Читать книгу Кошки не пьют вино - Стелла Фракта - Страница 13

Искусство превращения воды в вино будоражило умы человечества веками. Трансформация мертвого в живое, хаоса в материю, олова и меди в золото… Великое делание – четыре этапа трансмутации – было доступно лишь избранным, тем, кто обладал знанием и терпением.

В ремесле винодела не было магии – только опыт, бережливость и труд, ну и щепотка бунтарского духа, чтобы ломать скрепы и устои, строить новые, свои собственные, задавать моду и нести флаг первопроходца. Уилл считал мистическую сторону истории винодельни Sangue di Re блажью ее владельцев, а загадочные легенды – удачным маркетинговым ходом для привлечения как потребителей, так и инвесторов, эксплуатацию мифопоэтических традиций.

С приходом Джузеппе Д'Анджело в мир Бароло представление об эстетике изменилось до неузнаваемости – и все поголовно начали равняться на винные дома с наследием, уходящим корнями в глубокое средневековье, гербовыми фигурами мифических животных и тайными рецептами, невоспроизводимыми и нередко зловещими.

В каждой бочке вина крови королей была капелька крови… Смешно! Рубиновый оттенок и узнаваемый вкусо-ароматический паттерн были обусловлены свойствами почв и экспозиции, потенциалом сорта неббиоло, золотыми руками тех, кто бережно собирал виноград, тщательно проводил сортировку, контролировал процессы мацерации, ферментации, выдержки – но никак не магическим ритуалом синьора Джузеппе Д'Анджело, который, как писали в недавней винной периодике, ежемесячно на новолуние спускается в погреб и проводит какие-то манипуляции с вином, рисует ключи Соломона на каменном полу подземелий и призывает в услужение демонов!

После того как Алекс сказала, что Д'Анджело – собранный по крупицам искусственный образ, – все встало на свои места. Легенды он мог почерпнуть из старых фольклорных преданий, приправить алхимическими метафорами, уболтать группу легковерных дурачков, впечатленных невероятной историей – и дело сделано.

Уильям Гатти захлопнул книгу, положил на кресло рядом с собой, поднялся на ноги, сделал круг по комнате и уселся обратно. Без пяти минут восемь собаки оживились, по очереди выбегая из открытой двери, Уилл последовал за ними, но остановился на краю широкого крыльца-террасы.

Алекс Марло – в круглых черных солнечных очках, в белой майке без белья и шортах цвета хаки – притормозила в пятидесяти метрах от дома, как только три собаки поравнялись с ней, громко лая и отчаянно размахивая хвостами.

– Привет! – воскликнула она, широко улыбаясь окружавшей ее своре, а затем помахала замершему на крыльце Уиллу. – Привет!

Когда он приблизился, она уже трепала по холке каждого пса по очереди, присев на корточки.

Уилл взял ее велосипед.

– Алекс, это Бастер, Уинстон, Айрис, – произнес он. – Бастер, Уинстон, Айрис, это Алекс.

Джек-рассел-терьер чихнул, тряхнув головой, обнюхивая белые кроссовки.

– Да, ребята, у нее кошка.

– Насколько я поняла, это их не смущает, – хохотнула Алекс, чуть не свалившись на землю от напора Уинстона – песочно-пятнистого цвета здоровяка, помеси овчарки и золотистого ретривера.

Айрис, трехцветная бордер-колли, воспитанно заглядывала женщине в глаза и подставляла голову, чтобы дождаться своей порции ласки.

Алекс встала, Уилл покатил велосипед по узкой песчаной дорожке к дому. С виноградников ветер доносил сладкую и горячую пыль, стрекотание насекомых аккомпанировало плавному движению солнца к горизонту.

– Что на ужин?

Она шла вслед за ним, собаки то забегали вперед, то притормаживали, путаясь между ног.

– Сибас, – отозвался он, не оборачиваясь.

– Кошачий ужин! – одобрительно кивнула Алекс, разглядывая каштановую копну хаотично лежащих локонов, прямую спину в клетчатой рубашке, округлости упругих ягодиц в бежевых штанах.

Уилл прислонил велосипед к крыльцу, собаки уже вбежали по ступеням на веранду и терпеливо ждали у дверей. Он хотел спросить, пришлось ли ей применять силу, чтобы отобрать у кого-то транспортное средство, но передумал.

Когда он открывал створку, чтобы впустить ее в дом, у него было ощущение, что он впускает туда кошку.

Вот оно – безусловное доверие… Ему даже показалось, она принюхивается – как зверь, впитывает каждой клеточкой новое пространство, ступает неслышно, осторожно, совсем не так, как обычно, всем своим видом выдавая присутствие.

Он делал ровно так же, когда попал на ее территорию… На открытых костлявых плечах и руках он различил мурашки. Он не мог не смотреть на нее, во рту пересохло, язык прилип к небу, и он моментально забыл, что хотел сказать.

Уилл дал ей время, чтобы освоиться и осмотреться. Его дом был под стать ему – самобытный, особенный, с общим залом, в котором был и камин, и лежаки для собак, и книжные полки, и кресло-кушетка с накинутым поверх пледом, а также спальное место – широкая застеленная кровать. Серо-зеленые, зеленовато-синие приглушенные тона, спокойные и нейтральные, много окон – чтобы видеть, что творится снаружи… Это было особенное холостяцкое жилище – оборудованное под своего владельца, отвечавшее его представлению о комфортном доме.

Сквозь проход следующей комнаты, напоминавшей рабочий кабинет, виднелся кухонный стол, уже накрытый, с ведерком для льда.

– Рислинг? – обернулась она, а Уилл, наконец, оторвался от разглядывания позвонков шеи и открытой части спины, уходящей под белую хлопковую майку.

Профессор Гатти кивнул. Он был без очков, глаза-хамелеоны выдавали детали мимики, меняющей выражение лица с встревоженного на лукавое и обратно.

– Как давно вы здесь живете?

– Восемь лет.

– И столько же преподаете?

– Нет, – ответил он. – Преподаю пять. До этого, – объяснил он, – я работал в лаборатории, дегустатором.

– Пока Д'Анджело вас не убедил, что в качестве лектора вы незаменимы.

Уилл не стал спорить – она была права, даже если сперва ему хотелось возразить.

Они прошли на кухню, с плотными задернутыми шторами, через тонкую полоску стыка ткани лился свет золотого закатного солнца.

– Вы родились в этом городе?

– Да.

– И учились здесь в школе?

– Да.

– А потом?

– Учился в Лондоне. Потом вернулся.

Ему не нравилось говорить о себе… Он считал себя достаточно скучным и специфичным, чтобы обсуждать то, что обычно остается за кадром. Или просто не привык? Уилл сам не знал.

– А вы… всегда писали книги?

Он указал на место у стола, Алекс покорно села на стул, сняла с ворота майки солнечные очки и положила рядом с тарелкой, ближе к стене.

– Да, но это не сразу стало моей работой, – сказала Алекс. – По профессии я инженер. Я много лет делала роботов, мечтая, что они заменят людей.

– Вот как, – удивился Уилл, извлекая бутылку из ведерка со льдом.

Солнечный луч проходил через один из бокалов, падал на стол диагональной полосой, в воздухе дрожали крошечные пылинки. Уильям Гатти срезал ножиком фольгу, Алекс наблюдала за движениями его красивых рук.

– Я не читал ваших книг, – признался Уилл, когда вновь повисла пауза, а штопор вошел в пробку. – Но слышал, что они пользуются успехом. О чем они?

Пробка вышла из горлышка с типичным звуком, Уилл снял ее с винта и положил на блюдце.

– Драма, мистический реализм, детектив, триллер. Где-то старинные замки, где-то современные декорации… Обязательно романтическая линия двух изгоев, обязательно антагонист, злой колдун-мистификатор, которому в итоге надирают зад.

Профессор Гатти наполнил бокалы, поставил бутылку обратно в ведерко со льдом.

– Думаю, мне бы понравилось, – молвил он.

Он подал бокал, разоблачив себя в глупой надежде прикоснуться к ее руке… Пальцы были холодными – как и в прошлый раз, – а ощущение мимолетным и призрачным. Он сделал глоток, чтобы спрятать эмоции за поднятым на уровень носа стеклом.

– Пишу я лучше, чем готовлю, – улыбнулась Алекс.

– Я не сомневаюсь.

И эльзасский рислинг, и сибас в исполнении Уильяма Гатти были вкусными. Он рассказал, как в свое время купил заброшенный дом на окраине городка, переделал и отремонтировал, почему в общей комнате стоит кровать, а на рабочем столе в кабинете – рыболовные снасти.

Ему было хорошо в своем уютном мирке, все спокойно и размеренно, все отточено и оптимизировано… И она – со своим вторженческим визитом и прямолинейностью.

Она все больше понимала его – и все больше удивлялась, что он, вопреки своей натуре одиночки, впустил ее к себе в домик, накормил и поделился чем-то личным…

Они сидели на собачьих лежаках напротив камина, молчали и смотрели на огонь. Айрис и Бастер устроились на кровати Уилла, Уинстон подпирал мордой хозяйский локоть и дремал. Солнце уже давно село, за широкими окнами вокруг жилища Уильяма Гатти бархатным покрывалом ложилась летняя ночь.

– Как бы мне ни было хорошо, мне пора, – сказала Алекс.

Уилл вздрогнул, перевел взгляд с сопла камина на женщину рядом. Действительно, уже было поздно – и было бы странно предложить остаться ей на всю ночь.

Хотя Уилл почему-то воспринял бы ее присутствие нормально – и, может быть, даже уснул.

Ему было спокойно… Бег мыслей остановился, тело расслабилось, сердце уже не колотилось от волнения, руки не дрожали, ладони не потели. Он принял ее. И он был не против, если бы она пришла еще.

Она поднялась на ноги, Уилл не сразу повторил за ней, а когда их лица оказались вровень, по телу вновь разливалось приятное тепло.

– Спасибо за ужин, – молвила Алекс. – И за вечер.

– Не за что, – отозвался Уилл. – Приходите еще.

– Хорошо.

Она прятала улыбку, следуя к двери, Уилл шел за ней по пятам, под пристальным взором трех пар глаз, и когда он отворил створку, собаки встрепенулись и выбежали на улицу вместе с ними.

Уилл был уверен, что она доедет до дома без приключений – и ляжет спать в своей уютной квартире на уютную кровать, и бело-рыжая кошка будет спать на ее подушке.

Алекс подошла к велосипеду и обернулась. Свет уличного фонаря на козырьке веранды делал очертания ее силуэта похожими на фигурку для коллажа, вырезанную из журнала.

– До завтра.

– До завтра, Алекс, – сказал Уилл.

Он сразу пошел в дом, чтобы не искушаться на подступающее к горлу, накатывающее чувство тоски – так, словно это он уезжает и уже скучает.