Читать книгу Легенда - Следы на Снегу - Страница 2

Я скучаю по нему. Прошло десять лет, но не было и дня, когда я о нем не думал. Мне хочется верить, что он где-то там, жив-здоров и относительно счастлив. Настолько, насколько это для него вообще возможно. Все-таки он был странным.

Хотя почему «был»? Для меня он есть и сейчас. Может, издали наблюдает за нами, оберегает и, когда действительно понадобится его помощь, появится. Это очень в его духе. В конце концов, он уже исчезал на семь лет, может, сейчас ему понадобилось чуть больше времени. Наступит день – и он вернется.

Большинство думает, что этого никогда не произойдет. Но они не знают моего брата. Никто так и не узнал его по-настоящему. Да и я, что греха таить, хоть и пытался, но так и не сумел его понять. И не только потому, что он был скрытным даже с нами, с его семьей, но и потому, что с детства избрал свой путь, который пролегал далеко от дорог, по которым предпочитают ходить обычные люди.

Я построил дом на берегу озера. Каждую весну мы семьей перебираемся сюда – и живем до поздней осени. Дом добротный, в нем можно зимовать, крепкие стены выдержат любые морозы. Запасной ключ всегда лежит в известном нам обоим тайнике – на случай, если он решит вернуться. Я знаю, он ни за что не сунется в деревню, такой уж он, мой нелюдимый брат. Он предпочтет остаться здесь. Время от времени я выбираюсь сюда даже зимой, на выходные, чтобы немного передохнуть от трудов и побыть одному. Сейчас у меня есть спутник – сын, которому уже восемь. Он достаточно взрослый, чтобы выжить в тайге. Лес – его стихия. И он поразительно похож на брата. Не только внешностью, но и своими повадками. Порой я улавливаю в нем ту же отчужденность.

Я могу часами сидеть на берегу. Иногда замечаю какое-то движение– то дрогнут метелки тростника, то шевельнется ветка, то взлетят потревоженные птицы. Жена говорит, что это самообман. Но я продолжаю ждать и верить. В конце концов, никто ведь не видел его мертвым. Он просто исчез. Бесследно. Словно растворился в осенней ночи.

Я знаю, он не умер. Он решил покинуть нас на время. И пусть люди говорят, что это не так, однажды он вернется. С сединой в волосах, исхудавший, обветренный, мрачный. Бросит сумку на пороге, скинет с плеча рюкзак, усмехнется и выдавит из себя приветствие. Или каким-нибудь зимним днем зайду в этот дом, споткнусь в полутьме о чужие вещи и обнаружу его спящим на диване. Уставшим с дороги, голодным, но живым.

Сегодня ему должно исполниться тридцать пять. Я стою у озера, смотрю на эту белоснежную гладь, на островок, который несколько лет назад появился из ниоткуда, на нем очень быстро выросли лиственницы. Мы с сыном сходили туда по льду, он взял и пересчитал их. Получилось ровно семь. Не знаю, имеет ли это какое-то значение.

Мне бы не хотелось, чтобы он чувствовал себя одиноким в этот день. Поэтому и стою тут второй час. Замерз, конечно, да и солнце садится, но я не собираюсь уходить, пока он не подаст хоть какой-то знак. Сын несколько раз подходил, но так ничего и не сказал. Тоже молчун, весь в своего дядю. Серьезный не по возрасту. Порой я смотрю на него и вижу брата. Это и пугает, и вселяет надежду. Он, конечно, другой, я это понимаю, и у него будет совсем иная судьба, более счастливая, во всяком случае, я сделаю все, чтобы его жизнь сложилась как можно лучше.

В кармане завибрировало. Не хочется нарушать тишину своим осипшим на морозе голосом, но все же вытаскиваю телефон – вдруг срочный вызов? С экрана улыбается девушка с длинными волосами, не верится, что наша младшая сестренка выросла в такую красотку. Она в городе, студентка, отличница, спортсменка, активистка и гордость всего университета. Я откашливаюсь, чтобы прочистить горло, воздух вылетает изо рта белесым облачком пара.

– Привет, – Лиана, как всегда, говорит так, словно куда-то мчится. На очередную встречу, тусовку, пару, мероприятие, – Ты в доме у озера?

Нет нужды отвечать, вся семья прекрасно знает, что в этот день я всегда выбираюсь сюда, но все же произношу короткое «Да».

– Он подал знак?

Еще один традиционный вопрос.

– Пока нет.

Сестренка умолкает. Это на нее совсем не похоже. Обычно нужно очень постараться, чтобы вставить хотя бы слово в бесконечный поток ее новостей. А тут пауза затянулась на минуту, а то и больше. Переминаюсь с ноги на ногу – относительно тепло, но я уже долго стою на улице, и холод начинает пробирать до костей.

Мы дружно дышим каждый в свою трубку. Лиана явно перешла на шаг, а то и вовсе остановилась.

– А Август? – наконец спрашивает она.

– Ничего.

Снова молчание, растянувшееся на тысячу километров. Я представляю, как оно несется по воздуху от вышки к вышке, а то и успевает метнуться в космос, к спутнику. Интересно, как для машины выглядит тишина? Ведь и для нее должен быть какой-то свой код, последовательность символов. Но нет, это ведь не полная тишина. Лиана судорожно выдыхает, я почти вижу ее хрупкую фигурку, грустно замершую у окна, лицо, скрытое длинными волосами, слезы, застывшие на кончиках ресниц. Она не умеет долго печалиться, и в этом ее спасение. Пусть лучше радуется жизни.

– Эй, – я робко нарушаю молчание, – ты чего? Только вот не надо слез, слышишь? Он вернется.

– Почему ты продолжаешь в это верить? – ее голос звучит неожиданно громко и резко, – Ведь прошло десять лет! Он уже не придет!

Еще немного – и она разрыдается. Будь я рядом, просто обнял бы ее, это всегда работало, даже в первые месяцы после исчезновения брата, когда боль была еще слишком свежа. Но я далеко. Единственное, что я могу – утешить ее словами.

– Малыш, вот увидишь, он обязательно вернется. Ты же его знаешь. Однажды он просто перешагнет порог нашего дома, ухмыльнется и выдаст одну из своих мрачных шуточек. Ты только представь, как это будет. Может, за это время он успел обрасти бородой. Или, наоборот, сбрил волосы и теперь лыс, как колено. Может, растолстел, и теперь у него приличное брюшко, и мы будем над ним издеваться. А вдруг он вставил золотой зуб и будет строго цыкать на тебя, когда ты приедешь на каникулы, – в трубке раздается сдавленный смешок, так-то лучше, и я продолжаю, – Или разрисовал все тело, вставил серьгу в нос и носит на голове ирокез. А одежда у него вся в шипах, на ногах те же самые армейские ботинки, за спиной – большой рюкзак…

– Это на него больше похоже, – Лиана не выдержала и рассмеялась. Чего мы только не навоображали за эти годы! Брат бы немало возмутился, услышав наши предположения. Хорошо, что он вряд ли о них узнает, если, конечно, сестренка не решит ему рассказать.

– Ты только не теряй надежды. Я уверен, он чувствует, что мы его ждем. И будет идти на наши мысли о нем, как на свет маяка.

– Папа! Я чайник вскипятил! – звонкий голос сына раздается откуда-то сзади. Я оборачиваюсь и вижу его худощавую фигурку, как всегда, выскочил без шапки, в одной толстовке, на ногах болтаются ботинки брата, которые я вместе с другими вещами перевез в этот дом.

– А ну быстро вернись в тепло! Еще простудишься! – строгим голосом кричу я ему, сын ухмыляется и нарочито медленно, волоча тяжелую обувь, идет в дом. Спрятал руки в карманы, ссутулился, но даже при этом умудряется выглядеть самоуверенным и независимым. Мои окрики на него мало действуют – он упрям и всегда предпочитает поступать по-своему. Взрослые ему вообще не указ. В кого он только такой уродился? Впрочем, точный ответ знаю не только я. Все замечают его сходством с братом.

– Что, совсем отбился от рук? Передай ему, что летом вернется строгая тетка и всерьез возьмется за его перевоспитание, – Лиана смеется.

– Строгая, как же, – я скептически ухмыляюсь, – В новогодние каникулы, помнится, кое-кто едва не попал впросак из-за этого мелкого хулигана.

– Это был единичный случай! И вообще, это нечестно! Он же твой сын, вот сам им и занимайся, а я всего лишь студентка, с меня и спрос меньше, – сестренка притворно возмущается, но потом вдруг снова становится серьезной, – Сколько ты там уже ждешь?

Я оторвал трубку от уха, взглянул на экран:

– Почти два часа.

– Замерз, наверное… – протягивает она.

– Сегодня тепло.

– Ну да, минус двадцать пять – это, конечно, теплынь. Иди в дом, прошу тебя. Если он решит вновь подать знак, он сделает это так, чтобы ты точно заметил.

– Я должен дождаться, понимаешь? Показать ему, что буду ждать его до последнего. Если я уйду, это будет выглядеть как предательство. Представь его разочарование, когда он после долгих колебаний решится выглянуть из своего логова, а меня нет. Единственного человека, на которого он рассчитывал.

– Но ты ведь не можешь стоять там целый день! – вполне резонно возражает сестренка, но я упрямо гну свою линию:

– Не хочу пропустить его знак. Я боюсь его пропустить. Вдруг отвернусь, отвлекусь, зайду в дом на несколько минут погреться, и именно в этот момент он и появится? Нет, не могу, – я даже качаю головой для пущей убедительности, хотя Лиана меня не видит.

– Ты ведь понимаешь, что знака может и не быть, – совсем тихо, почти шепотом, произносит она.

– Он будет! Он всегда появлялся в этот день!

– Потому что его тоже давно нет…

– Нет! – я не осознаю, что почти кричу.

– Эти знаки, этот остров, все говорит о том, что он ушел еще тогда, десять лет назад…

– Я не верю в это!

– Ты убедил себя в том, что он еще жив…

Мне хочется отшвырнуть телефон, лишь бы не слышать этих слов. Внутри нарастают горечь и обида – я снова один, один в своей слепой вере, в своей отчаянной надежде.

– Ты не можешь так говорить! Ты ведь тоже ждешь его возвращения!

– Да, жду! Но знаю, что этого не будет. А ты продолжаешь жить иллюзиями! Хватит уже обманываться! И обманывать других! – Лиана уже не сдерживается и начинает рыдать, – Посмотри на своего сына, приглядись к нему, это же он! Он уже рядом с тобой, чего ты еще хочешь!

– Ты не понимаешь, – я решительно прерываю разговор. Подумав немного, отключаю телефон, потому что сестренка в своей настойчивости будет снова и снова набирать мой номер. Она такая же упрямая, как брат.

Пока мы кричали друг на друга, сгустились сумерки. Я почти не различаю, что происходит на другом берегу. Вижу лишь сплошную стену леса. Лиственницы тянутся к стремительно темнеющему небу, одна за другой зажигаются первые звезды. Я ежусь от холода, нерешительно топчусь на месте – вряд ли удастся что-то разглядеть в таких условиях. Лиана права, больно это признавать. Я медленно бреду в сторону дома. В окне едва виднеется слабый синеватый свет от монитора – сын снова торчит за ноутбуком. В этом он пошел в другого дядю – в Марка. Тот тоже часами стучит по клавиатуре. У них много общего – свои интересы, свой жаргон, которого я не понимаю, свой юмор. Кажется, я единственный, кто не может по-настоящему сблизиться с сыном. Я люблю его, забочусь о нем, готов на все ради его счастья, но он порой относится ко мне как к старому зануде, с легким превосходством и снисходительностью. Покорно выслушает мои нравоучения и поступит по-своему. Иногда кажется, что мы оба старательно исполняем навязанные кем-то роли – строгого отца и непослушного сына. Вроде бы никто не оценивает нашу игру, но мы все равно пытаемся следовать сценарию. Я вижу, куда нас это может привести, но не в силах свернуть с проторенной дорожки. Пройдет всего несколько лет, сын подрастет, и наше противостояние усугубится.

Видел бы сейчас меня брат! Он всегда считал, что я стану образцовым отцом. Но когда появляется собственный ребенок, ты вдруг оказываешься беспомощным. Все твои мудрость, терпение и заботливость странным образом преображаются во что-то совсем другое – ты становишься тревожным, нервным, дерганым.

Я тянусь к двери, но решаю напоследок обернуться – и вдруг замечаю на светлом пространстве озера тень. С такого расстояния не понять, кто именно там стоит, человек или животное. Первый порыв – кинуться туда, на лед, через сугробы, утопая по пояс в снегу. С трудом подавляю это желание и просто смотрю. Тень словно кивает мне, разворачивается и огромным скачками уносится в сторону леса. И мне становится легче. Знак подан.

Наутро, когда рассветет, я пойду туда, на озеро; и, как во все предыдущие годы, не увижу никаких следов. И вновь буду сомневаться – а был ли знак? Не показалось ли? Ведь он всегда появляется в сумерках, и никогда – в скудном свете зимнего дня. Может, я видел лишь то, что хотел? Может, это была игра воображения? Отмахиваюсь от этих мыслей, открываю дверь и перешагиваю порог, отделяющий холод и тепло, свет и тьму, жизнь и смерть.

В печке уютно потрескивает огонь, я грею озябшие руки над плитой и жду, когда чайник закипит снова. Сын почему-то не спешит выходить из своей комнаты, хотя обычно он сразу прибегает. Я решаю заглянуть к нему, проверить, все ли в порядке. Дверь закрыта, стучусь и, не дождавшись ответа, осторожно заглядываю. Странно, что ноутбук выключен. Когда глаза привыкают к темноте, замечаю силуэт сына у окна. Он устроился прямо на столе, сидит, уткнувшись подбородком о колени.

– Эй, что-то случилось? – подхожу, надеясь, что не наступлю по пути на одну из его игрушек, – Ты чего тут затаился?

Хочется его обнять, но он этого не любит. Совсем как брат. Тот тоже в этом отношении был холоден, и мне так и не удалось растопить лед.

– Папа, а куда я денусь, когда умру?

Я невольно вздрагиваю от этого вопроса. Ему же всего восемь! Первая реакция – сказать, что рановато думать о смерти. Оборвать его, перебить, может, даже рассердиться, лишь бы он сменил тему. Но потом меня охватывает чувство вины. Скорее всего, я сам спровоцировал такие мысли, ведь сын с раннего детства слышал рассказы о своем дяде, которого большинство считает погибшим. Что тут можно ответить? Ведь я сам толком не знаю, что там, за гранью. Брат считал, что загробного мира не существует, и говорил, что эта мысль его успокаивает. Он всегда был реалистом. Причем его взгляды на мир порой доходили до цинизма. Он не питал никаких иллюзий на этот счет. Черт, а что же я? Мне отчаянно хочется верить, что души отправляются в какой-то другой мир, переходят на новый уровень. Иначе зачем все это? Брат бы усмехнулся и возразил: «Да низачем. Жизнь не имеет смысла. Смирись». В этом весь он. А я до сих пор не смирился. И никак не могу его отпустить.

Так что же ответить?

Пока я отчаянно пытался подобрать слова, сын заговорил сам:

– Я видел его там, на озере. Ты думаешь, это был он? Он ведь умер! Так все говорят. И если мы его видим, значит, это не конец.

Испытующий взгляд темных глаз, в которых горит то же пламя, что и у брата. Но этот огонь спокойнее, ровнее, тише.

Сыну всего восемь, но он логичен и последователен, в этом ему не откажешь.

– Ответь же!

И умеет быть настойчивым.

– Не знаю. Честно. Я видел столько умирающих, но так и не понял, что происходит в тот момент, когда в них гаснет последняя искра жизни. Рано или поздно мы все раскроем эту тайну. И либо нам уже нечего будет сказать по этому поводу, поскольку от нас ничего не останется, даже частички души, либо… – я присаживаюсь на стол рядом с сыном. Он слушает очень внимательно, не сводя глаз с моего лица, словно пытаясь понять, насколько я искренен.

– Что либо?

– Человечество за свою долгую историю придумало немало ответов на этот вопрос. Но суть одна – душа бессмертна. Смерть просто меняет форму твоего существования, – я ловлю себя на том, что заговорил с ребенком слишком взрослым языком. Но сын все понял.

– А ты веришь в это? – его голос звучит едва слышно.

– Да.

– Но тогда получается, что ты ждешь зря. Если бы дядя был жив, не было бы и знаков от него, которые ты так ждешь, – и снова испытующий взгляд. Сын обнаружил противоречие – и будет в нем разбираться, пока не докопается до сути. Порой его умозаключения способны поставить в тупик даже взрослых и причинить боль своей жестокой правотой. Я чувствую себя беспомощным перед его логикой.

Мы как-то поспорили с братом на эту же тему. И он сказал, что если его душа будет жива, то он попытается найти способ утешить тех, кто остался. Подать знак, что все в порядке.

Неужели все эти годы я заблуждался? Неужели его действительно больше нет?

Мне не хочется терять веру. Это слишком смахивает на предательство. Я единственный, кто продолжает ждать. И не вправе покинуть свой пост. Но мне нужно что-то ответить сыну.

– Я верю, что однажды он вернется. Так бывает, когда кого-то очень сильно любишь. Я тоскую по нему. Каждый день думаю о нем, – мой голос срывается, делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться, – Знаю, это неразумно. Но он был моим самым близким человеком, другом и братом. Может, я до сих пор не простил себя, поэтому и цепляюсь за эту веру, как за спасательный круг, чтобы унять муки совести. Я был старше, я должен был удержать его, помочь, остановить, уберечь. Он бы послушался. Но я пустил все на самотек. Переложил свои обязанности на Августа, а он не справился. Я слишком увлекся своей жизнью, с головой окунулся в счастье, а он молча позволил мне это. Отступил, чтобы не мешать. Впрочем, он делал так всегда. Уходил, когда видел, что в нем больше не нуждаются. И возвращался, когда вновь мог понадобиться, – я спохватываюсь, украдкой смахиваю слезы, и вновь поворачиваюсь к сыну. Его глаза широко раскрыты. Что в них? Удивление? Страх? Жалость? Этот мальчик – загадка. Я не всегда понимаю, что творится в его голове.

Но он вдруг тянется ко мне и обнимает. Словно это он взрослый, а я – маленький ребенок, нуждающийся в утешении. Мы сидим так некоторое время, потом он размыкает свои тонкие руки и как ни в чем не бывало осведомляется:

– Может, выпьем чаю? Наверное, придется кипятить воду в третий раз.

И уже выходя из комнаты, оборачивается:

– Знаешь, я теперь тоже верю, что он вернется.