Читать книгу Penthouse - Стефан Пипа - Страница 6

После сытного обеда удовлетворенное тело желало покоя в горизонтальном положении для равномерного последовательного распределения только что принятых вовнутрь энергоносителей. Он повиновался этому импульсу, удобно расположился на своей кровати и занялся мыслительной работой.

В голове закружились легкие мыслеформы, сотканные из впечатлений, полученных по ходу обретения нового жизненного опыта. В чем он мог быть уверен, так это в том, что он есть, существует, располагает телом и мыслями. К тому же, телу приходится уделять время от времени внимание, да и мыслям, пожалуй, тоже. И, судя по всему, если он об этом помнит, значит, такая организация жизнедеятельности есть не самое досадное, что могло и может еще с ним случиться. Здесь. Но что-то же случилось раньше и не здесь…

Кто-то из персонала отделения прервал его мысли своими активными движениями. Кто именно, он не посмотрел. Только слышал, как быстро и четко убирали грязную посуду со стола и позже громко хлопнули дверью.

В его легкие просочился аромат сигаретного дыма.

– Кстати, – заметил Кондратий, – попроси у медсестры… Пусть принесут диск с Бахом. Устроим вечер классической музыки.

– А здесь есть? – спросил он.

– Должен быть, – Кондратий выпустил дым. – Нынче средь современных психиатров и психотерапевтов классика в моде. Один врач даже с гордостью рассказывает, что своему новорожденному сыну возле колыбели включает «Реквием» Моцарта, – Кондратий хмыкнул. – Надеется гения вырастить… Наивный.

Он порылся в воспоминаниях. Оказалось, что там, кроме уже спонтанно найденных цитат из литературных произведений, имеются также и обрывки музыкального сочинения под названием «Реквием». Он даже сразу вспомнил полное имя композитора – Вольфганг Амадей Моцарт.

Кондратий затушил окурок в пепельнице. В другом месте он без зазрения совести выкинул бы сигаретный бычок в окно, но в 15-ом отделении разбрасывание мусора считалось осквернением территории и окружающей среды, а поэтому строго наказывалось. Так строго, что даже по-своему безбашенные Колики, отчаянный фаталист Кондратий и злой гений Демо´н вняли требованиям учреждения и соблюдали правила.

И здесь, как говорится, «ларчик просто открывался», точнее, закрывался. У Леонида Яковлевича имелся в арсенале один, но очень действенный способ воздействия. Нет, все же их было два. Но достаточно было и одного. О втором заведующему уже не было необходимости даже упоминать.

Леонид Яковлевич монотонным бездушным голосом торжественно обещал, что злостных нарушителей режима и порядка он лично отправит жить этажом ниже. Здесь профессор обязательно напоминал: «На бюджетные хлеба». Срок ссылки при первом нарушении – семь дней. Злостным нарушителям – пожизненный. И добавлял, что в этом справедливом порыве его не остановит никто, даже криминальный кодекс, потому как «здесь вам не там». Заканчивалось обращение к еретикам цитатой из фильма «Формула любви»: «Голова – предмет темный и исследованию не подлежит».

Леонид Яковлевич не врал и не рисовался. Он мог такое устроить легко «что два пальца об асфальт». Верили все. Укрепить веру знанием решили двое, правда, из разных побуждений.

В свое время Демо´н и Кондратий побывали этажом ниже, где познали в сравнении и крепко осознали все преимущества 15-го отделения. Вернулись они оттуда с кардинально обновленными взглядами на бытие.

Кондратию даже целый год нравилась жизнь.

Теперь они делились своим опытом с другими, поэтому никто, в том числе и они сами, не пытался повторить их подвиг.

Кондратий улегся на кровать и продолжил:

– А если нету, то найдут, – и торжественно объяснил почему. – Здесь все ради тебя! Только выздоравливай. И если тебе, ИВАН, чтобы поправиться, нужен белый индийский слон, то Леня сюда доставит и слона, и слониху в придачу, чтобы слоник не скучал и положительно влиял на твое излечение.

– Серьезно? – заинтересовался он.

– А то! – уверенно и с ноткой гордости ответил Кондратий. – Только сначала Леня все просчитает, взвесит и если поймет, что ты его не дуришь, то сделает любое. Цифра за лечение, конечно, вырастет, но на здоровье, особенно психическое, денег не жалко. Так что с музыкой проблем, думаю, не будет, – Кондратий зевнул. – Иди и заказывай. Слушать есть на чем.

– А чего вы не пойдете? – спросил он.

– Тебе нужнее. Твоя же идея про фуги, – объяснил Кондратий. – Чисто ассоциативно. Фуга – Бах – музыка. А дальше еще что-то вспомнишь. Может быть.

– О, я вижу у вас опыт, – с уважением заметил он.

– Да, – без ложной скромности согласился Кондратий. – Мой опыт, скорбь умножающий⁶, подсказывает мне, что если пойду просить выдать Баха я, то надо будет сказать правду. По пустяках я врать не люблю. Вот и придется сказать, что прошу для тебя.

– Ну и что? – удивился он.

– О, брат! – театрально продолжил Кондратий. – Начнутся расспросы типа «Почему ты решил это сделать?», «Для чего?», «С какой целью?», «Какое тебе дело до него?». И тэ дэ и тэ пэ.

Он чуть не рассмеялся:

– Почему?

– Потому что, ИВАН, психотерапия – это такой необратимый процесс, в котором все имеет значение, даже размер. Сам увидишь, когда за тебя возьмутся эскулапы. А теперь – тихий час, – Кондратий повернулся на бок и снова зевнул.

– Что значит «тихий час»? – уточнил он.

– Сиеста, – пробормотал сосед, – послеобеденный отдых, – каждое последующее его слово звучало все тише. – Передвижение по отделению не запрещается, но и не приветствуется.

Последняя фраза прозвучала почти неразборчиво, превратившись в сопение и похрапывание.

Кондратий уснул.

В 15-ом отделении ревностно чтили четкий распорядок дня. Завтраки, обеды и ужины появлялись в палатах с точностью до секунды. Все назначенные процедуры и манипуляции проводились именно в то время, на которое были запланированы.

Леонид Яковлевич, человек чрезвычайно пунктуальный, а в некоторых вопросах даже педантичный, любил порядок и требовал такого же подхода к работе от своих подчиненных.

Разумеется, в пределах статистической погрешности профессор допускал сбои налаженной системы вверенного ему звена здравоохранения. Но лишь в случаях: а) неадекватности пациента вследствие психического расстройства; бэ) с непривычки и по незнанию – когда пациент только входил в новый распорядок времени, он мог невзначай нарушить режим.

Но как «а», так и «бэ» случались крайне редко. Вся атмосфера и, если можно так выразиться, аура 15-го отделения была пронизана порядком. Свод правил просто витал в воздухе и легко, естественно, воздушно-капельным путем через бронхи, легкие, а затем по кровеносному руслу, оседлав эритроциты, проникал в головы персонала и больных, формируя у них на подкорке устойчивый поведенческий стереотип.

Некоторые «выпускники» – так, то ли в шутку, то ли всерьез, называл Леонид Яковлевич всех, кого выписывали из отделения – настолько привыкали к больничному режиму, что придерживались его и дальше по жизни. Двигались ровно и монотонно, будто по накатанной колее.

Сегодня, как всегда после обеда, в 15-ом отделении на 60 минут наступил тихий час.

Ему же спать не хотелось. И он решил найти себе какое-либо занятие.

Осмотрев еще раз палату, он понял – деятельность его будет сугубо виртуальной, потому что материальных предметов, которые заинтересовали бы его сию минуту, не наблюдалось.

А между тем, лежать было приятно, вставать не хотелось, солнце продолжало неустанно изливать свое тепло и свет через окно вовнутрь. Кроме естественных умиротворяющих живых звуков парка, к нему не долетали никакие другие посторонние шумы.

Он представил себе сцену с включенными прожекторами и рампами, освещающими декорации. Все артисты ушли пообедать. Осветители, суфлеры, режиссеры и иже с ними также удалились. Нету шума, гама, истерик, ссор, криков, беготни и суеты. На душе покойно и светло.

В саду возле дома растет громадный величественный древний дуб. Он появился здесь задолго до того, как возвели этот дом и разбили сад вокруг него. Он вырастал и тянулся вверх к солнцу давным-давно, и в то время на земле еще не жили люди, поселившиеся здесь. И не было мальчика, катающегося на качелях.

Одна толстая ветка дуба, словно выпрямленная жилистая рука, тянется к дому, к его окнам. К этой ветке хозяин привязал веревки с дощечкой. И получились качели для мальчика, который теперь на них катается.

Ребенок взлетал вверх, пытаясь дотянуться ногой до зеленых листьев другого дерева, падал вниз, потом снова со свистом приближался к синему небу. Ветер приятно холодил и щекотал все его тело. Мальчик, сидя на дощечке, откидывался назад и нагибался вперед, чтобы взлететь выше, выше, еще выше.

Налетавшись всласть, мальчик решил найти для себя другое занятие. Он просто замер. Качели по инерции продолжали свое маятниковое движение, но всякий раз поднимались все ниже, а после и вовсе остановились.

Мальчик легко спрыгнул и радостно побежал к дому, поднялся по ступенькам, громко стуча сандалиями по дощатому полу веранды. Пошел к дверям, без усилия открыл их и очутился в просторном прохладном кабинете.

Мальчик здесь не впервые, но каждый раз, входя сюда, он чувствует некую загадочность. Сердце его бьется чаще – от возбуждения, от предвкушения того, что скоро, прямо сейчас ему откроется еще одна тайна.

Мальчик осторожно, чтобы не растерять свои приятные ощущения, входит внутрь. Он пока недостаточно высок для этого мира, но здесь он чувствует себя еще ниже. Возле стен высоченные, под потолок, шкафы, уставленные неисчислимым количеством книг. Огромные кожаные кресла, диван и массивный рабочий стол заполняют собою почти всю площадь кабинета, делая его похожим на городок с домами и узенькими улочками. И от этого появляется ощущение сказки, будто попадаешь в другой фантастический мир. Мальчик гуляет по этому городку в поисках новых приключений.

Еще одна дверь, массивная, с латунной блестящей ручкой, выводит в коридор дома, но мальчику нужно другое. Он двигает одну из лестниц на колесиках вдоль ряда шкафов возле одной из стен, взбирается по ней уверенно – так, будто знает, что ему нужно. Берет одну из книг в ярком переплете и осторожно, чтобы не уронить драгоценную ношу, спускается вниз. Потом оглядывается какой-то миг по кабинету в поисках подходящего места именно для сегодняшнего чтения.

Идет к дивану и взбирается на него, словно на небольшую горку. Удобно устраивается в самом углу, кладет на колени книгу, раскрывает ее и, беззвучно шевеля губами, медленно водя пальцем по строчкам, начинает читать…

Ему не угнаться за полетом детской фантазии. Перед ним снова освещенная сцена с декорациями. По ней уже начинают деловито сновать артисты, осветители, суфлеры, режиссеры и иже с ними…

Он открыл глаза. 60 минут тихого часа истекли. 15-ое отделение в привычном для него темпе перешло в следующую фазу своей жизни.

Кондратий тоже проснулся. Он протер глаза и сладко потянулся. Затем встал, размялся и, прихватив свою сумочку, молча направился к дверям.

Он проводил взглядом своего соседа и решил поинтересоваться:

– Опять идем гулять?

Кондратий резко остановился, посмотрел на него так, будто видел впервые, будто голос его и присутствие – полная для него неожиданность. Но быстро сориентировался и с улыбкой ответил:

– Нет, ИВАН. Если все время гулять, то когда же лечиться? Вставай, думаю, сейчас нам по пути.

И Кондратий оказался прав.

Когда он подошел к посту № 4, чтобы попросить диск с фугами Баха, медсестра не только пообещала удовлетворить его пожелание, но и сообщила, что он сегодня записан на сеанс групповой психотерапии.

Пока он беседовал с медсестрой, Кондратий, который был записан туда же, уже приближался к посту № 1. Не теряя из виду своего соседа, он последовал за ним. К тому же он помнил, где находится комната для групповой психотерапии. И это радовало. Радовало, что он помнит. Радовало, что он знает, куда идти. И очень радовало, что впереди его ожидают новые впечатления.

Комната для групповых занятий была очень просторная – в три окна. Тут находился маленький, полукругом возле стены, невысокий подиум. На нем размещалась доска с фломастерами. В одном из углов – шведская стенка, а рядом с ней разнообразные мягкие игрушки, конструкторы и кубики. Пол комнаты был устлан мягким ковровым покрытием. На стенах среди пейзажей в рамах и сюрреалистических композиций, очень напоминающих пятна Роршаха, висело множество масок, простых и незатейливых, серого цвета, но каждая из них красочно выражала одну какую-то эмоцию – в регистре от мрачной депрессии до маниакальной радости. Разноцветные шторы на окнах придавали комнате яркости и оптимизма. На стене, напротив подиума, находились большие круглые часы с широкими черными стрелками и цифрами.

Когда он вошел в эту комнату, то в ней, образуя некое подобие круга, уже сидели все знакомые ему лица. Колики устроились рядышком на стульях. Через два свободных места слева от них покачивался Демо´н. Напротив Коли и Оли, закинув ногу на ногу, расположился Кондратий. Возле него справа на своей инвалидной коляске припарковалась Родина.

Он осмотрелся и выбрал себе место, с которого были хорошо видны и вся комната, и дверь.

В течение трех-четырех минут к ним присоединились…

…Артурчик.

Бизнесмен средних лет, среднего роста, средней руки. С пузом для солидности и в строго прямоугольных очках от близорукости. Одет он был в больничное, но не расставался с борсеткой. Раньше, до того, как Артурчик попал в 15-ое отделение, в борсетке он носил много важных и полезных вещей. Теперь же в ней находились картонные упаковки из-под таблеток, сложенные вчетверо газеты и мыльница. Время от времени Артурчик запирался в туалете, садился на унитаз, клал одну ногу на колено другой и, приложив к уху мыльницу и нервно дергая ступней, «решал вопросы и актуальные маркетинговые задачи», как раньше он это делал с помощью мобильного телефона.

Леонид Яковлевич знал о нездоровом увлечении Артурчика мыльницей (благо, везде видеокамеры), но относился к этому лояльно. Никаких мер для борьбы с этим расстройством он пока не принимал, поскольку Артурчик поступил совсем недавно, без году неделя, и на переходном этапе такие заместительные реакции считались даже полезными.

Артурчик обратился к Леониду Яковлевичу с жалобами на навязчивую идею, суть которой состояла в том, что все его постоянно пытаются обмануть; что ему специально, со злым умыслом, подсовывают прайсы с безбожными ценами; другие же там, где он переплачивает, получают громадные скидки. Эта идея преследовала его и в молодости, когда он с дипломом журналиста пошел работать менеджером в рекламное агентство. Но тогда она его мало беспокоила, и Артурчик мог легко скрывать свое негодование, раздражение и убеждать себя, что он платит правильную цену.

В настоящее время, когда Артурчик, пыхтя и неимоверно напрягаясь, добрался до середины карьерной лестницы и стал директором, но далеко не владельцем рекламного агентства, в котором начинал, ему стало невмоготу с этой его навязчивой идеей. То ли годы не те, то ли работать стало сложнее. Плюс к этому, идея отягощалась мыслью, что зарплаты он выдает зря, так как в агентстве работают одни бездельники и прощелыги. В общем, сдерживаться Артурчику становилось все сложнее. К тому же все чаще стал замечать, что клиенты удивляются, а подчиненные ропщут. И это вызвало у него дополнительное сильнейшее беспокойство.

Леонид Яковлевич предложил короткий курс стационарного лечения. В первые же дни выяснилось, что Артурчик еще и вполне сформированный хронический трудоголик: не умеет ни работать, ни отдыхать. Так что, судя по всему, его пребывание в 15-ом отделении будет более длительным, нежели предполагалось вначале…

…Графиня Кэтрин Демидова с племянницей Галлиной.

Кэтрин Демидова здесь проездом. Эта высокая и чопорная; прямая, как стрела; сжатая, как пружина; натянутая, как струна, женщина с седой прической очень напоминала макет средневекового замка. Да и одета она была соответствующе – в черное строгое платье, украшенное алмазной брошью на стоячем воротничке.

Кэтрин Демидова – англичанка. Ее родители вынужденно эмигрировали на туманный Альбион в начале двадцатого века, оставив на растерзание и поругание пролетариату и крестьянам несколько своих дворянских гнезд – крупных имений, дома в которых смело можно причислять к шедеврам русского зодчества и памятникам архитектуры.

И вот, чуть ли не через сто лет после бегства родителей из страны, престарелая, но довольно активная Кэтрин, которая ни разу еще не была на исторической Родине, решила восстановить справедливость – собрать воедино наследие Демидовых и вернуть родовое имущество в лоно любящей семьи.

Вместе с ней осуществлять этот благородный, но очень тяжелый замысел отправилась племянница Галлина – добрая, скромная, образованная, воспитанная девушка. Она искренне помогала тетушке во всех ее делах.

И дела, надо сказать, шли хорошо, местами даже отлично. Рекомендательные письма, связи, репутация, близкие и дальние родственники – все эти факторы играли положительную роль и графиня Демидова, где частью, а где и целиком, возвращала поместья или получала солидную компенсацию.

Дела шли неплохо, но, как по ходу оказалось, только на территории европейских стран, присоединенных к соцлагерю по окончании второй мировой войны.

Как только Кэтрин Демидова пересекла границу и, вкусив дым Отечества, попала на Родину, ее годами выдержанный, выпестованный лучшими педагогами, гувернерами и учителями английский консерватизм дал течь. Если описывать случившееся на русском, то «и на старуху нашлась проруха».

Достигнуть чего-либо не представлялось возможным. Чиновники подолгу рассматривали ее заявления и требования, неоднократно приглашали на встречи, намекали на вознаграждения и просили на благотворительность. Она то и дело оказывалась в длиннющих очередях, в которых никто не обращал на ее аристократическое происхождение ну совершенно никакого внимания. Ее чопорность и выдержка, попадая в бюрократическую машину, стали рассыпаться в пыль и развеиваться по ветру.

У графини начались жуткие мигрени.

Последней каплей, которая переполнила чашу, стал осмотр дома в одном из бывших поместий.

Кроме того, что эти невежды осмелились превратить любимейшую усадьбу родителей в сиротский приют, жестоко перепланировать ее, так они еще и не прилагают никаких усилий по сохранению этой архитектурной жемчужины для истории и потомков!

Сердце и разум Кэтрин Демидовой не выдержали надругательств и вандализма над семейными ценностями – с нею приключилась истерика.

Ближайшим достойным ее статуса и положения в обществе лечебным заведением оказалось 15-ое отделение.

И Леонид Яковлевич лично взялся восстановить былое равновесие графини, не забывая о предписанных протоколом правилах, естественно.

Кэтрин Демидовой здесь понравилось. Позже она собиралась для укрепления лечебного эффекта посетить еще и местный курорт минеральных вод.

Племянница следовала за тетей всюду, поэтому в 15-ом отделении они жили в одной палате. Галлина с интересом наблюдала больничную жизнь, соблюдала ее правила и вот уже два дня мечтала стать врачом. Каким именно, она пока не решила…

…Последним появился доктор. В отличие от врачей 15-го отделения, он был без халата – в джинсах, вельветовом пиджаке и белой рубашке.

Леонид Яковлевич приглашал его для проведения сеансов групповой психотерапии.

Антон Карлович со всей любовью к себе и своей профессии занимался порученным ему делом. Весь вид его располагал к задушевным беседам. Он был в меру упитанным, но с жирком про запас. Его открытое лицо с мягкими чертами украшали пышные усы. Весь вид доктора напоминал мягкотелого добродушного и безобидного моржа. Однако это не мешало ему бывать, когда надо, строгим и требовательным.

Антон Карлович не был приверженцем какого-то одного направления в психотерапии. Он удачно соединял разные подходы и стили, на основании личного опыта создавал свои техники, что делало его оригинальным и востребованным специалистом.

Кроме этого, следует отметить, что далеко не каждый психотерапевт мог сладить с пациентами 15-го отделения, собранными в одной комнате. В одно время Леонид Яковлевич проводил своеобразный необъявленный кастинг. И было много званых, да мало избранных. Антон Карлович сумел пройти предложенные ему испытания. И благодаря своим умениям справедливо снискал себе почет и уважение.

Также у Антона Карловича была привычка поглаживать себя по толстым ляжкам. Делал он это автоматически и по-разному – в зависимости от мыслительно-аналитических процессов, происходящих в его голове. Когда он думал интенсивно, поглаживания были синхронными и быстрыми; когда вспоминал что-то приятное – медленными с прижимом; когда принимал решение – ладони двигались вразнобой, а когда радовался, то даже похлопывал по ноге в такт мелодий военных маршей.

Антон Карлович сел, привычным рефлекторным движением положил ладони на ляжки и начал сеанс:

– Здравствуйте, – поздоровался он со всеми, а потом посмотрел на него и добавил: – Вижу, в нашем кругу новый человек. Расскажете о себе?

Хотя он обращался к нему, ответил Кондратий:

– Он бы рад рассказать, Антон Карлович, да не может. У него полнейшая потеря памяти.

Доктор улыбнулся в ответ и холодно заметил:

– Кондратий, вы же прекрасно знаете наши правила – здесь каждый отвечает сам за себя, – и вопросительно посмотрел на него.

Он почувствовал, что может просто отказаться говорить, но все же решил кое-что сообщить. И начал с имени:

– Меня зовут ИВАН Родстванепомнящий. Как меня звали до сегодняшнего дня, я не помню…

Доктор хотел что-то уточнить, но его опередила Оля и быстро протараторила:

– А давайте, мм-м, мы все сегодня будем под вымышленными именами. Давайте. Я буду принцесса Диана. М-да. Она ведь умерла и ей, наверное, все равно, кто возьмет себе ее имя.

Ее поддержал Коля:

– Ну, тогда я – Николай Второй.

Графиню, сидевшую до этого с непроницаемым лицом, покоробил такой зачин, и она с нескрываемым раздражением высказалась:

– Не понимаю, что это у вас за нездоровое стремление приобщиться к венценосным особам…

Ее племянница поспешила успокоить графиню:

– Тетушка, это ж понарошку, как в домашнем театре, – и вдохновенно продолжила: – Я буду Марией Терезией.

Кэтрин Демидова успокоилась, смягчила свой тон и согласилась:

– Если понарошку, то пускай. Я тогда Ее Величество Королева Англии Елизавета Первая, дочь Генриха Седьмого.

Артурчик заерзал на стуле. Ему хотелось что-то сказать, как-то достойно представиться, но, кроме слов «медиаплан» и «видеоряд», в голову ничего не приходило. Его беспокойство заметила Оля и помогла ему.

– Артурчик, мм-м. Ты же король Артур!

Артурчик обрадовался, облегченно вздохнул, поднялся и, гордо держа борсетку под рукой, подтвердил:

– Да, я – король Артур! Неутомимый и такой, – Артурчик напрягся и сделал паузу, – что меня не проведешь!

– А я Кондратием останусь, – медленно начал Кондратий, – чтобы схватить вас всех, – он сделал резкое хватательное движение, – и положить конец вашему правлению!

– Да, Кондратий! – подхватил Демо´н. – Хватай их и тащи в мое царство. В царство великого Аида.

Родина не успела сказать ни слова. Пока она собиралась с силами, действие молниеносно перешло к следующему акту.

Антон Карлович понял, что процесс пошел, и потому, довольно потирая толстые ляжки, не вмешивался, а лишь с интересом наблюдал за происходящим.

Перед доктором разворачивалась преинтереснейшая картина.

Пациенты…

…повскакивали со своих мест и, шумно переговариваясь, начали что-то сооружать из подручных средств, бросили эту затею на полдороге, потом снова возвращались к ней несколько раз.

…возили Родину на коляске по подиуму и по комнате, ссаживали ее, клали, словно манекен, на пол, танцевали вокруг нее, потом поочередно садились в коляску и ездили по комнате.

…выходили на подиум, рисовали фломастерами на доске карикатуры друг на друга, подписывая их матерными словами.

…забирали у Артурчика борсетку, и он ползал на коленях со слезливой просьбой вернуть ее обратно.

…прятались за шторы, строили игрушки в ряд, командовали ими, вылезали на шведскую стенку и прыгали с нее.

…о чем-то спорили, потом обнимались, грозили друг другу кулаками и снова обнимались.

Антон Карлович вертел головой во все стороны, чтобы постоянно «быть в теме» и ничего не упустить.

Два час пролетели в один миг. Доктор взглянул на большие часы, потом на свои наручные, затем громко хлопнул в ладоши и объявил:

– Стоп игра. Замрите.

Все послушно повиновались. Доктор продолжил:

– К сожалению, мы вынуждены прервать нашу встречу, поскольку время вышло. Садитесь.

Все расселись по своим местам. Антон Карлович начал анализировать и подводить резюме.

Он слушал рассеянно, так как мысленно был далеко-далеко от 15-го отделения. Поэтому и не понял ничего из того, о чем говорил доктор.

Ему виделся остров – огромный, суровый, неприветливый. Остров прятался за густым, сизым и вязким туманом, но полностью укрыть свои гигантские размеры от людских глаз не мог. И сквозь рваные дыры в тумане, возникавшие то в одном месте, то в другом, виднелась неприступная непроходимая тайга – первозданный лес, таящий в своих чащах неисчислимые сказочные сокровища.

Остров кутался в туман только по привычке. Надежды остаться неизведанным уже давно канули в лету. Люди нанесли его контуры на свои карты, дали ему название и строили на нем свою жизнь. Жизнь странную и удивительную, название которой – каторга.

Он не был ни на острове, ни на каторге. По крайней мере, в этой жизни… По крайней мере, он этого не помнит.

Но живописный образ возник в его сознании с определенной целью – объяснить, откуда взялось его новое имя ИВАН.

И он вспомнил книгу серого цвета с черными большими буквами «КАТОРГА» и с белыми буквами поменьше «Валентин Пикуль». Также всплыло в памяти и понятие «иваны» – высшая тюремная элита, повелевающая криминальным миром.

Был ли он таким же?

Или, быть может, вся минувшая жизнь его просто-напросто превратилась в каторгу, стала несносной, словно тяжелые железные кандалы, и он просто сбежал с нее, как сбегают заключенные из тюрьмы, готовые отдать все за один глоток свободы.

Когда он снова увидел комнату, доктора уже не было. Зашла медсестра и увезла Родину. Все поднялись со своих мест, чтобы покинуть помещение.

К нему подошла графиня с племянницей. Он встал. Женщина протянула ему руку с белыми длинными пальцами и представилась:

– Графиня Кэтрин Демидова.

При этом она держала ладонь так, что невозможно было понять, чего она ожидает: рукопожатия или поцелуя. Жест этот графиня делала сознательно, дабы «увидеть» человека и сделать, исходя из его выбора, те или иные выводы и уже на их основании строить дальнейшее общение.

Он слегка пожал ее руку, четко и как-то по-офицерски кивнул головой:

– ИВАН Родстванепомнящий. Приятно познакомиться.

Графиня с довольным и доброжелательным лицом представила племянницу:

– Галлина, моя племянница.

Галлина улыбнулась, скромно потупила глаза и сделала элегантный книксен.

После этой короткой, но насыщенной ценной информацией церемонии графиня с племянницей развернулись и, шурша платьями, удалились. В голове Кэтрин Демидовой под громкие звуки марша Мендельсона разыгрывалась блестящая партия: Галлина плюс ИВАН равняется здоровые и красивые потомки, а значит – уверенное продолжение рода Демидовых.

В коридор он вышел вдвоем с Кондратием. Тут же к ним присоединился Артурчик. Последний, словно просящая прощения нашкодившая собака, поскуливая, обратился с вопросом:

– Кондратий, ну скажи, сколько ты платишь за лечение?

Видимо, он не впервые обращался с такого рода вопросом и уже успел порядком надоесть, потому что Кондратий несколько раздраженно ответил:

– Артурчик. Я же сказал тебе, это – конфиденциальная информация. Сколько раз тебе повторять одно и то же?

– Кондратий, – не унимался Артурчик, – не в службу, а в дружбу… Я никому не скажу… Я только чтобы сравнить…

– Нет! – однозначно отказался делиться информацией Кондратий.

– А ты, ИВАН? – с надеждой переключился на него Артурчик.

– Артурчик, – Кондратий хитро улыбнулся. – Не приставай к человеку. Он даже имени своего не помнит. А где деньги его, и подавно. Что он может заплатить, не зная, где его деньги?

Артурчик, как и ожидал Кондратий, пришел к выводу, что ИВАНА лечат бесплатно. И от этой мысли у него начался озноб.

Вдруг появилась Оля и освободила их от компании назойливого Артурчика:

– Артурчик, мм-м, – сообщила она, – тебе, кажется, звонили, ага, по каким-то делам. Да. Пойди, уточни на третьем посту. Мм-м. Я не совсем уверена, что это правда.

Последнее предложение Оли соответствовало истине, а первые два она придумала, чтобы быстрее избавиться от нежелательного собеседника.

Блажен, кто верует. Артурчик радостно оживился и, труся своим пузом, помчался узнавать, кому это он так срочно понадобился.

– А мы к вам в гости собрались, ага. – Оля сияла от радости. – Вы рады?

Она взглянула на него, потом на Кондратия, давая понять, что ожидает лишь положительного ответа.

Впрочем, делать и так было нечего. Они согласились.

Время «до ужина» было посвящено карточному турниру имени Клары Цеткин «палата № 6 VS палата № 2».

Играли в дурака, разбившись на пары. Оказалось, что он хорошо помнит правила этой игры, имеет даже определенные навыки. Очевидно, умение играть в карты относится к разряду социально детерминированных универсальных знаний, поэтому и сохранилось в памяти вместе с литературными познаниями и прочей, пока не известно какой еще, информацией.

Играли на щелбаны. Турнир проходил азартно и с переменным успехом. От этого все четверо приступили к ужину с красными лбами и незначительными болевыми ощущениями в пальцах. Однако этот малозначительный факт не помешал им уверенно держать в руках столовые приборы.

Колики решили прием вечерней пищи провести в этой же достойной компании, и Оля попросила Колю: «Скажи, пусть нашу пайку принесут сюда». Коля, в свою очередь, попросил персонал: «Будьте добры, принесите наш ужин в палату № 6. Спасибо».

Ужин прошел в теплой и дружественной обстановке. Оля продемонстрировала неимоверное умение – есть и разговаривать одновременно. Видимо, сказывался многолетний опыт. Коля же, наоборот – не вымолвил ни слова. В то время как Кондратий и он хоть как-то принимали участие в монологе Оли: первый, добавляя уточняющие детали; второй – задавая дополнительные вопросы, то Коля ел ужин, медленно тщательно пережевывая пищу, и непонятно было, слушает ли он, о чем говорят рядом, да и слышит ли что-либо вообще. Коля, казалось, олицетворял своим живым примером народную пословицу, часто цитируемую родителями: «Когда я ем, я глух и нем». А его сестра, словно в пику, не брату лично, а именно этой вышеупомянутой фразе, ярко представляла совершенно противоположный принцип: «Когда я кушаю, то говорю и слушаю». Оля все время без умолку о чем-то болтала. И было непостижимо, когда же она успевала съесть то, что лежало в ее тарелке.

Из этой болтовни он узнал много интересного. В первую очередь, о коротком, но очень насыщенном участке жизненного пути Коли и Оли. Потом о причинах, приведших их в это лечебное учреждение. Затем о том, что с Кондратием Колики знакомы с детства, хотя тот и старше их лет на пять-шесть, а может и на целых семь. Оля затруднялась точно подсчитать, так как не помнила ни своего возраста, ни возраста Кондратия.

После ужина, к большой радости его и Кондратия, Колики все же удалились по собственной инициативе, и им не пришлось объяснять Оле, что уже немного подустали от ее нескончаемых рассказов. У Коликов была очень уважительная причина покинуть хлебосольную и гостеприимную палату № 6. У них, как пояснила Оля, дел невпроворот – нужно сделать «домашнее задание». Что именно, она не помнит, однако все записано у нее в тетрадке. Короче, психотерапевт загрузил их самостоятельной работой интеллектуального характера над ошибками вчерашнего дня.

– И представляешь, ИВАН, мм-м, к завтрашнему дню, кровь из носу, это нужно сделать, – пожаловалась ему Оля. И он вспомнил ее платье после неудачного чихания, а потом подумал, что выражение «кровь из носу» в Олином случае выглядит более чем убедительно.

Позже принесли Баха.

Они лежали и молча слушали музыку, отдыхая от интенсивного голоса Оли.

Через некоторое время у него в голове всплыл образ графини. Он подтолкнул его к расспросам об этой женщине.

Кондратий знал много и начал делиться с ним имеющейся информацией. Он рассказывал медленно, как бы нехотя.

Поведав о графине, Кондратий перешел к другим участникам группы. Затем порассказал об Антоне Карловиче, Леониде Яковлевиче и об отделении в целом. И в самом конце, уже где-то под вечер, когда за окном сумерки сгустились в сероватую массу, заговорил и о себе. Рассказал, словно сказку на ночь…

Вторая, если не считать случая в школе, попытка Кондратия покинуть юдоль пороков и несчастий была эффектно обставлена, а к тому же имела авторитетное идеологическое обоснование.

Когда Кондратий учился в университете, он увлекся буддизмом. В частности, ему импонировал постулат, что жизнь, тире, страдание, а душа человека вечна, и удел ее состоит в прохождении неисчислимых циклов, дабы достигнуть конечной цели – Нирваны⁷. Кондратию не терпелось как можно быстрее остановить свое колесо Сансары и угаснуть навсегда.

Он продолжил свои искания и выяснил, что животворящие силы его сосредоточены в брюшной полости. Этот восточный взгляд на жизненный центр в корне отличался от западного мировоззрения, утверждающего, что жизненным центром является сердце. Углубляя свои познания о разнообразных восточных культурах, Кондратий в скором времени обратил особое внимание на гордых и благородных самураев. И после знакомства с основами жизненного уклада японской аристократии его осенила простая, но гениальная идея: «Добровольное сэппуку идеально мне подходит!».

В то время Кондратий даже систематически посещал общество японской культуры. Узнав об этом, его родители возрадовались – у сына появилось хобби, а значит, хоть какая-то цель в жизни.

В его доме начали проводиться чайные церемонии, гостям подавали саке и суши, звучали хайку и танка, создавались икебаны и оригами. Для кимоно было отведено самое почетное место в гардеробе.

А параллельно со всем этим происходило то, о чем родители даже не подозревали. Кондратий тщательно изучал ритуал сэппуку, знакомился с техникой его проведения, тренировался с деревянным мечом. Венцом его самообучения стало приобретение настоящего короткого самурайского меча, правда, изготовленного в местах лишения свободы. Последнее, впрочем, не мешало Кондратию чувствовать себя истинным самураем.

И вот он уже был готов воплотить свои мечты в жизнь, то есть в смерть.

Час пробил.

Формальным поводом для добровольного сэппуку Кондратий избрал «искупление ошибок, допущенных в курсовой работе», о чем он и сообщил в предсмертной записке.

Причина эта лишь на первый взгляд мелочна и незначительна. В японской истории имел место случай, когда двое самураев, проходя по императорскому дворцу, случайно зацепили друг друга мечами, из-за чего поссорились и сделали себе сэппуку. Поэтому новоявленный самурай решил, что проваленный курсак довольно-таки уважительное основание для сведения счетов с жизнью.

Конечно, Кондратию хотелось как можно точнее следовать ритуалу и даже, может быть, повторить дзюмондзи гири в исполнении генерала Ноги, который нашел в себе силы и мужество сделать глубокий крестообразный, по форме японской цифры дзю, разрез в животе, после чего до самого горла застегнуть пуговицы своей парадной формы и только тогда уйти вслед за своим любимым императором.

Кондратию также хотелось пригласить кайсаки – секунданта, который отрубил бы ему голову в конце процедуры так, чтобы она аккуратно повисла на небольшой полоске кожи шеи. Катящаяся по полу голова считалась в обществе самураев дурным вкусом.

Но приходилось учитывать реалии и личные возможности. Поэтому Кондратий выбрал наиболее простой из предлагаемых японской культурой разрез и самостоятельно приступил к исполнению ритуала.

Накануне сэппуку он даже не пригласил друзей на веселое застолье, как положено было сделать настоящему самураю. Кондратий боялся, что они догадаются о его намерениях.

Облачившись в подобающий церемонии народный японский костюм самурая, обмотав часть клинка бумагой васи´, Кондратий сел в сэйдза, выпил саке и написал короткую предсмертную песнь:

Курсак провален.

И в траурных одеждах

Сакура в саду.

Стыд невыносимо жжет.

Позор свой смою кровью.

А дальше все по протоколу: удар, горизонтальный разрез слева направо, в конце резкий поворот полукругом вверх, чтобы все увидели его непорочную требуху.

К удивлению Кондратия, добровольное сэппуку неожиданно закончилось на этапе «удар». Как только он вонзил себе в живот холодную сталь меча, в его сознании всего лишь на долю секунды мелькнуло глубокое сожаление о содеянном. И этого мгновения было достаточно, чтобы рука дрогнула. Затем он просто потерял сознание и позорно упал на спину, держась руками за лезвие меча.

Его успели спасти.

Выписавшись из хирургического отделения, Кондратий по настоянию родителей вынужден был взять академический отпуск и провести значительную его часть в компании врачей как стационарно, так и амбулаторно, интеллигентно беседуя о причинах, побудивших его к самоубийству.

В память о знакомстве с японской культурой и обычаями у него осталась только небольшая цветная картинка, изображающая решительно настроенного самурая перед исполнением ритуала сэппуку: с мечом в руках и с листом васи´, украшенным последними стихами, возле его ног. Все остальные предметы, хоть как-то напоминающие о стране восходящего солнца, были безжалостно депортированы родителями из квартиры на свалку. Эта участь постигла даже очень популярный и очень дефицитный в те годы магнитофон «###»

Кондратий закончил свой рассказ, когда луна уже проложила серебристую дорожку в их палате.

Было тихо. Музыка выключилась. Кондратий отключился. И в этой тишине он почувствовал, что день был очень насыщенным и он от этого сильно устал.

Придя к такому выводу, он закрыл глаза и сразу же уснул. И пока спал, увиденное, услышанное, все сегодняшние впечатления бурлили в нем, словно кипящая вода, и прорывались в его сновидения обрывками фраз и лицами людей, строили длинные коридоры, рисовали причудливые картины.

А где-то глубоко-глубоко, хотя, быть может, совсем наоборот, высоко-высоко, летало ощущение удовлетворения: «День удался!».