Читать книгу День длиною в 10 лет. Роман-мозаика. Часть 1 - Степан Лукиянчук - Страница 4

После завтрака остаётся всего несколько минут, чтобы побыть в отряде, не забыть захватить необходимое перед тем, как дружной стройной толпой выдвинуться на развод.

Задребезжал звонок, дневальный ходит по секции, поторапливает замешкавшихся на работу. Мы выходим за пределы локального участка, строимся в колонну. Ждём нашего завхоза Андрюху. Он выходит, оглядывает нас оценивающим взглядом. «Так! Пошли что ли?» – это не вопрос, а утверждение – и мы топаем молча туда, где ещё пара сотен таких же подневольных ожидают, когда их выведут на работу из жилой в промышленную зону.

Стоишь руки в брюки, то ли от холода, то ли уже по привычке. Вдруг толпа заключённых оживилась: начали запускать! Опять в колонну и тройками отделяемся от строя, протискиваясь в узкую железную дверь зелёных ворот. Я знаю: там за этой дверью, проржавевшей и скрипучей от времени, начинается «промка» – вроде бы та же самая зона, но всё-таки несколько иная. «Милиция» (так завсегдатаи здешних мест, привыкшие к искажению всего окружающего, величают совершенно неконкретно сотрудников учреждения) здесь либеральнее относится к осуждённым. Грозный кулак администрации, жёстко контролирующий поведение зека в «жилке», в промышленной зоне несколько разжимается. «Промка» – ограниченная режимная территория исправительной колонии со всеми необходимыми производственными и бытовыми объектами.

В воспоминании остался первый день моего появления на работе. Я шёл вместе со всеми зеками и с удивлением вертел головой по сторонам, подлавливая себя на совершенно безумном ощущении, как будто бы я в самом деле нахожусь не в заключении, а на обыкновенном гражданском объекте. Осуждённые, сколько я уже смог для себя отметить, здесь держали себя вольготнее. «Если убрать заборы с колючей проволокой, вышки, локализованные участки, то никогда и не подумать, что это территория исправительной колонии!» – думал я. Промка показалась мне довольно обширной. Пройдя по дороге метров с сотню, мы взошли на небольшой пригорок, с которого открывался вид почти всех производственных объектов. Я увидел несколько зданий различных цехов, котельную с огромной трубой, уходящей шпилем в небо. Кругом огромные штабеля леса, горой возвышающиеся над всей промкой, и тонкую нитку транспортёра, который, громыхая цепями, напружено тянул кругляк деловой древесины с нижнего склада на переработку в лесопильные цеха.

Нестройная гурьба заключённых, взобравшись на пригорок, начала разделяться на стайки и рассасываться по цехам. Окликнув меня, несколько растерявшегося с непривычки, мужики из моего отряда показали мне куда идти. Мы зашли в деревянную избу – бытовое помещение. Это помещение все называли по-своему ласково – «биндяк», «биндюжка», «биндюга» – в общем, место, где работяги переодевались, пили чай и отдыхали, когда выдавалась такая возможность. Под той же крышей сбоку был оборудован пристрой для душа, где в конце смены нужно было принять душ. Почему именно «нужно» было? Потому что после рабочей смены работники были покрыты смесью копоти, алюминиевой пыли и мазута. Но и душем, в привычном понимании этого слова, я бы тогда, в первый раз, не смог бы назвать это сооружение: никаких кабинок, никаких разделительных перегородок. Просто четыре стены, дверь, которую надо было открывать только пинком, ржавые трубы с продырявленным набалдашником вместо лейки, склизкий бетонный пол и плафон над головой с тусклой лампочкой.

В биндюге работяги быстро рассредоточились по своим обжитым местам. У каждого было своё личное место, свой святой уголок, хозяин которого ревностно отстаивал не только пядь своей территории, но готов был пуститься в драку за каждый сантиметрик своей собственности. В колонии, где правила требовали общежительный образ жизни, любая собственность ценилась высоко и возводилась в ранг «святого». Даже сапоги на батарее где попало не поставишь сушиться – обувь будет немедленно выдворена на улицу, либо изрезана заточкой или ещё чего похуже и погадливее.

Я зашёл в бытовое помещение самый последний, остановился посередине. Я уже знал это трепетное отношение зеков к насиженному, поэтому не торопился занимать место. Я внимательно оглядел комнату. Она была разделена на несколько самодельных перегородок. За каждой перегородкой стояла небольшая зачучканная тумбочка, а к стене прибиты незатейливые полочки, где располагалась нехитрая утварь. Впритык к большому и единственному окну была выложена невысокая кирпичная печечка, из которой тянулась железная труба и, выгибаясь, выходила прямо в форточку. Работяги переодевались, шумно переговариваясь или бранясь друг с другом, но искоса внимательно наблюдали за мной, что я буду делать дальше, а вдруг я облажаюсь и займу чужое место. Вот вам и цирк, и юмористический концерт, а может даже, если подфартит, и бесплатный триллер-боевик. В зоне мало развлечений, поэтому стать свидетелем драматической, душераздирающей передряжки, даже самой мелкой и незначительной, желает стать каждый. Особенно, если в главной роли жертвы выступаешь не ты. Это же весело – поглумиться над новеньким!

Моё затруднительное положение внезапно спас оклик.

– Эй, парень! – услышал я чей-то голос сбоку от себя. – Если хочешь, то иди сюда.

В небольшом закутке сидел пожилого возраста мужик. Он не переодевался, он, по-видимому, никуда не торопился, ни с кем не ссорился и не разговаривал. Он сидел в закутке один и неторопливо заваривал себе крепкий чай. Я зашёл к нему за перегородку и присел на лавку напротив.

– Здорово были, бать! Меня Коляном звать, а погремухи не имею. («погремуха» – кличка [жарг.])

Он посмотрел мне в глаза в первый и последний раз за этот день. В его взгляде не было ни интереса ко мне, ни сочувствия, ни неприятия, ни участия – в этом взгляде не было ничего, только одна усталость и обречённость.

– Анатолий, – он пожал мне руку, – Чифер будешь? – не дожидаясь ответа, Анатолий подал мне алюминиевую кружку, а другой рукой пододвинул ко мне по тумбочке конфету.

Мы с Анатолием чифирили молча. Потом, как это обычно делается, Анатолий достал из кармана пачку сигарет, и мы закурили. В колонии я тогда пробыл ещё только пару дней, поэтому, собственно, с «насущным» у меня были большие проблемы.

– Курить-то есть чего? – спросил Анатолий.

– Нет.

Он протянул мне пачку, которую только достал из кармана и сказал:

– Бери, у меня ещё есть.

Неожиданно в бытовку вихрем ворвался парень моего возраста или даже помладше.

– Кто здесь новенький?

– Я.

– Иди, тебя учётчик зовёт.

В кабинете учётчика Сергея, моего будущего непосредственного начальника, обстановка убранства меня совсем расслабила на некоторое время. Разговор сложился такой неформальный, непривычный для этих мест, что в моих глазах учётчик перестал быть просто заключённым, как и я. После жилой зоны, где, так выразиться, каждый метр перегорожен решётками, в кабинете Сергея я чувствовал себя, как будто пришёл устраиваться на «вольную» работу. Широкий стол, канцелярские принадлежности, картины на стене, кресло и даже диван, в углу стоял сейф с воткнутыми ключами – здесь совершенно ничего не напоминало зону строгого режима. Просто и без лишних слов будущий производственный руководитель растолковал мне сложившуюся ситуацию:

– У нас здесь, Николай, никто никого заставлять работать не собирается. Не хочешь работать – не надо мучить ни себя, ни других. Желающих работать достаточно и без тебя, поэтому в первый же день реши для себя твёрдо, пока есть выбор: мы работаем, и у нас не возникает друг к другу никаких претензий, или же ты отправляешься обратно в отряд. Пойди, осмотрись и скорее принимай решение!

Я отправился в цех, присматриваясь к необычной для меня обстановке. Огромное из кирпича, длиннющее помещение, как мне показалось в первый раз, было «накрыто» полукруглым деревянным сводом. На рабочих местах копошились люди. Работа, которую они выполняли, была для меня незнакома и интересна. Это был цех стальных сердечников. Он специализировался на выпуске алюминиевых кабелей, разных по толщине калибров. Примерно такие провода цепляют на высоковольтные линии или между фонарными столбами. По всему цеху стояли вытянутые в длину на десяток метров махины с вращающимися полыми цилиндрами, из отверстий которых просматривались подвешенные люльки с катушками проволоки. Когда я увидел вблизи включение этой установки, мне стало так страшно, что даже попятился назад. Пол заходил ходуном. Невообразимый грохот набирающей обороты многотонной «сигары», шум, свист, порывы нагнетаемого кручением воздуха вселяли в меня чувство, подобное смятению. А ещё я испытал чувство искреннего уважения к человеку, управляющему этой громадиной. Казалось, ещё чуть-чуть, и «сигара» (так в просторечии именовалась машина) соскочит с роликов и взовьётся под купол цеха, а этот парень, скрутчик по специальности, даже усом не вёл: как запрограммированный, он молниеносно выполнял неведомые мне манипуляции с пультом управления, бегал взад и вперёд по всей длине, действительно походившей своей выпуклостью на сигару установки, останавливал громадину, отстёгивал и вытаскивал из её полости одной рукой, хоть уже и пустые, но всё равно тяжеленные железные катушки, заправлял в люльки новые и снова работал, работал… Его умение, ловкость и мастерство приводили меня в восхищение!

Во всём цехе только три таких машины. Весь день я околачивался возле них, приглядывался, присматривался к работе скрутчиков, размышлял, прикидывал и, наконец, принял-таки решение, что хочу научиться так же споро управлять крутильной машиной, как и эти, ставшие мне симпатичными, люди.

В конце смены работяги пошли в душ смывать себя алюминиевую крошку, мазут и накопившуюся за день усталость. А я, устроившись на лавочке у стены цеха и поджидая их, схватывал, сколько возможно было взглядом, территорию промышленной зоны. Там вот высоченный кран крутится вокруг своей оси, перекладывая с одного места на другое тучные охапки брёвен. Около эстакады, зычно поругиваясь, плавает в топкой жиже чёрного древесного перегноя трактор-трелёвочник. Автопогрузчик, которым управляет уже знакомый водитель, вывозит из цеха упакованные в деревянную тару и готовые к транспортировке барабаны с километрами алюминиевого кабеля. После шумного цеха мне казалось, что на улице как будто замерла тишина…