Читать книгу Литерный на Голгофу. Последние дни царской семьи - Станислав Вторушин - Страница 5

В Тобольске Яковлев велел остановиться у губернаторского дома, где с августа прошлого года жила семья свергнутого Императора. Дом стоял за высоким забором, но окна второго этажа возвышались над ним, открывая тем, кто за ними находился, всю улицу, скверик на другой стороне ее и церковь за ним. Яковлев бросил быстрый взгляд на дом и окна, надеясь увидеть хотя бы чей-нибудь мимолетный силуэт. Но окна были завешены плотными шторами, по всей вероятности, это было предписано охраной. Наискосок от губернаторского дома стояло большое, тоже двухэтажное здание, в нем разместился солдатский комитет отряда особого назначения. Об этом комитете и его председателе Матвееве Яковлеву еще в Москве рассказывал Свердлов. У Матвеева были постоянные трения с начальником отряда Кобылинским. Яковлев понимал, что с Кобылинским, привыкшим к дисциплине, договориться будет легче, чем с солдатской вольницей, почувствовавшей свою силу. Поэтому решил начинать свои знакомства с комитета. Ведь с того момента, как Яковлев оказался в городе, он стал в нем самым высоким представителем советской власти. Все революционно настроенные солдаты теперь должны подчиняться только ему. Сняв заляпанный грязью дождевик и положив его в повозку, он направился к комитетчикам.

В большой комнате на нижнем этаже сидело около десятка людей в форме солдат царской армии, но без погон. Увидев на пороге Яковлева, все они, как по команде, повернулись к нему. Яковлев переступил порог, закрыл за собой дверь и громко произнес:

– Я – чрезвычайный комиссар советского правительства Яковлев. Прибыл в Тобольск по поручению Ленина и Свердлова. Могу я видеть председателя солдатского комитета?

Из-за стола тут же поднялся высокий сухопарый молодой солдат с узким лицом и настороженным взглядом. Несколько мгновений он молча рассматривал гостя, потом потребовал предъявить документы. Яковлев, помедлив, достал из внутреннего кармана пиджака кожаное портмоне, вытащил из него аккуратно сложенный вчетверо лист белой бумаги и протянул сухопарому. Под словом «Мандат» там было написано, что предъявитель сего документа является чрезвычайным комиссаром советского правительства и направляется в Тобольск с особым поручением. Все отряды, сформированные Советами рабочих и солдатских депутатов в Тобольске, Омске, Екатеринбурге, а также отряд особого назначения, возглавляемый Е.С. Кобылинским, должны беспрекословно выполнять распоряжения Яковлева. О целях своего прибытия он проинформирует комиссаров и командиров отрядов лично. Под текстом стояли подписи Ленина и Свердлова и печати Совнаркома и ВЦИК.

Сухопарый, прочитав бумагу, еще некоторое время смотрел на нее, перевернул на обратную сторону, покрутил в руке, потом протянул Яковлеву и сказал:

– Я – председатель солдатского комитета отряда особого назначения Матвеев. И мне очень хотелось бы знать о цели вашего приезда.

– Вот о ней я и хочу рассказать, – произнес Яковлев, пряча мандат в карман. – Но не вам одному, а всему комитету отряда. Когда мы можем собраться?

– Через час, – сказал Матвеев. – Многие члены комитета на дежурстве, некоторые в городе.

– Хорошо, я подожду. А пока, если не возражаете, я бы хотел осмотреть весь этот дом. Кстати, было бы неплохо, если бы на встречу пришел Евгений Степанович Кобылинский.

Возражений не было. Матвеев отправился собирать комитет, а Яковлев тем временем не спеша осмотрел оба этажа дома. Он хотел узнать, нельзя ли ему самому поселиться здесь. Здание находилось напротив губернаторского дома, где содержалась царская семья. Под рукой оказывался и солдатский комитет, значит, легче было завоевать доверие комитетчиков. Одно неприятно – каждый твой шаг находился под их наблюдением. Но Яковлев привык быть осторожным.

На втором этаже было шесть комнат, и Яковлев решил, что одну из них они с Гузаковым могут занять без всякого ущерба для солдатского комитета. Когда он спустился вниз, комитет в полном составе уже ждал его в гостиной. За столом сидел офицер в полковничьей форме, но без императорских вензелей на погонах. Он был примерно одних лет с Яковлевым, гладко выбрит, его узкие ладони с тонкими длинными пальцами походили на руки музыканта. Полковник посмотрел на Яковлева спокойным взглядом выразительных серых глаз и встал из-за стола.

Яковлев подошел к нему, протянул руку и произнес:

– Чрезвычайный комиссар советского правительства Василий Васильевич Яковлев.

Кобылинский, щелкнув каблуками, вытянулся в струнку и отрапортовал:

– Начальник отряда особого назначения полковник Кобылинский.

Яковлев пожал его ладонь, которая оказалась не по-интеллигентски сухой и сильной, и чуть заметно улыбнулся. Ему хотелось с первого же момента произвести приятное впечатление на полковника. Кобылинский сделал жест рукой, приглашая садиться. Яковлев, осторожно отодвинув стул, сел за стол. Остальные члены комитета тоже сели, но места всем не хватило, пришлось приносить из соседних комнат стулья и ставить их у стены. Все с молчаливым, настороженным любопытством уставились на Яковлева. Он сделал паузу, поочередно рассматривая лица сидевших, и, почувствовав, что ожидание начала разговора переходит в напряжение, сказал, откинувшись на спинку стула:

– Вы здесь находитесь уже восемь месяцев, за это время в стране сменилась государственная власть. Россия вышла из войны, солдаты возвращаются домой, и вы, по всей видимости, тоже устали. – Он снова обвел взглядом сидевших за столом, ожидая реакции на свои слова, но ни на одном лице не увидел ничего, кроме угрюмой настороженности. – Временного правительства, которое платило вам жалованье, давно нет. Но вы честно и с высоким достоинством несете свою службу, и советское правительство хотело бы рассчитаться с вами.

После этих слов со многих лиц сразу спали каменные маски. Матвеев, дернувшись, спросил:

– Как рассчитаться?

– Наличными, – ответил Яковлев. – Деньги у меня с собой. Вы, как и положено, должны составить ведомость с указанием фамилии и оклада каждого члена отряда и предоставить мне последнюю квитанцию в получении денег. С этого дня и будет вестись начисление. Власть у нас с царской и временной сменилась на советскую, но бухгалтерия осталась прежней. – Яковлев улыбнулся. – За каждую копейку народных денег спрос очень строгий.

Представители комитета зашумели, говоря, что ведомость они составят тут же, а квитанции надо спрашивать с Кобылинского. Деньги на отряд получал он. Кобылинский сидел молча, ни во что не вмешиваясь. Казалось, что все происходящее вовсе его не касается. Яковлев понял, что полковник не до конца верит ему. Да и почему он должен верить человеку, которого впервые в своей жизни увидел всего несколько минут назад? Яковлев тоже бы не поверил. Повернувшись к Кобылинскому, он сказал:

– Как вы понимаете, Евгений Степанович, я только что с дороги. Об усталости говорить не хочу, но вот о комнате, в которой мог бы поселиться, сказать надо. В этом доме для меня не найдется какого-нибудь помещения?

Все сразу замолчали. Кобылинский мог бы предложить комнату Яковлеву в другом доме, но коль он пожелал остановиться в этом, вопросительно посмотрел на Матвеева. Тот неопределенно пожал плечами и нехотя произнес:

– Если потесниться, на втором этаже можно освободить одно помещение.

– Вы уж постарайтесь, голубчик, – мягко, но с нескрываемой иронией сказал Кобылинский.

Яковлев почувствовал, что отношения между начальником отряда и председателем солдатского комитета сложились непростые, но вмешиваться в них не имело смысла, поэтому он сказал, обратившись сразу к обоим:

– Ведомость можете составить и сегодня, но рассматривать ее будем завтра. А сейчас хочу немного осмотреть город и потом отдохнуть. Вы не покажете мне хотя бы нижнюю часть Тобольска, Евгений Степанович? – обратился он к Кобылинскому.

– Отчего же? – ответил Кобылинский и тут же спросил: – А вы что же, прибыли сюда без всякого багажа?

– О моем багаже заботятся мои люди, – сказал Яковлев.

На улице уже совсем стемнело. Над Иртышом и высоким берегом, увенчанным кремлем, рассыпались переливающиеся ледяным блеском звезды. На фоне ночного неба четко вырисовывались величественные очертания церквей. К ночи подморозило, тонкий ледок, покрывший лужицы, хрустел под ногами. Воздух был удивительно чистым и свежим, уже напитанным ни с чем не сравнимыми запахами весны. Яковлев с упоением вдохнул его и, повернувшись к Кобылинскому, спросил:

– Не надоело вам здесь, Евгений Степанович? Все-таки городок маленький. Скучно. Да и служба однообразная.

– Я воспитан солдатом. И хотя в России уже нет армии, до сих пор им остаюсь. А для солдата служба везде одинакова. А вы разве не служили? – Кобылинский остановился и посмотрел на Яковлева.

– К сожалению, не довелось, – ответил Яковлев. – Был занят другими делами.

– Как вам это удалось во время войны? – удивился Кобылинский. – Сидели в тюрьме или были в ссылке?

– Разве я похож на человека, который сидел в тюрьме? – спросил Яковлев.

– Многие революционеры побывали в тюрьмах, – Кобылинский шагнул в сторону, обходя лужу. – Такова участь всех, кто выступает против власти. Большевики ведь тоже будут сажать в тюрьмы. Без этого не обойтись.

– Вы правы, – ответил Яковлев. – Как же иначе удержать власть? Достоевский говорил: отними у русского человека Бога, и он превратится в зверя. Я скажу другое. Русский человек превратится в зверя и в том случае, если перестанет бояться власти.

– Власти или закона? – уточнил Кобылинский.

– Это одно и то же, – сказал Яковлев. – Ведь всякая власть должна быть гарантом закона. Но беда в том, что в России никто никогда не соблюдал закон.

– Почему же тогда большевики разогнали Учредительное собрание? – спросил Кобылинский. – Ведь его избрал народ. Сейчас именно оно должно быть олицетворением законности.

– Учредительное собрание больше чем на треть состояло из большевиков, – заметил Яковлев.

– И этого, по-вашему, оказалось мало? – Кобылинский повернулся к Яковлеву, стараясь заглянуть ему в глаза, но тот опустил голову. Они остановились у темного островерхого костела, крутой скат крыши которого накрыл черной тенью высокий берег Иртыша. Это сооружение резко отличалось от всех зданий Тобольска. Яковлев искренне спросил:

– Откуда здесь католический храм?

– Его поставили пленные шведы, – сказал Кобылинский. – После Полтавской битвы Петр I сослал в Тобольск много шведов. Тобольский губернатор разрешил им построить здесь свою церковь.

Яковлев замолчал, задумавшись о чем-то, потом сказал:

– Удивительный город. Куда ни ступишь, везде история. Мы с вами тоже можем войти в историю.

– Я не хочу играть в ней роль Пилата, – резко сказал Кобылинский. – Это не для меня. Я вообще не хочу входить ни в какую историю.

– Почему вы заговорили о Пилате? – спросил Яковлев.

Они снова вышли на улицу, на которой стоял губернаторский дом. Окна второго этажа тускло светились, из-за плотных штор наружу не проникало ни одной тени. Яковлев пытался представить, чем занимается сейчас царская семья. Он видел на портретах и в кинохронике только царя, но что представляет из себя царица, которую вся левая пресса пыталась выдать за немецкую шпионку, как выглядят четыре молодые царевны и царевич Алексей, не знал. Его мысли прервал Кобылинский.

– Почему я заговорил о Пилате? – переспросил он. – Потому что нельзя отдавать на суд толпе того, кого ей посылает Господь. Все, что лишено нравственного начала, рано или поздно получает возмездие.

– Вы имеете в виду бывшего Императора? – Яковлев повернулся к Кобылинскому, пытаясь понять, куда клонит полковник. – Николая послал Господь русскому народу?

– Завтра вы познакомитесь с ним, – сказал Кобылинский. – Вы же прибыли сюда именно за этим?

– Вы долгое время находитесь рядом с ними. – Яковлев остановился, глядя на тусклые окна губернаторского дома. – Скажите честно, у вас ни разу не было с ними никаких эксцессов? Никаких истерик или требований, никаких протестов?

– Ни одного, – ответил Кобылинский. – За все это время я не видел со стороны Государя ни одного хмурого взгляда.

– Удивительное самообладание, – заметил Яковлев.

– Да, – согласился Кобылинский. – Это привито им всем с молоком матери.

– В какое время к ним лучше всего прийти? – спросил Яковлев.

– После обеда. – Кобылинский поднял голову, посмотрел на губернаторский дом и спросил: – Что вы намерены здесь делать? Какова настоящая цель вашего приезда?

– Буду с вами откровенным, – сказал Яковлев. – Советское правительство решило, что миссия вашего отряда должна быть закончена. Вы с честью выполнили возложенное на вас задание. Теперь настала пора сменить вас.

– Я уже давно думал об этом, – глухо произнес Кобылинский. – Если сменилась власть, должен смениться и отряд. Ведь нас сюда посылал Керенский.

– Именно так, – подтвердил Яковлев.

– Скажите, а что будет с Государем? – спросил Кобылинский. – Его жизни ничто не угрожает?

– У меня есть распоряжение доставить семью в Москву. – Яковлев понизил голос. – Но я прошу вас пока никому не говорить об этом. Не надо преждевременно возбуждать людей.

– Чье распоряжение? – сразу насторожился Кобылинский.

– Ленина.

– Вы знакомы с Лениным? – с некоторым удивлением спросил Кобылинский.

– Да, – сказал Яковлев. – Мы познакомились еще девять лет назад в Италии, на Капри.

– Что он за человек и чего он хочет? – спросил Кобылинский. В его голосе звучал неподдельный интерес.

– Что он за человек? – переспросил Яковлев и на несколько мгновений задумался. Потом сказал с расстановкой: – Умный. Очень крепкий физически. Обладает чудовищной работоспособностью. Фанатично предан идее социализма. Хочет перестроить мир на принципах справедливости.

– Справедливости не бывает, – сухо заметил Кобылинский. – Возьмите любой пример из мировой истории. Прав всегда тот, у кого больше денег, или тот, на чьей стороне сила. До тех пор, пока Россия будет сильной и богатой, она будет всегда права. Не сумеет добиться этого – будет виновата во всех всемирных бедах. Поверьте мне, сударь. В этом правиле нет исключений.

– Почему же тогда дворянство и буржуазия отдали власть? – спросил Яковлев. – Ведь на их стороне были и деньги, и сила.

– Значит, у кого-то этих денег оказалось больше, – сказал Кобылинский. И, резко повернув разговор на другую тему, спросил: – Вы действительно привезли деньги для нашего отряда?

– Вы в этом сомневаетесь? – удивился Яковлев.

– Это хорошо, что привезли, – сказал Кобылинский, и Яковлеву показалось, что он произнес это с облегчением. – В последнее время управлять отрядом становится все труднее. Выдача жалованья подтянет дисциплину.

– Я надеюсь на это, – заметил Яковлев.

Кобылинскому хотелось спросить о многом. О том, что происходит в российских столицах, чего хотят большевики, как организована их власть? Какая судьба ожидает Николая II и что будет с его детьми? Зачем их хотят увезти в Москву? В его сердце появилась неосознанная тревога.

За восемь месяцев тобольской ссылки Евгений Степанович Кобылинский помимо своей воли привязался к императорской семье. Кротость царских дочерей его поражала. Они были постоянно чем-то заняты. Рукодельничали, читали, сами стирали себе белье и гладили одежду, во время прогулок иногда озорничали, смеялись над остроумными шутками и вовсе не походили на надменных девиц, какими представляли их те, кто не знал. В их поведении, взглядах, самых простых жестах было что-то такое, что даже грубым людям не позволяло относиться к ним без уважения. Ни высокомерия, ни заносчивости, ни малейшей попытки показать свое превосходство. Кобылинский долго размышлял над этим и, наконец, пришел к выводу: внутреннее достоинство. Они сохраняли его во всех ситуациях, но, что было еще важнее, уважали это же достоинство в остальных.

Царевич Алексей любил играть, кататься с горки, иногда пилил с отцом дрова, расчищал от снега дорожки. В такие дни он весь сиял, с лица не сходила радостная улыбка. Он бросал снежки в сестер, они отвечали ему тем же, и за оградой губернаторского дома начинал звенеть веселый смех. В такие минуты Государь отходил в сторону, становился у стены дома, закуривал и молча смотрел на детей. Он любил их до самозабвения и, когда они затевали веселые игры, радовался вместе с ними. У него было совсем другое детство. Его с малых лет готовили к управлению великой страной, и поэтому вся жизнь с первых шагов была подчинена неумолимому и жесткому дворцовому протоколу. В нем не было места для веселья и детских игр.

Но радость на лице Алексея была редкой. Смертельная болезнь, унаследованная по линии матери, уже начала отражаться на его характере. Он все больше становился замкнутым, иногда часами молча сидел один в комнате, и в такие минуты ему не хотелось видеть никого, даже горячо любимого отца. Он брал в руки книгу, но, прочитав одну-две страницы, клал ее на колени, откидывался на спинку стула и молча смотрел в занавешенное окно или на стену. Никто не знал, о чем он думал в такие минуты. Может быть, спрашивал Господа, за что тот послал ему такие испытания, может, думал о России, в которой после охватившей народ смуты он уже вряд ли когда-нибудь станет царем. Близкие старались не нарушать его уединения. Болезнь Алексея уже давно стала болезнью всей семьи. Это заметил и Кобылинский.

Он много раз говорил о болезни Наследника с лейб-медиком Евгением Сергеевичем Боткиным, постоянно находившимся при Алексее. Но в ответ слышал только одно: «Я лишь облегчаю боль. Устранить ее причину ни я, никто другой не в силах. Все зависит только от Господа»….

Кобылинский тяжело вздохнул и повернулся к Яковлеву. Чрезвычайный комиссар смотрел на окна губернаторского дома. Он так внимательно вглядывался в них, что можно было подумать, будто комиссар надеется увидеть там какие-то тайные знаки. Но Яковлев, словно очнувшись, вдруг спросил:

– Наследник Алексей действительно очень болен?

– Да, – ответил Кобылинский, удивившись, что в эту минуту они думали об одном и том же. – Вот уже две недели он совсем не поднимается с постели. Завтра вы убедитесь в этом.

– Как возникает эта болезнь? – спросил Яковлев.

– Обычно от ушиба. Но иногда может возникнуть и от неловкого движения. Под кожей образуется сильнейший кровоподтек, вызывающий очень сильную боль. Я удивляюсь мужеству, с которым мальчик переносит это. Не всякому взрослому мужчине такое под силу.

– Однако уже пора спать, – сказал Яковлев. – Поздно, да и устал я сегодня после такой дороги. Спокойной ночи, Евгений Степанович.

– Спокойной ночи, – ответил Кобылинский и направился к себе.

Яковлев действительно устал. Проводив Кобылинского, он несколько минут постоял около здания солдатского комитета, во всех окнах которого горел свет. Наружной охраны у здания не было, и это говорило о том, что Кобылинский не вмешивался в дела комитетчиков, а у Матвеева голова, по всей видимости, была занята не службой, а политикой.

Яковлев вошел в дом. За столом играли в карты. Увидев комиссара, несколько человек вскочили, но Яковлев жестом руки усадил их. Молча прошел на второй этаж в свою комнату. Ее уже прибрали, две кровати были застелены чистым постельным бельем, на столе стоял кувшин с водой и два стакана. Гузаков стоял у двери с револьвером в руках.

– Услышал шаги и на всякий случай приготовился, – сказал он, пряча револьвер под пиджак. – Изнервничался весь, пока ждал тебя. Больше в одиночку по Тобольску ходить не будешь.

– Я был с Кобылинским, – ответил Яковлев. – А ты чего всполошился? Есть повод?

– Обычная осторожность, – сказал Гузаков. – Мы здесь никого не знаем, а о нас говорят уже черт-те что. А главное, что мы хотим увезти царя.

– Кто говорит? – насторожился Яковлев.

– Комитетчики услышали от екатеринбургских чекистов.

– Не исключено, что готовят провокацию, – сказал Яковлев. – Много их?

– Точно не знаю, но человек двадцать будет наверняка.

– Завтра уточним. Деньги принес?

– Да, вот они. – Гузаков кивнул на кровать, из-под которой торчал угол чемодана. – Может, позвать кого-нибудь из наших людей? Лишняя охрана не помешает.

– Думаю, что не стоит, – сказал Яковлев. – Пусть комитетчики считают, что мы надеемся только на них.

– А что за человек Кобылинский? – спросил Гузаков.

– Пока не знаю, – сказал Яковлев. – Завтра познакомлюсь с ним поближе.

– А мне, Василий Васильевич, – Гузаков смущенно опустил голову, – очень хочется увидеть царских дочерей. Узнать, действительно ли они такие красивые, как молву о них распускают.

– Спроси завтра у Кобылинского, он тебе расскажет.