Читать книгу Penthouse - Стефан Пипа - Страница 5

Проснулся, открыл глаза и не смог понять, где он. Чтобы внести ясность в пространственную ориентацию, принял полусидящее положение и увидел, что находится в незнакомой ему кровати, плотно придвинутой к стене справа.

В метрах трех перед собой он обнаружил стену, украшенную довольно большой картиной.

Художник изобразил двор дома. В центре стоит изможденная, с потупленным равнодушным взором, грустная молодая девушка в потрепанном платье. Рядом с ней – интеллигентный господин в длинном сюртуке, черной треуголке и с тростью. Его правую руку благоговейно и искренне целует женщина в белом чепчике, видимо, мать девушки. Наверное, этот милостивый благодетель был инициатором ее освобождения.

Другой человек, скорее всего по приказу господина в треуголке, суетливо снимает с девушки цепи. Избавления от тяжелых оков ожидают и другие, ей подобные, которых живописец изобразил прикованными к деревянным столбам. Или им было все равно?

Понятно было одно – в те отдаленные времена воспроизведенное на картине событие не получило какой-либо однозначной оценки в обществе. Об этом свидетельствовала окружающая главных действующих лиц многочисленная толпа людей в разнообразных позах и с разными выражениями лиц: негодующими и удивленными, испуганными и радостными.

Хотел более подробно рассмотреть картину, в том числе и второстепенных персонажей, но решил оставить это занятие «на потом», а в первую очередь все-таки определить, где же он сам сейчас находится.

Поэтому продолжил осмотр помещения, отталкиваясь от исходной точки – картины на стене.

Прямо под картиной расположился современной модели комфортный диван желтого цвета.

Справа от картины, в той же стене, у которой стояла его кровать, он увидел высокую белую двустворчатую дверь.

В центре комнаты, как раз напротив картины, находился большой круглый стол, окруженный беспорядочно расставленными пятью табуретками.

Возле противоположной ему стены перпендикулярно к ней и рядом с высокими широко открытыми зарешеченными окнами стояли две такие же, как у него, кровати. На одной из них сидел задумчивый человек в спортивном костюме и тапочках на босу ногу. Возле этих кроватей, как и возле своей, он заметил небольшие тумбочки с ночниками.

На улице, на фоне искренне радостного щебетания птиц, ярко светило утреннее солнце.

Свой обзор он завершил взглядом вверх. Свежевыбеленный потолок находился непривычно для него высоко – где-то под метра три.

Обстановка ни о чем знакомом не напоминала. Решетки на окнах смутно ассоциировались то с медвытрезвителем, то с психиатрической лечебницей, а то и с секретной лабораторией службы безопасности.

«Хотя… решетки в наше время ставят всюду. Это – не показатель», – подумал он. Но все же ощущение казенного быта, несмотря на привлекательность интерьера, укоренилось в нем.

Больше вариантов не было. И он решил пойти другим путем – вспомнить во всех подробностях все, что делал вчера: от начала до завершения дня. Таким образом надеялся выстроить последовательную цепочку событий, в конце которой предполагал увидеть место, где он остался ночевать.

Но файлы и папки краткосрочной памяти были пусты, как коридоры средней школы после уроков.

Это его не удивило. Давно заметил, что в жизни случаются деньки, которые, в силу тех или иных обстоятельств и событий, не оставляют после себя ни следа, ни намека, ни воспоминаний.

Ему становилось все забавнее. Росло желание и даже появился некий азарт к тому, чтобы разобраться в этой «непонятке», тем более что вместе с ним в палате или в номере (он остановился на двух вариантах – либо это больничная палата, либо отельный номер) находится еще один человек и, быть может, он знает больше о пространственных ориентирах их местопребывания.

В его мыслительном процессе наступила пауза, и он ощутил на себе одежду. Сначала подумал о пижаме, но не смог припомнить, чтобы он когда-либо пользовался ею в своей обыденной жизни. Поэтому пришел к выводу, что это другая одежда.

С целью узнать правильный ответ высунул из-под одеяла правую руку, посмотрел на рукав и оказался прав – на нем костюм – дорогой шикарный костюм из мягкой добротной ткани. Собственно, фасон классически прост, но качество таки имеет значение, и оно выше всяких похвал. Потому-то в костюме настолько удобно, что, заснув в нем, не чувствуешь дискомфорта и, не зная, что на тебе одето, его можно спутать с пижамой.

«Один ноль в мою пользу», – поздравил он себя с первым успехом сегодняшнего дня.

Двумя секундами позже снял одеяло с груди и рассмотрел костюм подробнее. К более пристальному исследованию его принудила мысль, что костюм чужой, хотя ему впору. Мысль же эта возникла после того, как не смог ответить себе на вопрос: «Носил ли я именно такой прежде?». Другими словами, он видел этот костюм на себе впервые.

Через несколько минут выяснилось – не может припомнить, во что же он вообще обычно одевается. Ведь если костюм чужой, то на нем, наверное, была какая-то другая одежда. Какая именно, пока оставалось загадкой.

«Странно…» – подумал он.

От соседних кроватей к нему донесся короткий звуковой сигнал наручных электронных часов. Сразу после этого в дверь резко вонзился то ли ключ, то ли другой металлический предмет. Дверь открылась вовнутрь, продемонстрировав ему, что ручка на ней отсутствует.

Из коридора послышался мужской голос:

– …Странно, Оленька, то, что манифестация основных симптомов болезни произошла после приема пациентом безобидных химиотерапевтических средств…

Голос звучал приглушенно, монотонно и тянулся медленно, как резина.

Вообще, всем, кто впервые слышал этот голос, казалось, что его обладатель находится под воздействием как минимум транквилизаторов; либо возникала версия, что человек пребывает в трансе или в глубоком гипнозе.

Присутствовали и другие мнения на этот счет, но все их можно смело опустить, в том числе и вышеперечисленные, поскольку ни одно из них не соответствовало истине.

А правда была в том, что Леонид Яковлевич – профессор и заведующий 15-м отделением психиатрической клиники, в далеком прошлом во время прохождения родовых путей из утробы в сей бренный мир перенес незначительную травму и повредил при этом в одном из полушарий головного мозга речевой центр. Об этом в соответствующих медицинских документах имелась запись, подтвержденная размытыми фиолетовыми печатями и неразборчивыми подписями.

Сам же Леонид Яковлевич считал, что «нету худа без добра», ведь, благодаря своему голосу, он легко вводил в гипнотическое состояние большинство своих собеседников и непринужденно ими манипулировал во имя личного жизненного комфорта.

В палату вошли люди в белых халатах. Доктор лет 50-60 с проблесками седины в темных волосах привлек его внимание своим слегка одутловатым лицом. Он был гладко выбрит. Белые лацканы халата обрамляли голубую рубашку и галстук в бело-красную полоску. Из нагрудного кармана торчал золотой колпачок перьевой ручки.

Его сопровождала, неся истории болезни, среднего роста молоденькая девушка с аккуратно зачесанными и заплетенными в длинную тугую косу волосами. Халат на ней был другого фасона – с завязками сзади. Пальцы ее правой руки сжимали простую пластмассовую ручку в положении готовности № 1 тут же записать какие-либо указания или распоряжения своего старшего коллеги.

Она все еще внимательно слушала Леонида Яковлевича, но тот уже закончил.

Дверь закрылась, начался обход.

– Ну что, Кондратий? Места себе не находите? – доктор явно обращался к нему, поскольку смотрел ему прямо в глаза.

Он ничего не успел понять и лишь удивленно моргал, пытаясь как-то ответить на вопрос:

– А…Э…

Вместо него продолжил его сосед:

– Если вы имеете в виду меня, доктор, то я здесь.

Теперь удивился профессор и повернул голову в сторону окон. Человек в спортивном костюме от известного культового бренда «###⁴» вопросительно смотрел на врачей.

Предстояла короткая, но мучительная немая сцена. Однако Оленька разрядила обстановку:

– Леонид Яковлевич, это, – она показала рукой на него, – новый пациент, поступил вчера. И попал к нам совершенно случайно…

Леонид Яковлевич опешил. В 15-ое отделение случайно никто никогда не попадал. Ни разу за все время его 35-летнего трудового стажа в этой ячейке сети государственных здравоохранительных учреждений ничего подобного не бывало. Только по блату! Иногда по большому.

15-ое отделение, созданное на четвертом этаже психиатрической клиники в начале 70-х годов 20-го века, предназначалось для курирования и лечения случаев нервно-психических расстройств исключительно у партийной элиты, их родственников или близких друзей их семей. Здесь были созданы особые условия и действовали иные правила, кардинально отличительные от существующего и по сей день принудительного режима в других отделениях.

В начале 90-х, согласно веяниям нового времени, отделение перешло на хозрасчет и самоокупаемость. При этом коллектив единомышленников во главе с Леонидом Яковлевичем сохранил верность своей главной миссии – лечить только особых людей, как говорится, сливки общества. VIP-персон, если хотите.

Об особенностях отделения, его профиле и специфике знали немногие. А те, кто знал, именовали его в просторечии «ПЕНТХАУС». Такое название появилось отчасти оттого, что отделение находилось на последнем этаже клиники, а отчасти от заоблачной таксы за услуги, предоставляемые в нем.

Леонид Яковлевич был готов сиюминутно яростно негодовать по поводу нарушения незыблемой традиции лечебного заведения. Но не хотел этого делать в присутствии пациентов.

Чтобы сдержать себя от неудержимого порыва «рвать и метать», он засунул руки в карманы халата, слегка наклонил голову и негодующе мрачно спросил:

– Как это «случайно»?!

Оленька, конечно же, знала, как отреагирует заведующий на эту новость, и была готова четко объясниться:

– Леонид Яковлевич, наши санитары подобрали его возле ворот больницы. Они подумали, что это наш Кондратий. А он был в сумеречном состоянии сознания и не мог ни подтвердить, ни опровергнуть заблуждение младшего медицинского персонала. А санитары рады стараться, подхватили тело и доставили в его, как они себе думали, палату. Я вчера вечером заступила на дежурство, спросила, почему в палате посторонний и кто он такой. Выяснилось, что санитары напутали. И, откровенно говоря, я очень удивилась, так же, как и вы, когда его увидела. Определенное общее сходство, конечно же, есть. Но если бы санитары обратились к дежурному врачу, то все было бы в порядке. А так, не выбрасывать же его было среди ночи на улицу! Санитары напутали, Леонид Яковлевич.

– Как это «напутали»?! – Леонид Яковлевич не верил своим ушам и судорожно сжимал кулаки в карманах халата.

Оленька глубоко вдохнула и протараторила:

– Ну, вы же сами, Леонид Яковлевич, когда вошли, подумали, что он – Кондратий. Не мудрено, что санитары ошиблись.

Заведующий активно переваривал полученную информацию. Оленька, затаив дыхание, напряженно ожидала – сделать замечание профессору, пусть даже в такой форме, чревато неприятностями. Но Оленьке, по большому счету, терять было нечего: появление постороннего без нужных на это санкций или очень уважительных причин уже тянуло за собой как минимум лишение части зарплаты (Леонид Яковлевич наказывал вверенных ему коллег по ремеслу исключительно рублем, точнее, евром), а так у нее появился шанс избежать финансовых потерь.

Леонид Яковлевич внял голосу логики и разума, мужественно укротил приступ ярости, после чего безучастным голосом спросил у него:

– Вы кто?

Оленька шумно выдохнула. Пронесло. Судя по реакции профессора, наказаны будут только санитары.

Иногда Леонид Яковлевич бывал справедлив, чем несказанно гордился. К тому же дорогой костюм на пациенте вселял надежды, что его труды и беспокойства будут достойно вознаграждены.

Он же подумал над вопросом врача и неожиданно решил:

– Никто.

Оленька добавила:

– После проведения первичного интервью с пациентом выяснилось, что он попросту не знает, хотя, вероятнее всего, не помнит, кто он, откуда он, как попал на территорию больницы, где проживает. Предварительный диагноз – амнезия. Других отклонений психики пока не обнаружено.

А он даже не мог вспомнить, что вчера ему задавали эти вопросы. Поэтому быстрым кивком головы выразил полную солидарность с поставленным Оленькой диагнозом, очень надеясь при этом, что «других отклонений психики» у него не будет обнаружено и в дальнейшем.

– Вы, голубчик, Некто. И мы выясним, кто же вы на самом деле, – выразил свое мнение заведующий и обратился к Оленьке: – Запишите его к Ирэне Арнольдовне. И через две недели пускай она даст мне по нему подробный отчет.

– Но через две недели вы будете в отпуске, – мягко напомнила Оленька.

– Ну и что? – пожал плечами доктор. – Я же свой рабочий стол не увезу. Пусть оставит мне отчет на столе. Я приеду – ознакомлюсь.

Решив таким образом судьбу пациента на его ближайшее будущее, врачи полностью утратили к нему интерес и направили свое внимание на соседа по палате.

Леонид Яковлевич и Оленька подошли к Кондратию и повели с ним оживленную беседу на тему его самочувствия в русле течения болезни.

Врачи стояли к нему спиной, к тому же говорили вполголоса, поэтому четко разобрать их разговор он не мог, да и не хотел. Ему были слышны лишь интонации: монотонные – заведующего, и звонкие, уверенные – Оленьки, да некоторые общие, ни к чему не обязывающие слова и фразы: «голубчик», «психотерапия», «стойкая ремиссия», «жизнь прекрасна», «благоприятный прогноз».

Он еще раз мысленно прокрутил в голове недавний короткий разговор с людьми в белых халатах. Новая информация внесла некоторую ясность в его теперешнее, но вчерашнее все так же оставалось в области непознанного. И, если верить словам Оленьки, на то есть веские причины – амнезия.

Непонятное слово звучало авторитетно и наталкивало на мысль, что оно имеет прямую связь с памятью отдельно взятого человека.

Он попробовал вспомнить ВСЕ, но из этого ничего не вышло. Не помнит даже своего имени, не говоря уже о других, менее важных, элементах (личных и социальных) прошедших лет жизни.

Он утешил себя мыслью: «Это временно. Меня скоро попустит» и решил расширить свои познания о таком явлении как «амнезия», расспросив врачей. Однако не успел. Леонид Яковлевич и Оленька, завершив обход этой палаты, деловой походкой стремительно вышли в коридор.

Они снова остались вдвоем.

Он сел на кровати, опустил ноги на пол и заметил обувь – пару кожаных туфель.

– Если стоят возле моей кровати, значит, мои, – решил он и обулся, хотя и не помнил, откуда у него такие туфли.

– Кондратий, – обратился к соседу по палате. – Не подскажете, что такое амнезия?

Вопрос прозвучал таким обыденным тоном, будто он спрашивал: «Который час?».

Молодой человек в спортивном костюме с интересом посмотрел на него и ответил:

– Там на полке книжка, страница 78.

Он повернул голову, ища полку, и слева от себя увидел новые элементы интерьера палаты, которые раньше, когда лежал, находились у него за спиной и не были доступны обозрению. Его взору предстали два шкафа по углам. Оба под цвет кроватей: один – для одежды; другой, с небольшими полочками и дверцами – для всяких мелких вещей. Между ними на стене висел большой плазменный телевизор.

Он поднялся и подошел к шкафу с полками, который стоял в углу возле окна. Легко нашел нужную книгу – их было всего две: «Психиатрия» и «Немецко-русский словарь». Открыл указанную страницу и с мыслью «Хорошо, хоть буквы помню» в разделе о расстройствах памяти прочел:

«Амнезия – заболевание с симптомами отсутствия воспоминаний или неполных воспоминаний о произошедших событиях того или иного отрезка времени».

Держа книгу в руках, взглянул на Кондратия и спросил:

– А вы, Кондратий, по каким причинам здесь находитесь?

Молодой человек, не задумываясь, ответил:

– Там же, но на странице 126.

Листая книгу, он подошел к столу, придвинул табурет, сел на него, положил книгу на стол и принялся читать жирно подчеркнутый черной шариковой ручкой текст.

«Самоубийство, суицид (suicide) – сознательный отказ человека от жизни, связанный с действиями, направленными на ее прекращение. Является одной из наиболее крайних форм отклоняющегося (девиантного) поведения.

Следует обратить внимание на две важные особенности определения самоубийства.

Самоубийством называют как сознательные действия, приведшие к смерти, так и действия, в результате которых была совершена попытка лишения себя жизни, но в силу обстоятельств не повлекшая фатального исхода. В связи с этим в последнее время ученые стали различать фатальное (завершенное) самоубийство и нефатальное самоубийство (или суицидальная попытка)».

Кондратий имел устойчивую склонность преждевременно закончить свою жизнь самоубийством. И это желание у него проявлялось не в истерично-демонстративных актах с целью привлечения внимания к своей личности, но в продуманных, обоснованных, тщательно подготовленных попытках умереть от собственной руки.

Леонид Яковлевич в какой-то мере гордился пациентом Кондратием, поскольку история его болезни очень оригинально и, можно сказать, вычурно выделялась среди подобных клинических случаев суицида.

– Нарочно не придумаешь, – говаривал заведующий, рассказывая о жизни и болезни Кондратия.

Впервые Кондратий решил уйти в мир иной еще в детстве. Сначала, во время кремации тела умершей бабушки, его посетила странная и не по годам тяжелая мысль о смысле жизни, мол, к чему вся эта суматоха и возня, если, в конце концов, и так придется подохнуть.

И он решил ускорить уход из мира, чтобы не тратить время зря. Также свою роль сыграл и детский интерес. Ему не терпелось узнать: «А что происходит с человеком после смерти?»

В один из нежно-теплых дней бабьего лета он приступил к реализации своих грандиозных замыслов.

Мария Ивановна – учительница младших классов средней школы вела группу продленного дня. Она всего лишь на сорок минут оставила без присмотра десятерых учеников (ходила в магазин за колбасой). Но когда вернулась – очень удивилась. Дважды.

Первым делом ее удивило наличие всех учеников на местах и то, что при этом в классе была гробовая тишина. Ее ученики, все как один, сидели за своими партами, ровно, даже как-то празднично, держа осанку, и что-то старательно выводили в тетрадях своим еще неуверенным детским почерком.

Мария Ивановна не находила слов от восторга. Быстро поставила сумку с вареной колбасой на стул и тихонько подошла посмотреть, что же они пишут…

Увиденное не только удивило учительницу еще раз, но и повергло в тихий ужас. Дети писали предсмертные записки. Они как раз заканчивали: «…В моей смерти прошу никого не винить».

Женщина молниеносно бросилась закрывать все окна в классе.

К огромному счастью учительницы и дирекции школы, все обошлось, и никто не пострадал. Кондратий во всем признался. Оказалось, что ему просто было страшновато уходить одному, поэтому и уговорил одноклассников пойти с ним за компанию. Что именно он сказал детям, чем их заинтересовал, осталось неизвестным для педагогического совета, родителей и милиции. Ученики упорно молчали и сдержали, очевидно данную ранее, клятву сохранить тайну.

С Кондратия взяли торжественное обещание больше так не делать и перевели в другую школу.

И Кондратий больше никогда так не делал. В дальнейшем он готовил и планировал все свои самоубийства исключительно в одиночку.

Кондратий поднялся с кровати, сел рядом с ним за стол и внимательно посмотрел на часы:

– Пять, четыре, три, два, один. Пуск! – полушепотом, как заклинание, произнес он.

Тут же распахнулась дверь. В палату вошла низенькая полная женщина средних лет в длинном халате, поверх которого был надет цветной целлофановый фартук. Аккуратно повязанная белая косынка прятала ее волосы. Перед собой она толкала тележку с тарелками, кружками и едой.

– Что, касатики, проголодались? – добродушно спросила женщина. Она ловко подкатила тележку к столу и начала выставлять на него завтрак.

– Счас, баба Маня вас накормит, – так приговаривая, женщина привычными механическими движениями сервировала стол. Сначала появился небольшой кофейник. Потом большая глубокая тарелка с каким-то салатом и две гораздо меньшие тарелки с яичницей. Затем два блюдечка с кубическими кусками запеканки, густо политыми сметаной. Завершили сервировку хлеб, два столовых набора «вилка & нож» и две кружки.

Сделав свое дело, женщина направилась к двери:

– Ешьте, касатики, приятного аппетита, – пожелала она и удалилась.

Кондратий, ловко орудуя ножом и вилкой (чувствовалась многолетняя практика), приступил к приему пищи.

Он беззаботно закрыл книгу, отложил ее в сторону и присоединился к утренней трапезе:

– Это завтрак? – уточнил.

Кондратий в ответ кивнул и с набитым едой ртом спросил:

– А ты и вправду не помнишь, как тебя зовут?

Он отрицательно мотнул головой:

– Хоть убей.

– Убей себя сам, – посоветовал Кондратий и, сглотнув, продолжил: – Кстати, напомню тебе, что такие костюмы, как твой, – Кондратий элегантно указал ножом на костюм, – шьются исключительно под заказ в индивидуальном порядке и в очень ограниченном количестве.

– Ну и что? – спросил он.

– А то, – Кондратий поучительно поднял нож, – что на такие костюмы, как твой, пришивают бирку с именем владельца.

Его рука замерла, остановив на полдороге ко рту вилку, груженую салатом и яичницей.

Сейчас он почувствовал себя то ли вором, пойманным с поличным, то ли разведчиком, который провалился на первых же шагах внедрения в ряды врага.

Положив вилку на тарелку, спросил:

– Где?

– Где-то на пиджаке, – смотря в свою тарелку, подсказал Кондратий.

Он резким движением снял пиджак и осмотрел его. На внутренней стороне ничего не было. Он вывернул рукава. На них тоже никаких бирок не наблюдалось. Только на правом рукаве, в нижней его части, подкладка была несколько повреждена, словно от нее впопыхах оторвали что-то пришитое. Он показал Кондратию порванную подкладку:

– Было, да сплыло.

Кондратий, казалось, предвидел такой вариант и лишь уважительно кивнул головой:

– Да, ты серьезно подошел к делу.

Он не понял, к чему такое замечание. Или сделал вид, что не понял. Надел пиджак и как ни в чем не бывало продолжил завтрак.

Грязные тарелки они сложили в одну стопку в центре стола.

Кондратий посмотрел на часы, встал, взял со своей тумбочки небольшую кожаную сумочку, перекинул ее через плечо, направился к двери и нажал кнопку звонка. Буквально через 15-20 секунд в коридоре послышались быстрые шаги, и дверь открылась. Когда она закрылась, Кондратия в палате уже не было.

Он подошел к окну. Яркая зелень парка, легкий шум ветра в кронах деревьев, нежные и ласковые лучи солнца манили к себе, приглашали на прогулку и обещали чудное времяпрепровождение.

Он чувствовал себя прекрасно: на душе было легко, спокойно, и его совершенно не заботило отсутствие воспоминаний.

Решил выйти во двор. С этой целью двинулся к двери, нашел глазами звонок, чтобы позвонить и, по крайней мере, для начала разузнать, как «насчет погулять». Но его опередили.

Дверь открылась. На пороге стояла Оленька.

– Вы что-то хотели? – догадалась она.

– Да, – улыбнулся он. – Погулять на улице.

– Попозже, – предложила Оленька. – Сейчас важно другое, – она мягко развернула его, взяла под руку, подвела к кровати и усадила. Сама придвинула табурет и расположилась рядом.

Повторное появление врача внесло некоторую строгость и рутинность. Он даже немного разочаровался. Начало дня не предвещало ничего важного и обязательного. А тут вдруг появились какие-то ограничения.

– Как вы себя чувствуете? – участливо спросила Оленька.

– Спасибо, хорошо, – ответил он.

– Голова не болит? Не кружится? – продолжила опрос женщина.

– Нет, – сообщил он и вдруг забеспокоился, – а что, должна болеть и кружиться?

– Да нет, – наивность вопроса ее развеселила. – В принципе, не должна, хотя может. – Оленька вдруг почувствовала, что если будет продолжать в том же духе, то легко собьется с пути истинного, а потому предложила: – Вы просто отвечайте на вопросы. Как аппетит?

– Спасибо, все очень вкусно.

– А что вы чувствуете? – Оленька заглянула ему в глаза.

– Чувствую, что мне хорошо, – быстро определился он и повернул голову в сторону окна. – На улицу хочу.

– Позже, – пообещала она. – Сейчас нужно сделать несколько важных дел. Не забывайте, вы – в больнице. У нас есть определенные правила и распорядок.

Он смирился. Оленька продолжила:

– Вы ведь не помните, где и как долго были, что делали. То есть, мы можем предположить что угодно, – она скорее утверждала, нежели спрашивала. – Поэтому первым делом вы пойдете в душ, а ваш костюм мы отправим в стирку. Завтра вам его вернут чистым и отутюженным. А пока оденете наше, больничное. Пойдемте, Маша вас проводит.

Он снова оказался у двери. Теперь с проводником. Оленька достала из кармана халата железный ключ с крупными зазубринами, резко воткнула его в замочную скважину. «Словно нож в почку», – подумал он, но вслух ничего не сказал.

Они вышли в широкий коридор. Справа в пяти шагах от двери его палаты стоял стол с телефоном, над которым красовалась красная надпись: «ПОСТ № 4».

За столом сидела медсестра. Бейджик, прикрепленный к ее халату, большими буквами сообщал, что девушку зовут Маша.

Особенность 15-го отделения заключалась еще и в том, что бейджики с именами были только у младшего и среднего медицинского персонала. Врачи их не носили. Леонид Яковлевич уверенно пропагандировал мысль: «Пациент должен знать имена лечащих его врачей наизусть, помнить их всегда и в любом состоянии, вспоминать мгновенно и без подсказок, даже если его неожиданно разбудят среди ночи». И ему таки удалось убедить в этом большинство своих пациентов. Естественно, пока только тех, кто мог адекватно, с точки зрения современной психиатрии, воспринимать и воспроизводить реальность.

– Маша, проводите… – Оленька на миг задумалась, хотела назвать его по имени, но пришлось ограничиться другим словом, – … пациента в душевую и выдайте ему чистую одежду, – обратилась она к медсестре, – смените также постель.

Медсестра быстро встала, подошла к нему и непринужденно предложила:

– Пойдемте?

Таким же тоном она могла бы спросить: «Потанцуем?» И это выглядело бы естественно.

– А что потом? – решил уточнить он у Оленьки.

– Не спешите, потом и узнаете, – улыбнулась в ответ врач. – Жду вас здесь через двадцать минут.

– Действительно, куда спешить? – согласился он и полностью отдал себя и свое тело воле внутреннего распорядка и правил 15-го отделения, а также событий, которые могут в нем произойти в дальнейшем.

Он пошел вдоль коридора за простой русской девушкой (хотя она могла быть и любой другой национальности) Машей, ступая по мягкому синему ковру.

Со стен коридора умными проникновенными взглядами его путь сопровождали несколько портретов из длинного ряда известнейших корифеев лечебного дела в области Души и Головы Человеческой, начиная от Филиппа Пинеля и завершая пока Карлом Густавом Юнгом.

Вдохновенные музой Психе, эти люди сделали необычайно много для прогресса человечества и сим заслужили свое место в этой галерее, созданной Леонидом Яковлевичем. По его решению ряд светил мог пополняться очередным портретом только после смерти оригинала.

«Живые не заслуживают такого внимания к ним», – считал заведующий отделением, втайне надеясь, что гордость 15-го отделения – коллекция живописных ликов великих врачевателей – будет когда-то пополнена и его портретом. После его смерти, конечно же. Но соответствующая картина была уже готова.

Впрочем, вряд ли он их заметил. Да и не смог бы всех рассмотреть, поскольку от поста № 4 до ближайшей душевой комнаты оказалось всего-то 15 шагов пути.

В душевой медсестра вручила ему полотенце, больничную одежду, чистое белье, среди которого особое его внимание привлекла футболка на короткий рукав с большой цифрой 15 на спине, которая напомнила ему об игре миллионов – футболе. На ней не доставало только фамилии какого-то известного игрока или его собственной фамилии.

Футбол Леониду Яковлевичу был глубоко безразличен. Идею со спортивной формой подсказал футбольный тренер, проходивший у него несколько лет назад курс лечения. Смысл состоял в том, что надевая футболку с номером «15» (номером отделения, в котором пациент находился), человек совершал некий магический ритуал приобщения к команде единомышленников, цель у которых одна – привести его к полному выздоровлению или хотя бы к устойчивой ремиссии заболевания. Ну и к тому же получался неплохой оригинальный сувенир на память о днях пребывания в стенах лечебного заведения.

Кроме этого, он получил несколько пакетиков: один с шампунем и два с жидкостями для дезинфекции и дезинсекции.

Услышав от медсестры два последних слова, он подумал:

– Определенно, мой словарный запас расширяется, – затем бросил свою одежду в пластмассовую корзину и пошел в душ.

Через двадцать минут, как и договаривались, он стоял возле Оленьки уже чистый, продезинфицированный и в другой одежде. На нем красовались новенькие мягкие тряпичные тапочки, широкие штаны и поверх футболки что-то наподобие рубахи без пуговиц – с длинными рукавами и треугольным вырезом на груди. И теперь, глядя на него, можно было подумать, что он либо анестезиолог, либо стоматолог, либо китайский трудящийся с рисовых плантаций.

Карманы в новом костюме отсутствовали:

– Раз ничего нет, то и карманов тоже нет, – мысленно согласился он с таким кроем одежды и порядком вещей и, заложив руки за спину, внимательно слушал Оленьку.

– Сейчас я ознакомлю вас с нашим отделением. Проведу, так сказать, небольшую экскурсию, – предложила она и, не дожидаясь какого-либо ответа, пошла прямо по коридору от поста № 4 к посту № 3.

– Здесь – палаты, – показала она рукой направо.

Медленно проходя мимо дверей, он только теперь обратил внимание на портреты светил психиатрии, висящие между ними на стене. И часть пути бородатые, усатые, лысые, пышноволосые, с бакенбардами или в очках дядьки сопровождали их поход по 15-му отделению.

Слева от себя, по всей длине коридора, он увидел большие окна, сквозь которые, собственно, и попадал вовнутрь дневной свет. Стекла на 75% своей высоты были матовыми, и это не давало возможности видеть, что же находится за ними.

На подоконниках стояли разнообразные цветы в вазонах. Некоторые даже цвели.

За палатой № 5 последовали № 4, № 3. Они миновали пост № 3 и повернули налево. Вот палата № 2. Следующая дверь отличалась от предыдущих тем, что имела квадратное окошко для наблюдения за происходящим внутри помещения.

– Это, – объяснила она, – специальная палата. Она внутри полностью обита мягким материалом. Профилактика членовредительства в состоянии аффекта.

– Можно посмотреть? – заинтересовался он.

– Конечно, – согласилась Оленька и открыла дверь палаты.

Он увидел небольшое квадратное помещение 2 на 2 метра с небольшим зарешеченным окном в самом верху противоположной от двери стены. Палата показалась ему похожей на большущий диван или гигантское мягкое кресло. На сравнение с мебелью наталкивали стиль обивки и материал – здесь применили высококачественную специально обработанную кожу.

Сколько безвинно убиенных молодых телят пошло на обивку всей палаты? Об этом Леонид Яковлевич не задумывался. Также его не интересовало количество лебяжьего пуха, использованного для набивки, под этой кожей. Главное – помещение выглядело эффектно и в силу того, что было фантастически мягким и нежным, в нем исключались какие-либо повреждения тела, даже если неистово кидаться на стены несколько часов кряду.

И хотя отделывать эту палату закончили несколько лет назад, по сей день помещение хранило в себе запах новой кожаной вещи.

Также ощущению новизны в палате содействовала низкая посещаемость оной – «громкие аффекты» встречались крайне редко, и помещение, откровенно говоря, простаивало.

Поэтому Леонид Яковлевич использовал пустующую палату еще в одной торгово-экономической сфере – сдавал в кратковременную аренду за умеренную плату своим знакомым и знакомым своих знакомых.

И когда простые смертные в педагогических целях ставили детей в угол или на колени, сильные мира сего могли позволить себе более прогрессивный и более изощренный способ воздействия – поместить своего отпрыска в мягкую, изолированную от всего мира, комнату.

В общем, узкий круг людей, знающих о 15-ом отделении, обращался к заведующему с тем, чтобы на определенное время поместить свое чадо (или кого другого) в «мягкую комнату», чтобы чадо (или кто другой) подумал (подумала) о свершенных им (ею) поступках и пришел (пришла) к нужным выводам. Иными словами, «дабы дурь из головы вышла».

Некоторым помогало.

– Наши пациенты почему-то называют ее «караван-сарай», – продолжила Оленька, закрывая дверь. – А некоторые даже просятся посидеть, отдохнуть от мирской суеты.

Они пошли дальше. Табличка на следующей двери гласила – «Гипнотарий».

– Сюда вы точно попадете и тогда ознакомитесь с этим помещением подробнее, – сообщила врач.

– А здесь я уже был, – он радостно показал на дверь душевой.

– Нет, – возразила она. – Вы ходили в другую, в противоположном крыле. У нас их две. Я вам покажу.

Они миновали двери грузового лифта, входную дверь, пост № 2 и снова повернули налево.

Левая сторона коридора все время оставалась неизменной – матовые окна с цветами на подоконниках.

Правая же сторона в этой части отделения состояла из ординаторской, большой комнаты для групповой психотерапии и палаты № 1.

Они еще раз повернули налево, прошли вдоль еще одной входной двери, дверей грузового лифта и поста № 1.

– А вот и душевая, в которой вы были, – указала она на дверь и продолжила идти по коридору. – Дальше манипуляционная, кабинет Леонида Яковлевича, палата № 7 и ваша – № 6.

Они снова оказались возле поста № 4. Он сообразил, что они прошли по кругу, вернее по квадрату, и вернулись в изначальную точку экскурсии.

– Чуть не забыла, – добавила Оленька. – На крыше у нас, – она показала рукой на потолок, – стеклянная надстройка. Там зимний сад, превосходная оранжерея, альпийские горки и джакузи. Впрочем, сейчас лето, и на улице не менее прекрасно.

В том, что Оленька, как она сказала, чуть не забыла о стеклянной надстройке на крыше, ничего удивительного не было. Потому что, кроме зимнего сада, сверху находились две большие комнаты, напичканные ультрасовременной техникой, из которых велось видеонаблюдение за 15-ым отделением и прилегающей к нему территорией. И, рассказывая кому-либо о зимнем саде, она невольно вспоминала о камерах. А это было неприятно, ведь наблюдали не только за пациентами, но и за санитарами, медсестрами, врачами.

Именно поэтому младший и средний медицинский персонал иногда называл своего заведующего не иначе как «Леня – Всевидящее Око».

Правда, было одно исключение – видеокамеры не установили в кабинете Леонида Яковлевича.

Цифра 6 на дверях его палаты о чем-то напоминала:

– Как у Антона Павловича Чехова, «Палата № 6», – вспомнил он.

– Вы читали Чехова? – спросила Оленька.

– Да, – подтвердил он.

– И помните об этом? – продолжила врач.

– Да, – воспоминания о сочинениях Антона Павловича Чехова не подверглись забытью или каким-либо другим искажениям.

– Хорошо, – удовлетворительно констатировала она и продолжила: – Теперь некоторые формальности, – Оленька указала на свободный стул возле стола у поста № 4.

Он сел. Она открыла ящик стола, достала оттуда лист бумаги и ручку. Все это положила перед ним и предложила:

– Внимательно ознакомьтесь и подпишите, если согласны, конечно.

– А если не согласен? – он посмотрел на Оленьку.

– Тогда мы направим вас в другое отделение – бюджетное, – спокойно и равнодушно объяснила врач.

Он взял в руки лист и начал читать.

ДОГОВОР №

Я, (далее следовал пробел, предлагающий читающему вписать свое имя и фамилию), целиком и полностью согласен с тем, что во время моего пребывания в 15-ом отделении областной психиатрической клиники с целью повышения эффективности лечебных мероприятий и контроля процесса выздоровления персонал в отношении моей личности может нарушать мои права человека посредством:

1) 

ведения видеонаблюдения во всех помещениях отделения и на прилегающей к нему территории;

2) 

изъятия мобильного телефона и других средств связи с внешним миром;

3) 

установления решеток на окнах;

4) 

отключения телевизора от всех телеканалов (просмотр со съемных носителей информации строго согласуется с лечащим врачом).

5) 

а также других мер, которые определяются лечащим врачом в каждом конкретном клиническом случае.

Со своей стороны обязуюсь:

1) 

Добросовестно следовать всем указаниям и рекомендациям моего лечащего врача.

2) 

Активно содействовать собственному выздоровлению.

3) 

С уважением относиться ко всему медицинскому и техническому персоналу 15-го отделения.

4) 

Полностью оплатить курс лечения.

В случае нарушения мною вышеизложенного договора обязуюсь:

1) 

Оплатить пребывание в отделении с момента поступления и до дня нарушения договора.

2) 

Компенсировать моральный ущерб материально в размере 50-ти процентов от суммы, уплаченной за пребывание в отделении.

Дата                                                       Подпись

Леонид Яковлевич очень гордился наличием этого документа и в каждодневной практике ожидал от него некоего положительного эффекта – если уж не терапевтического, то экономического точно.

И, надо сказать, его ожидания оправдывались в следующем соотношении: 80%\10%\10%.

То есть, 80% пациентов придерживались предписанных правил, и это помогало во время лечения.

Дело в том, что в обществе и в нормальной жизни у пациентов 15-го отделения был исключительный статус и широкие, практически неограниченные, возможности. Они имели все и сразу, да и всех и сразу. Поэтому резкое ограничение преимуществ былой жизни давало почву к размышлениям, которые положительно влияли на лечебный процесс.

10% пациентов, как говорится, «срывались». Они возмущенно прерывали свое лечение, компенсировали моральный ущерб и отправлялись на поиски другого медицинского учреждения, которое могло бы помочь решить их проблемы.

10% пациентов попросту были абсолютно невменяемы, и договор вместо них подписывали их родственники.

Он еще раз просмотрел текст договора и решил его подписать.

Я, запятая, пробел. Нужно вписать имя. Но какое? И он написал просто:

Я, страдающее амнезией

Перечитал написанное и понял, что это неправда – страданий он не испытывал.

Перечеркнул написанное, а сверху вывел:

Я, пребывающее в амнезии

Потом быстро пробежал глазами по тексту и спросил:

– Какое сегодня число?

– 16-ое июня, понедельник, – ответила Оленька.

– 16-ое июня, – повторил он, вписал в договор дату и поставил свою подпись – большую размашистую букву Я.

Встал из-за стола и спросил:

– Что дальше в программе? – надеясь услышать в ответ, что сейчас он может пойти погулять на улицу.

– Не в программе, а в комплексе лечебных мероприятий, – монотонным голосом поправил его Леонид Яковлевич.

Он даже вздрогнул от неожиданности. Заведующий со своим замечанием, казалось, появился ниоткуда. Он повернулся. Леонид Яковлевич как раз просматривал подписанный им договор. Завершив это дело, заведующий неопределенно хмыкнул и распорядился:

– Оленька, после общего терапевтического осмотра пригласите нашего нового пациента ко мне в кабинет, – и продолжил свой путь.

– Пойдемте, нас ожидают в манипуляционной, – обратилась к нему врач.

– Зачем? – ему было все равно кто. Его интересовал процесс.

– Не беспокойтесь, – объяснила она, – простой осмотр терапевта, и возьмем кровь на анализы.

После подписания договора в таких вопросах у него уже не было выбора, и он последовал за врачом.

В 15-ом отделении постоянно работали всего лишь три врача – Леонид Яковлевич, Ирэна Арнольдовна и Оленька. Но они легко справлялись с курированием и лечением всех пациентов, число которых могло доходить и до 24-х.

Когда же возникали вопросы вне пределов их профессиональной компетенции или была потребность в узких медицинских специалистах, то нужных людей приглашали из других известных лечебных учреждений.

Что касается врача-терапевта, то он приезжал регулярно, осматривал поступающих на лечение или же консультировал по поводу соматических синдромов, сопутствующих основному психическому заболеванию.

В манипуляционной отчетливо ощущалась прохлада. Может быть оттого, что она вся была выложена белоснежным кафелем. А может быть, от тотальной стерильности, царившей в ней.

Обстановка манипуляционной демонстрировала экономичность с преимуществами минимализма и аскетизма. В помещении было очень просторно, поскольку из мебели вдоль стен стояли лишь несколько железных шкафов со стеклянными дверцами, несколько штативов для внутривенного вливания, умывальник, стол, кушетка, один холодильник и какой-то непонятный аппарат – железная бочка на четырех ножках. И все белого цвета. Даже решетки на окнах.

Молодой терапевт приветливо улыбнулся и начал осмотр. Ему помогала медсестра 15-го отделения по имени Таня. По крайней мере, так сообщал бейджик на ее халате.

Через полчаса врач-терапевт удалился, прихватив с собой свой саквояж с инструментами и с некоторым количеством его крови из пальца и вены.

Он надел на себя футболку с номером 15 на спине, сверху рубаху, поднялся с кушетки и вышел в коридор.

Оленьки уже не было. Вместо нее к нему подошла уже знакомая ему медсестра Маша и вежливо напомнила, что его ожидает профессор.

Он зашел в кабинет Леонида Яковлевича.

Сказать, что этот кабинет выглядел шикарно – это ничего не сказать. В большинстве случаев он просто ошеломлял посетителей, впервые переступавших порог сего чертога элитной роскоши.

Первое, что он увидел справа от двери, так это большой, длиной во всю стену, а высотой почти под потолок, аквариум с яркими разноцветными экзотическими большими и маленькими рыбками. Возле аквариума стояла стремянка. Чтобы покормить рыбок, нужно было приподняться над полом. И так как Леонид Яковлевич летать не умел, а подпрыгивать было неудобно, да и не подобало эдакое проделывать на занимаемой им должности, то профессор пользовался раздвижной лестницей.

Он поднял голову вверх. Под высоким потолком висела изящная золотая люстра с хрустальными украшениями витиеватой формы. А над ней простиралась фреска – увеличенная копия с картины Валентина Александровича Серова «Похищение Европы».

Слева он заметил изумительный книжный шкаф ручной работы, уставленный старинными фолиантами и рукописями.

В раме открытого окна, обрамленного тяжелыми бархатными шторами, висели китайские колокольчики – они издавали приятные мелодичные звуки после каждого дуновения легкого ветерка.

Решетки на окне были, разумеется, и здесь, но соединения их гнутых прутьев изображали виноградную лозу с обилием листьев и гроздей винной ягоды.

Только после осмотра этих достопримечательностей он взглянул на профессора. Тот сидел за огромным Т-образным столом в глубоком кожаном кресле. Позади него стоял еще один шкаф, но его содержимое было скрыто от нежелательных взглядов сплошной створкой из красного дерева, которую украшал нарисованный золотой замысловатой восточной вязью китайский дракон.

Пока он разглядывал кабинет, Леонид Яковлевич, как и некоторое время до его прихода, размышлял о своем новом пациенте.

Благодаря своему 35-летнему опыту врача-психиатра он определил, что этот молодой человек, хотя и не помнит свое прошлое, все же принадлежит к наивысшей касте материально обеспеченных людей, и поэтому его пребывание в отделении рано или поздно будет оплачено.

Одновременно его посетила и другая мысль – о том, что появление нового пациента может оказаться хитрым и коварным ходом со стороны его врагов. В таком случае ссылка на амнезию – всего лишь умелая игра и очень правдоподобная легенда, под прикрытием которой удобно вести какую-то диверсионную работу с целью, например, пошатнуть его авторитет или что там у них еще на уме.

Но эта мысль вызывала средний уровень беспокойства. Он уже запланировал привлечь, конечно же, за счет самого пациента некое частное детективное агентство для установления личности молодого человека и поиска его друзей или родственников.

Леонида Яковлевича настораживало другое. Увидев договор и уверенную размашистую подпись «Я» под ним, он подумал: «С «Я» денег не получишь». Поэтому решил лично побеседовать с этим неожиданным пациентом и скорректировать течение его болезни в выгодное для себя русло.

Ведь «Я», как говаривал умный Кролик⁵, бывают разными, и неизвестно, какие психические нарушения могут скрываться под мыслью о «Я, пребывающем в амнезии». А родственники, увидев абсолютно неадекватную личность, просто откажутся оплачивать лечение. Чего доброго, еще в суд подадут, и Леонид Яковлевич окажется крайним, хотя он тут вообще ни при чем. Или возникнут еще какие-то другие проблемы. Какие именно, Леонид Яковлевич не мог сказать конкретно, но чувствовал, что они обязательно появятся, если он своевременно не вмешается в психические реакции этой отдельно взятой личности.

– Садитесь, – предложил Леонид Яковлевич.

Он подошел и сел в одно из четырех кресел, стоящих возле стола. Под мерное тиканье больших часов началась неспешная беседа.

– Вам нравится у нас? – спросил профессор.

Он кивнул головой и довольно улыбнулся.

– Вот и хорошо, – казалось, заведующий тоже был доволен.

– И хочу вас поздравить, – продолжил Леонид Яковлевич.

Он удивленно посмотрел на доктора.

– Да, – подтвердил Леонид Яковлевич, – хочу вас поздравить с тем, что, несмотря на сложную болезнь амнезию и весьма запутанную, не всегда понятную нам ее этиологию, вы сегодня сделали первый уверенный шаг на пути к воспроизведению вашего социального, так сказать, портрета.

– Какой же шаг? – немного удивился он. Каких-то экстраординарных поступков за собой он сегодня не заметил.

– Вы осознали свое Эго, – пояснил Леонид Яковлевич. – Но… – профессор многозначительно поднял указательный палец вверх, – но на этом этапе следует быть очень и очень осторожным, ибо здесь нас подстерегают капризы такого явления как эгоизм и себялюбие, что в свою очередь может осложнить амнезию другими психическими страданиями. Поэтому будьте осторожны и бдительны, чтобы не увязнуть в иллюзорном мирке эгоизма. Человек – существо социальное. Помните, вы – в обществе. И общество вам всячески помогает, и нужно быть благодарным обществу за помощь и сострадание.

Лечебно-философские сентенции Леонида Яковлевича не произвели на него никакого впечатления. Он не верил профессору и понял лишь одно – бесплатно его здесь никто содержать не будет.

– Леонид Яковлевич, – осторожно начал он, – благодарю за ценные рекомендации. И смею вас заверить, что хотя я и не помню многое из своего прошлого, все же я – человек слова, и согласно договору, подписанному мною только что, оплачу ваши услуги, – и подумал: «Нужно придумать себе какое-то временное имя».

В этот момент он действительно был уверен, что вопрос с деньгами каким-то образом решится, и к нему не будет никаких финансовых претензий.

– Я не сомневался в этом, – негромко ответил Леонид Яковлевич, мысленно уже решив: «В крайнем случае продам его тело по частям – на органы».

Неожиданно сзади послышался резкий звук, словно кто-то передернул затвор огнестрельного оружия. Он рефлекторно с целью самозащиты обернулся и увидел, как в шкафчике над циферблатом часов раздвинулись миниатюрные дверцы и навстречу друг другу выехали две фарфоровые фигурки. Одна из них изображала врача в белом халате и белом колпаке с красным крестом на нем, а вторая –пациента в полосатой больничной пижаме.

Фигурки сблизились и остановились лицом к лицу. При этом врач поднимал и опускал руку с молоточком невропатолога, а пациент следил взглядом за этими незатейливыми движениями.

Каждый раз, когда кукольный врач поднимал руку, слышалось громкое «Ба-ам!». Количество движений и сопровождающих их звуков соответствовало полному часу текущего времени дня.

Фабула этой простой сценки была ему ясна – изображался один из этапов диагностики с помощью хорошо известного медицинского инструмента. И все же складывалось впечатление, что непосвященному в таинства врачевания или же человеку с низким культурным уровнем могло показаться, что доктор грозит пациенту этим молоточком, а тот, в свою очередь, нервно дрожит в испуге.

Но Леонида Яковлевича в этих часах привлекало другое. А именно – вызываемый ими эффект неожиданности, особенно когда собеседник сидел к часам спиной. То есть человек, внезапно услышав позади себя резкий звук, так похожий не передергивание затвора огнестрельного оружия, и громкое «Ба-ам!», непроизвольно как минимум вздрагивал, иногда быстро оборачивался и даже издавал реплики: «Ой! Ну и напугали меня ваши часы!».

В такие мгновения Леонид Яковлевич искренне радовался, аки дитя малое, получившее в подарок новую игрушку. С серьезным видом, конечно, но внутри ликовал – шутка удалась. Он даже планировал свои встречи с новыми людьми так, чтобы они совпадали по времени с боем часов. И наслаждался.

Вот и теперь Леонид Яковлевич усмехнулся про себя, увидев, как он обернулся, реагируя на неожиданный звук, и довольно сообщил:

– Полдень, – одновременно всем своим видом давая понять, что аудиенция закончилась.

Профессор проводил его к двери:

– И главное – спокойствие, только спокойствие…

«Когда-то и где-то я уже это слышал», – подумал он.

И пока он размышлял над заключительными словами доктора, Леонид Яковлевич успел закрыть за ним дверь своего кабинета.

Он стоял в коридоре один, но недолго.

Вскоре появилась медсестра Маша:

– Присядьте, пожалуйста, сейчас Ольга Анатольевна подойдет.

Он уселся на стул возле стола поста № 4 и погрузился в безмыслие: вспоминать было нечего, а о том, что предложат врачи в будущем, он и представления не имел. Теперешнее же и совсем недавние впечатления еще обрабатывались глубоко на подсознательном уровне.

Потом его взгляд, блуждая по окружающей реальности, зацепился за силуэт в белом халате. Силуэт двигался к нему из дальней части коридора. По мере приближения он превращался в женскую фигуру и, остановившись около него, окончательно сформировался в Оленьку.

– Не устали? – спросила она, глядя на него сверху.

– Н-нет, – быстро выпалил он и поспешно встал со стула.

– На улицу еще хотите? – продолжила врач.

– Да, – обрадовался он.

– Ну что же. На сегодня мы уже все сделали. Можете отдыхать. Продолжим завтра, – приятным голосом сообщила Оленька. – А сейчас я попрошу Кондратия, чтобы он с вами вышел на улицу. Все-таки он здесь все знает и ответит на любые ваши вопросы, если какие-то возникнут.

Кондратий здесь все знает.

Сказано без преувеличения. В свои 28 лет Кондратий считается, если так можно выразиться, одним из ветеранов 15-го отделения.

Впервые он переступил порог этого заведения в 16 лет. Тот первый случай странного его поведения в школе на группе продленного дня как-то очень уж быстро замялся и особенно не обговаривался в кругу семьи. Родители то ли не придали ему значения, то ли не хотели придавать, то ли у них просто не было времени для основательного «разбора полетов».

И Кондратий рос себе, на первый взгляд, как обычный ребенок, ничем не выделяясь среди других сверстников, но и ни в чем не уступая им.

Время от времени он предавался размышлениям о жизни, вернее о крайней ее точке – смерти.

Иногда ему хотелось спрыгнуть с крыши дома. Он даже поднимался на самый верх высотных строений и смотрел вниз, разглядывая снующих по улицам маленьких, словно букашки, людей и автомобилей. Тогда представлял себе, что это его игрушки, и он может с ними делать все что угодно. В этих фантазиях Кондратий забывал о своем желании спрыгнуть вниз.

Иногда он ходил по краям крыш новых жилых высоток, имеющих достаточно широкий парапет, на который он взбирался, после чего двигался по периметру, надеясь случайно оступиться и упасть. Но напрасно. Концентрация на точных движениях мешала сделать неосторожный шаг, а закрыть глаза он еще боялся. Поэтому Кондратий, проголодавшись и устав ходить по кругу, спускался вниз живой и невредимый.

Иногда ему хотелось жить. И он наслаждался своим беззаботным детством напропалую. Именно беззаботным – в их доме было все. В том числе и то, о чем простому среднестатистическому ребенку даже и не мечталось.

Но свои 16 лет Кондратий решил встретить с намыленной веревкой на шее. Он провисел лишь несколько секунд, веревка оборвалась, и его тело с грохотом упало на пол. Тут же на шум в его комнате вбежали родители и недоуменно смотрели на своего сына, корчащегося от удушья на дорогом персидском ковре и судорожно растягивающего руками петлю на шее.

Именно после этого случая Кондратий впервые познакомился с 15-тым отделением вообще и с Леонидом Яковлевичем лично.

Именно после этого случая в паспорте Кондратия появилась фотография: лицо со стеклянными глазами, отсутствующий взгляд и водолазка с высоким горлом, чтобы скрыть на шее красную полоску от веревки.

В то время родители очень спешили с паспортом для сына по каким-то невнятным, по крайней мере для Кондратия, причинам, а других подходящих фотографий под рукой не оказалось.

– Подождите здесь, я его позову, – Оленька быстро открыла дверь палаты № 6, вошла вовнутрь и буквально через несколько минут вышла оттуда, но уже не одна. За ней, поправляя на плече свою небольшую кожаную сумочку, шел Кондратий. Шел неохотно – так, словно его оторвали от каких-то важных личных дел и вместо них предложили принять участие в общественно полезных мероприятиях.

«Договор работает», подумал он.

Кондратий подошел ближе и снисходительно посмотрел на него:

– Ну, пошли.

Оленька в этот момент стояла в стороне, видела их в профиль и ловила себя на мысли, что эти два пациента чем-то очень похожи, чем-то еле уловимым, но в то же время отчетливо заметным. Схожесть складывалась частью из внешних черт – манер, позы, взгляда, а частью дополнялась их внутренним состоянием, которое скорее чувствовалось, нежели поддавалось логическим умозаключениям.

Молодые люди медленно и молча пошли по коридору к лифту.

Кондратий нажал кнопку вызова грузового лифта. Снизу тяжело и с натугой начала подниматься его кабина, и через сорок пять секунд она благополучно достигла четвертого этажа.

Дверь открылась, и на двух претендентов на поездку вниз посмотрела маленькая худощавая злобная старуха с кривыми ногами и недовольным морщинистым лицом, но, как положено, в белом халате и в чем-то наподобие шапочки на голове. Ее рост и конституция тела давали почву для некоторых неожиданных выводов о том, что она либо низкорослый человечек, либо гигантский гном. Именно такие мысли и посетили его голову.

К тому же интерьер лифта легко поддавался сравнению с маленьким домиком: около одной стены стоял топчанчик с одеяльцем и тумбочка, накрытая вышитой салфеточкой, а на ней очки в пластмассовой оправе, газета и стакан чаю. Складывалось впечатление, что они позвонили в дверь квартиры, и им открыла злобная хозяйка, не желающая видеть кого-либо не только в этот момент, но и вообще.

На Кондратия эта старуха никакого впечатления не произвела. Он не однажды видел ее раньше и даже знал, что она скажет.

Старуха мрачно зыркнула из-подо лба на потревоживших ее покой людей и со словами «Лифт грузовой. Для тяжелобольных и грузов. Спускайтесь пешком, нечего кататься» демонстративно и с удовольствием упиваясь своей властью закрыла дверь, уселась на свой топчанчик, надела очки и, попивая чаек да почитывая газетку, продолжила бормотать себе под нос что-то неразборчивое.

Они пошли к двери, ведущей на лестницу. Медсестра с поста № 1 заметила их, поднялась со стула и молча выпустила молодых людей за пределы отделения.

– Иногда мне кажется, что Леня специально им деньги платит, чтобы они нас провоцировали, – прокомментировал встречу со злобной старухой Кондратий.

Отчасти Кондратий был прав. Леонид Яковлевич напрямую, конечно же, денег не платил, но и никаких мер для повышения уровня обслуживания не принимал. Вот и получалось, что он некоторым образом пассивно содействовал спорадическим вспышкам грубости со стороны представителей персонала больницы (все, кто работал в 15-том отделении, отличались идеальной вежливостью) и использовал такие случаи для лечения. Когда кто-то жаловался на лифтеров и прочий больничный персонал, Леонид Яковлевич спокойно спрашивал: «Вы хотите об этом поговорить?».

Иногда после такого вопроса во время следующей за ним продолжительной беседы всплывали очень интересные давно забытые психотравмы.

– Зачем тогда лифт вызывали? – спросил он. – Нужно было сразу идти пешком.

– Ну не всегда же она дежурит, – пояснил Кондратий.

Они вышли на лестничную клетку и медленно двинулись по ступенькам вниз.

Между этажами находились огромные с толстыми решетками окна, и в дневное время суток на лестницу попадало достаточно света.

Они шли молча. Их шаги гулко отскакивали от тишины, а звуки жизнедеятельности лечебного корпуса по мере их движения долетали до них как бы отдаленными волнами, которые становились то громче, то тише. Отчетливей их было слышно возле дверей третьего и второго этажей. Оттуда вперемешку доносились стук, плач, смех, выкрики, возня и еще что-то неразборчивое.

В какой-то момент он почувствовал появившийся откуда-то извне страх, который, как ему показалось, он вдохнул. От этого внутри желудка что-то неприятно то ли дрогнуло, то ли екнуло, заставив его поежиться и даже ощутить легкую тошноту.

Но вот они спустились на первый этаж и погрузились в полутьму и сырую прохладу каменного вестибюля.

Здесь располагались несколько кабинетов администрации больницы, диагностические помещения с допотопной техникой, библиотека и красный уголок. Впрочем, последний «красным» был до определенного времени. Со сменой власти в стране он прекратил исполнение своей миссии и превратился в простую, захламленную старой атрибутикой и никому не нужной идеологической литературой, комнату. А с началом нового тысячелетия этот уголок возродился в совершенно иной ипостаси. И если бы идейным вдохновителям создания обязательного для каждого государственного учреждения и предприятия места для еженедельной политинформационной промывки мозгов кто-либо в их время открыл будущее и рассказал, во что превратится их детище в двадцать первом веке, они с посерьезневшими и поумневшими лицами тотчас же упрятали бы провидца в одну из палат лечебницы этажом выше.

На первом этаже было два выхода: направо – второстепенный, и налево – главный.

Первый выводил сначала в «колодец» – маленький аккуратно и полностью уложенный каменной брусчаткой дворик. Пройдя по нему, можно было попасть в небольшой уютный ухоженный парк.

Вторым выходом пользовались в том случае, когда нужно было пройти на основную территорию больницы.

Они повернули направо. Когда Кондратий открывал дверь, к его слуху долетели обрывки протяжного церковного пения. Но он решил, что ему это пригрезилось на фоне яркой какофонии звуков и шумов второго и третьего этажей.

И вот, наконец, он в парке. Зеленые листья деревьев, пышные кусты и ровно причесанные лужайки радостно приветствовали его. Птицы своим разноголосым пением спешили сообщить, что в целом мире не найти им места прекрасней, чем этот парк. Солнце заглянуло ему прямо в глаза. Он невольно зажмурился, подставил лицо нежным лучам, глубоко вдохнул и выдохнул из себя подхваченную между этажами корпуса муторность и тревогу.

Корпус, в котором функционировало 15-ое отделение, был расположен на территории больницы очень удобно – в одном из ее дальних углов. И это обстоятельство уже само по себе предоставляло широкие возможности для создания и развития своеобразной автономии отделения.

Вначале корпус изолировали от основной части больницы живой изгородью, которая начиналась возле его стен и дальше расходилась от них в обе стороны: вправо и влево. Один ряд кустов был длиной около двадцати метров и примыкал к большому забору больницы. Второй же простирался на двадцать пять метров, после чего делал перпендикулярный поворот и тоже упирался в большой больничный забор.

К великому сожалению Леонида Яковлевича, живая изгородь легко преодолевалась незваными гостями, которые, как гласит народная мудрость, «хуже татарина». Сквозь кусты проникали все, кому не лень, просто так и с определенной целью: и больные других отделений, и медицинский персонал, и посетители, и случайные прохожие, и алкоголики, и бомжи. Поэтому вскоре вместо живой изгороди вырос красивый кирпичный забор, надежно застолбив за 15-ым отделением его суверенную территорию.

В это же время в большом больничном заборе прорубили отверстие и украсили его большими железными воротами с флигелем для вооруженных людей, обеспечив тем самым Леониду Яковлевичу отдельный круглосуточно охраняемый вход и въезд прямиком в 15-ое отделение.

Они минутку постояли, наслаждаясь свежим воздухом и летним теплом. Перед их глазами простиралась прямая широкая дорога, ведущая к воротам 15-го отделения.

От нее в разные стороны разбегались многочисленные чопорные и опрятные аллейки.

И по поводу этих аллей ему непроизвольно, именно в первый момент их созерцания, вдруг вспомнились две строчки из стиха Александра Сергеевича Пушкина, прозвучавшие в его голове с интонациями старательно декламирующего их школьника:

…Там на неведомых дорожках

Следы невиданных зверей…

Ничего такого он, правда, пока не видел, но был уверен, что ему обязательно встретятся и следы, и их обладатели.

Кондратий двинулся по одной из аллей. Он последовал за своим проводником.

Углубившись в парк всего лишь на несколько метров, они оказались у небольшой лужайки, посреди которой он увидел молодого человека – красивого брюнета в темных брюках, летних туфлях и белой рубашке, поверх которой была одета кофта-безрукавка, вытканная разноцветными ромбами. Тот стоял на одном месте, монотонно раскачиваясь при этом. И можно было предположить, что он двигается в такт музыки, мелодия которой слышна лишь ему.

Заметив Кондратия, брюнет сразу оживился и направился к ним. Шел он несколько неуклюже, как бы вприпрыжку. Идти ровно и уверенно ему мешало все то же монотонное раскачивание всем телом, которое он мог остановить только в горизонтальном положении. Поэтому, как только он вставал с постели, оно сопровождало его всегда и везде.

– Что, Кондратий? – брюнет остановился в двух шагах от них. – К тебе родственники приехали? – оскалился он в ехидной улыбке. Было явно, что парень заметил сходство между ними и теперь хотел поддразнить Кондратия, чтобы немного поиздеваться над ним.

Видимо, привычный к таким выпадам брюнета, Кондратий, недолго думая, остановился и, копируя его пошатывания, цинично ответил, слегка кривляясь:

– Нет, Демо´н. Это Леня меня клонировал. На случай, если удавлюсь. Тогда его лечить будут.

Брюнет не ожидал такого ответа, недоуменно уставился на них, и даже его покачивания на пару секунд прекратились. Пока он подбирал слова для достойной реплики, они отошли довольно далеко, и кричать что-то им вслед было уже бессмысленно.

Кроме прозвища Демо´н, его еще называли «Мажор IV-го разряда». Такое определение возникло из-за того, что брюнет являлся породистым потомственным представителем местной элиты в ее четвертом поколении. Таких семей или кланов, как его, в стране остались единицы.

Заложил, так сказать, камень благополучия и при последнем царе поднялся «из грязи в князи» еще его прадед Федор. Баснословные богатства он буквально выкопал из земли – нашел золотоносную жилу в Сибири. Заработав себе приличное состояние, простолюдин Федор продал прииск за большущие деньги и поехал в столицу делать себе титул да приобретать вес в светском обществе.

Это ему удалось. Деньги и умение приспосабливаться сделали свое дело – Федор Ильич в мгновенье ока превратился в многоуважаемого и влиятельного Его Сиятельство графа.

После этого головокружительно стремительного взлета никакие исторические события и катаклизмы уже не могли не то что разрушить, а даже пошатнуть авторитет основанного Федором Ильичом клана.

Умение при любой власти оставаться на высоте и блистать в высшем обществе, независимо от того, из кого это общество состояло, стало характерной чертой их семьи. Присуще оно было и Демону – «Мажору IV-го разряда».

– Зачем вы его так? – спросил он. – Больной же человек.

– Мы тут все больные! – резко ответил Кондратий. – А Демо´н – упырь еще тот. Это он с виду такой – неполноценный. А сам только и ждет, как бы пакость какую сделать.

С тем, что Демо´н, как выразился Кондратий, «упырь», согласятся многие.

Недаром даже его прозвище Демон, производное от имени Дмитрий, было трансформировано в Демо´н. И поставить ударение на первый слог, а тем более произнести такое слово вслух в его присутствии, не осмеливался никто, даже Леонид Яковлевич. Последний – сугубо из меркантильных соображений – не хотел терять постоянного клиента. Другие – чтобы не накликать не себя беду. Большинство из тех, кто знал Демо´на лично, свято веровали, что если его обрить налысо, то в аккурат на макушке можно будет увидеть шифр «666». И этим все сказано.

Сам Дмитрий считал, что у него всего лишь два небольших недостатка: некоторая дисфункция опорно-двигательного аппарата и большие да малые эпилептические припадки. В остальном же все отлично – и красив, и умен, и денег немерено.

Однако другие люди, которые тем или иным образом пересекались с ним по жизни, значительно расширили список его недостатков и к оным среди прочих причисляли: безграничную ненависть и жестокость, несносный капризный характер, безудержную тягу к злым шуткам и очень черному юмору.

И это лишь начало списка.

Врачи-психиатры и невропатологи курируют Дмитрия с раннего детства. В самом начале ставить какой-либо диагноз они наотрез отказывались. Это объяснялось тем, что в результате наблюдений за отпрыском столь почитаемых людей решили, что злой, жестокий, истерически настроенный мальчик таким образом просто хулиганит, цинично симулирует болезнь и развлекается, издеваясь над уважаемой врачебной комиссией.

Все точки над «ё» расставил Леонид Яковлевич. Профессор из своих источников узнал о безграничных финансовых возможностях семьи Дмитрия, таки поставил диагноз и с усердием взялся за длительное лечение маленького хулигана.

Под чутким присмотром Леонида Яковлевича Дмитрий вырос. Выросли и масштабы его злодеяний. Теперь он мог издеваться не только над животными, но и над людьми. А статус невменяемого больного и беспредельная родительская любовь оставляли безнаказанными все его выходки.

Дорожка плавно повернула вправо. Теперь он увидел изящную сплетенную из лозы беседку. В ней сидели двое.

Молодой человек – весь в черном: рубашка с длинным рукавом, джинсы, туфли, носки. От внешнего мира он прятался за черными стеклами солнцезащитных очков в прямоугольной, но мягко суженой снизу у переносицы оправе. Темные коротко остриженные волосы делали его похожим на заключенного исправительно-трудовой колонии.

Рядом с ним сидела молодая девушка – вся в белом: длинное, почти до пят, широкое платье-балахон; простые босоножки. Легкий ветерок развевал белокурые локоны, и весь ее внешний вид заставлял всматриваться в нее в надежде заметить золотистый нимб над головой или хотя бы крылья за спиной. Чтобы окончательно уверовать – ангелы существуют.

Коля и Оля откровенно скучали. Как никогда с момента их появления в этом мире. Скучали уже почти месяц, находясь в 15-ом отделении по инициативе своих родителей на принудительном лечении от наркотической зависимости.

Коля в недавнем прошлом самозабвенно злоупотреблял внутривенными инъекциями героина. Оля же страстно пропускала через свои ноздри длинные и широкие кокаиновые дорожки.

Они родились в один день с интервалом в полторы минуты. Их папа, Николай Семенович, решил назвать близняшек в свою честь – Коля и Оля.

Со дня выписки из родильного дома они практически не расставались и почти всегда были вместе. Друзья даже придумали общее для них прозвище – Колики.

Папа Коли и Оли – очень серьезный и уважаемый человек. Он долго служил в органах госбезопасности, а позже открыл частное детективное агентство. Николай Семенович – весьма рачительный хозяин. Он зарабатывал, зарабатывает и будет зарабатывать очень большие деньги. Как он это делает – большая военная тайна.

Папа Коли и Оли всегда стремился к тому, чтобы дети его росли дисциплинированными, закаленными, сильными и не боялись житейских трудностей. Поэтому особо их не баловал, в том числе и карманными деньгами. В семье все подчинялось строжайшей дисциплине и порядку. В общем, жили как на особо секретном режимном объекте.

И до поры до времени такое положение вещей всех устраивало. Пока где-то в классе восьмом-девятом Колики вдруг не осознали, что живут, мягко говоря, не по средствам. То есть, большинство сверстников из их круга сорят деньгами направо и налево. Им доступно все, что только захотят, так как родители ни в чем не отказывают своим чадам. А они, словно бедные родственники на сказочном пиру жизни, довольствуются мизерной частью наслаждений. И это при том, что у их папы возможностей побольше, чем у предков некоторых одноклассников. Это же ненормально, что тех денег, которые им выдает строгий родитель, хватает лишь на один паршивенький слабоалкогольный коктейль на двоих.

Колики негодовали втихую – открыто выступать боялись.

А дальше…

Эта история долго была на слуху у всего города и его окрестностей, хотя папа прятал концы в воду как настоящий разведчик.

Кто из них и кому проговорился о банках ни Коля, ни Оля сами не помнят. Но факт остается фактом – народ о них узнал.

Дело в том, что Николай Семенович, служа в госбезопасности, вынужденно (такие были времена – требовалась строжайшая конспирация) держал всю свою валюту в трехлитровых банках. В своем гараже он лично ночами наполнял их аккуратно упакованными в целлофан зелеными купюрами, закатывал и тут же закапывал в землю. Позже, когда Николай Семенович ушел в отставку и открыл частное детективное агентство, он стал пользоваться услугами уже настоящих банков. Однако свои первые и очень даже немалые сбережения решил не афишировать и оставил закопанными на черный день.

И черный день наступил. Колики вскрыли первую банку. Потом вторую. И так далее, и так далее…

Вскоре в городе о Коликах стали рассказывать невероятные легенды. Историй, настоящих и выдуманных, о том, как, где, когда, сколько Коля и Оля тратят денег, было такое множество, что Шахерезаде с лихвой хватило бы их для ночных ублажений своего султана на протяжении нескольких лет.

До Николая Семеновича эти рассказы тоже доходили, но он упорно в них не верил, называя все это враками завистников и конкурентов, которые хотят очернить его в глазах постоянных и потенциальных клиентов. К тому же, на папиных допросах Колики вели себя спокойно, уверенно отвечали на все вопросы, умело изображали удивление и соглашались с папиным мнением, что вся информация искусно сфабрикована и, по сути своей, является диверсией против их семьи.

Но, как следует из народного опыта, «не все коту масленица».

Николай Семенович, как-то раз проходя мимо, заглянул в старенький гараж с ревизией, и его чуть кондрашка не хватила – сокровищница была бессовестно разграблена. Разведчик по всем правилам замаскировался, устроил засаду и взял с поличным своих родных детей! Какой позор! От такого беспредела Николай Семенович оказался на грани то ли инсульта, то ли инфаркта.

В тот же день Николай Семенович решил выгнать Колю и Олю вон из своего дома, но жена с помощью веского аргумента «А что люди-то скажут?» охладила его пыл. Он отказался от скоропалительного изначального решения и смягчил приговор – в результате Колики были наказаны домашним арестом.

Пребывание в изоляции от внешнего мира, неожиданно даже для самих Коликов, выявило у них наличие тяжелой наркотической зависимости (ведь раньше они себе ни в чем не отказывали, наркотики были всегда, и такого понятия как «нету» попросту не существовало).

Мать не могла выдержать зрелища ломки и настойчиво ходатайствовала перед мужем об изменении меры пресечения на принудительное лечение, угрожая, что в случае отказа сама поедет искать детям наркотики.

Скрепя сердце, Николай Семенович выделил немалые деньги на пребывание Коли и Оли в 15-ом отделении.

Они вошли в беседку, и он рассмотрел новых людей вблизи. Особое внимание вызывала, естественно, девушка. На ее платье он заметил хитросплетение вышитых белыми нитками узоров. Черты лица девушки были не просто красивы, а идеальны. Она могла бы послужить образцовой моделью для изображения женской половины Олимпа божеств из высших миров.

Наверное, поэтому весь ее облик как-то не вязался с земными проблемами, дрязгами и неурядицами. И люди, впервые видящие девушку, очень удивлялись, узнав, что этот точеный, прелестный, божественный, античный, аристократичный носик за время своего относительно недолгого существования на планете Земля уже успел вынюхать около двух килограммов белого порошка под названием «кокаин».

– Привет, Кондратий, – Оля говорила немножко нараспев, как-то легко и непринужденно, иногда вставляя между слов задумчивое «мм-м», убеждающие «да» или «ага», и обильно сопровождала свои монологи жестами. Из-за этой ее манеры говорить у первого встречного могло сложиться впечатление, что она – наивная дурочка. Но Оля таковой не была. Наоборот, она отличалась довольно развитым умом, сообразительностью и хитростью.

Коля, напротив, был молчалив, высказывался мало. С ним приятно было помолчать. И теперь он тоже лишь кивнул головой в знак приветствия.

– Привет, Колики, – поздоровался Кондратий и, отвечая на их вопросительные взгляды, указал на него рукой: – Это мой новый сосед по палате.

Молодые люди подвинулись, и Кондратий сел на скамейку.

– Ольга, мм-м, да, – девушка кокетливо протянула ему руку.

– ИВАН, – представился он, слегка пожав изящную ладошку.

– Николай, – отрешенно сказал Коля, вяло подняв руку в знак приветствия.

– Родстванепомнящий, – продолжил он, зачем-то посчитав нужным назвать еще и фамилию.

Колики уставились на него, не предполагая услышать такое имя. Просто не поняли, о чем идет речь. В общем-то, он и сам немного удивился, откуда у него взялись именно такие имя и фамилия: ИВАН – четыре заглавных буквы, Родстванепомнящий – слитно. Именно таким образом напечатанными увидел он их в своем воображении.

Он чувствовал, что в слове ИВАН звучало не столько имя, сколько его позиция, его отношение к жизни, его авторитетность, сила и даже, в некотором роде, статус в обществе.

Он продолжал стоять, а Колики смотрели на него, пока Кондратий, доставая из сумочки золотой портсигар, не объяснил:

– У него амнезия. Ничего не помнит. Ни родины, ни флага.

Кондратий щелкнул золотой зажигалкой «###» и прикурил.

– Да? – переспросила Оля. – Как интересно. Садись, ИВАН, – предложила девушка. Он сел рядом с ней, она же продолжила расспрашивать. – И ты ничего-ничего-ничего не помнишь?

Он отрицательно покачал головой.

– Это же, наверно, мм-м, так прикольно. Все как в первый раз… Ага? – Оля откинулась на спинку лавки и представила себе «все как в первый раз».

Фраза, сказанная сестрой, подтолкнула Колю тоже поразмышлять на тему «все как в первый раз». Он отчетливо вспомнил свой первый укол героином. Воспроизвести в воображении всю процедуру было не трудно, так как уже семь дней кряду ему снился один и тот же ужасный сон, в котором он вводит себе дозу героина, но не чувствует абсолютно ничего, даже намека на «приход», и этот факт разочаровывал неимоверно, заставляя его просыпаться в холодном поту.

Он вспомнил своего одноклассника, его безразличное лицо, полузакрытые глаза, дымящуюся в уголке рта сигарету и медленные, очень медленные движения. Одноклассник профессионально безболезненно попал в вену и, введя жидкость янтарного цвета, словом «Наступай» закончил инъекцию. А он закрыл пальцем дырку. Где-то секунды полторы-две Коля недоумевал, спрашивая себя: «Ну и что?». Потом эйфория стремительно разбежалась по его телу и накрыла с головой волной ни с чем несравнимого блаженства. И ему стало хорошо, спокойно, уютно…

В этот момент он понял, почему люди так бегают за героином, почему они лгут, воруют, предают друзей, унижаются – и все ради очередной дозы наркотика. Не все, но значительное большинство способно пожертвовать всем ради этого состояния. Он не оправдывал их. Он просто понял, почему героин управляет их жизнью.

Позже ему встречались люди, которые смеялись над наркоманами, презирали их и называли жалкими существами без силы воли. Еще позже некоторые из вчерашних ярых ненавистников героиновой наркомании сами успешно приседали на иглу и уже не считали зазорным опуститься на глубокое дно.

Это был лучший вечер в его жизни. В жизни прошлой, настоящей и будущей.

Через несколько дней ему захотелось вновь ощутить это неземное блаженство. Но странно, именно такой эйфории, как в первый раз, он не испытывал больше никогда. Он всячески стремился к этим божественным ощущениям, но тщетно.

Поэтому слова сестры «все как в первый раз» представляли амнезию в очень даже выгодном свете. Но в то же время он знал, что свой первый укол не забудет никогда, какая бы амнезия с ним не приключилась.

И Коля перестал думать об амнезии.

Оля, видимо, размышляла о том же, что и брат. Кондратий просто молчал. А он наслаждался своим присутствием в парке.

Через некоторое время Оля пришла к тем же выводам, что и брат, только вместо героина ключевое место в ее воспоминаниях занимал кокаин.

И Оля перестала думать об амнезии.

Она прервала молчание, обращаясь к брату и продолжая прерванный разговор, начатый ими до появления Кондратия и его нового соседа:

– О, как мучительно больно без мобильного телефона. Ты не находишь, брат? – ее голос звучал с наигранным театральным пафосом.

Еще совсем недавно Оля выразилась бы совершенно иначе, сказав «хреново» или употребив матерное слово. Но вот уже почти месяц прошел как она с братом находится на лечении. Естественно, что после бурной и активной светской жизни здесь им сразу же стало скучно просто до невменяемости. И чтобы хоть как-то развлечься и разнообразить свой новый быт, они устроили между собой игру. Суть ее заключалась в том, чтобы в ежедневных беседах избегать матерных слов и выражаться исключительно литературной речью. Играли, разумеется, на деньги. Поскольку папа хладнокровно изъял у них все денежные знаки и запретил свидания с матерью, то счета были пока виртуальными. Итоги подводили каждый вечер перед сном и записывали их в специальную тетрадь.

Сегодня Оля с незначительным отрывом выигрывала у Коли.

– Да, сестра, – в том же духе согласился с нею Коля. – Жизнь, – он на миг задумался, – зловонная фекалия. Денег нет. И еще более мучительно больно за бесцельно проколотые вены.

– Годы, – поправил он.

Колики посмотрели на него, ожидая дальнейших разъяснений.

– Годы, – повторил он и добавил: – «Жить нужно так, чтобы потом не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Островский Николай Алексеевич.

На Колю и Олю его слова произвели некоторое впечатление, однако дальше развивать эту тему им почему-то не захотелось, и Оля обратилась к Кондратию:

– Кондратий, мм-м. Я недавно прочитала в газете…

Кондратий перебил ее вопросом:

– Что такое газета?

Она сделала вид, будто поверила в то, что он впервые слышит о таком понятии как «газета», и принялась терпеливо объяснять:

– Газета, мм-м. Это такой большой… – она нарисовала пальцами в воздухе большой невидимый прямоугольник, – кусок бумаги, ага. И на нем печатают разные новости, мм-м, и полезную информацию, да. Однажды про нас с Колей писали. В разделе «Криминальная хроника», да. Но я не об том, мм-м. Я недавно прочитала… Слушай, Кондратий, тебе должно быть это интересно. В Швейцарии, Кондратий, мм-м, есть больница специальная такая, да. И в ней всего лишь за шесть тысяч евро… – она изобразила с помощью пальцев цифру 6, использовав для этого по три пальца с каждой руки, пересчитала их и продолжила, – за шесть тысяч евро тебе, Кондратий, сделают эвтаназию. Там можно, ага, а у нас это запрещают.

– Да знаю я, – снова перебил ее Кондратий. – Но я, Оля, не выездной. У меня даже паспорта нет заграничного. Родственники не выпускают, боятся, что за бугром найду что-то похожее и досрочно завершу свой жизненный путь.

– Мм-м-м, бедный, – пожалела его Оля и умолкла.

Все же ей хотелось рассказать хоть какую-то новость, удивить ею Кондратия и нового знакомого:

– А вы знаете новость? На первом этаже церковь открыли, ага, такую чудную… – произнесла она тоном, будто говорила об открытии очередного модного бутика.

– Оля, – Кондратий не хотел слушать подробностей о церкви, так как уже однажды заглянул в нее и больше этого делать не хотел. – Оля, церковь эту открыли давно – уже с полгода будет.

– А почему мы только сейчас заметили? – искренне изумилась она.

– Потому что всегда спускались с той стороны, где библиотека, – объяснил Кондратий.

– Библиотека? Мм-м, – удивленно переспросила Оля.

Кондратий не обратил внимания на этот вопрос и продолжил:

– А церковь – с противоположной стороны. Там, где раньше красный уголок был.

Оля задумалась, вспоминая все свои маршруты передвижения по вестибюлю лечебного корпуса.

– С попами крепче, – выпалил он.

Все трое уважительно посмотрели на него.

– Это ты хорошо сказал, – заметил Коля.

– Это не я, а Булгаков Михаил Афанасьевич, – сообщил он.

После этой фразы он стал своим человеком в компании Колики & Кондратий. Его безоговорочно приняли, начали относиться с уважением как к равному, обращались к нему именно так, как он и представился, то есть ИВАН – четыре заглавных буквы.

Кондратий выкурил сигарету и бросил окурок в урну.

С минуту или более они молчали. Эта пауза и отсутствие каких-либо слов не давили, не отягощали, как иногда это случается в компаниях в тот миг, когда внезапно прерывается разговор и люди напряженно копаются в своих мыслях и воспоминаниях, рыскают в гулких лабиринтах сознания, выискивая какую-нибудь, хоть самую завалящую, тему для продолжения беседы.

В 15-ом отделении и на прилегающей к нему территории паузы в разговорах, короткие и длинные, воспринимались по-иному. Они протекали спокойно и естественно. Никто не насиловал себя мыслью: «Черт, нужно же что-то сказать».

Бывало даже такое, что на групповых психотерапевтических встречах пациенты во главе с врачом садились в круг, а затем ровно через полтора часа вставали, так и не сказав друг другу ни единого слова: ни «добрый день», ни «до свидания». Но при этом все считали занятие состоявшимся.

Леонид Яковлевич не мог не обратить внимание на это явление, поскольку даже самые болтливые в их обыденной жизни люди, попадая в 15-ое отделение, очень быстро и без лишних расспросов привыкали к молчаливым паузам. Они не жаловались, что им не с кем поговорить, что их никто не слушает. И при этом даже не считали это странным и совсем не удивлялись.

Леонид Яковлевич, как человек близкий к науке, не мог не задать себе вопрос: «Почему возникает и с чем связано это явление?». Прямых и конкретных ответов он не находил. Имелись лишь разнообразные «сырые» гипотезы и неубедительные предположения. Поэтому склонен был считать, что, скорее всего, комфортные состояния во время молчания вызваны месторасположением отделения.

Такое мнение было удобно еще и тем, что приводило к дальнейшим умозаключениям, представляющим заведующего в выгодном свете, а именно: поскольку место для отделения выбирал именно Леонид Яковлевич и обустраивал его также он, то заслуга развития и культивирования вышеозначенного явления по праву принадлежит ему.

Потом он увидел… Точнее, вначале услышал медленный шорох тонких колес. Он представил себе велосипед, человека на нем. Ему даже стало интересно, кто этот человек – пациент или врач, и с какой целью разъезжает по парку.

Увы, реальность оказалась очень далекой от созданных им образов, но, тем не менее, явь не утратила привлекательности и так же, как и его фантазии, вызвала у него живой интерес.

С той стороны, откуда пришли они с Кондратием, выехала инвалидная коляска. Ее медленно и осторожно, словно вез наполненное до краев ведро с водой, толкал перед собой высокий, плечистый, сильный санитар, одетый в абсолютно белый костюм, по крою такой же, как сейчас был на нем самом, только с карманами.

В коляске сидела измученная особь. Именно это словосочетание приходило в голову после первого поверхностного взгляда на пассажира коляски. При более внимательном рассмотрении становилось ясно, что это девушка. Очень тощая девушка.

И хотя она пыталась скрыть свою худобу, а заодно и согреться, надев длинный канареечного цвета махровый халат, такого же цвета подколенники и тапочки, все же лицо, руки, очертания фигуры предательски демонстрировали всему миру ее неполноценность, которую девушке и самой пришлось признать после нескольких обмороков в самых неподходящих для этого местах.

Казалось, халат был накинут на швабру, укрепленную в коляске. Руки торчали из рукавов, как карандаши из стакана. Лицо же походило на очень туго обтянутую кожей лицевую часть черепа, разрисованную ярким разноцветным макияжем. Единственное, что в этой фигуре осталось пышного – так это волосы, аккуратно собранные в тугой пучок на затылке.

И для завершения общей картины первого впечатления стоит добавить – конституцию тела девушки в инвалидной коляске народ метко описал двумя словами: «бухенвальдский крепыш».

Девушку называли Родина. И никто из тех, кто ее так называл, не имел ни малейшего понятия о том, фамилия это у нее или прозвище. Наверняка знал Леонид Яковлевич, но его более интересовало другое – анамнез ее болезни. А он был прост и незатейлив.

Родина закончила школу и решила на папины деньги прославиться если не на весь мир, то хотя бы на всю страну и ближайшее зарубежье. Родители искренне поддержали свою дочурку и даже предложили два варианта воплощения мечты любимого ребенка: либо стать звездой эстрады, либо ослеплять собственной звездностью любителей высокой моды у подиумов. Благо, денег у семьи хватало с избытком – даже на то, чтобы из целой роты солдат сделать сияющих звезд.

Родина выбрала второе. И вот она, снабженная нужными номерами телефонов, получив отеческое благословение и крупный счет в банке, приехала покорять Город.

Все устроилось как нельзя лучше и в кратчайшее время. Вскоре она начала понемногу блистать на различных тусовках, украшать глянцевые страницы модных журналов.

Но через несколько лет модельный бизнес истощил девушку до такой степени, что от былой красоты остались лишь кожа да кости.

Ее необузданное рвение к идеальным стандартам, жуткий страх набрать лишние килограммы, диеты и жесткие ограничения в еде (приходилось набивать желудок даже ватой, чтобы создать иллюзию сытости и не страдать от голода), стрессы и склоки в профессиональном кругу сформировали болезнь под названием «анорексия», которая и привела Родину в 15-ое отделение на стационарное лечение. Привела ее именно болезнь, поскольку девушка, по всем канонам психиатрического жанра, отказывалась признавать наличие расстройств психики и обращаться к соответствующим врачам не желала. Наоборот – она усиленно улыбалась и делала вид, что все в полнейшем порядке. Активное отрицание болезни завершилось падением в глубокий обморок прямо на подиуме во время показа очередной новой коллекции. Пока девушка лежала без чувств, врачи, как говорится, воспользовались моментом и госпитализировали ее.

Очнулась Родина в 15-ом отделении и смирилась с назначенным ей курсом лечения. Сопротивляться просто не было сил.

И на сегодняшний день Леонид Яковлевич & коллеги добились некоторых успехов. Больная уже начала ежедневно принимать по несколько ложек пищи и со строгого постельного режима перешла на полупостельный. Ходить ей пока сложно – средней силы ветер буквально валит девушку с ног, поэтому свои короткие прогулки на свежем воздухе она проводит в инвалидной коляске.

Родину заметил не только он. Кондратий и Колики тоже повернули головы в сторону девушки.

Кондратий тихонько запел стихами Юрия Юлиановича Шевчука:

– Родина. Еду я на родину. Пусть кричат – уродина. А она нам нравится. Хоть и не красавица. К сволочи доверчива. Ну, а к нам – тру-ля-ля-ля…

Тут, хотя тон Кондратия был нейтральным и не имел отношения к кому-либо конкретно, Оля перебила его:

– Ну что ты, Кондратий! Нельзя так. Мы должны тут помогать друг другу. А ты…

И сказала она это, наверное, просто из зависти, что не ей первой вспомнилась столь подходящая песня.

Оля не нашла слов, чтобы закончить свой короткий спич. Она встала, улыбнулась и помахала рукой Родине. Та в ответ, собрав все свои силы, приподняла костлявую руку и криво улыбнулась.

Со стороны все выглядело так, будто Оля стоит внутри беседки за перилами, как на правительственной трибуне, и принимает парад, радостно приветствуя его участников.

Что же касается утверждения «мы должны помогать друг другу», то Оля выразила им исключительно свое личное состояние. Она была уже на грани. Еще чуть-чуть, и девушка действительно займется безвозмездной помощью соседям по отделению. Со скуки. И если бы не Коля, который хоть как-то помогал скрашивать стерильные больничные будни, она уже активно воплощала бы в жизнь только что провозглашенный девиз: «Мы должны помогать друг другу».

Странно, но твердо сказанные слова «мы должны», как заклинание, повлекли за собой появление на территории парка двух джипов. По крайней мере, так показалось Коле. Он почему-то соединил причинно-следственной связью слова сестры «мы должны» с тем, что после них ворота открылись и вовнутрь, сердито урча моторами, ворвались два совершенно одинаковых черных и с затемненными стеклами джипа. Практически каждому человеку при взгляде на них воображение (если оно у него было) невольно дорисовывало обеим автомобилям дуло и делало их похожими на маленькие юркие танчики.

Машины пронеслись по главной широкой аллее и скрылись во внутреннем дворике корпуса.

– О, приехал, старый хрен, – сообщил Коля.

Оля, как и другие, заметила джипы и, наверное, тоже имела по этому поводу какое-то свое нелестное мнение, но обратила внимание на другое.

– Два-ноль, – сказала она, напоминая брату, что игра продолжается.

– Почему? – удивился Коля.

– Слово, – Оля изобразила пальцами кавычки, – которое ты употребил в отношении нашего отца, имеет ярко выраженную негативную окраску и, мм-м, несвойственно литературной речи интеллигентных высокообразованных людей, ага, каковыми мы с тобой, без сомнения, являемся.

У него даже немного закружилась голова от этого длинного и витиеватого предложения.

Но Колю эти слова не смутили:

– К твоему сведению, сестра, это имя существительное я употребил, имея в виду всем известный корнеплод, а не ругательство, о котором ты подумала в силу ограниченности своего ума.

На что Оля парировала:

– Какой же наш папа корнеплод? Мм-м. Или мы в сказке под названием «Чиполлино»? Напомню тебе, брат, что наш папа – генерал в отставке, а не корнеплод. И совсем еще не старый. И вообще, нельзя так про отца! Ага! Приехал, ну и черт с ним. Пускай катится к едреной фене.

– Два-два, – удовлетворенно завершил дискуссию Коля.

Оля как-то быстро согласилась с братом и молчаливо сдалась.

Кондратий достал очередную сигарету.

Он попробовал представить себе Едреную Феню.

Джипы синхронно припарковались. Этим одинаковым маневром водители лишний раз подчеркнули, что машины похожи, словно две капли воды или как однояйцевые близнецы. И только после внимательного осмотра можно было увидеть, что отличие есть – всего лишь одна буква на номерном знаке. Первый джип обозначался словом «АГЕНТСТВО», а второй – словом «АГЕНСТВО». Орфографическая ошибка была допущена сознательно, дабы закамуфлировать единственное требуемое законом отличие между машинами.

Расчет был на то, что слово «АГЕНТСТВО» хорошо знакомо большинству, и человек, видя первые буквы слова – «АГЕ…», дальше не читает, а чисто рефлекторно уверенно вспоминает все слово «АГЕНТСТВО».

И люди, рассматривая обе машины, стоящие рядышком на парковке, не сразу замечали отличительную черту. Некоторые вглядывались, вчитывались и лишь потом отмечали разницу. На скорости же вообще было очень трудно уловить единственное различие между джипами, и во время езды машины запутывали и водителей, и пешеходов, и автодорожных инспекторов.

Все это было придумано ради безопасности Николая Семеновича – владельца и директора некоего частного детективного агентства. Каких-то прямых угроз его жизни не наблюдалось, но, как говорится, «береженого бог бережет». И Николай Семенович берегся.

Из джипов вышли телохранители. За ними показался и сам директор – с опрятным пробором среди седеющих волос, в аккуратной паре темного цвета, при галстуке. Несмотря на многолетнюю военную службу, Николай Семенович сохранил в своей походке черты цивильного, светского человека. Поэтому, глядя на него, сразу и не скажешь, что он – профессиональный разведчик и сыщик. На ум приходили разные виды деятельности: финансист, брокер, коммерсант и даже альфонс, но никогда что-либо связанное с детективной, следственной или разведывательной работой.

Николая Семеновича сопровождали его люди. Одеты они были весьма разнообразно, но так, чтобы свободно и с легкостью могли бесследно раствориться в толпе. Единственной общей для всех деталью гардероба являлось наличие верхней одежды такого кроя, под которым удобно незаметно прятать кобуру с пистолетом.

Николай Семенович вошел в корпус. В машинах остались водители, а в дворике один из телохранителей.

Николай Семенович пошел по вестибюлю, а второй телохранитель вышел на улицу через главный вход и остался там прогуливаться, чтобы контролировать обстановку.

Николай Семенович поднимался по ступенькам. Теперь за ним шел только один человек – его адъютант. В правой руке он нес небольшой черный кожаный портфель. В нем были некоторые мелочи, необходимые директору в повседневной деловой жизни, начиная от наличных денег и заканчивая мобильным телефоном. Николай Семенович не любил носить что-либо в карманах. Кроме пистолета в кобуре, под пиджаком справа у него больше ничего не было.

Они вошли в коридор 15-го отделения и беспрепятственно проследовали к кабинету заведующего.

Николай Семенович взял портфель у адъютанта, без стука вошел вовнутрь и поздоровался бодрым уверенным голосом:

– Здравствуй, Леонид Яковлевич!

Профессор улыбнулся в ответ, поднялся из-за стола и с распростертыми объятиями направился к гостю.

Они поздоровались. Их лица выражали искреннюю радость от встречи.

Леонид Яковлевич и Николай Семенович – давние друзья. Сферы их профессиональной деятельности впервые пересеклись лет 25 назад, и с того времени они тесно сотрудничали и работали над многими проектами, как государственными, так и частными; над секретными и не очень. Они исследовали всяческих экстрасенсов, моделировали психические заболевания у совершенно здоровых людей, изучали воздействие звуковых волн на поведенческие реакции человека, разрабатывали психотропные препараты и прочее, и прочее, и прочее.

Им нравилось работать «под одной крышей». Частая совместная работа и симпатия друг к другу сблизили их. Нашлись общие интересы и вне работы. Кроме этого, они доверяли друг другу и, не колеблясь, пошли бы вместе в разведку. И это последнее обстоятельство было для обоих, наверное, важнее всего прочего. «Вместе хоть к черту на кулички», – с умилением говаривал Леонид Яковлевич после второй бутылки коньяка, когда они вместе отдыхали от трудов праведных то ли в сауне, то ли на охоте, то ли в ресторане.

Сегодня Леонид Яковлевич пригласил Николая Семеновича, чтобы поручить ему одно дельце.

Они ценили свое личное время, потому без лишних расспросов «как там?» и «что там?» сразу перешли к делу. Начал заведующий 15-м отделением:

– Тут такое дело, Николай Семенович. Попал к нам человечек один, как бы случайно…

Слово «случайно» заинтересовало разведчика, поскольку в случайности он не верил и был убежден, что все поддается четкому планированию. И хотя он причислял себя к атеистам, образ бога со стратегическим планом развития вселенной в руках мирно уживался в его сознании с лозунгом Карла Маркса «Религия – опиум для народа».

– Ну-ну… – Николай Семенович уселся поудобней.

Профессор вкратце рассказал об оплошности санитаров, которая привела к появлению в палате № 6 чужого человека без рекомендаций и направления. Сыщик внимательно выслушал и спросил:

– И что вы ему инкриминируете?

Леонид Яковлевич хорошо знал своего друга и понял, что тот спрашивает о диагнозе:

– Предварительный диагноз – амнезия. Он ничего не помнит.

– Хорошая легенда, – похвалил Николай Семенович.

– Может быть. А может быть и нет, – с сомнением высказался профессор и продолжил. – Вот это я и хочу выяснить. Ты попробуй найти концы. Если родственников найдешь, то он – чист. Если его кто подослал – раскроем заговор!

У Николая Семеновича мелькнула мысль, что в такой способ – симулируя амнезию, можно внедрять резидентов на вражескую территорию.

– Фотографии покажи, – сыщик даже не спрашивал, есть ли фото. Он был уверен, что снимки уже готовы, и не ошибся.

Леонид Яковлевич, словно гадалка карты, веером выложил перед ним на столе с десяток черно-белых фотографий нового пациента и Кондратия, сделанных с помощью системы видеонаблюдения. Пока разведчик их разглядывал и сравнивал, профессор продолжил:

– Завтра повезем его на томограмму головного мозга, чтобы исключить… или подтвердить наличие новообразований.

– Да, – согласился Николай Семенович. – Некоторое сходство есть, но я бы не спутал. Кто платить будет?

– По всему видно, человек он не бедный, – начал Леонид Яковлевич. – Если это действительно амнезия и мы его вылечим, он все вспомнит, в том числе номера своих банковских счетов, и заплатит за все, – профессор выдержал маленькую паузу. – Если это действительно амнезия и ты найдешь его родственников, то они нам заплатят за все. И уже не важно, вылечим мы его или нет. Главное – контракт он подписал.

– Ну, с таким диагнозом, – перебил его разведчик, – можно любой контракт подписывать. Утром проснется и запоет: «Я не Я и подпись не моя». Темное дело, Леонид Яковлевич.

– Вот именно, – сурово заметил заведующий и полушепотом продолжил. – А если копают под нас?

– Под тебя, – поправил Николай Семенович.

– Как знать, как знать, – заметил Леонид Яковлевич.

Разведчик задумался.

– Думай, Коля, думай, – поощрил его профессор. – Лучше перестраховаться, лишний раз проверить, чем потом бегать и затыкать дыры. И тут дело уже не в том, заработать денег или нет. Тут уже на кону все дело. Вся система. И если она рухнет…

– Ладно, – Николай Семенович не хотел слушать дальше. – Я подумаю над этим. Все равно он у тебя в руках и под надежным присмотром. День-два есть на размышления.

Леонид Яковлевич в ответ согласно кивнул.

Николай Семенович собрал фотографии и спрятал их в портфель, потом сцепил руки пальцами в замок, положил их на стол и попросил:

– Покажи мне мои Колики.

Леонид Яковлевич взял со стола пульт, направил его на рисованного золотой замысловатой восточной вязью китайского дракона и нажал кнопку. Створка из красного дерева плавно поехала вниз и открыла зрителям прямоугольник из 12-ти 17-дюймовых мониторов: 3 в высоту, 4 в ширину. Каждый из них показывал часть 15-го отделения или прилегающую к нему территорию.

Честно говоря, Николай Семенович не так хотел увидеть «свои Колики», как в который раз полюбоваться чудом современной техники в кабинете Леонида Яковлевича. Разведчик лично помогал разрабатывать и воплощать в жизнь проект видеонаблюдения в 15-ом отделении и очень гордился своей работой. Система функционировала безукоризненно и четко отслеживала всех обитателей отделения, за исключением людей, находящихся в кабинете Леонида Яковлевича.

Профессор снова нажал кнопки на пульте, и все 12 мониторов стали частью одного изображения – крупным планом беседка, в которой о чем-то оживленно разговаривали Колики и Кондратий.

В следующий миг Оля приподняла голову и солнечные лучи ослепили ее. Она рефлекторно закрыла глаза. В носу у нее защекотало, и она чихнула. Чихнула громко, со всей силы. От резкого движения у нее хлынула кровь носом, и белое платье обильно окропилось алыми пятнами разной величины.

На Николая Семеновича, в общем-то, привыкшего к виду крови, эта картина произвела удручающее впечатление:

– Выключи, – попросил он Леонида Яковлевича. Тот понимающе кивнул и нажал кнопки. Мониторы потухли, створка из красного дерева плавно поехала вверх.

Разведчик возобновил уже завершенный разговор, чтобы отвлечься от грустных мыслей о своих детях:

– Почему бы тебе не сплавить его этажом ниже, обратиться в милицию, и пускай у них болит голова.

– А если это заговор? – возразил Леонид Яковлевич. – Тогда они отступят, затаятся и придумают более изощренный план. Я должен быть уверен, что причин для беспокойства нет.

– Ладно, – окончательно согласился Николай Семенович. – Всю информацию об объекте, которую тебе удастся собрать, передашь мне. Я подумаю, и решим, что делать дальше.

– Завтра во второй половине дня доставлю тебе наше досье, – пообещал Леонид Яковлевич.

На этом они закончили беседу, и профессор провел своего друга к дверям отделения. По дороге они перекинулись парой слов о лечебных процедурах и манипуляциях, направленных на искоренение в умах Коли и Оли болезненного пристрастия к наркотическим средствам.

В цвете чихание Оли выглядело более эффектно, нежели на черно-белых мониторах в кабинете профессора.

Но он этого не видел, потому что в одиночестве прогуливался по отдаленным от беседки безлюдным аллеям парка. Он медленно шел и был полностью доволен своей жизнью, своим присутствием в мире вообще и в этом конкретном лечебном заведении, в частности.

Ему казалось, что время, вся Вселенная, движения всех планет, светил, звезд, галактик – все остановилось и наслаждается одним мгновением лета среди зелени парка…

Урчание в желудке напомнило ему о бренном теле, которому чужды полеты и стремления души и которое в сей миг настойчиво заявляло о своей потребности в белках, жирах, углеводах, минеральных веществах.

Ему захотелось есть.

– Как неудобно, – подумал он.

Затем он решил возвратиться в отделение. Ведь если был завтрак, то в скором времени подадут и обед.

Он, не спеша, двинулся к исходной точке своего сегодняшнего короткого путешествия по парку.

Возле входа во внутренний дворик корпуса уже стояли Кондратий и Колики. Они ждали его.

– ИВАН, ты, наверно, услышал наши мысли, мм-м. Мы тебя ждали, ага, и хотели уже звать тебя, м-да, как в лесу, знаешь? Ау, ИВАН! – весело сообщила Оля.

Он посмотрел на ее окровавленное платье, на нос и губы с запекшейся кровью, на красные рваные полосы на кистях обеих рук. Ему подумалось, что девушка, видать, уже и пообедала – всласть напилась чьей-то крови прямо из артерии.

Она заметила его изучающий и немного недоуменный взгляд и пояснила, сопровождая свои слова небрежным взмахом руки:

– Чихнула неудачно, м-да. Ничего страшного.

Последние два слова она произнесла скорее для самой себя.

– Пошли, ИВАН. Время обедать, – сообщил Кондратий, и вчетвером они вошли во внутренний дворик корпуса. Джипов там уже не было.

В вестибюле он отчетливо услышал громкое церковное пение, которое доносилось с правой стороны. Ему были видны открытые двери и возле них толпа народу из тех, кому не хватило места внутри. Люди имели потрепанный, неухоженный и нищенский вид: кто побрит «под ноль», кто с взлохмаченными волосами, кто в очках с резинками вместо дужек. Одежда у всех была поношенная, с заплатами: халаты, пижамы, пиджаки в пятнах и платья с выцветшими красками.

И вся толпа, шаркая ногами, хаотично шевелилась: кто пошатывался в такт пения; кто топтался на месте; кто отделялся от гурьбы и, нервно активно жестикулируя, прохаживался тут же и что-то доказывал непонятно кому – себе или невидимому собеседнику, а потом присоединялся к массе, задирал голову и вглядывался в происходящее внутри.

Желтый свет свечей выливался изнутри через открытые двери, с трудом рассеивал полутьму вестибюля, натыкался на толпу и создавал на стенах и полу загадочный первобытный танец теней.

– Пошли, чего стоишь, – легонько подтолкнул его Кондратий.

Он оторвал свой взгляд от прихожан церкви и поспешил вслед за Кондратием. Когда они дошли до дверей, Колики уже стояли возле лифта, и Оля вела оживленный разговор с лифтершей:

– Ты что, старуха? Не видишь? Я вся тяжелобольная! Да! – Оля взяла в руки подол своего платья, приподняла его перед лицом женщины. – Видишь? У меня большая потеря крови! Ходить тяжело. Понимаешь? Я сейчас в обморок упаду.

Оля вошла в лифт и потащила за собой Колю:

– Он со мной. Он меня сопровождает. Поняла?

Лифтершу активные действия, слова, да и весь вид Оли очень напугали. И ей ничего не оставалось, как отвезти девушку на четвертый этаж и таким образом избавиться от нее.

Когда они вошли в свою палату, обед уже стоял на столе в легкой дымке пара, притягивая к себе вкусным ароматом.

Кондратий сразу уселся за стол. А он сначала взял с полки книгу «Психиатрия». И лишь после этого присоединился к своему соседу.

Он положил книгу слева от себя и открыл ее на странице 78. Правой рукой он орудовал ложкой, а позже и вилкой. В левой держал хлеб и нею же водил по тексту. Он даже особо не обращал внимания на то, что ест. Его занимала и увлекала классификация амнезии. Прочитав часть текста, посвященного потере памяти, он кратко заметил:

– Амнезия многолика.

Кондратию было все равно, но он, с набитым едой ртом, в ответ все же промычал что-то, означающее полное согласие с собеседником.

– А вот это мне нравится, – радостно отметил он, прочитав еще несколько строк, и произнес вслух название одной из разновидностей амнезии, – диссоциативная фуга… Согласитесь, Кондратий, в этом диагнозе есть что-то музыкальное, возвышенное и мелодичное.

Кондратий кивнул в ответ и коротко заметил:

– Бах.

– Что бах? – не понял он.

– Не что, а кто, – уточнил Кондратий.

– А, вы про Иоганна Себастьяна, – догадался он.

– Да, – кивнул Кондратий, – наиболее полное выражение фуга получила в сочинениях Иоганна Себастьяна Баха, – процитировал он короткий отрывок, оставшийся в его голове со времен посещения музыкальной школы.

– Пожалуй, с диагнозом все ясно, – пришел он к выводу. – Диссоциативная фуга мне подходит по всем параметрам. Вот послушайте, Кондратий.

И он прочел краткое описание расстройства:

– «Диссоциативная фуга – более тяжелое заболевание, чем диссоциированная амнезия. Больные диссоциативной фугой внезапно уезжают в другое место и там полностью забывают свою биографию и личные данные, вплоть до имени. Иногда они берут себе новое имя и новую работу.

Диссоциативная фуга длится от нескольких часов до нескольких месяцев, изредка дольше, после чего больные так же внезапно вспоминают свое прошлое. При этом они могут забыть все, что происходило во время фуги».

Кондратий слушал вполуха, но суть уловил.

– Все, как у меня, – продолжал он. – Ага, вот еще подходит.

И он прочел еще один отрывок:

– «Диссоциированная амнезия – амнезия, при которой забываются факты из личной жизни, но сохраняется память на универсальные знания. Диссоциированная амнезия обычно является результатом психической травмы».

Потом он подумал и сказал:

– Я бы свое состояние определил так: «Спонтанная диссоциированная амнезия психического генеза, осложненная диссоциативной фугой».

Потом подумал еще и добавил:

– Интересно, а что скажут врачи?

Кондратий в ответ лишь улыбнулся.