Читать книгу Шоколад с морской солью - Sofina Rise - Страница 4

День Камиллы начался вновь после полудня. Из кухни доносились громкие, недовольные голоса, и деревянный пол глухо стонал под нажимом тяжёлых шагов доньи Сеселлы. Старики, как всегда, спорили о чём-то важном, не уступая ни одного отвоёванного в бою слова. Ворчание сопровождалось звяканьем столовых приборов и музыкой из рекламного ролика про стиральный порошок. Камилла лежала без движения, продлевая минуты сладкой лени. Затем она расслышала тоненький, словно писк комара, голосок Эмилии. Смышлёная девочка по обыкновению пыталась примирить враждующие стороны и вставляла своё важное «я» при каждом удобном случае. Смесь радости, умиления и надежды озарила воскресный день Камиллы. «Эмилия, девочка моя. Всё будет хорошо», – подумала она, рассматривая красивый восточный орнамент на антикварной резной китайской ширме из красного дерева. Причудливые узоры из длинных хвостов райских птиц сплетались в замысловатом рисунке. Когда-то ширма была прекрасна, теперь же, потемнев и потрескавшись, она вызывала в сердце Камиллы лишь щемящее чувство тоски и понимание того, что всё прекрасное в этом мире обречено на увядание. Неожиданно взгляд остановился на глубокой трещине в самом углу деревянной рамы. Камилла вздрогнула и почему-то вспомнила. Вспомнила и резко, по-солдатски быстро вскочила с постели. Рама у деревянной ширмы из красного дерева была безнадёжно испорчена и восстановить её не представлялось невозможным. Глубокий шрам расколол по диагонали тончайший резной узор и, как ни старайся, отреставрировать невозможно, всё равно останется след. Прошлой ночью жизнь Камиллы тоже раскололась на до и после… Ничего не изменить и уже не исправить…

– Господи, как же мне не думать об этом? Можно ли забыть? Неужели «ЭТО» будет преследовать меня до конца дней? Даже ради Эмилии я не смогу терпеть. Да, другие могут, а я не могу, не хочу, не буду! – она не заметила, что начала говорить сама с собой как раз в тот момент, когда в комнату вошла донья Сеселла. У любопытной старушки была дурная привычка появляться внезапно и без стука проникать в чужие мысли.

– Камилла, детка! Ты давно проснулась? Что ты, милая, больше не будешь? Я не расслышала, – ехидно спросила Сеселла и причмокивая облизала свои сухие сморщенные губы, смакуя внезапную растерянность девушки как удобный повод поговорить и выведать подробности её жизни.

– Доброе утро. То есть добрый день, тётя. Это я так, ни о чём. Не важно. Который сейчас час? – желая немедленно сменить тему, быстро спросила Камилла.

– Два часа дня. Представляешь, уже два часа дня! – сокрушаясь, ответила донья и бесцеремонно присела на диван поверх неубранного постельного белья.

– Ну же, – хитро прищурилась, – живо рассказывай, что так расстроило мою красавицу? Не скрывай от меня правду, мы же не чужие…

– Спасибо вам, со мной всё хорошо. Нет повода для беспокойства и рассказывать ровным счётом не о чем. Работу сверхурочную предложили, так как уборщица заболела, а я ответила хозяину, что не смогу. Мне точно не выдержать двое суток без сна. Вот, собственно, и всё. Расскажите лучше, как вы себя чувствуете? – будто не расслышав сказанных слов поспешила ответить девушка, при этом горько сглотнув раздражение от того, что на её простыни только что было совершено безнравственное и гнусное покушение. Не дожидаясь ответа на свой вопрос, Камилла тут же задала следующий:

– Дон Пабло. Как он сегодня? Слышала его голос, и мне показалось, будто он чем-то расстроен, – дежурный вопрос мог на время отвлечь Донью от дальнейших расспросов. Камилле до непреодолимого отвращения не хотелось разговаривать с кем бы то ни было этим самым утром, а тем более добавлять сливки в пустое любопытство назойливой старушки. «Когда же ты оставишь меня в покое?» – едва не вырвалось из уст Камиллы, и она, едва сдерживаясь, ухватилась рукой за свой золотой крестик. В душе девушка понимала, что слишком сильная эмоциональная реакция недопустима в их с Эмилией случае, принимала, уважала старость хозяйки, ценила гостеприимство, но… каждое утро говорить об одном и том же было непосильным бременем для её психики. Терпение отвечать на одни и те же дежурные вопросы заканчивалось минут через пять, уступая место сильнейшему раздражению, которое девушка маскировала, густо намазывая показную вежливость сливочным маслом на чёрствый хлеб. Поверх «бутерброда» вынужденного диалога она укладывала парочку безвкусных консервированных сардин – стандартных в своей банальности вежливых фраз, добавляла усталую благодарную улыбку и любезно угощала всем этим собеседницу. Нет, Камилла не была ни лгуньей, ни лицемеркой, но любить донью Сеселлу было сложно; тучная, мокрая от пота, дурно пахнущая старым застиранным бельём и чесноком, вечно всем недовольная старая женщина тяжело передвигалась по дому, издавая чахоточный свист при каждом вдохе. Безобидная, недалёкая и, увы, бездетная пуэрториканка последние двадцать лет не покидала пределов родного квартала. И если в прежние времена она развлекала себя сплетнями с соседскими кумушками и искренним состраданием к бедным героиням мыльных опер, то располнев ещё больше и заработав артрит на оба коленных сустава, вовсе перестала выходить из дому, заполняя внутреннюю пустоту нескончаемыми сериалами и ток-шоу. Когда же заканчивался очередной сериал, она радостно принималась за Камиллу или начинала воспитывать крошку Эмилию. Любопытству Сеселлы не было границ, вниманию к деталям мог позавидовать любой полицейский следователь, суждения и выводы при этом всегда отличались бескомпромиссностью. Во время импровизированного ежедневного «допроса» она приторно улыбалась и сочувственно кивала подбородком, на котором, словно усатый клоп, сидела большая коричневая уродливая родинка. Сперва Камилла посмеивалась, глядя на огромную родинку с двумя торчащими из неё волосками, но позже эта самая родинка, важно «шевеля усиками» во время разговора, начала неимоверно её раздражать. Оторвать взгляд не удавалось, игнорировать тоже, поэтому девушка нашла один единственный выход: дабы не смотреть и не терять эмоционального равновесия, нужно чем-то себя немедленно занять. Например, убирать вещи на свои места, мыть посуду, раковину или бог знает что ещё, главное – мыть! Готовить еду, если продукты остались, или делать вид, что собираешься приготовить. Наконец всегда можно подмести пол или заплести ребёнку косы, если под рукой какой-то другой работы не оказалось – главное, не останавливаться ни на минуту, иначе беда. «Усатый клоп» настигнет и, хищно набросившись, растерзает призрачный и хрупкий душевный покой Камиллы. Благо, любое движение ей, в прошлом профессиональной танцовщице, восходящей и внезапно погасшей звезде бразильского балета, давалось легко, а вот смирение давалось намного сложнее… Нищета, окружающая жизнь Камиллы, тисками сковывала каждый вдох и обрекала мысли на сумеречные блуждания в лабиринте с сотней закрытых дверей. Дом в Санта-Терезе – единственное место на Земле, где им с дочерью рады. Дон Пабло – единственный, в чьих глазах Камилла видит заботу, участие, ласку, и единственный, кого ей так хочется назвать отцом. Но она стесняется. Не говорит ему о своих чувствах, но любит всем сердцем. Искренне. Нежно. Сострадает его боли и не обращает ни малейшего внимания на то, что старик всегда и по любому поводу ворчит, трясёт сухими корявыми пальцами рук, скрученными подагрой. От его одежды сильно несет дешёвым табаком, а гневно споря он всегда шепелявит и щедро брызжет слюной на собеседника. При этом он тактичен, заботлив, вежлив и никогда не пристает с расспросами. Не заходит на чужую территорию и искренне любит малышку Эмилию. Сморщенный, словно сухой чернослив, болезненно худой и слабый, он обладает какой-то удивительной внутренней силой. Она чувствуется за морщинками усталых век, за сгорбленной под тяжестью болезни спиной и за тихой улыбкой в ответ на случайное прикосновение. Камилла любила его тайком. Подглядывала из-за занавески за тем, как старик, стоя на балконе, молчаливо смотрит на крыши соседних домов, умилялась его едва различимой улыбке. В такие моменты девушке казалось, что среди покосившихся усталых декораций он один способен вдумчиво разглядеть «нечто удивительное», доступное лишь оку посвящённого.

Пабло больше никуда не спешит. Он смотрит пристально, почти не моргая, и молчит. Что же он видит? Камилла неизменно задавала себе один и тот же вопрос, одновременно силясь понять, откуда в этом древнем умирающем динозавре столько мудрости спокойно принимать то, чего не избежать? Принимать… Страшное слово. В нем нет надежды, в нем только пепел и слёзы. Разумеется, Камиллу порой посещали размышления о собственной смерти и своим юным умом она понимала, что конец неизбежен. Иногда, поддаваясь скорби разбитых иллюзий, она мечтала не просыпаться вовсе, но… Если бы кто-то с утра, за завтраком, ей сказал, что сегодняшний рассвет последний в жизни, омлет, пусть и подгоревший, но последний, и кофе скорее всего тоже?! Как бы она себя повела? Приняла бы безоговорочно судьбу или предпочла бороться? Чёрта с два бы она смирилась – самое малое начала бы истерить, плакать, сопротивляться наконец! – ответила самой себе девушка. «Ведь никто не знает, что ТАМ. А вдруг там вообще ничего нет? Вдруг меня поглотит пустота… НИЧТО. Что же будет с моей Эмилией, растворись я в этом самом ничто?» Ладони тут же покрылись липкой испариной, желудок больно скрутил спазм, а сердце неистово застучало – Камилла, физически ощущая падение в бездонную пропасть, машинально и с надеждой во взгляде посмотрела на старого дона. «Поживи подольше, пожалуйста, родной мой. Нет ничего дороже завтра. Держись. Пабло, ты старый, но всё ещё крепкий… Мы любим тебя».

Взгляд Камиллы не коснулся старика даже мельком, так как тот был в этот момент далеко… Неподвижно и внимательно он созерцал дом, расположенный через дорогу слева: полуразрушенный старый особняк с пятью рядами ступеней, красивой кованой лестницей, одетый в лохмотья красной штукатурки, безжизненно свисающей с кирпичных стен.

– Дон Пабло, – Камилла не выдержала и нарушила красоту его задумчивого молчания. – Дон Пабло, что вы видите там? Почему часами рассматриваете этот дом? – девушка надеялась услышать ответ, который успокоит помятые от бессонницы пустые бумажные пакеты её мыслей.

– Камилла, – старик ответил улыбкой. – Ангел мой, ты такая же красивая, как твоя мама. Хочешь спросить про этот дом? Ничего необычного в нём нет. Он, как и я, слишком много видел, но уже слишком старый, чтобы жить. Его век подходит к концу. Пожалуй, и не только его, в этом старом квартале всё кричит о прошлом и терпеливо ожидает своего конца. Разве ты не слышишь, как об этом уныло скрипят рассохшиеся ставни? – слукавил дон Пабло, не желая рассказывать о том, что видит на самом деле. Призраки утром появились вновь в тени того самого дома и отчего-то задержались дольше обычного.

– Слышу, дядя. Я… я очень люблю вас, – впервые непроизвольно произнесла девушка. Слова сами собой сорвались с губ и защемили сердце предчувствием неизбежной скорой разлуки…

В интимный разговор двух близких душ неожиданно и беспардонно вмешалась донья Сеселла. Она попыталась втиснуться в дверной проём, отделявший балкон от кухни, отчетливо понимая, что для троих взрослых людей места тут недостаточно. Переносить чужой диалог молча и не вмешиваясь было намного выше её сил:

– Детка, отчего же ты так и не рассказала нам, почему вчера пришла домой так поздно? – любопытно прищурив правый глаз, ехидно спросила тётя.

– Простите, что потревожила. В «Ла Кайпиринью» вчера заглянули иностранцы. Азиаты. Думаю, корейцы или китайцы, мне не разобрать. Они до того набрались, что совсем не спешили уходить. Пить бедняги совсем не умеют. Вы же знаете, тётя, наш бар работает до последнего клиента, – краснея и запинаясь произнесла девушка.

– Tanto faz… Хотя, это весьма странно. Я ведь так и не смогла уснуть, после того как ты пришла. Ворочалась до самого рассвета. Posso confiar em voce?!1

– А как же иначе? Разве я могу вас обманывать после того, как вы были столь добры со мной и Эмилией, – нервно причёсывая волосы и машинально отводя взгляд, произнесла Камилла. Затем добавила весомый аргумент в подтверждение своих слов:

– Они пили дорогой виски и щедро раздавали чаевые. Вот деньги, – девушка быстро протянула скомканную стодолларовую купюру тётушке и попыталась покинуть тесный ринг неприятного разговора.

– Ты уверена, что я могу её взять? Эти деньги точно не грязные? Ты же знаешь, девочка, Господь жестоко покарает нас, если мы будем жить на деньги, что заработаны нечестным путём! – тётушкино лицо приобрело постный вид, а правая рука поспешила осенить крестом всю эту аллегорию божественной скорби.

– Уверяю вас, тётя, ничего греховного в этой купюре нет. Есть только мешок риса, мука, фрукты, немного конфет и лекарства для дона Пабло. К тому же спутниковое телевидение надо оплатить, у нас висит долг за несколько месяцев. – Камилла хорошо изучила все болевые точки старой доньи и не преминула этим воспользоваться.

Однако на этот раз Сеселла не отстала. Старушка проследовала за Камиллой в комнату и продолжила читать ей свои занудные проповеди.

– Дочка, послушай. Только внимательно! Не спорь со мной и не перебивай. Святая Дева не оставляет нас с Пабло только потому, что мы всю жизнь тяжело работали и честно зарабатывали свой хлеб. Каждый реал выстрадан, на нём следы наших мозолей, зато совесть-то чиста! Никто не упрекнет нас. Видит Бог! Зарабатывая деньги, сперва думай о своей душе, милая. Сегодня же сходи в церковь на мессу. При входе купи свечи и поставь своей святой. Помолись. Ты должна отблагодарить её, и тогда, глядишь, она снова пошлёт тебе таких же добрых и щедрых людей, как сегодня.

От приторного напутствия тётушки девушку сильно затошнило, она едва сдержалась, но виду не подала. Сама того не ведая прозорливая старушка сказала именно то, от чего Камилле захотелось выть раненым зверем. «Господь Мой… Бог мой… Ты есть, а меня рядом нет», – с горечью подумала она, сдерживая слёзы.

– Да, тётя, вы, как всегда, правы. Церковь – это именно то, что мне сейчас нужно… – смиренно кивнула Камилла, переодеваясь в лёгкое светлое льняное платье, украшенное скромным плетёным кружевом.

– Не надевай сарафан через ноги! Ты что же не знаешь, что это плохая примета?! Разве мать в детстве тебя этому не учила? – вставила своё едкое замечание Сеселла.

– Нет, она умерла, когда мне было семь… – Камилла растеряла последние остатки самообладания и заплакала.

– Бедное дитя, – спохватилась та. – Прости меня, с годами память стала подводить. Как же, помню, после её кончины ваш бедный отец остался с вами совсем один. Представляю, как сложно было ему тогда. Ума не приложу, как он всё это перенёс! – Дальше шли стенания и приторные, словно меласса, сочувственные реплики в адрес покойного Жозе, обращённые к распятой фигурке Христа на тёмном деревянном кресте над самым изголовьем кровати. К счастью, старушка на время позабыла о Камилле. «Господи, ну почему ты отнял у старой ведьмы ноги и оставил язык?! Оставь ты ей ноги, ходила бы раба божья на мессы, кивала, сплетничая на рынке, не пустословила о соседях и, возможно, оставила бы в покое меня и Пабло!» – девушка перекрестилась и, ловко воспользовавшись моментом, выскользнула из комнаты.

Камилла было собиралась в ванную, но проходя через крохотную кухню без окон, но с тремя дверьми, одна из которых вела на балкон, она внезапно остановилась. Раскачиваясь на хромоногом стуле, сидела курносая белокурая кнопочка Эмилия, уставившись в экран телевизора и совершенно не замечая происходящего вокруг. Лохматая, с заспанными глазами, девочка улыбалась мультяшным героям и болтала в такт музыке маленькой пухлой ножкой. «Слава Богу, она ничего не знает… Не понимает… И дай Бог никогда не узнает!» – Камилла стояла и смотрела на дочь, прокручивая в памяти и тяжело переживая всё, что произошло с ней прошлой ночью. Не в силах дольше сдерживать боль, расплакалась. Убежала в ванную и искренне отдалась в объятья своему невыплаканному горю.