Читать книгу Вместе с веком - Софья Шавир - Страница 9

22июня 1941 года (это было воскресенье) утром мы услышали из висящего во дворе громкоговорителя, что началась война. У населения города забрали радиоприёмники. Я ходила на ночные дежурства в горком и другие учреждения. Было страшно, хотя мы считались глубоким тылом. В 1942 году стали к нам в Кисловодск на самолётах привозить из Ленинграда ученых, профессоров и других известных людей. На них было страшно смотреть – опухшие, опустившиеся, изголодавшиеся дистрофики. Они набрасывались – я это наблюдала на базаре – на продукты и были специально организованы дежурства, чтобы помочь им не переедать, ибо после голода это очень опасно.

В один « прекрасный» день мне вручили повестку: отбыть в город Моздок на рытьё окопов. Мать Гриши сказала: я тебя не пущу, у тебя ребёнок. На окопы поеду я. Мне, крестьянке, такая работа привычней. И она уехала в Моздок. Мария Фоминишна спасла мне жизнь. Она через полгода благополучно вернулась в пустую квартиру, нас там уже не было. А все евреи, что были в Моздоке, были уничтожены.

Не помню ни месяца, ни числа того дня, в который застала придя на работу на санитарной станции страшный переполох. Кассир сбежал с деньгами, ни одной машины нет, начальство исчезло. Ничего не понимая поехала домой и у электрички встретила знакомого милиционера, который рядом со мной работал на базаре и мне симпатизировал. Он сказал мне: Соня, через два часа здесь будут немцы. Сейчас подойдет единственный поезд для работников МВД и милиции. Если сумеешь за полчаса собраться и взять семью, я постараюсь запихнуть вас в вагон. Я остаюсь здесь, таков приказ, но тебе нужно уехать. Вещи не бери, для них не будет места. Я бегом побежала домой. По счастливой случайности нашла дома у нас свою маму, которая зашла нас навестить. Схватили минимум вещей и помчались – я, мама, Гриша с Эличкой на руках к уже стоящему на путях поезду. Петя и сестра Сара находились в Кисловодске и ехать за ними не было времени.

Шла посадка, народу много, толкотня, давка. Мой дорогой милиционер посадил нас, помню, в предпоследний вагон, как свою семью. Проехали мы не более трёх-четырёх часов, как началась бомбёжка. Поезд остановился. Толкая друг друга, падая, люди в ужасе выскакивали из вагонов, кто в двери, кто в окна. Объявили по громкоговорителю приказ отбежать от вагонов и лечь. Маму я держала за руку, а Гриша с ребенком на руках мелькнул перед моими глазами где-то впереди. Лёжа на земле мы слышали оглушительный грохот, было очень страшно. Не помню, сколько мы лежали, но когда грохот немного утих, я задвигала плечами и поняла, что жива.

Раздался гудок паровоза и все бросились в вагоны поезда, который начал медленно двигаться. Люди толкались, давили друг друга стараясь успеть сесть. Я искала глазами Гришу с дочкой, но нигде их не видела. Тогда с замирающим сердцем я стала пробираться из вагона в вагон. Я по два-три раза побывала во всех вагонах, заглядывая на все полки и …не нашла. Люди говорили, что не все пассажиры успели сесть. Кричала женщина, у которой отстала взрослая дочь, мужчина искал и звал кого-то. Мне было страшно вернуться к маме без ребенка. Нет у меня слов, чтобы передать моё ужасное состояние, это страшное горе – потерять единственного ребёнка. Элочке было почти четыре года.

А поезд мчался всё вперёд и вперёд. Я даже не плакала, а как-то окаменела. Не помню, сколько дней мы были в пути. Не могла ни с кем говорить, не могла спать, а в голове только одна мысль – живы ли? Где они? Ведь кругом война, а Гриша очень больной человек, сумеет ли он сохранить ребёнка?

Поезд пришёл в Баку. Нам велели освободить вагоны. Измученные, голодные мы вышли из вагонов и увидели страшную картину. Сотни людей сидели и лежали на земле. Был жаркий день. Люди ждали прибытия парохода. Мама попросила меня пойти поискать и купить что-то съестное. Идти было трудно, люди сидели близко друг к другу и нечаянно наступила на ногу лежащего человека и он застонал. Я оглянулась и в этом стонущем человеке узнала своего брата Петю. Измученный, худой, в грязной одежде, он взглянул на меня и даже не узнал. У него не было сил подняться, и я поспешила за мамой. Мы увели его в тень, уложили у какого-то забора, напоили. Он узнал нас. Петя был болен дизентерией и был очень слаб. Хорошо, что близко была вода. Мама стирала его кровавые тряпки, выстирала его одежду – все сохло на ходу. Среди людей на вокзале нашёлся врач. Лекарств не было, но помню, он давал Пете кагор и ещё что-то.

Надо же было среди тысяч людей наступить именно на брата! С этого момента я поверила в Бога. Петя рассказал, что всю дорогу он прошёл пешком. Он умолял Сару пойти с ним, но по заданию комитета комсомола должна была остаться в тылу врага. Она, единственная в нашей семье, была блондинкой и совсем не походила на еврейку. Красивая, стройная девочка с черными глазами и длинными светлыми волосами. Через пару дней мы сели на пароход, а потом снова тряслись в поезде, который вёз нас на север.

Я не закончила рассказ о сестре Эмме. Её муж, предприимчивый и умный человек, не сдал свой радиоприёмник, а спрятал его и слушал сообщения и знал, что творили немцы. Он взял свою семью и за год до прихода немцев увез далеко на север. В дороге мы решили, что я и мама едем в Омск, где жила старшая сестра Сима, а Петя решил поехать к Эмме. Сима жила с семьёй в Омске. Мужа её, Зубкова Александра Александровича мы не застали, он был на Ленинградском фронте. У них был сын Игорь. Когда Сима увидела нас, первый вопрос её был: а где же твоя дочь?

На протяжении почти двух лет я ни слова не сказала о своем ребёнке никому. Никто не знал, что у меня есть дочь. Когда очень тяжело на сердце, говорить об этом не можешь.