Читать книгу 21/1 - Степанида Аникина - Страница 7

Я вспомнила сразу Сашку, как только кто-то из ребят взял гитару. Мы всё лето после школы встречались с ним. А после смерти моей бабушки он каждый день, не заходя домой, после работы приходил сразу ко мне. Вытаскивал меня хоть на часик, но прогуляться. И смешно так говорил: «Тебе тем более надо на свежий воздух», имея в виду, что я работала на вредном производстве. Маляром. И самое интересное, нас поставили красить училище, в котором он учился. Приходил и начинал спрашивать: «Все стены уже покрасила?!», и смешно морщил брови. Мне с ним было хорошо. Он мог на пустом месте меня рассмешить. Но, раз мы дружили так долго, он хотел отношений, ну, как у взрослых. А я боялась чего-то. Может ответственности, сама ещё тогда не осознавая, какой. Но он сразу мне сказал: «Если чё, мы поженимся». Мне запомнилось только, «поженимся». А на это «чё», я не обратила внимания. Но было как-то спокойно, что ли. И как-то раз он так меня достал своими приставаниями, я аж вся устала. И пообещала, что если перестанет бороться со мной и приставать за каждым углом, то это произойдёт до первого сентября. Никто же не ведал, что бабушка моя умрёт…

Он тоже тогда был в колхозе. А потом должна быть у него защита диплома и армия. Я даже плакала, так не хотела, чтобы он в армию уходил. Это целых два года не видеть его! Он был старше меня почти на полтора года. Утешал меня и говорил: «Приедешь ко мне. И я в отпуск буду приходить». Короче, сплошные сопли. Перед колхозом я очень переживала, что мы не увидимся целый месяц. Позвонить не было возможности, да и куда?… На деревню дедушке? И откуда? Это, на минуточку, был 1986 год, и мы даже и не слыхивали про сотовые телефоны. Мало того, даже и в страшном сне не могли себе представить телефон без провода.

Сашка классно играл на гитаре, и я обожала, когда он пел и играл. Особенно для меня, для одной. В компании он пел другие песни, что-то из Высоцкого, потом блатняк какой-то с матами. Но их при мне он пропускал и так смешливо подмигивал мне, при этом просвистывая матюги. Мне он пел, такие, знаете, мелодичные песенки. Задушевные, про любовь. И играл перебором. Я была такая глупая и гордилась, что у меня парень с гитарой. Он мне как-то сказал: «Ты так смотришь на меня, когда я играю на гитаре». Я спросила его: «Как?» А он смутился и не смог ответить.

После смерти бабушки мы две недели виделись каждый день. Мне не хватало её, и только Сашка на тот момент, как мне казалось, понимал меня. У него тоже бабушка недавно умерла. Его глаза, которые всегда улыбались, были лучиками во тьме моего горя. Да-да, именно улыбались. Он меня так нежно всегда прижимал в себе. А как он целовался! Да, а как? Как будто у меня было с кем сравнивать. Я ведь только летом с ним и встречалась. В течение учебного года мы практически и не виделись. Да мне и не до глупостей было. В общем, он у меня был первый…

Это был полный капец! Я, дура наивная, ничего не знала, ну там, чего, куда и как. Девчонки многие рассказывали про это, что больно, кровь была и всё такое. Мы, конечно, уже полёживали рядом, но только обнимались и целовались, и только в одежде. Сашка настаивал на этом ещё два года назад. Я сказала, чтобы и не думал. Если хочешь, жди. Только после школы. И вот, всё лето он меня уговаривал. Я не соглашалась, а потом такое горе в нашей семье случилось. И, видя моё состояние, он не вспоминал про это. Только смешными приколами поддевал, мол, ты проспорила, если до первого сентября всё не случится. А чего я проспорила, я тогда не поняла. Мы ведь и не спорили с ним ни о чём.

Ну, значит, я и решилась. Был уже конец августа. Пришла в гости к нему, а мама говорит: «Они с отцом ушли в гараж». Ну, я психанула и ушла домой. Ах, думаю, раз так, значит, он проиграл. Я же приходила, а его не было дома. Вечером, без звонка, он прибежал ко мне домой. Я так его отчитала на весь подъезд, поди, до первого этажа слышно было. А жила я на седьмом. «Я тут решилась, понимаете ли, а он в гараж ушёл!» – негодовала я. Он ржал надо мной до коликов. А меня это ещё больше злило. Он меня обнимал, я его отталкивала, мол, я ещё не закончила ругаться. Потом, когда слова закончились, я выдохнула и сама засмеялась.

Мы стояли допоздна около окна в подъезде и целовались. Ну, как стояли, он присаживался на подоконник и притягивал меня к себе. А колени-то мешают… Вот он и раздвигал их, чтобы удобнее целоваться было. А то так далеко тянуться и шея быстро у меня уставала. Как потом я поняла, с непривычки. И откуда-то снизу живота от него всегда шло тепло. Я так, с издёвкой, спрашивала у него, мол, там у тебя батарейка, что ли? Он усмехался и говорил: «Скоро узнаешь». Он продолжал намекать, не каждый день, конечно, что у меня есть ещё время до первого сентября.

Так вот, лежим значит, целуемся, так всё здорово, и он начинает снимать с меня джинсы. Я сопротивляться, мол, чё ты, к ним пристал-то? Давай дальше целоваться, ведь и так приятно. Он опять лезет, я снова ни в какую. Сашка начинает психовать и говорит, что я опять обману его и значит, точно проиграю. Вот засада! И проиграть не хочется, и джинсы не хочется снимать. Валялись мы с ним долгонько, потому как он уже взмолился и говорит: «У меня губы уже от целовалок болят. Давай хоть чем-то другим займёмся». Я офигела. А чё ещё делать-то, если и так классно. Он выходил курить, а я лежала и размышляла: «Как же я буду маме в глаза смотреть, если вдруг это произойдёт. А как я буду себя ощущать? И называться как буду, женщина уже, что ли?» Такие перспективы меня не радовали.

Тут вернулся Сашка, весь грустный какой-то. «И чего это с ним?» – продолжала я рассуждать про себя. Наверно, в подъезде опять предлагали парни выпить или звали на улицу на гитаре поиграть. «Не пошел», – раздалось у меня внутри черепной коробочки. «Странненько», – сделало заключение какое-то там вещество.

А он весь такой недовольный лежит. Мне его стало жалко, и по простоте душевной начала его гладить. А он как заорёт: «Хватит меня драконить! Я больше не могу терпеть!» Я, конечно, малёха ошалела, от такой заявы. Я тут, понимаете ли, пытаюся его успокоить, а он меня драконом обзывает, ладно хоть не крысой. Потом он схватил мою руку и положил на свою ширинку. Во, я испугалася! Пытаюсь одёрнуть руку, он держит и говорит: «Посмотри, чего ты со мной делаешь!» А там такой бугорок тёплый и пульсирует иногда. Мне и этот бугорок стало жалко. Я давай его гладить, ну, чтоб не так пульсировал.

Сейчас это пишу и представляю, что с ним происходило тогда. Вот святая наивность была. А мне бабушка всегда гладила место, где болело. Потом он как-то резко навалился на меня, аж дышать стало нечем. Я отпихиваюсь, ругаюсь, мол, с ума сошёл. Он так дёрнул за джинсы, что где-то что-то треснуло. Ну, я тут вообще пришла в бешенство. Оттолкнула его и давай снимать джинсы, чтобы посмотреть, где дырочка образовалась. Ведь не пойду же я во рваных джинсах домой. И давай швы проверять, карманы, пуговицу. Вроде всё хорошо. И он тут снова приставать ко мне, уже не как раньше, а с большей силой и какой-то небывалой скоростью, что я даже не успевала за его рукой, ну чтобы не лез, куда не надо было… мне. В этой борьбе мы маленько повыдохлись, устали.

Ну всё, думаю, отстал от меня на сегодня. И так хватку ослабила помаленьку, но за руку держу, чтобы не рыпался. А то уже боялась какие-либо движения делать. Вдруг опять ему дракон привидится. А он, зараза, значит, отдохнул и опять наметился в бой, приставать по новой ко мне. «Да что же это такое!» – подумала я в сердцах. – «Когда же ты угомонишься то?» Он начал уговаривать меня снять труселя, ну, чтобы, значит, я свой спор не проиграла. А я и говорю: «А в них нельзя?» Вы бы видели его глаза! Они и так у него большие, а тут я увидела, как они начали увеличиваться и увеличиваться. Увидела первый раз в жизни, как глаза «вылезают из орбит»… Он со смехом рухнул всей своей массой на меня, и мы уже дальше ржали в унисон. Да-а… посмотреть бы на эту картину со стороны. Показалось бы, что у нас всё уже свершилось! Да не тут-то было. Оказывается, это надо ещё и без трусов делать?! А я думала, только полежать надо друг на друге и всё, это произошло.

Это сейчас дети с детского садика знают, чего, куда и как. А тогда на эти темы и не говорил никто. В школе был у нас предмет такой: «Этика и психология семейной жизни». Даже не предмет, а факультатив. И там преподаватель по биологии пыталась нам что-то рассказать. Но кроме смеха, ничего не получалось от нас услышать. Потом нас разделили на девочек и мальчиков. Тут дело пошло и целую четверть нам рассказывали, что это плохо. Что надо сначала вырасти морально для создания семьи, а потом только в кровать. Даже если это произошло, нужно сказать родителям, и ни в коем случае не ходить на аборт. Только с разрешения родителей. В общем, запугали по полной программе. По крайней мере, меня. Но и это мало кому помогло. Вон, у нас отличница родила в десятом классе. Вот тебе и факультатив. Ходили слухи, что учителя думали, что этот самый факультатив и мог спровоцировать интерес. Отменили его потом. А девочка школу закончила, не сдавая экзамены. Она уже мамой стала к тому времени.

Опять отвлеклась… Потом, когда всё-таки это случилось, он подскочил и говорит: «Ты чего не сказала-то?» Я встала. Мне тут, понимаете ли, больно, ноги сначала не раздвигались, теперь их обратно не сдвинуть. Какой-то парализованный и шокированный полутрупик, и я ещё чего-то должна ему говорить?! Он смотрит на меня шальными глазами и произносит: «Ты чё, девственница?» «Нет, блин! Мальчишница!», – подумалось мне. Он схватился за голову и давай раскачиваться из стороны в сторону. «Так вот почему ты динамила меня столько времени!» – наконец произнёс он. «Ничего и не динамила», – подумалось мне. «Просто откладывала на потом. Вдруг забудешь про спор», – сказала я. Он встал и ушёл курить.

Когда вернулся, насмешливые глазки опять стали смотреть на меня так же, как и прежде. С какой-то нежностью, и может быть, с любовью. Он стал снова меня обнимать, спрашивал, болит всё ещё или уже нет. «Ага, значит, хочет ещё раз меня такой экзекуции подвергнуть. Вот уж фигушки!» – сработала моя догадливость, и я стала напяливать джинсы. Подскочив с дивана, стала искать свою футболку, которая лежала в кучке Сашкиной одежды. Я быстро схватила футболку, спокойно валявшуюся на полу и не подозревающую, что тут происходит с её хозяйкой. Нет, она, наверно, тоже пребывала в некотором шоке, так как не была в такой ситуации ни разу, как и я. В момент наклона лифчик, болтавшийся на шее как шарф, предательски пополз вниз, съезжая по рукам, как лыжник с горки. Ещё мгновение и он на полу, рядом с моей шокированной футболкой. Радость их сближения, если не на мне, то хотя бы на полу, была миговой. От слова «миг». Как в той песне: «Есть только миг между прошлым и будущим».

Всё! Песенке конец, в моём случае. Не успели они, футболка с лифчиком, насладиться близостью, как Сашка выхватил лифчик и давай крутить им над головой. Такой смешной, в труселях, прыгает по комнате и чего-то там напевает. А мне-то обидно. Так быстренько увести у меня из-под носа личный аксессуар моего нижнего белья! Ещё и размахивает им, как флагом. Вот зараза! И главное, уворачивается от меня, скачет козликом по дивану, потом на стул. Ну никак не могу поймать его. Эту прыгательно-догоняющую агонию вдруг резко прекратил звонок в дверь. От неожиданности прерванного концерта в исполнении сбрендившего отчего-то Сашки злосчастный лифчик завершил свой полёт, зацепившись за люстру. И так удачно он туда спикировал, что был даже незаметен, ну, конечно, если не включать свет. Так, знаете ли, естественно покрыл две лампочки.

Что же делать? Открывать дверь или доставать лифчик. А дверь была закрыта изнутри на шпингалет. Может, это уже его мама с работы пришла и не может попасть в квартиру? Ужас как стыдно! Наверно, спросит: «Чем это вы тут занимались, что дверь так долго не открывали?» Мне было от этих мыслей стыдно вдвойне. За себя и мой лифчик. Я-то тоже, как Сашка, с голым торсом скачу. А он, лифчик мой, висит там, на люстре один-одинёшенек. А если мама зайдёт в комнату и увидит его на люстре? Блин блинный. Позор позорный. Куда бежать? Чего хватать? Лифчик высоко. Мама близко. Вот дилемма.

И я ничего, кроме его футболки, впопыхах найти не могла. Вернее, с перепугу натянула первое, что под руку попало. Тогда футболки были трёх цветов: белые, синие и красные. И отличались мужские от женских только размером. Никаких рисунков тогда ещё и в помине не было. Схватила я обе футболки, и вы не поверите, времени сравнивать размеры как-то не было. Они, заразы, обе белые, ну я и напялила, как говорится, что первое под руку попало. Оказалась не моя. Главное в той суматохе было хоть что-то натянуть, лишь бы не с голым торсом. С самим торсом у меня тогда было всё в порядке и поэтому что в лифчике, что без него никакой разницы внешне. Фу-у… вроде оделась.

Сашка пошёл открывать, а я сижу и как вкопанная смотрю на место приземления моей верхней части от нижнего белья. Послышался громкий голос его друга. «Не мама! Слава богу!» – подумала я. Вернулся Сашка в комнату уже с табуреткой. А дальше картина маслом: Сашка, с голым торсом, ставит табуретку под люстрой, встаёт на неё и начинает ржать, при этом пытаясь сквозь смех прочитать стишок, ну как в детстве. Я ошалевшими глазами смотрю на него и начинаю понимать, что ничего не понимаю в происходящем. Друг ещё в худшей ситуации, чем я. Застыл в дверях с выпученными глазами и двумя бутылками портвейна. И такой мне: «Чё это с ним?» Я говорю: «Не знаю». Сашка сгибается со смеху, но продолжает рассказывать какой-то стишок, уже почти шёпотом. Потом кланяется и говорит басом, как Дед Мороз в садике: «Молодец, вот тебе подарочек». И достаёт мой лифчик с люстры. Я чуть не сгорела со стыда. Вот гад! Моё нижнее, ну, вернее верхнее бельё показывает своему другу! Я давай забирать его, он уворачивается от меня, не отдаёт. И я вдруг такая: «Можешь себе оставить. На память!», и гордо ушла на кухню. Они ещё долго ржали, а я стояла и тоже хихикала. Мы весь вечер просмеялись, даже без вина. А он на меня то и дело поглядывал своими улыбающимися глазами.

Пока Сашка провожал меня до дому, я всё рассматривала вокруг. Пыталась заметить хоть какие-то изменения. Ни чё подобного. Деревья зелёные, небо голубое, всё та же обшарпанная скамейка у моего подъезда и даже те же придурки около теннисного стола. Ни фига себе! Как так?! Почему ничего не поменялось-то? Я ведь изменилась! И на этом непонятном для меня размышлении мы подосвиданькались. Сашка ушёл, а я всё думала: «Да как так… я, во мне, со мной… такие изменения! А вокруг всё так же и осталось. И самое главное, обещанной крови не было. Ну, хоть бы капелька, хоть полкапельки. Нет ведь. Ну, хоть больно было и на том спасибо».

Да и руки болели, и ноги, как после тренировки. Я шла на них, как на ватных. И я тут стала сомневаться: «Может, чё не так делали?» И спросить не у кого. Не пойду же я к маме с вопросом таким. Вот у бабушки можно было бы спросить, но она уже была на небесах. Помню, она всё говорила мне такую фразу: «Верхние губки давай целовать, а нижние только после свадьбы». А чё их целовать-то?! Оттуда писают. Вот верхние, по версии бабушкиной градации, целовать можно было. Да и приятно. Какое-то лёгкое головокружение испытываешь, мурашки бегают, и внутри так замирает, как будто на качелях, когда сильно раскачаешься. А тут чего? Пахнет невкусно, в волосах всё. Где там губки то искать? Наверно, как с усатым мужиком целоваться. Да и вообще! Верхних, что ли, мало? Ну, ладно. Завтра встретимся и спрошу у него. И всё равно чего-то не так мы делали. Надо будет переделать. Кровь-то должна быть точно. Утро вечера мудренее, так говаривала бабушка, когда не знала ответа на вопрос. С этим я и заснула.

Утром я проснулась оттого, что у меня болит всё тело. Первая мысль – заболела. Пошла за градусником. Меня качает. Ну, точно, наверно, температура высокая. Не-а, нормальная. Ну, тогда просто не выспалась. С этими рассуждалками и не знаю даже, во сколько вчера я уснула. Мне сегодня надо было идти заявление писать на портняжек, для поступления в училище. Мама же меня не отпустила вместе со Светкой на крановщиц.

Я собралась и вышла во двор. Вокруг теннисного стола стояли всё те же придурки, что и вчера. «Они спать-то хоть ходят?» – произнесла я про себя. Взяв курс куда мне надо было, я дерзко прошла мимо них, не обращая внимания на их гогот. Заявление я подала, посмотрела кабинеты, где будем учиться. Меня всё устроило. Стены масляной краской выкрашены. Так это везде так было. Во всех садиках, школах, поликлиниках. Это нормально. Это же 1986 год был.

Я шла обратно и смотрела на деревья, кусты, на небо. Всё по-прежнему. Ничего не изменилось. Ой! Наврала! Листики на берёзе начали желтеть. Ну, хоть что-то изменилось чуть-чуть, так же, как и во мне. Через три дня первое сентября. Как-то они мало где желтеют. Медленно процесс изменения как-то идёт. Вот и у меня как-то медленно. Я думала, что всё вокруг заиграет другими красками. Всё изменится, как и у меня изменилось. Так-так. Если снаружи не очень изменилось, значит, и внутри тоже не очень. Ведь должно что-то измениться везде! Я-то уже не я. Нет, я, конечно. Но уже другая, понимаете? У меня «это» уже было! И тем более с парнем, который мне нравился, и мы к тому времени уже три года дружили. Всё! Я женщина! Уже не девчонка и даже не девушка. А женщина! Ура! Мне хотелось кричать и прыгать от счастья. Я шла такая довольная собой. Минутку потерпела и всё, ты женщина уже.