Читать книгу Стойкость. Мой год в космосе - Скотт Келли - Страница 5

Глава 2

Оглавление

Мои самые ранние воспоминания – это теплые летние ночи, когда мать пыталась убаюкать нас с Марком в доме на Митчелл-стрит в Уэст-Ориндже. На дворе еще светло, в раскрытые окна проникает аромат жимолости и звуки с соседних участков: возгласы старших детей, шмяканье баскетбольных мячей о подъездные дорожки, шелест ветерка в вершинах деревьев, отдаленный шум автомобилей. Я помню чувство невесомого парения где-то на стыке лета и сна.

Мы с братом родились в 1964 г. Все члены нашей многочисленной семьи со стороны отца – тетушки, дядья, двоюродные братья и сестры – жили неподалеку. Городок был разделен холмом. Более благополучные обитали на холме, а мы под холмом, хотя далеко не сразу узнали, что это значит в социально-экономическом отношении. Однажды мы с братом – совсем малыши, лет двух, – проснулись ранним утром. Родители спали, мы были предоставлены сами себе. Заскучав, мы сумели открыть заднюю дверь и ушли из дома исследовать мир. Мы добрались до автозаправки и играли в луже смазки, пока нас не обнаружил владелец. Он знал нас и вернул домой, не разбудив родителей. Проснувшись наконец и спустившись на первый этаж, мама с изумлением увидела, что мы перепачканы автомобильной смазкой. Позже владелец заправки рассказал ей, что случилось.

Однажды во второй половине дня, когда мы с братом были детсадовцами, мать наклонилась к нам, демонстрируя белый конверт с таким видом, словно это поощрительный приз, и сказала, что у нее для нас есть важное поручение. Мы должны опустить письмо в почтовый ящик прямо напротив нашего дома, через дорогу. Переходить проезжую часть посередине улицы опасно, можно угодить под машину, объяснила она, поэтому нужно дойти до угла, перейти там, вернуться по той стороне улицы, отправить письмо и проделать путь в обратном направлении. Мы заверили ее, что все поняли. Дошли до угла, посмотрели в обе стороны и перешли через дорогу. Прошли в направлении нашего дома до почтового ящика по другой стороне, Марк приподнял меня, чтобы можно было дотянуться до тугой синей ручки, и я гордо опустил письмо в щель. Затем мы пустились в обратный путь.

– Не буду я столько идти до угла, – заявил Марк. – Перейду улицу прямо тут.

– Мама сказала, чтобы мы переходили на углу, – напомнил я. – Тебя машина собьет.

Марк уперся.

Я в одиночку пустился в обратный путь, довольный, что меня похвалят за следование инструкциям. (Теперь я понимаю, что следование инструкциям, которые кажутся бесcмысленными, – прекрасное начало подготовки астронавта.) Я добрался до угла, перешел через улицу и повернул к дому. В следующий миг я услышал визг тормозов и звук удара и краем глаза уловил, как нечто, размером и формой с ребенка, подлетает в воздух. Еще мгновение, и ошеломленный Марк сидит посреди улицы, а перепуганный водитель хлопочет над ним. Кто-то побежал к нашей матери, примчалась скорая, его увезли в больницу, а я провел остаток дня с дядей Джо, размышляя о выборе, который сделали мы с Марком, и о том, к каким разным результатам это привело.

Детство шло, и мы продолжали совершать безумно рискованные поступки. Оба получали травмы. Обоим накладывали швы так часто, что иногда врач в один заход снимал предыдущий и делал новый, но только Марк удостаивался госпитализации. Я всегда завидовал вниманию, которое он получал, пока лежал в больнице. Марка сбила машина, Марк сломал руку, когда скатывался по перилам, у Марка был аппендицит, Марк наступил на осколки разбитой бутыли с червями и получил заражение крови, Марка возили в большой город на серию анализов, чтобы узнать, нет ли у него рака (рака не было). Мы оба вовсю играли с пневматическим оружием, но только Марк заработал пулю в ногу, а затем осложнение из-за неудачной операции.

Когда нам было около пяти лет, родители купили летний домик на побережье Нью-Джерси, с которым связана часть моих лучших детских воспоминаний. Это была хибарка без отопления, но нам нравилось туда ездить. Родители поднимали нас среди ночи, когда отец возвращался с работы, и перекладывали, в пижамах и с одеялами, на заднее сиденье семейного универсала, где мы снова засыпали. Движение автомобиля убаюкивало, за окном тянулись телефонные провода и проплывали звезды.

Утром на побережье мы с Марком ехали на велосипедах в шлюпочную мастерскую «У Уитни» купить приманку для ловли крабов и весь день просиживали на мостках за нашим домиком в ожидании, когда краб возьмет наживку. Мы строили плоты из досок, оставшихся от изгороди, и отправлялись в плавание от дома у лагуны возле входа в залив Барнегат. У нас была свобода, которой никогда не имели мои собственные дети. Помню, как я свалился с мостков, не успев научиться плавать, и ушел в темную мутную воду лагуны. Я не знал, что делать, и просто наблюдал за пузырьками, уносящими ввысь остатки воздуха из моих легких. Тут отец, заметивший мою белую макушку под самой поверхностью воды, схватил меня и вытащил.


Отец был алкоголиком, и у него иногда случались долгие запои. Однажды, когда мы проводили выходные на побережье, он исчез, оставив нас троих без еды и без цента. На нашей единственной машине он уехал в бар, но нам каким-то образом удалось туда добраться и найти отца. Это было задрипанное местечко в заболоченной низине, окружающей залив Барнегат. Его покрытые коричневой пропиткой стены выбелил соленый воздух. Отец отказался дать денег или уехать с нами. Помню, с каким лицом мать выводила нас оттуда. Она была убита, но на лице читалась решимость. В те выходные мы не ели, и я никогда не забуду, что это такое. И по сей день у меня сжимается сердце, когда я слышу о людях, которым не хватает на еду. Физическое чувство голода было ужасным, но отчаяние от того, что не знаешь, когда это кончится, оказалось еще хуже.

Когда мы с Марком были во втором классе, родители продали участок на побережье, чтобы купить дом «на холме». Они хотели, чтобы я и Марк ходили в школу получше. Мы переехали на улицу, обсаженную гигантскими зелеными дубами. Называлась она, естественно, Гринвуд-авеню («Лиственная»). Как она благоухала по весне, когда деревья покрывались молодой листвой, а кусты азалии становились розовыми и пурпурными от цветов! Удивительно, но после переезда мы практически перестали видеться с родственниками с Митчелл-стрит. Отец часто ссорился с друзьями и близкими и, возможно, порвал все отношения с родней еще до переезда.

Теперь мы жили на холме, но в социально-экономическом отношении оставались «под холмом», подобно персонажам телесериала о подростках из Беверли-Хиллз. Мы явно отличались от соседей – богатых еврейских семей. Я и брат то и дело задирали соседских детей: обстрелы снежками, камнями, падалицей с яблонь. Мы швыряли эти боеприпасы и во взрослых. Правда, вскоре обнаружилось, что немолодой дядька из соседнего дома запускает их в ответ очень крепкой рукой. Мы вели себя как малолетние правонарушители, вечно избегающие ареста, возможно, потому, что были детьми полицейского.

Летом отец с приятелями-копами устраивали барбекю в парке поблизости. Это было весело – по крайней мере, в начале, – мы ели хот-доги и играли в софтбол. Но день шел своим чередом, куча пустых бутылок и банок из-под пива становилась все выше, и, когда 20 упившихся копов начинали выяснять отношения, было уже не до веселья. В конце концов пьяный до полусмерти отец заталкивал нас в машину и ехал вниз по Плезант-Вэлли-уэй, то и дело выезжая на встречную полосу, а мы кричали ему, чтобы не разбил машину.

Иногда сослуживцы отца приходили к нам домой на вечеринку и, перебрав, хватались за пистолеты. Однажды отец решил продемонстрировать напарнику новую пушку, выбрав в качестве мишени деревянную статуэтку, которую я только что сделал на уроках в школе. Я принес ее домой, с гордостью показал родителям и был просто раздавлен мыслью, что папа наделает дыр в моем шедевре.

Мы с Марком ночевали раз в неделю у любимых дедушки и бабушки со стороны отца, чтобы наши родители могли сходить куда-нибудь выпить. Бабушка Хелен, крупная дама, безупречно одевалась и носила неизменный парик. Она была очень рада, что мы приходим каждые выходные, всегда добра и заботлива, разрешала смотреть по телевизору то, что нам нравилось, и пела колыбельные. Дедушка во Вторую мировую войну служил на эскадренном миноносце на Тихом океане, и меня удивляло, что после такого яркого этапа биографии он вернулся домой и всю оставшуюся жизнь проработал на матрасной фабрике. Но он был всем доволен, отличался удивительным чувством юмора и обеспечил хорошую жизнь себе и семье, хотя окончил только шесть классов. По утрам дедушка и бабушка всегда водили нас завтракать в одну и ту же закусочную. Потом мы часами бродили по цветочным садам, окружающим исторические здания на севере Нью-Джерси. Я полюбил цветы, и это пригодилось во время годичного пребывания в космосе, когда я выполнял эксперимент по выращиванию цинний и сумел спасти едва не погибшие растения. Не меньше, чем завтрак и цветы, я любил заведенный порядок – одни и те же действия в одной и той же последовательности, – стабильность жизни с родителями отца.

Нам с братом было лет девять или десять, когда родители решили, что нам уже не нужна ничья забота, пока они сидят в баре. Они возвращались глубокой ночью, пьяные и ругающиеся. У детей крепкий сон, и звуки проникали в мои сны: выкрики и удары, сначала тихие, может быть почудившиеся. Однако постепенно скандал нарастал, мы с Марком, проснувшись, вглядывались в темноту и с замиранием сердца прислушивались к воплям, вскрикам и грохоту вещей, швыряемых о стены.

Бывало, мать из страха перед отцом убегала с нами из дома. Мы бежали несколько миль до дома бабушки и дедушки, барабанили в дверь и, разбудив их среди ночи, просили нас приютить. В итоге мы всегда возвращались домой на следующий день. Помню эти утра: мы приближаемся к дому с чувством, что все, возможно, было дурным сном, но видим осколки разбитых вещей на полу. Иногда мы с братом принимались чинить их – тарелки, мебель, безделушки – в надежде, что, склеив разбитое, сумеем каким-то образом справиться с самой проблемой. Пустые надежды!

Подростком я пытался положить конец насилию между родителями. Я никогда воочию не видел, как отец бьет мать, но иногда замечал у нее синяки. Однажды ночью в разгар очередной ссоры я вошел в гостиную и увидел пьяного отца, сующего ствол себе в рот и грозящего покончить с собой. Брат тоже прибежал, и мы вдвоем уговорили его положить пушку. Удивительно, что он пережил те годы.

Иногда я думаю, что мой отец, не пойди он в полицейские, стал бы преступником. Он любил рассказывать, как он, еще молодой коп, приехал глубокой ночью на ложное срабатывание сигнализации в магазин автопокрышек. Более опытный напарник открыл багажник полицейской машины, достал запаску и разбил ею окно магазина. Они заполнили машину новыми покрышками, доехали до дома напарника, где вывалили добычу на газон, и вернулись за следующей партией. Позвонили сослуживцам, занятым на дежурстве, чтобы и те могли помародерствовать, и, наконец, вызвали владельца: «Ваш магазин ограбили».

Несмотря на поведение отца, ребенком я уважал и даже, можно сказать, боготворил его. Какими бы плохими ни были иногда ваши родители, других не будет. Трезвым мой отец был импозантным и обаятельным, а мне казался кем-то вроде детектива из телесериала – выдающейся личностью, грозой плохих парней и защитником справедливости. В те времена я не понимал, что он обычный работяга, который тянет лямку всю неделю, чтобы заработать на выходные, и весь год, чтобы выслужить пенсию. Бывают люди, которые нуждаются в конфликтах, жаждут их и создают, где бы ни появились. Я слышал, что дети конфликтных людей растут в стремлении обрести эмоциональный контроль, отсутствовавший у родителей, и даже что у драчунов вырастают миротворцы.

Мои родители несколько раз покупали лодки, всегда в плачевном состоянии. Мы уходили на них в Атлантический океан, далеко за горизонт, в любую погоду, иногда в непроглядный туман, не имея никаких навигационных приборов, кроме компаса, и без исправного радио. Мы рыбачили весь день, а когда понимали, что пора возвращаться, держались за зафрахтованными рыбацкими лодками, идущими назад в бухту. Если мы теряли их из виду из-за того, что они двигались несравнимо быстрее, то устремлялись на запад и шли вверх или вниз вдоль побережья в поисках знакомой приметы. Часто изношенный мотор ломался, и мы дрейфовали, пока не удавалось остановить другую лодку, с радиостанцией, и связаться с Береговой службой, чтобы нас взяли на буксир. Случалось набирать воды с риском утонуть. Всякий раз мы возвращались домой, поздравляя друг друга со спасением и мечтая пуститься в море при первой возможности. У нас и мысли не возникало отказаться от этого риска, потому что мы всегда выходили сухими из воды и приобретали опыт.


Когда мне было около 11 лет, мать решила стать полицейским. Пока мы были маленькими, она временами подрабатывала поварихой или нянькой, потом пошла в секретарши, но эта работа приносила слишком мало удовлетворения и денег. Теперь ей захотелось сделать карьеру. Местное отделение полиции, как и многие учреждения в 1970-е, объявило о вступительных экзаменах для женщин. Многим полицейским-мужчинам не понравилась бы мысль, что и жена может стать сотрудником полиции, но не моему отцу. К его чести, он поддержал маму.

Подготовка к экзамену для поступающих на государственную службу требовала времени и усилий. Сдав экзамен, мать должна была пройти тест на физическое соответствие. Нормативы были те же, что и у мужчин, – огромная трудность для миниатюрной женщины. Отец устроил полосу препятствий на заднем дворе, где она каждый день тренировалась: бегала вокруг врытых в землю конусов с нагрузкой в виде ящика для инструментов, набитого утяжелителями, таскала меня через двор (вместо манекена, которого придется тащить на настоящем экзамене).

Самым сложным препятствием была стенка 2,3 м высотой. Зная об этом, отец соорудил тренировочную стену немного выше. Сначала матери не удавалось даже коснуться ее верха. Прошло много времени, прежде чем она смогла, подпрыгнув, за него ухватиться. Постепенно она научилась подтягиваться, перебрасывать через стену ноги и, отрабатывая этот прием на ежедневных тренировках, стала брать стену с первой попытки. В день экзамена она справилась со стеной лучше большинства мужчин. Она стала одной из немногих женщин, сдавших тест, что произвело на нас с Марком огромное впечатление: мать поставила себе цель, казавшуюся недостижимой, и добилась ее благодаря собственной решимости и поддержке близких. Я до сих пор не нашел для себя цели, к которой стремился бы с такой же страстью, но, по крайней мере, знаю, что это такое.

Мои воспоминания о школе сводятся к тому, что я сидел в классе, словно в ловушке, одуревший от скуки, и думал только о том, как выбраться. Практически все 12 классов я игнорировал учителей и грезил наяву. Я не представлял, кем хочу стать, знал только, что это будет нечто исключительное и уж точно не имеющее ничего общего с историей, английским языком или алгеброй. Ни на одном предмете я не мог сосредоточиться. В семь лет я читал намного хуже, чем положено, и родители попросили бабушку с материнской стороны, коррекционного педагога, подтянуть меня. Позанимавшись со мной несколько дней, она сдалась и объявила меня безнадежным.

Сейчас такому ребенку наверняка поставили бы диагноз «синдром дефицита внимания и гиперактивность». В те времена я был просто плохим учеником. Я научился худо-бедно выезжать на врожденной смекалке, хотя никогда не делал уроков. Брат вспоминает день в старших классах, когда отец объявил, что устроит нас в профсоюз сварщиков, когда мы вырастем. Рабочая профессия для нас самое лучшее, раз мы так плохо учимся. Марк усвоил, что если он хочет от жизни чего-то более увлекательного или прибыльного, чем сварка, то нужно улучшить оценки, и с того самого дня буквально впрягся в учебу. Я не помню этого разговора – видимо, прослушал его, глазея в окно на белку.

Директор школы Джерри Тарнофф уговаривал меня не бросать курс тригонометрии: я же способный парень, нужно только сосредоточиться. Невыполнимая задача – сосредоточиться на этом предмете, да и на всех остальных! Его слова были для меня пустым звуком. Я бросил тригонометрию. Всякий раз после этого, замечая его в коридорах школы, я старался не попадаться ему на глаза. Я сам удивился, как стыжусь, что не оправдал его ожиданий. Сам директор не поставил на мне крест. Спустя годы он приезжал на оба мои старта на шаттле. Думаю, для него было важно, что оправдалась его вера хотя бы в одного ученика.

Стойкость. Мой год в космосе

Подняться наверх