Читать книгу Избыточность опыта - Стефано Микали - Страница 11

В связи с проблематикой аффекта и пассивным синтезом я теперь подхожу к фундаментальному аспекту гуссерлевской феноменологии, подвергшемуся многочисленной критике: это имманентизация опыта. Хорошо известно, что понятие реактуализации у Гуссерля включает все интенциональные акты, относящиеся к предмету, который непосредственно (originäre) не воспринимается. Разнообразные реактуализации, такие как воспоминания, фантазии и чужие восприятия всегда предполагают непосредственное восприятие. Левинас выходит за пределы этой интерпретации реактуализации. В своей интерпретации феноменологии Гусссерля он рассматривает интенциональность как таковую как форму репрезентации: то, что изначально диахронично, у Гуссерля синхронизируется. С помощью интенциональности чуждое для Я и Я подводятся под «общий знаменатель». Отождествляяя Другого с самим собой, Я не отдает должное его чуждости. Критика Левинаса в чем-то аналогична тезису Паточки, представленному в работе Субъективизм Гуссерля и возможность “асубъективной” феноменологии (Patočka, 1991). Аналогию между двумя философами, которую я провожу, все же важно не истолковать превратно. Подходы Паточки и Левинаса на деле по многим параметрам следует строго друг от друга отличать. Позиция Паточки прежде всего находится под влиянием философии Хайдеггера, особенно после поворота, тогда как Левинас направлен исключительно на выход за пределы онтологии с тем, чтобы выявить этический избыток, присущий бесконечности и ответственности за Другого. Тем не менее в том, что касается их критики Гуссерля, ее можно свести к общему возражению: Гуссерль манипулирует феноменами, возводя их к позиции Я. Тем самым феномены искусственно лишаются их дикого, чуждого характера. Через возведение самопоказа (Sich-Zeigen)[52] к Я, заметным становится необоснованное укрощение внешнего [опыта].

В ходе работы я покажу, что в феноменологии Гуссерля есть важные линии напряжения, касающиеся так называемой имманентизации опыта: имманентизация у Гуссерля всякий раз наталкивается на феномены, которые ставят ее под сомнение, соответственно, угрожают ей. В этом разделе я стремлюсь выдвинуть на первый план сферу, по принципиальным основаниям неизобразимую или непредставимую. Также в смысле Левинаса можно сказать: имеется избыток феномена, выходящий за рамки интенционального смысла.

Но прежде чем я перейду к этой сфере, я хотел бы вновь вернуться к Паточке. В выше упомянутой статье Субъективизм Гуссерля и возможность “асубъективной” феноменологии точно показывается, как Гуссерль открыл феноменальное измерение самопоказа (Sich-Zeigen) в его явленности и в то же время скрыл его. Сокрытие происходит из-за субъективной интерпретации феноменальной сферы. Такое переистолкование самопоказа в его явленности имеет в имманенции комплексную структуру. Прежде всего оно связано с убеждением Гуссерля, согласно которому характер абсолютной достоверности и самоданности можно приписать только имманентному явлению. При условии, что имманентное явление, соответственно, переживание не оттеняется, оно может показывать себя абсолютным образом в том, что оно есть:

«Итак, сначала феноменальную сферу расщепляют на два момента – с одной стороны, на являющееся в его модусе данности, с другой стороны, на предполагаемую субъективную основу этого явления, эта последняя описывается как переживание, данное рефлексивному взгляду, и, наконец, этому рефлексивному взгляду приписывают ту очевидность, которая в своем проявлении присуща показу и самопоказу феноменального поля, самому явлению в его явленности» (Patočka, 1991, 278).

С одной стороны, Паточка считает нужным провести редукцию, чтобы выделенная Гуссерлем феноменальная сфера явления не сводилась к являющемуся и вследствие этого искажалась. Но Гуссерль делает следующий шаг: вместо того чтобы описывать поле явления, он проводит редукцию к имманенции: «Проблема, изначально сформулированная как проблема того, что феноменальная сфера не содержится в области реального и идеального, превращается теперь в проблему того, что вещи реально не содержатся в субъективной сфере переживаний»[53] (Patočka, 1991, 279). Тем самым Гуссерль пришел к тезису об универсальной корреляции между ноэзисом и ноэмой, корреляцией, которая парадоксальным образом разыгрывается исключительно в имманенции. В этой корреляции Паточка выделяет весьма проблематичное удвоение чувственных данных: с одной стороны, они считаются объективными и в этом смысле принадлежат конституированному, соответственно, ноэме. С другой стороны, они рассматриваются как субъективные, а значит, принадлежат рее́льному составу переживания: «Гуссерль допускает упоминание одного и того же дважды в разных смысловых контекстах» (там же, 281). Это удвоение связано с тезисом Гуссерля о том, что для объективного измерения не характерна достоверность и самоданность.

Марк Ришир принял на вооружение критику Паточки, касающуюся имманентизации переживаний у Гуссерля, и одновременно пересмотрел ее. С одной стороны, он разделяет мнение Паточки о том, что Гуссерль, идя [к редукции] картезианским путем, пытался репсихологизировать опыт, «включив оттенения в сферу субъективности» (Richir, 1992, 27). Гуссерлевский метод замыкает являющееся в субъективности, «как если бы явления, предполагаемые различимыми в переживании, были бы являющимися прежде являющегося, и были чистыми кажимостями, которые становились бы кажимостями, не иначе как благодаря активному конституированию трансцендентальным сознанием» (Richir, 1992, 30; рус. пер. Е.И. Хан – в печати), «как если бы явление феноменов в трансцендентальном сознании было чистым явлением, которое еще не дублировано, не повторено с необъяснимой утратой в полагании того, что является как внешнее. Как будто бы явлению еще предшествует некое явление как само-явление – как и в случае феномена как такового вообще, так и в случае само-явления “переживаний” сознания здесь закрадывается все та же подмена» (Richir, 1992, 33; рус. перев. Е.И. Хан). С другой стороны, Ришир констатирует, что Гуссерль при помощи анализа пассивного синтеза распознает анонимность опыта, анонимность, которая порывает с картезианским подходом к самоданности, привязанной к имманентности переживания восприятия. Пассивный синтез отнюдь не имманентизирует переживания, но скорее приводит к феноменологической анонимизации субъекта[54].

Анонимизация феноменов, на мой взгляд, дальше и более фундаментальным образом углубляется средствами феноменологического анализа аффекта. Гуссерль с самого начала сталкивается с большими трудностями в описании феномена аффекта. С одной стороны, он пытается возвести его к категориям ноэзиса и ноэмы (напр., C 10)[55], с другой стороны, он признает, что к сущности аффекта принадлежит временно́й сдвиг: он может восприниматься только задним числом после того, как он достиг определенной интенсивности. Вследствие этого, аффект, который приходит извне, принципиально ускользает. И неслучайно, что Гуссерль, исходя из аффекта, развивает феноменологический анализ бессознательного.

Далее я рассмотрю феномен аффекта прежде всего в контексте XI тома Гуссерлианы. В третьей главе Лекции по трансцендентальной логике от зимнего семестра 1920/21 Гуссерль рассматривает сложную связь между пассивным синтезом (как формальным, так и содержательным) и аффицированием. Сначала он определяет аффект как «соразмерный сознанию раздражитель, своеобразную тягу, которую осознаваемый предмет вызывает у Я» (Hua XI, 148). Здесь проявляется трудность, которая касается смысла прилагательного «соразмерный сознанию». В каком смысле аффицирование соразмерно сознанию? В каком смысле следует интерпретировать «меру» сознания? Собственно, как раз эта мера между сознанием и чуждым по отношению к Я вызывает споры, находясь в центре критики Левинаса и Паточки.

В исследовательской рукописи С 16 прилагательное «соразмерное сознанию» определяется следующим образом:

«Соразмерное сознанию значит: к исходно протекающему настоящему относится единое в многообразии cogito, cogitatum которого – мир, соответственно, единые в многообразии cogitata осознаваемого мира в качестве их универсума» (Mat. VIII, 353).

Но если принять такое определение выражения «соразмерное сознанию», то из этого следует, что не все раздражители в строгом смысле соразмерны сознанию. В Лекциях зимнего семестра 1920/21 Гуссерль утверждает, что сознание конституирует как выделенные, так и подразумеваемые предметы, которые не стали (или пока еще не стали) выделенными. Он четко различает действительный аффект и тенденцию к аффекту, «как потенциальность аффекта, которая не пуста, но содержательно укоренена в сущностных основаниях. Чувственные данные (как и данные вообще) как будто посылают аффективные силовые излучения к Я-полюсу, но им не хватает силы его достигнуть, они не становятся для него действительно пробуждающим раздражителем» (Hua XI, 149). Кроме того, следует подчеркнуть, что между аффективными тенденциями всегда есть конкуренция: они соперничают друг с другом за внимание Я с целью добиться от него соответствующей активности (E III 9, 4a). Когда данные привлекают внимание Я, процесс конституирования начинается с более пристального рассмотрения предмета. В этой связи Гуссерль отмечает, что аффект – это тяга, которая ослабляется, когда Я обращается к тому, к чему оно направлено, а затем продолжается в стремлении ближе рассмотреть предмет (Hua XI, 148).