Читать книгу Кровь Тала - Софья Шиманская - Страница 5

Девочка пахла паутиной и ягодами. Немного пылью и перьями, немного – страхом. Бай любил такой запах. Так пахнут маленькие вкусные птички, которые шумят в кустах и вздрагивают от собственных шорохов. Будь девочка помельче – стала бы ему обедом. Но девочка была человеком, хоть и не полностью. Один раз он укусил ее. На пробу. Вдруг получится. Девочка укусила его в ответ, и Бай решил, что она будет его стаей.

Как все люди, она была взбалмошной и слишком деятельной. Зато она говорила с ним на равных. Люди никогда не говорят с лисами на равных, а это, надо сказать, очень невежливо. Девочка рассказывала ему о своих бедах. О глупых и шумных проводниках и о том, как ее никто не слушал. Бая тоже никогда никто не слушал.

Девочка дала ему имя. Раньше он был просто костровой лисицей. А теперь стал Баем. Это имя нравилось ему, потому что он мог произнести его. Люди редко думают о таких вещах. Была у него товарка, которую они кликали Сорокой. Ну что за имя? Как лисе протявкать такое слово? Люди были дураками. Девочка была другой. У нее была паучья тень и вокруг нее вились духи, с которыми Бай мог играть. В норах был еще один мальчик с такой же тенью. Духов вокруг нее собиралось столько, словно они слетелись со всей округи, но он гнал их от себя дымом, от которого лисий нюх сбивался, и у Бая еще долго чесался нос. Он обходил мальчика и его тень стороной.

Девочка любила духов и боялась темноты. В темноте она была слабой. Поэтому, когда холод снова пришел и погасил огонь в маленькой норе, где Бай жил вместе со своей девочкой, он взъерошил шерсть, освещая комнатку шафраново-желтым светом.

Девочка некоторое время наблюдала за тем, как колышутся на стене неверные тени, а потом всплеснула руками.

– Почему он такой дурак? – воскликнула она, повернувшись к Баю. – Он даже мертвым мешает мне помогать себе. Ты посмотри на это, – девочка провела пальцем по белой пушистой плесени на поверхности грибной кашицы и сердито раскрошила ломкие волокна в пыль, – все заново! Облачной цвели нужны тепло, влага и минимум два дня покоя. Все промерзло. Я устала.

Бай потянулся и согласно фыркнул. Он тоже злился на хозяина мерзлоты. Кто ж несет холод в норы? Тем более пока лисы не успели сменить шубы. Дурак, кто спорит.

Он прошелся по столу, обнюхивая мертвые травы. Тонкий иней расцвел на хрупких листочках свежей календулы и кружевных соцветиях тысячелистника. Масло багульника загустело, как смола, а сок чистотела в прозрачной чашке превратился в ржавую ледышку. Все пахло льдом, все пахло морозом. Хлюпая носом, девочка плотнее укуталась в войлочный чапан и вонючий волчий мех. Разожгла огонь в очаге и жаровне и принялась готовить густую пасту из высушенных запасов.

Бай улегся на край стола, подсвечивая шерстью ее работу.

– Я говорила ему не спотыкаться. Говорила ему не звенеть. Ковылем его травила, плетенку сделала, а что толку? – ворчала она, выкладывая лед в котелок над огнем. – Энки я могу согнать, дело нехитрое, а с Рухом как справиться? Не казнили бы, так все равно бы нашел, как помереть. Такая у него дорога. Я что, виновата?

Бай лениво приоткрыл один глаз. Он не винил девочку. И зверь, и птица знает – со своей дороги не свернешь, все одно сведет к смерти.

– Не виновата, – кивнула девочка, разминая в ступке голубой пажитник с густым маслом душицы, – меня быть проводнику соколом не учили. Я могу отвар сготовить или сеть для дикого энки соткать, а такого я не умею. Речница говорила, на такое старейшины нужны, а я что? Почем мне-то знать, что им, дурным, надо?

Бай махнул хвостом в знак солидарности. Девочка одной рукой почесала его за ухом, а второй размешала греющийся на пару чистотел. Она добавила несколько оттаявших капель в пасту и снова принялась работать пестиком.

– Ладно, – она втянула носом сопли и бросила раздраженный взгляд на дверь, – я хоть не отступник, как некоторые. Аэд дребезжит как старая домбра, нельзя же так. Дурно это, клетью духа держать. Великим или малым, всем нужна ласка. Я научу господина звенеть, как капель. Справлюсь. Я же справлюсь, Бай?

Бай не ответил. Он не знал, а врать он не любил. Лисы – честные звери, что бы кто ни говорил.

Девочка помолчала, а потом бросила пестик, уперла руки в стол и заплакала.

– Я не знаю, что ему нужно, – шмыгнула она, – он слишком слабый для Руха, слишком другой, слишком мягкий. Он иначе звучит. Похоже, но по-другому. Я стала давать ему черный ковыль, но даже он не помогает. Его тело не слеплено для трех смертей.

Бай подошел к ней и хвостом сдвинул ступку в сторону. Человечьи слезы ни от чего не лечат, это все знают. Нечего им делать в целебной мази. Он обнюхал лицо девочки и куснул ее за нос. Она отпрянула и зажала его.

– За что? – обиженно прогундосила она. Бай не ответил. Девочка чихнула и растерла лицо руками. – Ладно, ты прав. Сейчас не время.

Бай снисходительно фыркнул и вернулся на свое место. На вкус девочка напоминала перепелку. Захотелось есть. Но он был вежливым лисом и понимал, что поклянчить можно и позже.

Она вернулась к работе и больше не ворчала, только напевала себе под нос. Она добавила в ступку рыжее масло облепихи, облако голубой плесени с ломтя ржаного хлеба, щедрую порцию зверобоя. Накрыла горшочек шерстяной тряпицей и спрятала под одеяло, обложив горячими камнями из очага.

– Если господин опять все проморозит, я ему черной чемерицы в настой замешаю, – пробурчала она, – и сама выпью. Иди сюда, Бай. Будем читать.

Бай спрыгнул со стола, нетерпеливо помахивая хвостом. «Читать» значило, что сейчас девочка будет есть и смотреть в грязные листки пергамента. Бая они не слишком интересовали. Зато ему нравились вчерашние котлеты из рябчика с молоком и хлебом и густой перловый суп с кроликом, которые она поставила греться на жаровню.

Убрав со стола масла и травы, девочка бухнула на стол пухлую стопку потрепанных документов.

– Зачем писать кудрявыми буквами, если есть нормальные, – раздраженно бормотала она, водя пальцами по строчкам, – зачем придумывать два вида букв? А-уг-мен-та-ци-я Мора… вот что это значит?

Бай, получивший свою порцию перлового супа, равнодушно дернул ухом. Девочка ругалась с пергаментом каждый день и все равно продолжала его читать. Ему не нравились звуки, которые она издавала, когда проговаривала слова оттуда. Они напоминали воронье карканье, а Бай привык к вьющимся звукам северной речи.

– Одноглазый сказал, что Скверна идет от златников. Что они всех сморить хотят, а сами с печатями остаться. И на север Скверну принесут, – девочка протянула Баю котлету, – ты видел Скверну, Бай?

Бай оскалился и зарычал. И зверь, и птица знает, что к Скверне нельзя соваться. Когда ветер дул с севера или с юго-запада, он был бедным и пах пусто. Скверна не имела запаха, а это было неправильно. Все чем-то пахнет, потому что запах – это суть, естество. Люди со своими глупыми носами говорили, что у холода нет запаха, но, конечно, он был – острый и сладкий. Он пах покоем и обещанием. Люди говорили, смерть пахнет дурно, но ее любили сойки и сороки, а червям и мухам она давала жизнь. Бай вот не любил чесночную пасту и едкий волчий дух, но это ведь дело вкуса. Им было место в мире. Скверне – не было.

Девочка задумчиво помяла бумажки, пачкая их жирными пальцами и вдруг гордо улыбнулась. Она вытащила ногу из высокого валенка и потрепала ей Бая по загривку.

– Когда господин проснется, расскажу ему, что умею читать завитушки, – улыбнулась она, – уже по два листа в день! И даже рисовать их умею. Господин хороший. Тебе он понравится. Одноглазый сказал отдать бумаги хану, но это дурная примета, вещи до смерти раздавать. Зачем тени оставаться, если у нее вещей не осталось? Не Аэд за это умирал, не ему ими и владеть. Пусть господин сам с ним разбирается, как проснется.

Девочка говорила бойко и улыбалась смело, но Бай чувствовал запах ее птичьего страха. Она боялась хозяев стихий, как малиновка боится ястреба. Она все-таки была человеком, хоть и не совсем. Все люди пахли одинаково, когда говорили о тех, кто отбрасывал тень одного из Пятерых. А Бай любил Аэда. У него были горячие руки, он пах дымом, солнцем и будущим. Никогда не гнал его прочь из комнаты, даже гладил и позволял спать в своей тени, а его тень была родной и уютной. Лисы – дети огня, а хан был его хозяином. Но Бай не судил девочку за страх. Он и сам много чего боялся. Медведей и рысей, гончих псов, людей с луками и ножами, капканов и силков. И ястребов он тоже боялся, когда был моложе. А те боялись его пылающей шерсти.

Бай умел бояться. Поэтому, когда девочка спешно засобиралась к хозяину мерзлоты, чтобы отнести ему горшочек с мазью, Бай укрылся под столом и клекотом прогнал ее прочь, когда она хотела поднять его на руки и понести с собой. Раньше он ходил с девочкой к покоям Даллаха. На повороте коридора он спрыгивал с ее рук и останавливался на углу, терпеливо ожидая ее возвращения. Ему было любопытно. Он почти не чуял со своего места запаха Даллаха, он сплетался с другими и особенно – с запахом женщины, что всегда была в его норе.

Она пахла опасно. Тиной и кровью, густой и приторной. И с каждым днем Бай все сильнее чувствовал этот запах. От него шерсть Бая вспыхивала сама собой. Девочка называла ее падальщицей и говорила, что она не так плоха, как кажется. Бай верил ей на слово и проверять не спешил. Он знал, что таких, как эта женщина из комнаты, нельзя кусать. Они как цикута или наперстянка. Опасны. А если их нельзя кусать, от них нельзя защититься – только гореть, бежать и надеяться, что не догонят.

Бай дожидался возвращения девочки, свернувшись в очаге и грея бока в рыжем пламени, которое медленно протапливало их небольшую нору. Когда девочка вернулась, Бай свернулся рядом с ней на кровати и позволил ей выплакаться, спрятав лицо в его шерсти. Бай был маленькой костровой лисицей с острыми зубами и хрупким телом. Она была маленьким человеком с паучьей тенью и синюшными от холода губами. Она была его стаей, и Баю нравилось бояться с ней вместе.