ответил Рома. Они поднимались вместе на третий этаж.

– А ты к кому? – вдруг остановилась женщина на третьем и посмотрела на Колину квартиру.

– К товарищу, – ответил Рома. – Вы тоже здесь живете.

– Да… напротив… Вот, в тридцать пятой, – заволновалась женщина. – Ой, – и начала махать ладонью себе на лицо, после чего приложила руку к груди.

– Что такое?

– Дружили с Колькой? – спросила она, жалеючи.

– Да что случилось?

– Так умер он, ночью, – и закусила губу.

Рому словно пыльным мешком по голове огрели. Он не сразу понял, что сказала женщина. Слова он слышал, смысл их знал, но воедино составить у него не получалось.

– Что говорите? – переспросил Рома.

– Колька умер. Ночью. Выбросился из окна. Вот я в больницу и поехала с ним. С концерта своего, должно быть, вернулся; вчера ночью какой-то концерт был. Что ему в голову стукнуло? Молодой совсем, мальчик еще.

– Да вы о ком говорите-то?

– Да о товарище твоем…

– О Коле? – начало доходить до Ромы, и ему стало совсем нехорошо, что он даже присел на ступени. Живот скрутило, в сердце закололо, все тело бросило в жар.

– Рома-Рома-Рома, – причитая, помогла сесть ему Людмила Николаевна. – Я сейчас, – и скрылась куда-то за дверью. Затем вернулась со стаканом и накапала туда несколько капель какого-то лекарства.

– Вот, выпей, полегче станет.

– Угу, – взял Рома стакан и выпил. – Да нет, он дома, наверное, просто не открывает, я же вчера к нему заходил. Он долго не открывал, а потом открыл.

– Так то ночью произошло.

– А потом я на концерт пошел… – пытался вспомнить вчерашний вечер Рома. – Мы с Колей поговорили, и я пошел на концерт.

– На эмо этих?

– Готов, – проговорил тот, но абсолютно равнодушно. Он смотрел в одну точку, покачивался и пытался что-то вспомнить. – Потом мы с концерта шли, и скорая стояла.

– Да, это Кольку забирали.

– Теть Люд! – вдруг вскочил Рома. – Не Коля это был. Наш Коля на третьем живет, вот здесь, – и указал на дверь. – Не смог бы он разбиться, если бы спрыгнул. Ну, может он ногу сломал? Или простудился, и его забрали на скорой?

– Так он на девятый поднялся, и… Я лично принимала, – и зарыдала. Рома обнял ее, и они зарыдали вдвоем, потом на ступеньки сели.

– Я ему говорю, ты чего в шарагу не пришел, а он послал меня, злой такой был или расстроенный. Мы с ним не ругались, так что бы…

– А родители его где, не знаешь?

– Он с матерью живет, – сказал Рома. – Жил, – сквозь ком в горле выдавил парень.

– Не было ее дома: вчера все номера их оборвали, до утра наряд в квартире был, участковый наш матери его звонил.

– У него отец в Москве, а мать здесь должна быть, – вытирая щеки от слез, сказал парень.

– Ромка, я тебя к себе не приглашаю: там этот такой бардак устроил, извини, – сказала женщина.

– Ничего-ничего, – словно под влиянием гипноза, ответил молодой человек. – Я пойду наверно.

– Куда, постой? Я матери твоей наберу, – сказала Людмила Николаевна и ушла в квартиру, оставив дверь открытой. Но Рома встал и пошел вниз. На улице, на железной изгороди, сидел и засыпал муж Людмилы Николаевны, которого уже прилично запорошило снегом. Снег усилился, стал идти сильнее. Рома взглянул наверх, на девятый этаж, но из-за снега верхние этажи было так плохо видно, словно их и не было вовсе. «Это он летел все девять этажей. Почему? О чем он думал? Что он переживал в тот момент, когда падал и летел к земле? Когда видел, как она метр за метром приближается? Или он летел с закрытыми глазами, чтобы не видеть? Было ли ему страшно? Больно было чувствовать землю? Умер ли он сразу? Он мучился? На ту или эту сторону дома он спрыгнул?» – вертелись вопросы в голове Ромы, как вдруг, высоко-высоко, он увидел снежинку, чуть больше, чем все остальные. И Роме показалось, что это падает Коля; он сбросил рюкзак на землю и побежал к тому месту, куда летела снежинка, но ветер метал снег из стороны в сторону, и Рома бегал туда-сюда, думая про себя: «Я спасу тебя, я спасу!» Он даже отчетливо видел его уменьшенную фигурку, но иногда он терял снежинку из виду. И вот он, Коля-снежинка, летящий с белого неба прямо Роме в ладонь. Он приземлился мягко и растаял. Только тогда до Ромы дошел смысл всего случившегося. Он упал на колени и заплакал во весь голос, закинув голову. Он заревел раненым зверем – так тяжело на душе у него было. И, проревевшись, он еще раз взглянул на свои ладони, а затем шепнул: «Теперь я готов. Готов ко всему, к обряду посвящения, к переезду, к смерти, к жизни, к боли, страданиям, ко всему». «Представляете, душа еще ничего понять не успела, а тело уже увозят… Стоит, должно быть, смотрит вслед уезжающей скорой», – вспомнилась фраза Ленор, когда они проходили здесь вчера. Да даже не вчера это было, а всего несколько часов назад. И душа его здесь стояла и смотрела… А может, стоит, смотрит до сих пор и видит Рому, как тот ловит снег и отчего-то плачет.