Читать книгу День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 1 - Степан Лукиянчук - Страница 3

Часть 1. В параллельном мире
Глава 2. Подневольный подъём

Оглавление

Ужасный до омерзения звонок пронзительным буравчиком врезался в оболочку моего подсознания и заставил моё «Я» вновь вернуться из сказочной страны грёз в унылый, опостылевший, пугающий своей чуждостью мир. В мир, где жесточайшее уныние граничит с отчаянным весельем, любовь к неодушевлённому – с ненавистью к ближнему.

Самая, наверно, тяжкая мука для любого заключённого – подневольный подъем. По крайней мере, это было мукой в данный момент для меня. Немыслимо даже вообразить, что за триста шестьдесят пять дней в году подневольный испытывает это ощущение ровно триста шестьдесят пять раз. Причём для большинства это продолжается не год, не три и не пять.

Однако подъём! Нужно встать, заправить до проверки кровать, чтобы после неё обратно в отряд больше не возвращаться. Открываю глаза, где-то посередине груди щемящее чувство страха, тревоги и озлобленности на всё вокруг. Я упорно не хочу подниматься, глаза сами собой закрываются.

Сейчас бы натянуть на голову одеяло, свернуться эмбрионом и обратно в страну грёз, пока дверь туда окончательно не захлопнулась. Но этот дикий неприручаемый пёс-страх уже караулит меня возле заветной дверцы и его оскал вгоняет в меня тревогу. Усилием воли я открываю глаза, разгоняю дымку перед глазами, усиленно хлопая ресницами.

Какой страх? Чего, в моем, откровенно говоря, и так незавидном положении можно бояться? Да в том-то и вся «чудаковатость» ситуации: чем больше я теряю, тем сильнее боюсь потерять ещё больше. Тревога, что из-за своей расслабленности я окажусь в более худшем положении. Хотя куда хуже? В этом смысле гораздо спокойнее не выделяться из толпы, из общей массы таких же, как и я зеков, заключённых. Лишнее замечание, рапорт от администрации ничего хорошего не принесёт в этой жизни – только проблемы, а я их не хочу.

Быстро скидываю одеяло, подушку, простыню, распрямляю матрас, заправляю простыню, сверху одеяло и ещё одну простыню – заправка «набело» – закидываю и прихлопываю подушку – всё, готово! Натягиваю брюки и куртку, «феску» на голову, ноги в ботинки и вон из секции. Пока иду, охватываю взглядом отряд. Люди ещё ходят туда – сюда, значит не последний – и слава Богу!

Выскакиваю на улицу – солнца нет, небо пасмурно и предатель ветер. Что же, в самом деле, за наказание такое!? В этом году ещё лето не видели – то дождь, то ветер. Всю зиму мечтаешь, что летом, наконец, отогреешься – фиг там, вернее, тут! Ещё какое настроение по утрам – не прибить бы кого по неосторожности.

Ага, вот и голос по радиорупору сухим треском объявляет проверку: «Внимание, объявляется проверка. Старшим дневальным построить отряды в локальных участках». И всегда одно и то же – тоска! Люди строятся в шеренги и смолят, смолят. Не покурить между подъёмом и поверкой – это как чего—то недополучить. Покурить – это пайка положняковая! Покурил – и можно стоять.

Вот как раз гимн заиграл. Стою, зеваю каждые пятнадцать секунд. Меня то потряхивает, то пошатывает, подтанцовываю под «музычку» – знобит, значит. Свет немил. Ещё бы он мил был, когда смотришь сквозь призму остекленевших глаз с опухшими до красноты веками. Я не знаю, до какой степени они у меня опухли и покраснели, но, разглядывая людей вокруг себя, делаю неутешительный вывод.

Над зоной завис гул сотен охрипших голосов. Помню, в первый раз меня это бесконечно поразило. Тогда я только-только поступил в отряд после распределения в карантине. Моя первая утренняя поверка, этот гул и не прекращаемый чахоточный кашель то тут, то там. На свободе, когда освобожусь, этот момент будет одним из множества воспоминаний о годах, проведённых в неволе. Маленькая поправочка – если освобожусь…

А, вот и проверяющий шагает. Первые ряды вытянулись в «струночку», второй уже слабиночку даёт – и так по убывающей до самого до пятого. Вот почему люди «почтенные», в здешнем понимании, не хотят вставать в первый ряд – чем дальше от него, тем вольности больше. А где же я стою? Да где придётся, мне всё равно. Значит, я не почтенный человек? Конечно, нет, откуда взяться чести, коли здесь сижу. Честь у меня суд отобрал – оставил только одно номинальное человеческое достоинство.

Идёт капитан, в полусогнутой руке дощечка для подсчёта, которой он мерно отсчитывает ряды: пять, десять, пятнадцать, двадцать… считает, считает. Остановился, задумался на мгновение и приступил к записыванию цифр, что диктует ему старший дневальный. Удивительное дело наблюдать за поверяющими. У каждого из них свой манер, свой неповторимый стиль, поведение. Из всего этого можно сделать предварительные выводы о характере каждого. Какой-то у заключённых вызывает ропот и негодование, а какой-то, наоборот, одобрение. «Хорошего» капитана мы приметили ещё издали. Наше настроение немного улучшилось – нудная проверка пройдёт быстро.

Смотрю в след удаляющемуся капитану. За решёткой сижу уже не первый год. Информация из того «потустороннего» мира всегда в цене. Особенно если её несут живые люди, свободные люди. Вот, идёт он – капитан – шагает себе с дощечкой в руке. Что ему до нас смертных? Сытый голодного никогда не уразумеет – восприятие реальности совсем иное у обоих. Его дома ждут любимая жена и дети, в гараже стоит машина, за окном хозяйство, свои заботы, проблемы, радости, утешения, а самое главное – он свободный! Он сам вправе распоряжаться собой, собственным временем, в его воле самому планировать и распределять свою жизнь. В глазах рядового заключённого он, как минимум, на ступеньку стоит выше по социальной лестнице, потому что обладает таким бесценным даром, которого лишены мы – СВОБОДОЙ!!! Поэтому так интересно человеку несвободному наблюдать за человеком вольным. При отсутствии личной жизни хочется, хотя бы в грёзах, хотя бы миг пожить его жизнью, чтобы вспомнить собственную. Но только ненадолго – это засасывает как наркотик и при пробуждении (а пробуждение обязательно случится) велика вероятность впасть в тягчайшее уныние от печальной действительности.

На первом году «отсидки» моё внутреннее «Я» ещё отождествляло себя со свободой. Теперь, к сожалению, это не так. Чувствую, что изменился, адаптировался к стрессовой ситуации – так сказал бы психолог. Есть в этом что-то хорошее: нервная система набила себе шишки, они загрубели. Облеклась моя душа в некоторое подобие толстенной скорлупы, чувствительность к душевной боли понизилась. То, что меня могло морально травмировать на свободе, теперь воспринимается как рядовое событие. Таков уж инстинкт самосохранения, заложенный в нас Богом, иначе нервная система не выдержит нагрузки и человек сойдет с ума.

Своеобразное окаменение души, сердечное нечувствие вместе с анестезирующим действием даёт и побочный эффект: мы лишаемся возможности полноценно чувствовать и переживать, трезво оценивать происходящее вокруг. Под давлением ситуации становимся грубее, черствее, и на этом своеобразно удобренном поле взращиваются и укрепляются низменные пороки. Имена им: гордость, тщеславие, самолюбие. Эти паразиты способны в корне загубить такое определяющее, делающее человека человеком чувство как совесть.

Однажды я читал про одного оптинского монаха, нашего современника, замученного каким-то сатанистом в 1993 году. Мне в память глубоко врезались сказанные им слова, поразившие меня своей правотой: «Тюрьма – тот же монастырь, только в монастыре учат смирению, а в тюрьме – гордости и тщеславию». Я совсем не хочу сказать, что методы воздействия и исправления оступившегося человека в современной российской пенитенциарной системе уж очень печальны. Проблема не в самой системе, а в особенности восприятия человеком такого безутешного состояния, как несвобода. С ним невозможно примириться, к нему можно только привыкнуть. Подобное привыкание и есть начало личностной ущербности.

Самое простое – привыкнуть, но совсем другое дело – не смиряться. Несвободный человек всё-таки даже при условии поражения прав стремится раздвинуть пределы этой несвободы. На помощь приходит сама система приёмами взыскания и поощрения. Будешь лоялен режиму, будешь выполнять неукоснительно все законные и незаконные требования администрации, то получишь послабление в содержании. Всё это прекрасно! Но закон сух, беспристрастен, неумолим и, к сожалению, бывает, слеп. Недаром Фемида – богиня правосудия, олицетворяющая собой это самое правосудие, с повязкой на лице. Она ничего не видит! Она слепа и не видит, как располагаются тарелочки на её весах. Фемида беспристрастна, неумолима, но слепа… Кто же тогда подсказывает ей правильное решение, как рассудить? Да тот же, кто берёт незаслуженное право на себя вершить судьбы человеческие не по совести, не по справедливости, а единственно в угоду себе, чтобы самому легче жилось. Пачкать грязью и презирать других, чтобы не видно было собственной нечистоплотности. Со стороны вроде как присутствует порядок, а на самом деле открыта спекуляция на человеческой совести. Собственно, подобное – не открытие, то же самое встречается на свободе. Зона – это маленькое государство в государстве со своими сословиями и рангами. Зона – это правдоподобная карикатура на «большой мир». Она небольшая и здесь всё видно и понятно лучше, чем «там». Люди пытаются ослабить оковы, сохранить достижение, развить успех, зачастую энергично шагая «по головам».

Вот, наконец, сухой треск по радио известил: «Проверка окончена». Опять тот же гул, гул облегчения прокатился по жилой зоне. Локалки ожили, засуетились. Кто-то вновь закурил, кто-то побежал в отряд ставить крепкий чай. Через несколько минут завхозы построят отряды и поведут в столовую, а потом развод на работу. Вот так и начинается день для обыкновенного зека. Философия философией, а естество требует своё – кушать-то здесь всегда хочется.

День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 1

Подняться наверх