Читать книгу Русалим. Стихи разных лет - Станислав Минаков - Страница 31

 …А покуда шавки вокруг снуют,

 примеряя челюсти для верняка,

 ты поведать волен про свой уют,

 про уют вселенского сквозняка,

 коли понял: можно дышать и тут,

 на перроне, вывернув воротник,

 даже если ночь, и снега метут,

 и фонарь, инфернально моргнув, поник.

 Да, и в здешней дрожи, скорбя лицом,

 заказавши гроб и крест для отца,

 ты ведь жив стоишь, хоть свистит свинцом

 и стучит по коже небес пыльца.

 Город – бел, и горы белы́, холмы.

 И твоя действительность такова,

 что пора читать по отцу псалмы.

 …Где ж тот поезд каличный «Керчь – Москва»?

 Ведь пора идти отпевать отца

 по канону, что дал навсегда Давид.

 Да в итоге – снежище без конца

 и ментов патрульных унылый вид.

 Ты живой? Живой. Вот и вой-кричи!

«Всюду жизнь!» – нам сказано. Нелегка?

Но прибудет тётушка из Керчи.

И Псалтирь пребудет во все века.

А отец лежит – на двери, на льне,

в пятиста шагах, как всегда, красив…

В смерти есть надежда. Как шанс – на дне

ощутить опору, идя в пассив.

Смерть и есть та дверь, что однажды нас

приведёт, как к пристани, в те сады,

где назначен суд и отмерян час,

и лимита нет для живой воды.

Катафалк не хочет – по дороге, где лежат гвозди́ки на снегу.

…Рассказал профессор Ольдерогге то, что повторить я не смогу:

про миры иные, золотые, без придумок и без заковык.

Пшикайте, патроны холостые! Что миры? Я к здешнему привык.

Катафалк, железная утроба, дверцей кожу пальцев холодит.

А внутри его, бледна, у гроба моя мама бедная сидит.

Этот гроб красивый, красно-чёрный, я с сестрицей Лилей выбирал.

В нём, упёрший в смерть висок точёный, батя мой лежит, что адмирал.

Он торжествен, словно на параде, будто службу нужную несёт.

Был он слеп, но нынче, Бога ради, прозревая, видит всех и всё.

 Я плечом толкаю железяку: не идёт, не катит – не хотит.

 Голова вмещает новость всяку; да не всяку сердце уместит.

 Хорошо на Ячневском бугрище, где берёзы с елями гудут!

 Ищем что? Зачем по свету рыщем? Положи меня, сыночек, тут!

 Через сорок лет и мне бы зде́сь лечь, где лежит фамилия моя.

 Буду тих – как Тихон Алексеич с Александром Тихонычем – я.

 А пока гребу ногой по снегу, и слеза летит на белый путь.

 Подтолкнёшь и ты мою телегу – только сын и сможет подтолкнуть.

Третий день… девятый… сороко́вый … Враз поправит Даль: сороково́й.

Что толочь-трепать словарь толковый, безтолковый в песне роковой!

Горевые думы домочадца: домовиной память горяча.

Батя прилетает попрощаться. Тает поминальная свеча.

Я гляжу, поддатый, бородатый, на немую вертикаль огня.

Батя, ты теперь – прямой ходатай пред Престолом Божьим за меня.

Ты отныне выйдешь в бело поле Серафимов, Ангелов и Сил.

Ты такого не видал – тем боле ты всегда немногого просил.

Как тебе? Не холодно скитаться? Может статься, даже весело́?

Я – с тобой не прочь бы посмеяться. Только – нынче губы мне свело.

Всё сегодня видится нерезко… Колыхнулась пламени стрела.

Шелохнулась, что ли, занавеска?.. И душа – узнала, обмерла.