Читать книгу Хрустальный шар (сборник) - Станислав Лем - Страница 7

Начальник отдела кадров полковник Мерчисон обычно говорил: «У меня здесь не место героям».

Он также часто повторял, что храбрость выигрывает битвы, а разум – войны, и очень сердился, вычеркивая из списка людей, которые гибли сражаясь.

Всякий раз, когда это происходило, по меньшей мере в течение трех следующих дней он не участвовал во всеобщем завтраке в бюро. Мерчисон был седой высокий старик, занимал свой пост с 1912 года и привык за время Первой мировой войны пользоваться естественным для «порядочного шпиона» путем доставки в Германию. Туда пробирались под видом уважаемого торговца или отца семейства, реже священника, через Испанию, Швейцарию или Голландию.

Война 1939 года разрушила все эти отлично укоренившиеся в Специальном отделе традиции. Только Мерчисон не изменился: строгий, сухой, он выглядел, как утверждали его скрытые враги (явных ввиду своего положения он не имел), словно ежедневно поступал в глажку и в химчистку вместе со своим мундиром. Стрелки его брюк, воротничок, узел галстука выглядели так же безупречно и когда он подрезал живую изгородь в своем загородном поместье, и в период немецкого «Блицкрига». Только все больше худел лицом, а зеленый воротник на шее становился все свободнее.

Сидни Хьюз, который уже второй год напрасно ожидал повышения в капитаны, проводил как инженер-механик специальные курсы повышения квалификации для агентов. Программа их была очень разнообразной. Там преподавали немецкое право, но учили также различать сорта немецких сигарет и растолковывали мельчайшие нюансы карточной игры. По вечерам в собственном кино показывали нескончаемое множество выдающихся и менее выдающихся фюреров, учили распознавать звания, рода войск и оружие, при помощи пластинок и превосходных лингвистов обучали искусству распознавать немцев по малейшим тонкостям диалекта.

Это было нелишним, потому что именно в это время раскрыли одного из главных немецких агентов только благодаря тому, что он не умел правильно открывать пачку американских сигарет.

«Агент должен быть универсально образован», – говорили в отделе.

Тем тяжелейшим ударом была потеря каждого человека. Разведывательная система была тогда, как это называли, многовалентной – это значит, что на территории Германии работали совершенно не связанные друг с другом, иногда и не знающие о подобных себе группы людей, а планы их действий пересекались только в Центральном управлении. Внедрение на территории Генерал-губернаторства нового человека после 1940 года стало почти невозможным.

Немцы лезли из кожи вон, чтобы довести свою полицейскую и контрразведывательную систему до верха совершенства, и надо признать, что они были недалеки от идеала. Многократное прочесывание личных данных каждого гражданина, партийный надзор, тайная политическая полиция и, наконец, неслыханная исполнительность населения в отношении приказов сверху позволяли работать исключительно людям, которые прибыли сюда по меньшей мере за два года до войны и стали полноправными и инициативными членами системы Третьего рейха. В каждой крупной организации, такой как СС, СА, СД, а также в ОКВ[100], было несколько человек, контакты которых с центром не всегда выглядели полезными. Хотя это звучит парадоксально, порой они действительно работали для Германии, исходя из справедливого принципа, что кратковременный саботаж менее ценен, чем долговременно, пусть даже и редко, передаваемая информация.

Однако же эта так уже обжившаяся в Германии многослойная разведывательная сеть в 1943 году подверглась серьезному испытанию.

Началось с абсолютного прекращения притока информации из седьмого округа, который на языке отдела означал округ Гамбурга и Любека. В правлении фирмы «Блом и Фосс»[101], производящей самые большие немецкие гидропланы, электрические торпеды и магнитные мины, сидел один английский конструктор и два техника. Доклады, весьма ценные и довольно нерегулярные, перестали приходить перед Рождеством 1943 года. Затем так же неожиданно был потерян контакт со штутгартской группой, и в течение двух месяцев все попытки сориентироваться в новой ситуации ничего не дали.

Руководство очень неохотно прибегало к использованию парашютистов, потому что в воздухе и несколько десятков часов после приземления они были практически безоружны, не вросли в местные условия и как «новые лица» подвергались самой большой опасности. Поэтому четыре человека, которых сбросили над седьмым районом с малой полевой радиостанцией, отлично знали, что их акция является «односторонней» – термин, который кратко означал, что возврата уже нет. Быстрый, не отягощенный бомбами «веллингтон»[102] сбросил над Гросс-Линдау пять парашютистов, и в течение недели длилось ожидание. Однако радиоприемники молчали.

Попытка вылазки чешской организации сопротивления в направлении Штутгарта не дала серьезных результатов. Удалось узнать, что с третьего декабря небольшая вилла, в которой жил отставной таможенный инспектор Виктор Плен (псевдоним Хамфри Дэви), была пуста.

Эти два явно не связанных друг с другом события были, как оказалось, только тревожным предвестием удара по разведывательной махине.

Наиболее интересовавший штаб район, Рур, замолчал накануне Нового года, и с тех пор оттуда пришла только одна весть, привезенная господином Ансельмом Паони, португальским гражданином, оптовым торговцем рыбой.

Он привез одной лондонской фирме большую партию сардин, не подозревая, что в одной из запаянных жестяных банок в масле плавает кусочек свернутой кинопленки. Уменьшенное в двести раз подобие письма, помещенное на пленке, содержало тревожные данные. Вся «группа F» разведывательной сети в Руре прекратила существование: начиная с руководителя, члена партии с 1938 года Лейститца и вплоть до рядовых агентов, работающих на подземных фабриках по производству супертанков. Все эти люди были потеряны вследствие неожиданной волны арестов, абсолютно непредвиденной, потому что органами, выполнявшими эту Razzia[103], были специальные иногородние отделы, подчиненные непосредственно главному командованию СС и полиции в Берлине.

Независимая подгруппа сети еще действует, но сферой ее деятельности была не военная промышленность, а информационно-пропагандистская работа, изучение настроений населения и партии, и только в качестве военного дополнения в 1941 году был создан сектор хозяйственно-экономической разведки. Ясно, что несколько полупрофессионалов за пределами заводов не могли заменить около сорока человек, которые исчезли без следа между 20 и 30 декабря.

Поэтому было понятно, что лейтенант Хьюз напрасно хлопотал в это время об отпуске по семейным делам, но он не мог знать об этих событиях. Его мать, шотландка, тяжело заболела, и он только слал одну телеграмму за другой, одновременно до тошноты повторяя свои «уроки» для продвинутых по службе агентов, подавленный к тому же отсутствием известий от друга, Джеймса Лоувелла, пока не пришло письмо от его отца: во время патрульного полета Джеймс был сбит над Каналом.

Двадцатого января Хьюза вызвали к начальнику отдела. Поскольку это было необычно, он поспешил и прибыл раньше времени. В большом, почти пустом зале, заставленном стульями, уже сидело несколько незнакомых ему человек. Через пару минут в дверях показался легендарный Мерчисон в сопровождении капитана, который на большом столе, повернутом как кафедра к аудитории, сложил папки и фотографии.

Мерчисон, с желто-пепельным цветом лица, еще более строгий, чем обычно, несколько раз повертел шеей, на которой под кожей вырисовывались натянутые старческие сухожилия, и минуту поглядывал на капитана, который приводил в порядок черные негативы пленки. Наконец он начал.

– Здесь ли доцент мистер Стоун? – спросил он.

Лысый мужчина с бледной усмешкой на лице встал и быстро сел, застыв в ожидании, пока начальник не обратился к нему.

– Прежде чем мы объясним господам цель этого совещания, я хотел бы задать мистеру Стоуну важный вопрос. Мы просим его высказать свое мнение по следующему делу: нам донесли, что немцы во время следствия используют некий препарат, похожий на наркотик, который вынуждает человека говорить правду… Следовательно, мы хотели бы узнать, считаете ли вы это возможным.

Доцент наморщил лоб и, обеими руками держась за скамейку, как ученик, наклонившись вперед (видимо, он не мог решиться, надо ли вставать), сказал:

– Это наверняка невозможно. Конечно, существует группа алкалоидов, которая вызывает определенные изменения речи и поведения, некое блаженство, чувство уверенности в себе и пренебрежение опасностью, болтливость, но отравленный человек будет только говорить больше… проворней… невероятней, может фантазировать, но не потеряет контроля над тем, что говорит. То есть он может лгать так же хорошо, как и в нормальном состоянии.

– Так-так, но нам доложили, что существует новый препарат; вы же говорите о средствах уже существующих. А, например, нарукупон?

– В этом нет ничего нового, – прервал его доцент, слегка горячась. – Это японский заменитель морфина. Вы, возможно, имеете в виду новые, искусственные производные, барбитураты например, но невероятно, абсолютно невероятно, чтобы их действие могло вынуждать говорить правду.

Полковник наклонил голову.

– Спасибо. Значит, господа, прошу внимания, – начал он неожиданно громким голосом, – наша сеть, как это некоторые из вас уже знают, была сильно подорвана контрразведкой противника. Мы потеряли более сорока человек, в том числе несколько ключевых. Удар этот был особенно опасен по двум причинам. Во-первых, сейчас мы вступаем в новую фазу войны, и, как нам известно, немцы очень активно стараются усовершенствовать техническое оружие. Во-вторых, сам способ, каким они сумели так сильно подорвать нашу разведывательную сеть, нам неизвестен. Мы знаем, что в интервале нескольких часов произошли массовые аресты в различных областях рейха. Управляли ими из Берлина. Единственный уцелевший агент, с которым мы наладили контакт (я имею в виду человека из «группы F»), скрылся на территории Швейцарии. Он уже не может вернуться в Германию. Он утверждает, что специальные немецкие радиостанции передавали условный сигнал сбора не шифром, а в открытую, и несколько человек удалось поймать на удочку этого примитивного, глупого обмана. Их схватили и якобы при помощи специальных средств сумели добиться от них информации.

Полковник поудобнее устроился на стуле.

– Вы знаете, господа, как трудно внедрить на неприятельской территории человека, который через небольшой промежуток времени мог бы предоставлять регулярную и надежную информацию профессионального характера. Поэтому мы решили для скорейшего восстановления разведячеек создать ряд ударных групп, оснащенных полевыми радиостанциями, которые будут сбрасываться в интересующий нас район. Как у самостоятельных единиц, их целью будет информирование нас о ряде важнейших вопросов. Это, например, результаты бомбардировок, передвижения войск, места, в которых находятся подземные фабрики. Я говорю только о территории Германии, потому что разведка в оккупированной Европе благодаря движению Сопротивления имеет глубоко надежные тылы. С нашей стороны это не является легкомыслием. Несмотря на то что имеется мало шансов на сохранение ударных групп, сегодня у нас нет другого способа налаживания связи, а информация нам необходима.

Тут неожиданно Мерчисон потерял уверенность в себе.

– На самом деле это, – засомневался он, – это очень тяжело… и шаг этот… – Он посмотрел на сидящих в молчании.

При этом капитан наклонился к нему и что-то шепнул.

– Итак, я объяснил вам ситуацию, потому что считаю это целесообразным, – сказал полковник. – Непосредственной целью нашего совещания является рассмотрение ряда снимков, присланных нам швейцарским агентом, о котором я упоминал.

Мужчины начали вставать и группироваться у стола. Там лежало несколько больших фотографий на отличной бумаге, рядом с катушкой пленки. Долгое время они передавали друг другу из рук в руки фотографии.

– Этот любительский снимок схемы, – сказал наконец капитан Стоун, пиротехнический эксперт, – представляет собой разрез бомбы, заполненной жидким газом, предположительно воздухом. Я допускаю, что это, возможно, «новое оружие», о котором немцы писали после битвы под Харьковом, весной. Я считаю, что это вещь никуда не годная, обладающая только определенным моральным воздействием, потому что образует довольно сильную ударную волну и большой шум.

На втором снимке виднелся небольшой, одноместный, танк-разрушитель, вооруженный большой ракетой.

– Это также никуда не годное оружие. Похожие модели были у нас испробованы, но их отклонили.

Там оставалось еще несколько неизвестных усовершенствований пулеметного затвора и интересная модель сигнального револьвера с барабаном.

Однако же самым удивительным оказался последний снимок.

Всю площадь фотографии занимала нижняя поверхность крыла самолета. В месте, где обычно находятся стволы пулеметов, виднелся прибор, состоявший из множества закрученных спиралью трубочек, к которому был подведен шарнирный шланг довольно значительного диаметра. Конец его терялся под кажухом мотора. Однако же нижняя половина снимка, где должна была находиться конечная часть аппаратуры, была черной: там светочувствительная эмульсия сгорела.

Второй специалист, достав из кармана маленькую лупу, внимательно осматривал каждый квадратный сантиметр снимка. В верхнем углу он заметил выцарапанные каким-то острым инструментом знаки «Фау-3» – и больше ничего не было.

Хьюз последним положил снимки на стол.

– Ваше мнение? – спросил его полковник. Лейтенант пожал плечами:

– Не знаю… это не может быть распылителем иприта, потому что трубки слишком тонкие; впрочем, конструкция другая… не знаю, что это может быть.

– Возможно, все же распылитель, но какого-то другого газа? – поддержал его Стоун. – Нет ли какой информации, сообщения, прилагаемого к снимку?

– К сожалению… пленка была привезена «сандерлендом»[104], который был подбит в воздухе над Каналом и доставлен в Лейдон. Кассета разбилась, но по счастливой случайности не сгорела, однако пленка большей частью была засвечена. Впрочем, это не материал швейцарского агента, а чужие данные, доставленные ему за полчаса до его бегства и ареста других.

– Что вы об этом думаете? – обратился наконец полковник к четвертому специалисту.

Тот еще раз внимательно посмотрел на снимок.

– Мне кажется, я знаю, что это… – сказал он. – Однако я не уверен. Перед войной мы делали попытки сконструировать аппарат для распространения бактериальных культур – он выглядел немного похоже. Уцелей уголок, я мог бы сказать почти наверняка, если б там были специальные воронкообразные сопла, снабженные сетчатыми вращающимися фильтрами, однако в данном случае большего я сказать не могу.

– Бактерии? – сказал Мерчисон, поднимая голову.

Все заволновались. Капитан еще раз взглянул на снимок:

– Внутри крыла помещается резервуар, разновидность обогреваемого инкубатора, а эмульсия из микроорганизмов распыляется воздушным потоком из малой турбины.

– Разумеется, на основе конструкции нельзя сказать, какие это бактерии?

– Нет, но это странно. – На мгновение он задумался. – Приводящий шланг кажется мне слишком широким, и, наконец, зачем нужен этот второй, из мотора?

– Это может быть обогреватель, – заметил химик.

– Я так не думаю, это слишком опасно, потому что температура была бы слишком высокой. Нет, не знаю, – добавил он, положив снимок на стол.

Доцент достал из кармана пачку машинописных листов и свернутую в трубку диаграмму, которую развернул.

– В ноябре у нас было пять процентов заболеваний гриппом, в декабре – девять, а в январе уже девятнадцать, – водил он карандашом вдоль красной линии диаграммы. – С другой стороны, эпидемии с подобным ростом возможны, особенно во время войны.

– Понимаю. – Полковник встал. – Исходя из ваших рассуждений, никаких конкретных планов действий мы, разумеется, составить не можем. Мы ничего не знаем о новейших исследованиях немцев. В последнее время изучались вопросы бактериологической войны, и эксперты из Министерства здравоохранения заявили, что до сих пор не существует питательной среды, в которой можно выращивать возбудитель гриппа. Сейчас мы начнем организацию соответствующих групп, которые займутся этим делом. Прошу вас прибыть завтра в семь часов утра в департамент, в Отдел специальных исследований на втором этаже.

Мужчины поклонились.

– Останьтесь, у меня есть к вам небольшой разговор, – обратился полковник к Хьюзу, и тот, расправив плечи, подошел к окну, дожидаясь ухода коллег.

– Вы дважды подавали письменную просьбу о включении в работу на местах, не так ли? – Мерчисон просматривал лежавшую перед ним персональную папку.

Хьюз молча кивнул.

– Так вот, даю вам именно такое, особое задание. Вы будете координировать план «Анти-“Фау”», где задействованы шесть групп с целью изучения бактериологического оружия немцев. Разумеется, иногда вы сможете пользоваться их поддержкой, а также местной сетью для пересылки разведданных. Вы получите соответствующую контактную информацию.

Он откинулся в кресле и посмотрел в глаза лейтенанту:

– Я хотел бы, чтобы вы отдавали себе отчет в серьезности ситуации. Если исследования закончатся положительным результатом, на Остров будет послан условный сигнал, после которого через семьдесят шесть часов Королевские военно-воздушные силы начнут массовое рассеивание наших бактерийных культур над Германией. Это шаг небывалого значения, который был принят на специальном заседании Совета министров. Мы не можем рисковать, сбрасывая вас как члена ударных групп, потому что вы не будете диверсантом. Они должны добывать информацию силой, штурмуя немецкие фабрики как бы снаружи. А вас бы мы хотели видеть на ответственном посту как инженера-конструктора на каком-нибудь большом самолетостроительном заводе. Возможно, таким образом вы сумеете что-нибудь узнать. Только если вы не оправдаете надежд, мы будем вынуждены применить силу. Это крайнее и очень ненадежное средство. Тем более для нас очень важно, чтобы ваша миссия удалась.

Хьюз, изумленный столь высоким доверием, молчал.

– Сейчас я объясню вам причину вашего избрания для этой цели. Посмотрите на этот снимок.

Это была фотография довольно больших размеров, представляющая мужчину среднего возраста, с узким сильным лицом и выдающейся челюстью, разделенной посредине глубокой бороздой. Чистые, как небо за его головой, глаза были направлены прямо на смотрящего.

– Мне кажется, что он похож на меня, но фотография очень часто бывает обманчивой.

– Кроме фотографии у нас есть оригинал. – Полковник достал трубку, что означало переход к более детальной фазе разговора. – Так вот, это немец, инженер, конструктор самолетов. Долгое время работал в фирме «Блом + Фосс», затем уехал в Америку, где изучал химию в университете Хопкинса. Знаете ли вы аналитическую химию? Насколько я знаю, вы закончили факультет.

– Да, но я специализировался в органической химии. Только потом перешел на машиноведение.

– Я думаю, что вы сможете сыграть роль Зейдлица. Этот немец четыре последних года находился в Южной Африке. До конца 1943 года был интернирован в Кейптауне, а сейчас находится в Лондоне. Вскоре вы сможете его увидеть. Он действительно похож на вас – даже очень. В таких случаях самым важным является форма черепа, цвет глаз и волос, потому что о гриме, разумеется, нет и речи. Он не носит усы – вы должны будете их сбрить. Единственной серьезной трудностью является то, что инженер перенес лихорадку и малокровие. Он очень бледный, ну и… – Тут Хьюзу показалось, что полковник сравнивает его лицо с фотографией. – Ну и он не веснушчатый. Вашим загаром и всеми мелочами займутся – вам сделают небольшую пластическую операцию. Я думаю, что вы согласитесь на нее? Здесь речь идет только о мелкой процедуре.

– Да, господин полковник, но семья? Есть ведь границы сходства.

– К счастью, у него нет семьи. Его мать, старушка, живет в Африке, она почти слепая и не будет репатриирована. Вас вместо него направят в лагерь на Мальте, где вы пробудете пять недель, чтобы как следует акклиматизироваться, а затем португальским кораблем, в рамках обмена интернированными, – в Гамбург.

– У него нет никаких друзей, знакомых в Германии?

– Как я вам говорил, он семь лет не был на родине. Мы проводили тщательную проверку его связей с момента, когда эта идея была принята к действию, то есть в течение двух месяцев. Начиная с сегодняшнего дня пройдете специальный четырехнедельный курс, вы будете единственным слушателем. Вы детально изучите биографию Зейдлица и все, что вам будет необходимо.

Полковник выбил пепел из трубки и встал. Взяв лейтенанта под руку, подвел его к большой карте, висевшей на стене между шкафами.

– А теперь прошу вас, не приказываю, а прошу, чтобы вы ни на минуту не расставались с персональной капсулой. Вы ведь знаете методы гестапо, не так ли?

Он все время держал его под руку, и Хьюз удивился, какая у него сильная и теплая рука.

– Да, господин полковник, – ответил он, глядя в серые, как бы затянутые дымкой глаза Мерчисона. Так называемой персональной капсулой была ампула с цианистым калием.

– Это был частный разговор, а теперь я вынужден вас спросить, соглашаетесь ли вы на этот план. Разумеется, он очень рискованный. Мы сделаем что сможем, чтобы вас обезопасить. Зейдлица вывезли с наибольшей осторожностью, якобы с целью репатриации на Мальте, так что если даже на мысе Доброй Надежды были немецкие агенты, их обманули. Все работы этого человека, его семейные отношения, его голос, манера говорить – все это вы должны будете узнать, а помогут вам в этом наши люди.

– Остаются отпечатки пальцев, – заметил Хьюз. – Я также опасаюсь, не слишком ли мало у меня времени.

– Ведь вы владеете немецким так же хорошо, как и родным языком, насколько я знаю?

– Да.

– Ну а что касается отпечатков, то… Разумеется, есть определенная трудность. Но помните: сколь долго не будет подозрений, у вас не будет необходимости прибегать к особенным приемам. Однако я дам вам сейчас маленькую игрушку, которую мы приготовили именно с этой мыслью.

Полковник достал из стола большой голубой конверт, а из него маленькую резиновую вещь, похожую на наперсток, от которого отрезали одну боковую сторону.

– Говорят, что вы неплохой престидижитатор и порой забавляете коллег своими фокусами. В соответствующую минуту, если возникнет необходимость, вы наденете этот колпачок на указательный палец и сделаете оттиск – настоящий отпечаток Зейдлица, который здесь воспроизведен как печать из резины. Таким образом, у вас впереди девять недель, включая пребывание на Мальте. Второго мая «Алькария», на которой вы переплывете Бискайский залив и Атлантику, зайдет в Гамбург. Разумеется, если вы согласитесь. Потому что это слишком серьезное дело, чтобы отдавать приказы, – нам нужно получить ваше согласие на участие в операции.

Хьюз долгое время молчал, глядя на карту.

– Итак, куда я должен явиться? – спросил он, и полковник усмехнулся.

– Сейчас мы поедем в Специальный отдел. Нас ждет машина.