Читать книгу Наташкина зима. Из серии «Лесная астрономия» - Соня Саарви - Страница 6

– Спасибо. – Как всегда, немного стесняясь, сказала Наташка вахтерше и ощутила, как теплеет в кулаке ключ.

Конечно, улизнуть вечером тридцать первого было как-то не очень. Но волнение за приближающееся третье число не давало усидеть дома. Салаты были нарезаны. Квартира прибрана. И даже ничего не пришлось выдумывать. Они же знают, что у тети Риммы в ДК, в рабочем корпусе, подготовка к концерту. А что она там, на концерте, делает, они узнают третьего. Ну а там… как пойдет.

И вот огромные, а на самом деле – неожиданно легкие двери. Уже привычный поворот ключа. Сейчас.

Запах пыльного дерева – и тьма. Наташка тихонько прикрыла за собой створки. Что-то ухнуло в темной глубине. Это она вздохнула и пошевелилась в новой куртке. Другой мир. Таинственная страна. Вот телефона сейчас критически не хватает. Тетя Римма говорит, дежурный свет доделают только завтра. С самого прошлого четверга переделывают эту самую… Проводку. И Наташка по вечерам уже неделю освещала себе дорогу фонариком доживающего свой век телефона. Пару раз тетя Римма работала у себя в кабинете, и из приоткрытой двери шел желтый луч.

Конечно, можно было попросить дежурную открыть рубку на втором этаже и включить большой свет.

Но… Наташка не хотела большой. Включать сейчас сотню ярких жужжащих ламп… Да ну. Только вот телефона теперь не было, и предстояло Великое Путешествие.

Наташка нащупала первое кресло и почувствовала, как становится увереннее. Она дома.

Скользя руками по спинкам кресел, добралась до конца ряда и нащупала боковую стену. Постояла.

Вперед! Она заперебирала по стене руками, чувствуя под пальцами кусочки выпуклого рисунка, почему-то напоминающего громадные узорчатые печенинки.

Ой! Коленка больно впечаталась в кресло. Этот ряд выступает дальше других. Значит, уже недалеко. Глаза начали понемногу привыкать.

Кругом по-прежнему была чернота. Но желто-серые пятна перестали плавать перед глазами.

Ей казалось, что она пробирается в этой космической черноте целую вечность. И вот звук изменился. Должно быть, край где-то рядом… А, вот он. Кресла кончились. Перед ней дощатая стенка высотой немного выше колен. И там, наверху, другой пол. Взобралась.

Со страшным стуком споткнулась о стул. Стул с запаздыванием грохнулся об пол. Замерла. Казалось, этот грохот должен был переполошить все здание. Но – нет. По-прежнему тишина. Пустота.

Наташка постояла в этой пустоте. И поняла, что сразу потеряла все ориентиры.

– У! – негромко сказала она влево от себя. Пустота?

– У! – сказала вправо.

Непонятно.

Опустилась на корточки и проползла несколько шагов, цепляясь за пол.

Ткнулась в другой стул.

Уже тихонько, без грохота.

Выпрямилась. Потянулась рукой правее, левее. И наткнулась на гладкое, полированное, плавно изогнутое.

Погладила в темноте это полированное. И внезапно нахлынула такая радость, что в нос будто бы шибанули газированные пузырьки. Она постояла секундочку. А потом, перебирая руками по полировке, двинулась мелкими шажками. Нащупала стену. Где-то тут выключатель.

Щелк!

* * *

И черная пустота исчезла.

Зал оказался большим. Но не таким бесконечно огромным, каким был в темноте. Уютная сцена кончалась обрывом. Дальше уходили в полумрак спинки кресел.

Наташке казалось, что кто-то смотрит на нее оттуда. Не то, чтобы страшный. И даже не то чтобы строгий. Но все-таки пустой зал не совсем пустой. В нем притаились краски, звуки, голоса…

Она оглядела ряды кресел. Сцену с обрезками ткани и фанерой в виде домика с расписным окошком. Подняла упавший стул. Завтра уже генеральная… Наташка вернулась к поблескивающему черному зверю.

Поправила банкетку. Еще раз погладила полировку. И открыла крышку.

* * *

Вот все говорят: «не бери близко к сердцу». Даже мама, хотя у мамы и у самой не очень-то получается.

Но вот как это – «не бери». Наташка не понимает.

Она это пробовала, не брать. Сначала держишься, держишься, а потом все спокойствие будто сметает волной. Наташка пробовала всерьез. И что? Заморозка какая-то получается. Да и с «заморозкой» не лучше. Точно так же переживаешь, только внутри. А радости вообще никакой.

И когда ОН – тогда еще – говорил…

Он говорил: «Вот видишь, зря мы только за музыкалку за эту платим.» Как не принимать близко? Может, и правда, зря? И О. П. тоже. Вдруг она права? Вдруг ее, Наташкина, игра и правда «топорная». И не игра даже, а так недоразумение. Вкусы – «плебейские». А руки – «малоподвижные». Совсем не такие, как надо. И когда она сдавала экзамены с тройки на четверку. Как было объяснить, что она может! Может без ошибок. Но как только приходит в класс, руки деревенеют. Что уж говорить об экзаменах. И чем дальше, тем меньше она занималась, что правда, то правда. Потому что чем дальше, тем труднее было не думать про «топорную». И усадить себя за инструмент.

Удивительно. Почему же она все еще любила запахи музыкалки? Откуда эта любовь – к классам и строгим инструментам, за которые страшно лишний раз сесть. К портретам на стенах. К сольфеджио и закутку с подоконником в коридоре, где она (там, у себя в городе) провела столько времени, когда не хотелось домой… Собственно, единственной вещью, по которой Наташка скучала, когда они переехали, была музыкалка.

И на удивление, в этом крохотном научном поселке тоже оказалась музыкальная школа.

Но Наташка всю осень молчала. Не только потому что не хотела маме и Ване лишних трат и хлопот.

А просто…

Все было так… хорошо. И это «хорошо» казалось таким хрупким, что Наташка сказала себе: «не надо лишний раз бередить.» И лишь смотрела по вечерам в освещенные окна со странным чувством…