Читать книгу Под ласковым солнцем. Империя камня и веры - Степан Витальевич Кирнос - Страница 8

В это же время. Милан.

На часах по всему городу виднеется около десяти часов дня. На улице стоит прекрасная осенняя погода: солнце блистает на лазурном небе, но всё же осенняя атмосфера даёт о себе знать и солнце не так сильно греет землю, оставляя место прохладе. Лёгкий ветерок всё так же продолжает гулять по городу, даря простую свежесть, трепетная одежды прохожих и вздымая уличную пыль.

На улицах величественного древнего города, прошедшего сквозь кошмар десятков и сотен лет упадка, сегодня оживлённо и шумно. Все люди вышли на улицы праздновать фестиваль под названием «День сердечного соглашения» – праздник, отмечаемый исключительно в Милане в честь восшествия нового Императора на престол. Все кто можно в Милане: от верховных городских служителей Имперор Магистратос и Империал Экклесиас до студентов и школьников вышли на улицы славного города, чтобы отдать честь празднеству… и в то же время не стать обвиняемыми по делам о неуважении к праздникам местного характера.

Люди текут по улочкам подобно тому, как бурная река плескается в тесном ущелье, неся разбушевавшиеся воды к морю. Бурные и шумные потоки людей идут к одному единственному месту – на городскую Канцлерскую Площадь – самое огромное и фанатично почитаемое место в городе.

Площадь действительно неимоверно огромна, она занимает место нескольких кварталов, которые ныне не более чем пыль на трупе истории города. Когда первый Канцлер занял город, он приказал сравнять с землей несколько десятков полуразрушенных домов и возвести площадь его имени. И это беспрекословно выполнили с должной бескомпромиссностью и фундаментализмом. Здания просто взрывали вместе с жителями, которые не хотели из них выезжать, а потом бульдозерами равняли землю, в конце заложив всё это массивными огромными бетонными плитами. А в самом центре площади возвели двухсот метровый мемориал–храм, посвященный первому Канцлеру, возле которого ежедневно происходят таинства церкви. На этой площади могли спокойно уместиться несколько тысяч человек без всякого стеснения, а их молитвенный гул временами становился настолько силён, что стёкла ближайших домов начинали дрожать.

И сейчас на этой площади развернулся концерт бесконечного почитания – начало празднования фестиваля, который, можно сказать является актом, фанатичного культа личности и бесконечной похвальбы своему правителю. Никто не смеет во время праздника проявить неуважение к верховному правителю, а если нерадивый гражданин преступит дозволенную черту, определённую на усмотрение слуг государя, то нарушитель поплатиться часами жестокой отработки.

Среди тех, кто старается не показывать внутреннего недовольства таким фантасмагорическим размахом любви к единственной личности немного людей. Все наоборот – улыбаются и радуются под надзором сотрудников Службы по Надзору за Ликованием, чтобы не стать пополнением к заключённым в камерах. А поэтому улыбаться приходится и Габриелю. Юноша вместе с товарищами пробирается сквозь народные массы, которые давят его со всех сторон.

– Алехандро! Давиан! … Элен! – пытается он окликнуть кого-либо из товарищей, но его крики пропадают в дико орущей толпе.

Знакомых лиц он не видит, вокруг только мешанина из опьянённой толпы, которая потными одеждами и разгорячёнными телами сжимает его в людской реке, отчего становится трудно дышать.

Габриель ощущает, как его нос испытывает обонятельный катарсис – запах пота смешался с приторной вонью благоуханий, распыляемых Культом Государства, но юноша не сдаётся и в давке продолжает идти, подгоняемый тучами народа

Из всех граммофонов и колонок, расставленных по всему городу, льются нескончаемые волны похвальбы и мантры Канцлеру, от которых у парня сейчас лопнут уши. Мало того дикий ор толпы, так и механические глашатаи взахлёб заливаются рассказами о правителе в честь которого праздник. Парень тысячи раз слышал, как глава государства в бытность свою был далеко не примечательной политической фигурой, но как показывает история только те и побеждают.

– Камилла! – отчаянно закричал Габриель, стараясь выхватить кого-нибудь знакомого из одичавшей людской массы, продолжающей, прикрикивая девизы и молитвы, пробиваться на площадь.

Однако его крик затерялся среди сотни тысяч других, а затем накрылся очередным наставлением из электронных распространителей, вещающих о том, что человеку в Рейхе чтобы начать политическую карьеру в высших кругах ему необходимо приступить к работе сначала начал – поступить в «Политика Схолум», а потом пойти на службу имперскому правительству.

– Алехандро! Пауль! Вы где!?

И эти крики юноши, похожие на мольбу заглушились рассказами о том, как будущий правитель Империи был всего лишь заместителем одного человека из правящих кругов. Но на одном из выступлений первый Канцлер его приметил, потом частые разговоры, политические поручения, а заместителем его назначили заместителем первого, а после его смерти занял место владыки Рейха.

Габриель потерял всякую надежду отыскать друзей. Он слабосильно волочится вперёд не в силах противостать бурному фанатичному потоку, поддавшись устремлением толпы. Всюду были вздеты стяги и плакаты с лицом Императора, представляющимся на них грозным владыкой, и изречениями, холодно озиравшие всех ликующих. Из всех звукоусиливающих средств без конца лились поздравительные речи, от которых болит голова, готовая лопнуть как арбуз. На площади играют песни, поются гимны посвящённые Рейху и Канцлеру, отчего происходящее напоминает жуткий спектакль, устроенный чтобы народ Рейха получил ещё одну возможность проявить любовь к отечеству.

Юноша помимо толпы дико ликующих людей заметил слуг бессчётных министерств, что шныряли среди рядов и временами то и дело подлавливали одного человека, у которого могла быть недостаточно широкая улыбка, и устраивая ему допрос. А после этого стандартно выписывали штраф и снижали «Гражданский Рейтинг» через электронные правительственные базы данных.

Все люди бесконечной вереницей тянулись к огромной сцене, на которой должны были объявить начало фестиваля. От всего этого концерта бесконечной похвалы и мистического вождизма у Габриеля начало не просто закладывать уши, но подступил ком к горлу, как символ внутреннего протеста. Возле парня собрались тысячи людей, что, будучи под действием некого подобия религиозного экстаза вопят и гудят, чуть ли не молитвенным тоном выговаривая лозунги. Но на собранную сцену, что стояла почти посередине всей площади, окружённой фанатично настроенными людьми, вышел человек, что заставило народ остудить разгорячённый норов.

Глаза Юноши улавливает черты вышедшего и становится понятно – он выходец из структур Имперор Магистратос, а именно представитель Министерства Праздников. К его чёрному тканевому пальто, трепещемся на ветру, приколот маленький, начищенный до золотого блеска, значок – салют на фоне раскрытого крыла.

Он медленно подступился к микрофону, который стоит на сцене и заговорил. Тут же из всех колонок и граммофонов полился его пламенный голос:

– Дорогие братья и сёстры, соотечественники. Сегодня мы празднуем день вступления нашего дорого, великого и всеми любимого Канцлера, да будет имя его восславлено всеми. Но кто он для нас? – прозвучал риторический вопрос, на который Габриэлю так и хотелось прокричать «убийца». – Кто–то скажет, что он великий вождь, кто то, что он гений управления нашим великим Рейхом, а кто-то, что он великий отец своего народа! И все вы будете правы! Все до единого! – радостно, как ребёнок, которому подарили дорогую игрушку, закричал ведущий. – Ведь, если один единственный человек держит в своих руках несколько тысяч городов, если его дети населяют все эти города, если он почти силой мысли повелевает столь огромной империей и держит её в полном порядке, если он лишь одним своим видом устрашает врагов за стеной, то кто он? Он наш великий отец и пророк, посланник Божий, которого мы должны славить. Да хранит его и страну гашу Господь наш Христос!

Эффект был такой, будто у ушей Габриеля выстрелили из акустического ружья. Толпа просто взревела и дикий оглушающий рёв, людей впавших в фанатичный раж, полностью накрыл площадь. Ор оказался настолько силён, что многих стоящих на площади резко оглушило, послышался гул и писк в ушах, будто рядом ещё один залп дала артиллерийская батарея.

Через некоторое время многие люди начали впадать в какое–то подобие экстаза, они начали качаться, плакать, смеяться и наконец, вся толпа стала с дикостью скандировать имя канцлера, которое без синхронного произношения превратилось в монотонный неразборчивый гул.

Габриель стоит в полнейшем смятении, приложив ладонь к левому уху, которое стремился скрыть от слуг министерств и последователей Культа Государства.

«Как»? – Это его единственный вопрос, пронёсшийся в сознании, а за ним последовали и следующие. – «Как человек, унаследовавший место убийцы, человек, который был сам как палач столь любим своими гражданами? Нет, не любим. Толпа и люди одержимы им до мозга костей. Люди его считают, чуть ли не Богом».

Габриель оглянулся, но далось ему это трудно, ибо он ощущает себя как пьяный, хотя чувства подобного не испытывал никогда, – руки и ноги не слушаются, голова идёт кругом, и вот-вот стошнит, но всё же юноша пытается сохранять самообладание над собой до конца.

Парень всё же смог оглянуться. Его покачивает как хмельного, а всё вокруг кажется нескользкого размывающимся, как будто он видит перед собой не явь.

Убрав свой взгляд от плакатов, он заглянул в лица людей. Парень посмотрел в лицо рядом стоящей женщины. И там он увидел лицо, искажённое в гримасе смеха и дикого слезливого рёва. Она потеряла всякое человеческое лицо, осталась лишь гримаса одержимости и безумного подобострастия. Потом он заглянул в лицо рядом стоящего мужчины. У него вместо лица была маска безумного ликования и полностью рабского подражания. Его лицо напоминало парню гримасу безумного дикаря, из варварских времён, который впал в боевой раж.

Он снова попытался найти своих друзей, беспокойно начав осматриваться по сторонам, но он не мог найти лица своих товарищей, как, ни стараясь выискать их среди этого всего одержимого каскада искажённых гримас.

Однако к его великой радости он обнаружил Элен средь тысячи перекошенных безумством ликов. И, не способный удержать от того, чтобы посмотреть на лице девушки, юноша буквально впился в него пристальным взглядом, пытаясь запечатлеть всё. Овальные черты, но полной она не была, совсем наоборот, очень стройной, и глубокие карие глаза, длинные орехово-тёмные волосы, которые ниспадают, чуть ли не до пояса, да и вместе с этим он заприметил, что прекрасная дама лишена рвения толпы и её слепой любви.

Память юноши неожиданно выдала момент, как рассказывая своему другу Алехандро про Элен, то слушатель всегда демонстративно заявлял, что от подобной слащавости его просто стошнит. «Как можно быть таким мягким?» – Алехандро заявлял Габриелю.

Как ни странно, но жители Рейха, так же как и Габриель знали, что на празднествах просто необходимо радоваться во имя Канцлера, а посему такое ледяное спокойствие девушки обеспокоило парня. На каждом празднике, посвящённому Рейху, присутствовало, незримо или явно, министерство Ликования и Радости, которое неустанно надзирает за тем, как люди веселятся и какую силу эмоций они испытывают на празднике. Если же веселья будет мало, а эмоции не столь сильные, то в этом регионе усиливалась пропаганда Культа Государства, учащаются проповеди Империал Экклесиас во имя Канцлера и увеличиваются комиссарские проверки и политические аресты с показательными казнями. И сердце Габриеля кольнуло от одной мысли, что всё это случится с Элен, что она станет ещё одной жертвой адского маховика репрессий.

Но тут на сценку вышел ещё один человек, на котором трясётся серый пиджак, бесцветные брюки и чёрные туфли. Он стремглав подошёл к микрофону и резким жестом руки призвал к молчанию. Толпа ещё минуту неистово ликовала, и только потом гул, подобный молитвенному шёпоту, начал стихать. Через пять минут на площади наступила полнейшая густая тишина, ничем не прерываемая. Человек сглотнул, подошёл к микрофону и заговорил:

– Славные жители прекрасного города Милана, укрытого светом Канцлера, вот и подходит к концу наш момент искреннейшего и чистого ликования на этой площади. Фестиваль ещё будет продолжаться целый день, так что веселитесь и восхваляйте Канцлера, ибо завтра он нам дал день выходной. А перед тем как вы уйдёте, прозвучит гимн нашего славного и великого государства, что вселяет в нас надежду и дарует защиту, кров, еду и жизнь каждый день.

После того как диктор сказал, на площади воцарилась полнейшая тишина. Люди сложили обе руки на сердце и склонили головы. Габриель поступил так, же, чтобы не привлекать ненужное внимание. Музыка заиграла, и зазвучали слова гимна:

Сотни лет мрака минули, за вуалью тайн сокрыты года,

Былых времён, что должны быть вспомнены теперь навсегда.

И тогда средь громкого плача, стона и боли в ночи,

Свет человечества гас, словно свет от свечи!

Но не затухли тогда надежды рода людского,

Никто не забыл предназначенья земного.

И мир, ликуя, встретил Рейха славный восход,

Эпоху междуцарствия мы празднуем заход!

Мир захлебнётся в праведном огне,

Рейх скуёт новый мир в святой войне.

Огнем вновь вспыхнет небосвод,

Канцлер поведет нас на войну вперёд!

Рейх на ангельских крыльях несёт новый закон,

И момент славы великих дней будет нам возвращён.

Истину Веры Господь в нас сохранит,

Бред свободолюбивых глупцов давно позабыт.

Слуги лживых богов, растления верные псы,

И все те, кто не смог сохранить себя от пакостной лжи,

Только огнём глаза им можно на правду открыть,

Мы крестоносцы, готовы Рейха свет истины святой им пролить.

Мир захлебнётся в праведном огне,

Рейх скуёт новый мир в святой войне.

Огнем вновь вспыхнет небосвод,

Канцлер поведет нас на войну вперёд!

И не нужно нам ничего, кроме державы великой судьбы,

Не устанем мы ради Рейха от непрестанной борьбы.

И пускай путь дальнейший скрывает могильная мгла,

Но нам путь укажут Крест и Рейха два чёрных крыла!

Мир захлебнётся в праведном огне,

Рейх скуёт новый мир в святой войне.

Огнем вновь вспыхнет небосвод,

Канцлер поведет нас на войну вперёд!

Габриель выслушал гимн до последней строчки. Сотни и сотни раз он его слышал и каждый раз видел в нём не более чем песенку о величии державы, но ничего о страданиях и репрессиях. Там ни слова о самопожертвовании граждан Империи…. Ничего.

Когда гимн стих, юноша ощутил, что толпа ещё раз попыталась заликовать, пытаясь как можно больше усладить взор министерства Ликования и Радости, но веселье уже оказалось слабым, постэкстазным, оно было несравнимо с первой волной, захлестнувшей разум и вывернувшей душу, это было всё равно, что сравнивать свет пламени свечи с горением маяка. Но министерству было и этого достаточно.

Постепенно ликования толпы стали стихать, из граммофонов вновь полились мантры и религиозно-государственные гимны.

Габриель стоит и раздумывает над тем, что сейчас произошло, его сознание немного затуманено, как к нему подошли его товарищи и так же ощутил всю тяжесть, которую они на себе понесли – так же имеют разбитый и опустошённый вид, как у людей с похмелья.

– Габриель, мы собираемся пройтись, ты с нами? – с тяжёлой подачей вопросил Давиан, чему юноша обрадовался – услышать знакомый голос.

– Да, с вами, – сухо, и смотрев печальными глазами в одну сторону, ответил Габриель. – А вы где были? Я вас не увидел… хотя осматривался и звал вас.

– Стояли тут неподалёку, – отчеканил сухо Давиан. – Увидели тебя, когда толпа стала рассеиваться.

– Ребят, никто не видел Элен? – задала вопрос Камилла.

– А она пошла с отцом домой, – тут же ответила Понтия, и в памяти Габриэля на секунду возник образ высокого подтянутого мужчины, с добродушным лицом и прищуренным взглядом, который очень сильно любит свою дочь.

– Ладно, пойдёмте уже, – буркнул Давиан, с небольшой ноткой требовательности в голосе.

– Ох, – сокрушённо начала одна из знакомых. – Так, а куда мы пойдём?

– О, ребят, давайте сходим в «Канцлер Плаза»? – предложила Камилла.

– Ой, – с неким отвращением, исказив лицо в гримасе начала Понтия. – Да там народу сегодня. – Недовольно закончила девушка.

– А давайте пройдёмся просто по городу, – предложил Габриель, не особо хотя посещать сегодня разные заведения, которые по праздникам непреклонно стараются следовать Культу Государства и максимально ублажить министерство Ликования и Радости.

Так как все варианты казались менее привлекательными, то все приняли предложение Габриеля и пошли гулять по городу, который медленно, но всё же потонул в фестивале.

Милан в это время предстал в новом амплуа. На улицах снуют тысячи людей, которые, не снимая улыбок с лиц, и фальшивого ликования в душе, бесконечно ходят и радуются происходящему, чуть ли, не хлопая в ладоши. Ведь если не радоваться в этот день, то к человеку могли запросто подойти не только слуги министерств, но полиция и спросить, почему он не радуется. Если причина окажется не столь значимой, то его могли оштрафовать или арестовать на пять суток за «Акт неуважения к Рейху».

Дома богато украшены плакатами и флагами, посвящённые хвалению государства и Канцлера. На улицах разворачивались различные выставки и красочные выступления ,и всё это было посвящено Императору. Все выставки – его имени, плакаты – с его лицами и афоризмами, выступления – главный герой это Канцлер. Если и была другая тематика, то она посвящалась славе Рейха, восхвалению государства и ничему более.

И друзья, не найдя более лучшего выхода, стали просто гуляли по городу. Они ходят, болтают, рассуждаю, смеются и просто идут, куда глаза глядят. Заходят в несколько магазинов и галантерей, но там продавались вещи, сувениры, мелочи, посвящённые этому культу личности и государства.

То и дело на их пути встречаются бесконечные чиновники, ведущие за собой скоп более незначительных служащих. Временами, бюрократ указывал на человека и слуги министерств начинали роиться вокруг жертвы, задавая ему россыпь вопросов. Если гражданин хоть где-нибудь проколется или ошибётся, то его ставили в очередь на «понижение Гражданского Рейтинга» или сразу же снимали пару десятков баллов.

Ребята встретили несколько человек в длинных рясах из мешковины, выкрашенной в коричневый цвет, что делали странное действие. Они возле статуи, символизирующей Рейх – двуглавого орла, встали кругом и читали что–то схожее с молитвой, а один из них ходил и размахивал кадилом, от которого густой массой валил дым со смердящими «благовониями». И тут же начали монотонно скандировать:

– Сила в праведности… сила в сдержанности… отриньте похоть, и развращение… отдайте всё государству… сила в Рейхе.

Друзьям стало понятно, что это фанатичные служители Культа Государства, проводящие своё немудрёное таинство. Ребята поспешили как можно дальше от этой картины, стараясь так же уйти от роя бюрократов, стоявших возле таинства с благоговением наблюдавших за этим.

– Ох, ребят! – внезапно воскликнула Камилла. – Я знаю одну книжную лавку. Нам следует зайти туда? – Спросила девушка, обратив свой взгляд на Давиана, в глазах которого вспыхнуло лёгкое недовольство.

И не долго колебавшись, друзья решили зайти в эту книжную лавку, потому что в этом городе сегодня не было места, куда можно было пойти.

Проходя сквозь Милан, полностью утонувший в фестивале и бесконечном почитании всего «сакрального» ребята медленно, но верно продвигались к старому книжному магазину. Он не был чем-либо примечательным, обычная старая книжная лавка, каких было сотни в Милане. Лавочный магазин располагается в одном из немногих старых домов, сохранившихся во время Эпохи Италийского Междуцарствия, когда Апенинский полуостров рассыпался на несколько независимых стран и великой перестройки самого города.

Старая деревянная дверь, которую со скрипом открыли ребята, напомнила всем о тех временах, когда Милан был поистине свободным городом, не зная железного хлыста Рейха. Внутри лавка оказалась самой обычной: стены, сделанные из дерева, эпохальные полки с массой книг, второй этаж отсутствовал, помещение было прямоугольного типа, а в углу, перед дверью, наверное, в подвал, стоял стол, за которым и находился продавец.

Навстречу друзьям вышел владелец лавки. Белая шерстяная рубашка, с синими клетками показывает сдержанность мужчины в одежде, как и обычные серые брюки с коричневыми чёрными и коричневая жилетка. Продавец был довольно пожилым человеком: об этом говорили: седые кучерявые волосы, белая короткая борода, добродушное морщинистое лицо и уставшие синие глаза.

– Приветствую Да…

– Здравствуйте, а какие книги у вас есть? – Давиан резко перебил продавца, подавляюще задав вопрос.

Владелец книжной лавки оглянулся и увидел Габриеля, и в тот же момент лицо хозяина выразило лёгкое удивление.

– Здравствуйте ребята – я хотел сказать, – спокойно, несколько с темпераментом машины, сказал продавец.

Несколько мгновений подумав и осмотрев ребят, причём пристально разглядывая Габриеля, он продолжил:

– Книги… мне привезли пару новых книг, не хотели бы вы взглянуть, молодой человек? – С практически неуловимо наигранностью сказал продавец.

– Да, было бы отлично, – скоротечно вымолвил Давиан.

Продавец и Давиан вместе отошли в сторону и продолжили не слышимую беседу, будто стараясь, чтобы суть беседы не была уловлена.

Габриель со своими друзьями стали разглядывать стеллажи с рядами самых различных книг. Он прильнул к полке, с наименованием «Политика», и принялся рассматривать их названия: «Возвышение Канцлера или путь к процветанию народа», «Главный праведник государства», «Правильный курс для страны» и тому подобное. Вся полка изобилировала книгами с подобными названиями. Юноша, испытав отторжение, решил подойти к полке с названием «Наука». Там тоже книги не особо отличались идеологическим изобилием: «Основы науки Рейха», «История империи» и ничего идейно отличающегося. Парень отринул от стеллажа с книгами, как чёрт от распятья, и ушёл к полке с наименованием «Драмы и любовные истории»: «Имперская любовь», «Ромео и Джульетта в новой версии или любовь сына министра Обороны и дочери министра Нападения», «Драма в политических тонах или в кого не следует влюбляться». Парень с потерей надежды в глазах и ощущением кома в горле развернулся к полке «Для малышей» и приумножил печаль, увидев идеологически верные книги: «Учим азбуку вместе с Канцлером», «Папа Канцлер рекомендует». Все тут оказались забиты политическими «верными» книгами, которые пропускало министерство Идеологической Чистоты, Культ Государства и министерство Книжных Товаров.

«Как это мог допустить народ, его запугали. Как некогда свободный город стал оплотом Рейха? А может Министерство Агитации и Пропаганды даёт плоды?» – задал себе вопрос Габриель.

Внезапно рассуждение и осмотр полок парнем прервал приятный голос лавочника, который уже поговорил с Давианом:

– Ну, ребят, выбрали, что ни будь?

Друзья переглянулись меж собой.

– О-у, к сожалению, нет, – сдержанно ответила Камилла.

– Ну, тогда пошли отсюда, – в своей любимой возмущённой манере сказала Понтия. – Думаю, пора разбредаться.

Все тут же засобирались и пошли к выходу, как на плечо Габриеля легко и мягко легла рука лавочника.

– Постой, парень, у меня для тебя кое-что есть, вот держи, – добродушно сказал продавец и протянул парню книгу в чёрной, кожаной обложке.

– Эта очень хорошая книга, пришедшая ещё с доканцлнровских времён, и лучше тебе не говорить о ней с кем либо, – похлопывая по плечу парня, тихо сказал хозяин лавки, дабы не привлечь внимания пары вошедших покупателей. – Мы же не хотим оказаться в одной прохладной камере.

Габриель немного засмущался такого подарка, но все, же чувство любопытства взяло верх над страхом, и он решил взять её с собой.

– Да, спасибо вам, – вымолвил он владельцу книжной лавки.

– Да не за что, ну а теперь ступай, – последний раз, хлопнув по плечу парня, добрым приятным голосом произнёс лавочник.

Габриель вышел из магазина, будучи в некотором смятении от такого подарка, но обнаружив знакомые лица, подошёл к своим товарищам.

– Ребят, уже около двух часов дня, может по домам? – с усталостью в голосе спросила Камилла.

– Знаете, было бы хорошо, – поддержал девушку Давиан.

– Ну, тогда пойдемте, до остановки, – вставил своё слово Габриель.

И друзья пошли, бурно разговаривая, прямо к остановке. У остановки они ещё долго разговаривали, обсуждая самые разные темы, но вот настал момент расставания – подъехал автобус – чёрная прямоугольная коробка, блестящая от состояния гладкости. И друзья, нежно попрощавшись, сели в машину. Все, кроме одного. Давиан остался на остановке.

– Мне тут не далеко, проводишь? – несколько с вызовом в голосе спросил юноша, смотря вдаль на уезжающий автобус.

– Да, давай, – ответил Габриель и оба друзей устремились прочь от остановки.

Город постепенно собирался ко сну, а поэтому людей на улице становилось всё меньше. Уже не шныряли тучи проверяющих, в поисках слабо радующихся граждан. Совсем не попадались «монахи» из Культа Государства. Но так же, как ночь сменяет ночь, также стражи порядка и режима меняли друг друга. На улице появлялось всё больше полицейских и комиссаров. По углам могли ожидать банды комиссаров. А свой праведный гнев любому нарушителю ночного спокойствия могли вознести храмовники – боевые соединения Империал Экклесиас. Славный город Милан ни на секунду не уходил от всевидящего взора Рейха. Каждый день, час или минуту соблюдался извечный идеал – тотальный контроль и стабильность. Однако мало кто понимает, что такая «опека» вызвана бурным прошлым мира, который только-только стал сбрасывать пепел былого мироустройства с себя.

Оба друга идут по улице. На них холодно с плакатов взирали взгляды знаменитых и видных государственных служащих. Под каждым лицом были однотипные по смыслу лозунги, ни на йоту не отличавшиеся друг от друга. Воздух переполнял постепенно слабеющий запах благовоний, что сегодня разжигались целыми тоннами. Они долгое время шли, просто молча, но все, же Давиан начал разговор:

– Послушай, а как тебе сегодняшнее шествие? – аккуратно начал Давиан. – Мне оно показалось несколько… несдержанным.

– О–о–о, не знаю даже, что сказать, оно было довольно…

– Безумно, – как бы угадывая, добавил парень.

– Да, может и так, но будь осторожнее с этим словом.

– Да, а то, что? – напористо и откровенно мятежно спросил Давиан.

– Просто, осторожнее.

Они зашли в безлюдную улочку, которая по какому–то недоразумению осталась без своего комиссара, полицейского, чиновника или храмовника. Давиан с опаской и осторожностью оглянулся по сторонам и заговорил:

– Я хочу спросить тебя об очень важной вещи, которую надеюсь, останется между нами. Как тебе правление Канцлера?

Этот вопрос очень сильно смутил Габриеля. Сердце в его груди забилось сильнее, а дыхание участилось. Парень глубоко в душе ненавидел всё, что связано с Рейхом и тем более с Канцлером, но эту пламенную ненависть он тщательно скрывал, ибо даже если человек без должного почтения и благоговения смотрит на портрет правителя, обычно выполнявшийся в стиле иконы, то гражданина могли оштрафовать, понизить в «гражданском рейтинге» или приговорить к общественным работам, которые, по мнению министерства Наказания, повышали в человеке духовность и смирение.

– Даже не знаю, что ответить, – растеряно начал Габриель.

После сказанного другом Давиан изрядно напрягся, явно пожалев, что начал этот разговор.

– Не нахожу его правление отвечающим запросом всего общества, – пытаясь сгладить напряжение, сказал Габриель, в тоже время стараясь не компрометировать себя.

«Если словят, скажу что той части общества, где обитают отступники и предатели» – продумал путь отхода Габриель. – «Может даже похвалят за это».

Послышался лёгкий выдох Давиана, выдавая явное облегчение, после чего уже более невесомым тоном он продолжил:

– Слушай, мы уже почти пришли. Дальше я думаю сам дойду до дома, и, кстати, – неожиданно оборвалась дрожащая речь Давиана. Но внезапно он направил свой взгляд в глаза Габриеля, и он высказал последнее предложение, стараясь как можно быстрее его выдать. – Габриель, приходи, завтра, в десять, к книжной лавке, у которой мы сегодня были, тебе будет интересно.

– Хорошо. – Спокойно промолвил Габриель.

Друзья пожали друг другу руки и разошлись. Габриель быстро, стараясь не попасться в лапы какому-нибудь комиссару, пошёл к ближайшей остановке. И встретив автобус, уже через полчаса юноша был дома.

Он зашёл в свою квартиру, кинул сумку в ближайший удобный угол, включил телевизор и улёгся на диван. В его руках оказалась та самая чёрная книга. Так как по телевизору, в связи с фестивалем, ничего интересного не шло, любое юмористическое шоу во время праздников строго запрещалось, а любые новости не выходившее за рамки цензуры, то Габриель открыл эту книгу и стал в неё вчитываться читать, в буквальном смысле слова исследуя каждую строчку.

Через пять минут чтения парень провалился в удивительный мир справедливых режимов и милосердных правителей, беспристрастных судов и свободных государств. Рассмотрение трудов Маркса и Локка, обзор программ либеральных европейских партий многолетней давности, которые существовали неисчислимые сотни лет тому назад, рассказ о самых древних, так называемых демократиях – союза греческих городов и римской республики: всё это и многое другое уносило Габриеля в далёкий и эфемерный мир нерассказанной справедливости. И он стал страстно поедать эти самые знания и рассказы. Поедать их без остатка, провалившись в мир мечтаний с головой и оставив Рейх, ставший цитаделью фанатичного «себявозвеличивания».

За несколько кварталов отсюда.

Это была самая обычная квартира, каких было миллионы в новых городских районах. Обычная ничем непримечательная серая жутко прямоугольная двух комнатная квартира, построенная по идеологическим лекалам Рейха.

Женщина что–то готовит на кухне, отчего по всей квартире разносился приятный мясной запах, мужчина лежал на диване и смотрел документальный фильм, а молодой парень сидел за компьютером и переписывался с кем–то в социальной сети «Общение в Рейхе». Он сидит и что–то лихорадочно строчил на старой клавиатуре – гибкая доска с сенсорными клавишами. Ничего не предвещает беды.

Но никто не услышал, как в подъезде раздавался звук тяжёлых военных берец, сопровождаемый бряцаньем оружия. Прозвучал короткий звонок в дверь. Мужчина встал с дивана и направился к двери. Открыв, её, он обомлел от увиденного.

В двери появились три человека: Квартальный Комиссар, облачённый в кожаное пальто, тычущий в лицо своим удостоверением, и два бойца спецназа в полной боевой форме.

– Что вам нужно? – со страхом в глазах и дрожащим голосом спросил мужчина.

– Я квартальный комиссар Маркус, здесь проживает Алехандро Фальконе, я пришёл за ним.

– Что он натворил? – уже еле шевеля языком, говорил мужчина.

На что комиссар надменным голосом ответил:

– Ему вменяются статьи: «Оскорбление Канцлера», «Усомнение в курсе Рейха», что ведёт к государственной измене. У нас в доказательство имеются: распечатки переписок в сети и анонимное письмо. А теперь вы пропустите нас, – требовательно заявил комиссар.

– Нет, – Тихо, как бы неуверенно, ответил отец.

В глазах матери, которая стояла в проходе, схватившись за стену худощавыми руками, на кухню, читался ужас.

– Что ж вы все такие тупые, – грубо сплюнул комиссар и началось.

Стоявший Комиссар ударил по печени отца семейства. Тот, жутко постанывая и задыхаясь, загнулся, держась за место удара. Потом последовал удар коленом в лицо и мужчина упал. Женщина неистово закричала, но быстрая оплеуха от спецназовца заставила её замолчать. Комиссар ворвался в комнату и направился к парню, но тот попытался убежать. Праведным служитель Рейха быстрым ударом ногой в живот заставил остановиться Алехандро. Юноша от боли упал и один из спецназовцев его повязал и повёл к выходу. Женщина стояла у стены и тихо всхлипывала, держась за щёку, а неугомонный отец тем временем сумел очнуться и прокрасться на кухню за ножом. Он выбежал из кухни с тупым кухонным ножом и, крича, ринулся на обидчиков, в надежде хоть что–то сделать. Один из бойцов быстро вынул пистолет и выстрелил. Пуля попала в голову, смерть была мгновенная, его безжизненное тело упало на пол, распластав конечности.

Женщина просто заревела, из её глаз градом потекли слёзы. Она медленно сползла по стене, захлёбываясь собственными слезами. Юный парень потерял к этому времени сознание.

– Вызовите уборную команду! – громким голосом приказал комиссар.

– Да, господин, – ответил спецназовец и активировал рацию.

Устройство на шее заработало, и прихожая наполнилась статическим треском. Сказав пару слов в неё, передав приказ, он дезактивировал её и характерный треск спал.

Комиссар, глядя на женщину, жестоко ухмыльнувшись, подошёл к матери.

– Ты хочешь остаться с сыном? – со зловещей улыбкой задал он свой вопрос.

Женщина, будучи полностью в слезах, покорно кивнула головой.

– Хорошо, вяжите и её, – надменно приказал он, а потом добавил. – Впишем ей: «Препятствие аресту политического преступника».

Плачущую и всхлипывающую женщину быстро заковали в стальные наручники и вывели из квартиры.

Комиссар, перед тем как выйти из квартиры, оглянулся и сказал:

– Ох, славный сегодня день, ещё одно убийство и арест для нашего славного будущего. Никто не смеет думать иначе, чем наше идеальное государство.

Потом он вытащил пару купюр, заплаченных за арест, сложил их вдвое, положил во внутренний карман, затем подошёл к мёртвому отцу и снял с его руки золотой обручальное кольцо и сунул в карман.

– Преступникам собственность не нужна… эх, славный день, – с кривой улыбкой на довольном лице изрёк комиссар и вышел прочь из комнаты.