Читать книгу Стойкость. Мой год в космосе - Скотт Келли - Страница 3

Я сижу во главе стола в нашем доме в Хьюстоне. Ужин подходит к концу. Вся семья в сборе: моя давняя спутница жизни Амико, мои дочери Саманта и Шарлотт, мой брат-близнец Марк с женой Гэбби и дочерью Клодией, наш отец Ричи и сын Амико Корбин. Что может быть обыденней, чем ужинать за семейным столом с близкими людьми! Многие даже не осознают того, о чем я мечтал почти год. Столько раз представлял, каково это – есть домашнюю еду, что теперь, когда я наконец здесь, все кажется немного нереальным. Лица любимых, которых я давно не видел, беседа нескольких людей сразу, звон столовых приборов, плеск вина в бокале – я отвык от всего этого. Даже ощущение земного притяжения, удерживающего меня на стуле, кажется незнакомым, и всякий раз, как я опускаю на стол стакан или вилку, я мысленно ищу кусочек ленты-ворсовки велкро или скотча, чтобы их закрепить. Я вернулся на Землю 48 часов назад.

Опираясь на стол, я с усилием поднимаюсь, словно старик из глубокого кресла:

– Проверьте меня вилкой, я спекся!

Все смеются и убеждают меня пойти отдохнуть. Я пускаюсь в путь до спальни – примерно 20 шагов от стула до кровати. На третьем шаге пол как будто кренится подо мной, и я врезаюсь в кашпо. Разумеется, пол не виноват – это вестибулярный аппарат пытается приспособиться к земному притяжению. Я снова привыкаю ходить.

«Первый раз вижу, как ты споткнулся, – замечает Марк. – Ты молодец». Он по собственному опыту знает, что значит вновь оказаться под воздействием гравитации после пребывания в космосе. Проходя мимо Саманты, я кладу ладонь на ее плечо, и она отвечает улыбкой.

Я благополучно добираюсь до спальни и закрываю дверь. Болит каждая клетка. Все суставы и мышцы восстают против сокрушительного воздействия гравитации. Меня подташнивает, но не до рвоты. Я стаскиваю одежду и забираюсь в постель, смакуя ощущения от прикосновения постельного белья, легкого давления одеяла, мягкости подушки. Всего этого мне отчаянно не хватало. Из-за двери доносятся приглушенные голоса счастливых близких – целый год я не слышал их без помех отраженного спутникового сигнала. Я погружаюсь в сон под их умиротворяющие разговоры и смех.

Меня будит проблеск света. Уже утро? Нет, это Амико вошла в спальню. Я проспал всего пару часов, но чувствую себя как в бреду. С трудом удается прийти в себя настолько, чтобы пошевелиться и сказать, как мне плохо. Меня сильно тошнит, лихорадит, боль усиливается. После предыдущего полета такого не было. Сейчас гораздо хуже.

– Амико…

Мой больной голос пугает ее:

– Что с тобой?

Она накрывает мою ладонь своей, трогает лоб. Ее рука кажется холодной, настолько сильный у меня жар.

– Мне плохо, – признаюсь я.

Я четыре раза летал в космос, и дважды она была рядом во время всего процесса, поддерживая меня во всем, – в прошлый раз в 2010–2011-м, когда я провел 159 дней на космической станции. Возвращение на Землю и тогда не прошло бесследно, но ничего похожего на нынешние ощущения я не испытывал.

Я с усилием поднимаюсь. Нащупываю край кровати. Опускаю ноги. Сажусь. Встаю. С каждым движением я как будто продираюсь сквозь зыбучие пески. Когда мне, наконец, удается выпрямиться, боль в ногах становится невыносимой, и на ее пике я замечаю еще более тревожный симптом: вся кровь отливает к ногам. Так кровь приливает к голове, когда делаешь стойку. Я чувствую, как они распухают. Бреду в ванную, с невероятным трудом перенося вес с одной ноги на другую. Левая. Правая. Левая. Правая.

Добравшись до цели, включаю свет и рассматриваю ноги. Это уже и не ноги вовсе, а разбухшие подпорки. Они словно чужие, не мои.

– О черт! Амико, посмотри!

Она опускается на колени, сжимает рукой мою лодыжку, и та сплющивается, будто шарик, наполненный водой. Амико вскидывает на меня полные тревоги глаза:

– Даже кость не прощупывается.

– И кожа горит, – сообщаю я.

Амико лихорадочно осматривает меня. У меня непонятная сыпь по всей спине, а также сзади на ногах, голове и шее – на всех участках, соприкасавшихся с постелью. Прохладные ладони скользят по моей воспаленной коже.

– Похоже на аллергию, – замечает она. – Типа крапивницы.

Воспользовавшись туалетом, я шаркаю обратно в спальню и думаю, как быть. В обычной ситуации я обратился бы за медицинской помощью, но вряд ли в больнице кто-нибудь знаком с симптомами реакции на годичное пребывание в космосе. Я медленно заползаю в постель и пытаюсь улечься так, чтобы воспаленные места не контактировали с бельем. Амико роется в аптечке и возвращается с двумя таблетками обезболивающего и стаканом воды. Она старается взять себя в руки, а я вижу ее тревогу за меня в каждом движении, каждом вздохе. Мы оба знаем риски полета, на который я согласился. После шести лет совместной жизни я понимаю ее как самого себя и слова не нужны.

Я пытаюсь заставить себя уснуть в мыслях о том, страдает ли от отечности ног и болезненной сыпи мой друг Михаил Корниенко – мы с Мишей провели почти год в космосе, сейчас он дома в Москве. Думаю, с ним творится то же самое. Собственно, для этого мы и вызвались участвовать в эксперименте – чтобы узнать, как влияет на человека длительный космический полет. Ученые будут исследовать наши с Мишей данные до конца наших дней и даже дольше. Космические агентства не смогут отправить человека, например, на Марс, пока мы не укрепим самое слабое звено в цепочке, от которого зависит дальность космических полетов, – тело и разум человека. Меня часто спрашивают, почему я вызвался участвовать в этой программе, зная обо всех опасностях – при запуске, при выходе в открытый космос, при возвращении на Землю и в каждое мгновение жизни в металлическом контейнере, летящем по земной орбите со скоростью 28 000 километров в час. У меня есть несколько ответов на этот вопрос, но ни одного исчерпывающего.

В детстве меня преследовало удивительное видение.

Я словно заключен в крохотное помещение, где едва хватает места, чтобы лечь. Откуда-то я знаю, что долго пролежу здесь, свернувшись в клубочек. Выйти невозможно, но меня это не тревожит, – я чувствую, что располагаю всем необходимым. Нечто в этом тесном пространстве, ощущение, что я решаю сложную задачу, просто обитая в нем, нравится мне. Я на своем месте.

Как-то поздним вечером, когда мне было пять лет, родители растолкали нас с Марком, увлекли в гостиную к телевизору и объяснили, что расплывчатые серые пятна на экране – это люди, идущие по Луне. Помню, как слушал искаженный помехами голос Нила Армстронга и пытался осмыслить его слова о том, что он сейчас находится на сияющем диске, висящем в летнем ночном небе над Нью-Джерси за моим окном. Просмотр трансляции прилунения астронавтов наградил меня странным и страшным сном: будто бы я готовлюсь опуститься в ракете на Луну, но не сижу в кресле в полной безопасности, а вишу, притянутый ремнями, в носовой части, прижавшись спиной к головному обтекателю и глядя прямо в небеса. Луна надвигается, грозно разверзаются гигантские кратеры. Я жду обратного отсчета и знаю, что вряд ли переживу момент включения двигателя. Всякий раз я просыпался, потный и перепуганный до смерти, за секунду до того, как двигатели ударят в небо огненными струями.

В детстве я жаждал опасности, и не по безрассудству, а потому, что все прочее навевало скуку. Я спрыгивал, откуда возможно, забирался, куда возможно, заключал пари с мальчишками, катался на коньках и съезжал с горки, плавал и переворачивался на лодках, порой рискуя жизнью. В шесть лет мы с Марком начали лазать по водосточным трубам и наблюдать за родителями с крыши на высоте двух-трех этажей. Вся наша жизнь состояла из преодоления трудностей. Безопасные, заведомо выполнимые задачи и занятия казались пустой тратой времени. Меня бесила способность некоторых сверстников спокойно сидеть весь учебный день, просто дыша и моргая, без настоятельной потребности вырваться на волю и исследовать мир, делать что-то новое, рисковать. Что творилось у них в головах? Разве можно изведать в классе нечто, хотя бы отдаленно напоминающее ощущения человека, летящего по склону холма на неуправляемом велосипеде?

Я был никудышным учеником, вечно глазеющим в окно или на часы в ожидании конца уроков. Учителя сначала ругали меня, потом стали наказывать и, наконец, игнорировать. Родители, офицер полиции и секретарша безуспешно пытались призвать нас с братом к порядку. Бо́льшую часть времени – после школы, до возвращения родителей с работы и утром в выходные дни, когда они отсыпались, – мы были предоставлены самим себе и вольны делать все, что захочется, а хотелось нам риска.

В старших классах я впервые занялся тем, что удавалось мне и одобрялось взрослыми, – стал специалистом-техником скорой помощи. Я пришел на медицинско-технические курсы, и оказалось, что мне хватает терпения, чтобы сидеть и учиться. Начав волонтером, я за несколько недель дорос до работы с полной занятостью и всю ночь проводил в машине скорой, не зная, с чем столкнусь в следующий раз: с огнестрельным ранением, сердечным приступом или переломом. Как-то раз я принял роды в социальном жилье: убогая постель с застиранными простынями, болтающаяся под потолком голая лампочка, гора грязной посуды в раковине. Головокружительное ощущение опасности в ситуациях, когда можно полагаться только на себя, опьяняло меня. Я решал вопросы жизни и смерти вместо изучения скучных – и, на мой взгляд, бессмысленных – школьных предметов. По утрам я часто ехал домой и ложился спать, вместо того чтобы идти в школу.

Школу я все-таки сумел кое-как окончить и начал посещать единственный колледж, куда меня взяли (не тот, в который собирался подать документы, что ярко характеризует мою способность к сосредоточению). Учеба в нем интересовала меня не больше, чем в старших классах, а для развлечений типа «спрыгнуть с крыши сарая» я стал староват. Место рискованных затей заняли вечеринки, но удовольствие было не то. Когда взрослые спросили, кем я хочу стать, я ответил: «Врачом». Записался на подготовительные курсы при медицинском колледже, но меня выгнали после первого семестра. Я просто тянул время, понимая, что пора чем-то заняться, а я понятия не имел чем.

Однажды я зашел в книжный магазин кампуса купить что-нибудь поесть – кроме литературы, там продавали сэндвичи. Одна книга приковала мое внимание. Казалось, слова на ее обложке ведут меня прямиком в будущее. «Парни что надо» – вот как она называлась. Я не был книгочеем – если в школе задавали что-нибудь прочитать, разве что пролистывал книгу, отчаянно скучая. Иногда заглядывал в хрестоматию и запоминал ровно столько, чтобы сдать тест, а иногда не утруждал себя и этим. В общем, редко я брал в руки книгу по своей воле, но эта чем-то меня привлекла.

Первая же строчка перенесла меня в зловоние дымящегося поля на авиационной базе ВМФ в Джексонвилле, где только что погиб, обгорев до неузнаваемости, молодой летчик-испытатель. Его самолет врезался в дерево, и «голова от удара треснула, как арбуз». Настолько захватывающего чтения мне прежде не попадалось. Происходящее казалось близким и знакомым, хотя я не понимал почему.

Я купил книгу и остаток дня провалялся в кровати в общежитии, читая с колотящимся сердцем, захваченный бешеной энергией текста Тома Вулфа. Меня покорило жизнеописание военных летчиков-испытателей, молодых асов, катапультирующихся из кабин самолетов, тестирующих недоработанные машины, налегающих на выпивку, – в общем, отчаянных сорвиголов.

Это братство опиралось на убеждение, что человек способен устремиться ввысь в грохочущей железяке, поставив на кон свою шкуру, и что в последний миг ему хватит дерзости, быстроты реакции, опыта, хладнокровия вернуть аппарат на землю – и снова взлететь на следующий день, и в каждый из дней, даже если череда полетов окажется бесконечной, все равно совершаются они ради цели, значимой для тысяч людей, для народа, государства, человечества, Бога.

Это был не просто интересный приключенческий роман, а руководство, рассказывающее, как прожить жизнь. Эти парни, летавшие на боевых реактивных самолетах, делали реальное дело в реальном мире. Некоторые стали астронавтами – это тоже реальное дело. Я понимал, что попасть на такую работу трудно, но кому-то удалось! Значит, это возможно. Меня в военных летчиках привлекло не то, что они «крутые», не особые качества, отличавшие эту горстку храбрецов. Меня манило преодоление невероятных трудностей, когда ты рискуешь жизнью и побеждаешь смерть, как в ночное дежурство на скорой помощи, если бы она перемещалась со скоростью звука. Взрослые, побуждавшие меня стать медиком, считали, что я хочу работать на скорой потому, что мне нравится мерить давление и фиксировать переломы, но меня в этой работе заводил азарт, борьба, неизведанное. В книге я нашел то, что и не чаял найти, – цель всей жизни. Поздним вечером я закрыл книгу другим человеком.

В последующие десятилетия меня многократно спрашивали, как начался мой путь в космос, и я отвечал – почти честно, – что в детстве увидел трансляцию высадки на Луну или запуск первого шаттла, но никогда не рассказывал о 18-летнем мальчишке в душной комнатенке общежития, зачарованном тугим, как сжатые пружины, повествованием о давно ушедших из жизни летчиках. Это и было начало.

В отряде подготовки астронавтов я от многих коллег слышал воспоминания из раннего детства, похожие на мои. О том, как они спустились в пижаме в гостиную, чтобы увидеть по телевизору высадку человека на Луну. Именно тогда большинство из них и решили когда-нибудь полететь в космос. В те времена нам обещали, что к 1975 г., к моему 11-летию, американцы побывают на Марсе. Мы отправили человека на Луну и теперь для нас все возможно! Затем НАСА лишилось большей части финансирования, и мечты о космосе с годами поблекли. Тем не менее нашему отряду была обещана роль первопроходцев в полете на Марс, о чем свидетельствовали даже шевроны на летных куртках: маленькая красная планета восходит над Луной и Землей. С тех пор НАСА приняло участие в сборке Международной космической станции – самом трудном предприятии в истории человечества. Слетать на Марс и обратно будет еще труднее, и я провел в космосе год – больше времени, чем займет полет к Марсу, – чтобы ответить на часть вопросов о том, как выжить в таком путешествии.

Как и в юные годы, риск – мой образ жизни. В моих детских воспоминаниях царят неподвластные человеку законы физики, стремление подняться выше, еще выше, бросить вызов гравитации. Астронавта подобные воспоминания, с одной стороны, тревожат, с другой – успокаивают. Всякий раз, рискуя собой, я выживал и возвращался. Всякий раз, подставив себя под удар, выходил сухим из воды.

В течение года на МКС я часто размышлял о том, как много значили для меня «Парни что надо», и решил позвонить Тому Вулф – наверняка ему будет приятно ответить на звонок из космоса. Мы многое обсудили, в том числе я поинтересовался, как он пишет книги. Как мне подступиться к этому делу, как облечь все пережитое в слова?

«Начните с начала», – ответил он. Так я и сделал.

СХЕМА МЕЖДУНАРОДНОЙ КОСМИЧЕСКОЙ СТАНЦИИ

1. Грузовой корабль Dragon (SpX–6). Апрель-май 2015 г. SpaceX. США

2. Экспериментальный модуль «Кибо». Япония

3. Лабораторный модуль («Лэб», «Дестини»). США

4. Интегрированная ферменная конструкция. США

5. Герметичный многофункциональный модуль (PMM). США

6. Жилой модуль «Транквилити» («Ноуд-3»). США

7. «Союз» (ТМА-17М). Июль – декабрь 2015 г. Россия

8. Грузовой корабль «Прогресс» (62П). Декабрь 2015 г. – июль 2016 г. Россия

9. Узловой модуль «Хармони» («Ноуд-2»). США

10. Лабораторный модуль «Коламбус». Европа

11. Узловой модуль «Юнити» («Ноуд-1»). США

12. Шлюзовой отсек «Квест». США

13. Функционально-грузовой блок «Заря». Россия

14. «Союз» (ТМА-16М). Март – сентябрь 2015 г. Россия

15. Солнечные батареи (8). США

16. Радиаторы (2 шт). США

17. Союз (ТМА-18М). Июль – декабрь 2015 г. Россия

18. Малый исследовательский модуль «Поиск» (МИМ-2). Россия

19. Служебный модуль «Звезда». Россия

20. Малый исследовательский модуль «Рассвет» (МИМ-1). Россия

21. Стыковочный отсек «Пирс». Россия

22. Грузовой корабль «Прогресс» (61П). Октябрь 2015 г. – март 2016 г. Россия

23. Грузовой корабль «Прогресс» (60П). Июль – декабрь 2015 г. Россия

24. «Союз» (TMA-19M). Декабрь 2015 г. – июнь 2016 г. Россия

25. Грузовой корабль Cygnus (ОА-4). Декабрь 2015 г. – февраль 2016 г. Orbital АТК. США

26. Обзорный модуль «Купола». США/Европа

27. Грузовой корабль HTV (HTV-5). Август-сентябрь 2015 г. Япония