Читать книгу Буря Жнеца. Том 1 - Стивен Эриксон - Страница 8

В постели он не был мужчиной. То есть тело функционировало вполне нормально, но во всем прочем император Тысячи смертей оставался ребенком. А хуже всего то, что происходило потом, когда он впадал то ли в сон, то ли в какое-то другое странное состояние: его руки и ноги подергивались, невнятные слова неслись потоком жалоб и прерывались отчаянными всхлипами, раздирающими ароматический воздух в палате. Нисалл вставала с кровати, накидывала на себя халат и, примостившись у нарисованной на декоративном окне картины в пяти шагах от постели, наблюдала; а он сползал на пол и хромал, как человек с больным позвоночником, с неизменным мечом в руке через комнату в угол, где проводил остаток ночи, свернувшись клубком, запертый в каком-то вечном кошмаре.

Тысяча смертей, ночь за ночью. Тысяча.

Преувеличение, конечно. Максимум несколько сотен.

Мучения императора Рулада не родились из клубка тревог. Его одолевала правда из прошлого. Нисалл могла разобрать кое-что из бормотаний, особенно связанных с постоянным кошмаром, ведь она была рядом. В тронном зале она видела Рулада – неубитого, скулящего на полу, скользком от его собственной крови, видела труп на троне и самого убийцу Рулада, умершего от яда.

Жалкие попытки Ханнана Мосага подобраться к трону были пресечены демоном, который явился за телом Бриса Беддикта и почти равнодушно, уходя, ткнул мечом Рулада, добив его.

От крика пробуждения императора ледяной глыбой застывало ее сердце, звериный вопль обжигал ее собственное горло.

Умереть только для того, чтобы вернуться, – значит не иметь возможности сбежать. Сбежать от… чего угодно.

Раны закрылись, он поднялся на четвереньки, все еще сжимая проклятый меч, оружие, которое не отпускает. Скуля и прерывисто дыша, пополз к трону и снова обмяк, добравшись до помоста.

Нисалл вышла из угла, где пряталась мгновениями раньше. Ум оцепенел – от самоубийства короля, ее любовника, и евнуха Нифадаса, от ударов, следующих один за другим в этом жутком тронном зале, от смертей, валящихся одна за другой, как могильные камни на затопленном поле. Трибан Гнол, как всегда прагматичный, преклонил колени перед новым императором, предложив свои услуги – с легкостью угря, прячущегося под новый камень. Первый консорт тоже был всему свидетелем, но теперь Турудала Бризада не было видно, а Рулад, в блестящих от свежей крови монетах, развернулся на ступеньках и оскалился на Ханнана Мосага.

– Не твой, – прохрипел он.

– Рулад…

– Император!.. А ты, Ханнан Мосаг, мой седа. Больше нет колдуна-короля. Мой седа.

– Твоя жена…

– Мертва. Да. – Рулад взобрался на помост и выпрямился, глядя на мертвого летерийского короля, Эзгару Дисканара. Потом ухватил свободной рукой ворот парчовой рубашки короля и стащил труп с трона – тот повалился на бок, голова ткнулась в плитки пола. Словно дрожь пробежала по телу Рулада. Он сел на трон и огляделся; взгляд вновь уперся в Ханнана Мосага.

– Седа, здесь, в нашей палате, ты впредь будешь обращаться к нам, лежа на животе, как сейчас.

Из тени в дальнем углу тронного зала послышался вялый смешок.

Рулад вздрогнул.

– А теперь оставь нас, седа. И забери эту ведьму Джаналл с ее сыном.

– Император, прошу, вы должны понять…

– Убирайся!

Крик поразил Нисалл, и она застыла, борясь с желанием убежать. Покинуть дворец, город…

Но тут Рулад махнул свободной рукой и, не оборачиваясь, сказал ей:

– Только не ты, шлюха. Ты останься.

Шлюха.

– Это слово неприемлемо, – сказала она и съежилась от страха, пораженная собственной опрометчивостью.

Он уставил не нее лихорадочные глаза. Потом ни с того ни с сего махнул рукой с неожиданной усталостью:

– Разумеется. Мы приносим извинения. Имперская наложница… – Его блестящее лицо скривилось в полуусмешке. – Твоему королю следовало забрать и тебя. Он или был эгоистом, или так любил, что не посмел.

Она промолчала, не имея ответа.

– Ага, мы видим сомнение в твоих глазах. Наложница, мы сочувствуем тебе. Знай, что мы не будем жестоки. – Рулад замолчал, глядя, как Ханнан Мосаг с трудом переваливается через порог зала. Появились еще полдюжины тисте эдур; они двигались неуверенно, дрожа, не веря в то, чему стали свидетелями. Ханнан Мосаг прошипел команду, и двое, войдя в зал, захватили мешки с искалеченными телами Джаналл и Квилласа, ее сына.

– Имей в виду, – продолжил император, – титул и прилагающиеся привилегии… остаются, если пожелаешь.

Нисалл моргнула, словно чувствуя под ногами зыбкий песок.

– Я вольна выбирать, император?

Мутные красные глаза устремились на дверь:

– Удинаас. Предатель. Ты-то… не был волен выбирать. Раб, мой раб… нельзя доверять тьме, нельзя… – Рулад поежился на троне, глаза блеснули. – Он идет.

Нисалл не поняла, кого имеет в виду император, но дикие эмоции в его голосе снова ее напугали. Что еще готовит жуткий день?

Голоса снаружи, один прозвучал горько, потом робко. В тронный зал вошел воин тисте эдур. Брат Рулада. Один из братьев. Тот, кто оставил Рулада, распростертого на плитках. Молодой, красивый – как бывает у эдур, непривычный и идеальный. Нисалл попыталась вспомнить, слышала ли она его имя…

– Трулл, – хрипло пробормотал император. – Где он? Где Фир?

– Он… ушел.

– Ушел? Оставил нас?

– Нас. Да, Рулад… Или называть тебя императором?

Гримаса пробежала по покрытому монетами лицу Рулада, затем он поморщился и произнес:

– Ты тоже оставил меня, брат. Бросил истекать кровью на полу. Думаешь, ты не такой, как Удинаас? Не такой предатель, как летерийский раб?

– Рулад, если бы передо мной был мой прежний брат…

– Тот, над которым ты насмехался?

– Если, по-твоему, так было, то прошу прощения.

– Да, теперь ты хочешь извиниться?

Трулл Сэнгар шагнул вперед:

– Это все меч. Он проклят. Прошу, отбрось его. Уничтожь. Трон теперь у тебя, и меч больше не нужен…

– Ты ошибаешься. – Рулад оскалился, словно в припадке ненависти к себе. – Без него я всего лишь Рулад, младший сын Томада. Без меча, брат, я никто.

Трулл склонил голову:

– Ты повел нас на войну. Я встану рядом с тобой. Встанет и Бинадас, и наш отец. Ты завоевал трон, Рулад, тебе нечего бояться Ханнана Мосага…

– Этого жалкого червяка? Ты думаешь, я его боюсь? – Кончик меча щелкнул, отскочив от плиток. Рулад уставил оружие в грудь Трулла. – Я император!

– Нет, не ты, – ответил Трулл. – Твой меч – император; меч и та сила, что стоит за ним.

– Лжешь! – взвизгнул Рулад.

Трулл отшатнулся.

– Докажи. – Глаза императора расширились.

– Разбей меч! Сестра благослови, да просто выпусти его из рук! Хотя бы так, Рулад. Просто пусть упадет!

– Нет! Я знаю, чего ты хочешь, брат! Ты заберешь его – я вижу, как ты напряжен, как готов прыгнуть за ним. Я вижу правду! – Меч дрожал между ними, словно жаждал крови.

Трулл покачал головой:

– Я хочу разбить его, Рулад.

– Не смей стоять рядом со мной! – прошипел император. – Я вижу предательство в твоих глазах – ты оставил меня! Раненого, на полу! – Его голос окреп. – Где мои воины? Сюда!

Неожиданно появились полдюжины воинов эдур, с мечами наголо.

– Трулл, – прошептал Рулад. – Я вижу, у тебя нет меча. Тогда брось свое любимое оружие – копье. И ножи. Что? Боишься, что я убью тебя? Окажи мне доверие, о котором говорил. Веди меня своей честью, брат.

Нисалл ничего не понимала; недостаточно знакомая с образом жизни эдур, она прочитала что-то на лице Трулла – капитуляцию, но гораздо более сложную и глубокую, чем просто готовность разоружиться перед братом. Слои смирения, один под другим, избавление от невероятной тяжести; и знание, объединяющее двух братьев, о смысле этой капитуляции. К чему приведет ответ Трулла, что последует, чем закончится – не для самого Трулла, но для Фира?..

Трулл отстегнул копье и положил его на плитки; расстегнул пояс с ножами и отбросил в сторону.

Никакого торжества не появилось в измученных глазах Рулада. Напротив, смущение затуманило его взгляд, заставило отвернуться, словно в поисках помощи. Император уставился на шестерых воинов, взмахнул мечом и проговорил надломанным голосом:

– Трулл Сэнгар пройдет Острижение. Он перестанет существовать для нас и для всех эдур. Взять его. Связать. Убрать.

Вольная выбирать, Нисалл решила остаться, однако причины выбора не могла бы назвать даже самой себе. Жалость? Возможно. Амбиции? Безусловно, ведь она понимала звериным чутьем, необходимым для жизни при дворе, что к нему можно пробиться и заменить – без долгой предшествующей истории – тех, кто уже не рядом с Руладом. У него вообще никого нет. Даже брат, Бинадас, подобно Труллу, стал слишком близок и потому слишком опасен для императора, – и его отослали искать разбросанных по свету представителей племен эдур. Отец императора, Томад, тоже не справился с соблазнительной ролью. Из выживших к’риснан Ханнана Мосага половину отправили сопровождать Томада и Бинадаса, чтобы ослабить нового седу.

И пока решения выполнялись, пока проходило Острижение – тайком, вдали от глаз летерийцев, – пока Нисалл, маневрируя, подбиралась к постели императора, канцлер, Трибан Гнол, наблюдал полуприкрытыми, как у рептилии, глазами.

Консорт Турудал Бризад исчез. Среди дворцовой прислуги ходили слухи, что он неподалеку, что он посещает полузаброшенные коридоры и тайные подземные ходы старого дворца, похожий на привидение и полупрозрачный. Нисалл не знала, как относиться к таким заявлениям; даже если бы он в самом деле прятался во дворце, ее это нисколько не удивило бы. Да и неважно – в конце концов, у Рулада нет жены.

Любовница императора – роль, казалось бы, привычная, но что-то было иначе. Рулад молод и непохож на Эзгару Дисканара. Его душевные раны слишком глубоки – Нисалл не исцелит их своими прикосновениями, так что, оказавшись в положении высоком и властном – рядом с троном, она чувствовала себя беспомощной. И совершенно одинокой.

Она стояла и смотрела, как летерийский император все туже сворачивается в клубок в углу комнаты. Среди скулежа, стонов и тяжких вздохов выплевывались слова из разговора с Труллом, отвергнутым братом. Снова и снова хриплым шепотом Рулад молил о прощении.

А впереди новый день, напомнила себе Нисалл. На ее глазах этот разбитый человек воспрянет, соберется и займет свое место на троне, глядя на всех красными глазами; побитая броня из монет будет мутно поблескивать в свете традиционных факелов, укрепленных по стенам палаты; а там, где монеты отвалились, увидят только израненную плоть, круглые алые рубцы на изуродованной коже.

Вопреки старым протоколам имперского правления император Тысячи смертей высиживал всю церемонию подачи прошений: все больше граждан империи, и бедных, и богатых, получив Императорское Приглашение и набравшись храбрости, оказывались лицом к лицу со своим пришлым правителем. Колокол за колоколом Рулад вершил правосудие – как мог. Его старания понять жизнь летери неожиданно тронули Нисалл – она поверила, что под проклятием таится достойная душа. И неожиданно Нисалл оказалась очень нужна, хотя прежде именно канцлер чаще помогал императору, и она чувствовала, что Трибан Гнол начал видеть в ней соперницу. Он был главным организатором подачи петиций, фильтром, который пропускал разумное число просителей – и соответственно рос штат помощников. То, что они составляют громадную и назойливую шпионскую сеть во дворце, само собой разумелось.

Нисалл видела, что император, взошедший на трон через море крови, стремится править по-доброму, пытается во все вникать честно и неуклюже. И это разбивало ей сердце.

Потому что власти неинтересна честность. Даже Эзгара Дисканар, столь щедрый на обещания в ранние годы, воздвиг стену между собой и гражданами империи в последнее десятилетие своего правления. Честностью слишком легко могут воспользоваться другие, и Эзгара снова и снова страдал от предательств, а больше всего из-за собственной жены, Джаналл, и их сына.

Слишком просто забыть боль этих ран, глубину этих шрамов.

Рулад, младший сын благородного семейства, стал жертвой предательства – со стороны, пожалуй, настоящего друга, раба Удинааса, и со стороны родной крови, своих собственных братьев. И каждый день он преодолевал пытку прошедшей ночи. Нисалл не могла представить, сколько это может продолжаться. Она одна была свидетельницей необычайной войны, которую он вел сам с собой каждое утро. Канцлер со всеми шпионами ничего не знал об этом – Нисалл была уверена. И незнание делало его опасным.

Нужно поговорить с Трибаном Гнолом. Нужно навести мостик. Но шпионить для него я не стану.

Очень узкий мостик, по которому следует идти осторожно.

В темноте пошевелился Рулад. Он прошептал:

– Я знаю, чего ты хочешь, брат… Так веди меня… веди меня своей честью…

Ах, Трулл Сэнгар, где бы ни скрывался сейчас твой дух, доволен ли ты? Доволен слышать, что твое Острижение провалилось?

И что ты теперь вернулся.

Вернулся мучить Рулада.

– Веди меня, – хрипло выдохнул Рулад.

Меч царапнул по мозаичному полу, и звук напоминал холодный смех.

– Боюсь, это невозможно.

Канцлер задумчиво отвел взгляд и уже готов был отправить воина эдур восвояси; потом, видимо, решив, что это слишком, прокашлялся и сказал сочувственным тоном:

– Император настаивает на этой церемонии, как вы и сами знаете, и прошения занимают все его время, пока он бодрствует. Это его, извините за выражение, мания. – Он чуть поднял брови. – Как может верноподданный оспаривать любовь императора к справедливости? Граждане теперь его обожают. И видят в нем честного правителя, каким он и является. Такие перемены, надо признать, потребовали времени и серьезных усилий с нашей стороны.

– Я желал бы поговорить с императором, – повторил Брутен тем же тоном, каким уже произносил эти слова.

Трибан Гнол вздохнул:

– Вероятно, вы желаете лично представить доклад относительно куратора Кароса Инвиктада и его Патриотистов. Уверяю вас, я передал все отчеты. – Он нахмурился, потом, кивнув, добавил: – Очень хорошо. Я сообщу о ваших пожеланиях его величеству, Брутен Трана.

– Если необходимо, поставьте меня в очередь просителей.

– Этого не потребуется.

Тисте эдур разглядывал канцлера полдюжины ударов сердца, затем повернулся и вышел из кабинета. В большой приемной ждала толпа летерийцев. Десятка два лиц повернулись вслед Брутену, идущему через приемную, – лиц взволнованных, искаженных страхом, – а другие изучали тисте эдур равнодушными глазами: агенты канцлера, которые, как подозревал Брутен, каждое утро собирали просителей и вразумляли, как нужно разговаривать с императором.

Не обращая внимания на расступавшихся летерийцев, Брутен вышел в коридор, миновал лабиринт палат, переходов и галерей дворца. Он почти не видел других тисте эдур, не считая к’риснан Ханнана Мосага, которые, ссутулившись, обтирали плечами стену; в их темных глазах вспыхивала искорка узнавания, когда Брутен проходил мимо.

Брутен Трана прошел в ближайшее к реке крыло дворца. Хотя последствия наводнения, случившегося на ранних стадиях строительства, устранили с помощью хитроумной системы подземных опор, избавиться от сырости было, видимо, невозможно. В наружных стенах пробили проходы, чтобы обеспечить приток воздуха, однако в итоге заплесневелый сумрак лишь наполнился запахами речного ила и гниющих растений.

Наконец Брутен очутился на разбитой мощеной дорожке – слева в высокой траве гнили упавшие деревья, а справа виднелся фундамент небольшого строения. Заброшенность висела в неподвижном воздухе легкой пыльцой, и Брутен в одиночестве поднялся по тропе к краю пустыря, за которым возвышалась древняя башня Азатов, окруженная яггутскими строениями поменьше. На пустыре были расположены без видимого порядка могильные камни. Из наполовину закопанных урн, запечатанных воском, торчало оружие. Мечи, сломанные копья, топоры, булавы – трофеи неудач, чахлый железный лес.

Павшие претенденты, обитатели самого престижного кладбища. Все, кто убивал Рулада хоть раз, а некоторые не единожды; самый великий, почти чистокровный тартенал убил императора семь раз. Брутен ясно помнил, как все отчетливее проявлялись гнев и ужас на зверином лице тартенала всякий раз, как его противник поднимался, обновленный, сильнее и смертельнее, чем был всего несколько мгновений назад.

Брутен зашел на причудливый некрополь, разглядывая разнообразное оружие – когда-то о нем заботились с любовью, часто давая имена, – ныне покрытое ржавчиной. В дальнем конце, чуть в стороне от других, стояла пустая урна. Несколько месяцев назад он из любопытства заглянул в нее и обнаружил серебряный кубок. В него был налит когда-то яд, убивший трех летерийцев в тронной зале – убивший Бриса Беддикта.

Праха не было. Как и меча Бриса.

Брутен Трана подозревал, что, вернись этот человек сейчас, он снова столкнется с Руладом и сделает то же, что и прежде.

В тот раз, не видимый Руладом – новый император лежал искромсанным на полу, – Брутен сунул нос в залу. Одного пугливого взгляда хватило, чтобы оценить ужасную точность разделки. Брис Беддикт был изящен. Как ученый, отбивающий слабый аргумент, он действовал с такой легкостью, как будто завязывал мокасины.

Хотелось бы видеть сам поединок, стать свидетелем артистизма этого трагически погибшего летерийского мечника.

Брутен стоял, глядя на покрытую пылью и паутиной урну.

И молился о возвращении Бриса Беддикта.

Узор постепенно обретал форму, и все же Странник, которого когда-то знали как Турудала Бризада, консорта королевы Джаналл, не мог постичь его значения. А чувство беспокойства было ему незнакомо. В самом деле, думал он, невозможно представить более нелепое состояние ума для бога – здесь, в центре его владений.

Да, он знавал времена жестокости; он попирал ногами прах мертвых империй, но даже тогда он видел свое предназначение ясно и непогрешимо. А хуже всего то, что узоры всегда были его страстью, он гордился мастерством в этом тайном языке, не видя соперников.

Так кто же затеял со мной игру теперь?

Он стоял в сумраке, слушал журчание воды, стекавшей по какой-то невидимой стене, и смотрел на седанс, на выложенный каменными плитками Обителей пол – основу его царства. Мои плитки. Мои. Это я – Странник. Это моя игра.

Перед ним расстилался узор. Соединяются несовместимые фигуры. Смысл скрыт до последнего момента – и тогда будет слишком поздно, завершение отрежет все пути для бегства. Ты думаешь, я ничего не сделаю? Но я не просто одна из твоих жертв. Я – Странник. Моя рука поворачивает судьбы. Все, что происходит будто бы случайно, сотворено мной. Такова непреложная истина. Так было всегда. Так будет всегда.

И все же на кончике языка ощущался страх, словно бог день за днем сосал грязные монеты, пробуя богатство империи на язык. Этот горький поток – он втекает или вытекает?

Хрустящий шорох движения, и изображение, вырезанное на плитках… расплылось. Ни одна Обитель не открывала себя.

Седанс был в таком состоянии со дня смерти Эзгары Дисканара. Странник был бы дураком, если бы не заметил связи, однако осмыслить ее только предстояло. Возможно, дело не в смерти Эзгары, а в гибели седы. Он никогда меня особо не любил. А я стоял и смотрел, как тисте эдур прячется в стороне, как бросает копье, пронзившее Куру Квана, убившее величайшего седу со времен Первой империи. Моя игра, думал я тогда. А теперь чья?

Может быть, Куру Квана. Я не предупредил его о надвигающейся опасности. Перед последним выдохом он должен был понять это… упущение. Неужели меня проклял ничтожный смертный? Меня – бога!

Даже Куру Квану не по силам сотворить нечто, чего не развеет Странник. Нужно лишь понять структуру, удерживающую заклятие, скрытые струны, управляющие плитками.

И что будет? Империя возродилась, подтвердив истинность древнего предсказания. Все, как я предвидел.

Плитки под помостом опять помутнели. Странник зашипел раздраженно и увидел, как поднимается в холоде пар от дыхания.

Неизвестная трансформация, в которой я вижу лишь лед собственного озлобления. Стало быть, я вижу, но слеп.

Холод тоже явился неожиданностью. Жар силы ушел. Все не так, как должно быть.

Возможно, в какой-то миг придется признать поражение. И навестить маленького старого раздражительного краба. Который состоит слугой при никчемном дураке. Придется смиренно просить ответов. А ведь я позволил Теголу выжить, это считается?

Маэль, я знаю, в прошлый раз вмешался ты. Бесстыдно наплевав на правила. Мои правила. Тем не менее я простил тебя, и это тоже считается.

Смирение на вкус было даже хуже страха. На такое он еще не готов.

Он возьмет власть над седансом. Но чтобы узурпировать узор, нужно сначала найти его создателя. Куру Кван?

Знать бы…

Беспорядки множатся в пантеонах, новых и старых. Хаос, вонь насилия. Да, тут вмешивается бог. Возможно, винить надо самого Маэля… Нет, не годится. Скорее всего он ничего не знает, оставаясь в блаженном неведении. Открыть ему глаза, что происходит какая-то пакость?

Империя возродилась. Да, у тисте эдур есть свои тайны, или, по крайней мере, они считают, что эти истины хорошо укрыты. А вот и нет. Чужой бог захватил их и превратил юного воина эдур в свое воплощение, в поборника, очень кстати охваченного суеверным почтением к печальной немощи самого бога. Власть из боли, слава из деградации, странная близость – возрожденная империя давала обещания силы, роста и долговечности, и все это, надо признать, не вызывало доверия. Как и любые обещания.

Бог неожиданно задрожал в холодном воздухе подземной палаты.

Узор обретает форму. И когда обретет, будет слишком поздно.

– Слишком поздно.

– Все же что-то еще можно сделать.

– Увы. Она умирает, хозяин, и если мы не воспользуемся ее кончиной, воспользуется кто-то другой.

Рыба капабара с помощью щупалец выбралась на берег канала и распласталась на дорожке, разевая рот и шевеля жабрами, глядя на свое последнее мутное утро. Зверюга была длиной с человека, толстой, как торговец бараниной с Внутренних островов, и, к удивлению Тегола, еще уродливей.

– Тем не менее у меня разрывается сердце.

Бугг почесал почти безволосую макушку и вздохнул.

– Вода непривычно холодная, – пояснил он. – Капабары любят теплый ил.

– Вода холодная? И ничего нельзя сделать?

– «Гидрогаторы Бугга».

– Открываешь филиалы?

– Нет, просто попробовал, как звучит.

– И как нужно проводить эту самую гидрогацию?

– Понятия не имею. Ну, в общем-то, имею, но это ремесло не совсем законно.

– То есть принадлежит царству богов.

– В основном. Хотя… – Бугг просветлел. – После недавнего наводнения и с учетом моего опыта обустройства сухих фундаментов, кажется, я вижу некоторые возможности.

– Сможешь подоить инвесторов?

Бугг состроил гримасу:

– Всегда найдете темную сторону, да, хозяин?

– Такова моя беспринципность. Впрочем, большинство людей сочли бы ее достоинством. Теперь скажи, ты в самом деле не можешь спасти несчастную рыбу?

– Хозяин, она уже мертва.

– Неужели? А… Видимо, теперь у нас есть ужин.

– Пожалуй, даже пятнадцать ужинов.

– Так или иначе у меня назначена встреча, так что увидимся с тобой и рыбой дома.

– Спасибо, хозяин.

– Разве я не говорил, что утренняя прогулка может оказаться полезной?

– Только, увы, не для капабары.

– Не поспоришь. Кстати, я хочу, чтобы ты составил для меня список.

– Какой?

– Скажу позже. Я же говорил, что опаздываю на встречу. Вот что я вдруг подумал: такую здоровенную рыбу тебе не тяжеловато тащить в одиночку?

– Ну, – ответил Бугг, оценивающим взглядом окинув труп, – для капабары она маленькая. Помните ту, которая пыталась затеять любовь с галерой?

– Ставки на нее были на Утопалках ошеломительные. В тот день я потерял все.

– Все?

– Да – три медных докса.

– И какого результата ожидали?

– Если честно… что родятся такие маленькие лодочки, которые смогут сами грести большими плавниками-веслами.

– Опаздываете на встречу, хозяин.

– Погоди! Отвернись! Мне срочно нужно сделать кое-что неприличное.

– Ну, хозяин…

Шпионы торчали на каждом углу. Патриотисты в серых дождевиках маленькими группками важно вышагивали через толпу, широко расступавшуюся в стороны; руки в перчатках – на рукоятках дубинок, на лицах – тупое самодовольство головорезов. Тегол Беддикт, завернувшись в одеяло, как в саронг, шел с мягкой грацией отшельника – приверженца какого-то тайного, но безобидного культа. По крайней мере, Тегол надеялся, что производит такое впечатление. Выходить в эти дни на улицы Летераса значило подвергаться немалому риску – такого не было при короле Эзгаре Дисканаре, в дни блаженного наплевательства. Хотя появлялся привкус интриги и опасности в каждом путешествии – пусть даже до овощной лавки за переспелыми корнеплодами, – от нервного напряжения трудно было избавиться, и неважно, сколько у тебя заплесневелой репы.

В данном случае дело усугублялось тем, что Тегол и впрямь готовился к подрывной деятельности. Одной из первых жертв нового режима стала Гильдия крысоловов. Карос Инвиктад, куратор Патриотистов, сделал ход в первый же день на новой должности, отправив сотню агентов в Крысий дом, скромную штаб-квартиру Гильдии, где и были произведены аресты десятков крысоловов, оказавшихся позже (все до единого) иллюзиями, – эта подробность, разумеется, не разглашалась, дабы не вызвать хор насмешек над грозными Патриотистами.

В конце концов, у тирании нет чувства юмора. Слишком упивается собственной важностью. Поэтому неизбежно возникает непреодолимый соблазн – разве это не извиняет мои нечастые шутки? Увы, Патриотистам не хватает гибкости в таких вопросах; смертельное оружие против них – саркастическая насмешка, и им это известно.

Перейдя канал Квилласа по небольшому мосту, Тегол попал в менее помпезный северный район и нырнул в кривой тенистый переулок, бывший прежде грязной улицей – до изобретения четырехколесных фургонов и парной упряжи. Вместо обычных для такого проулка хибар и тайных ходов здесь стояли лавчонки, которые с виду почти не изменились за последние лет семьсот. В первом справа, «Полутопорном храме трав», воняющем, как переполненная сточная канава, можно было обнаружить ведьму со сморщенной физиономией, живущую в выгребной яме; а драгоценные растения росли на берегу или прямо в кишащем насекомыми водоеме. Поговаривали, что ведьма так и родилась в этой жиже и человек она только наполовину, что ее мать родилась там же, и мать ее матери, и так далее. Правдивость таких заявлений принималась без вопросов – Тегол и представить не мог, чтобы разумный человек – и даже неразумный – добровольно согласился на такое погружение.

Напротив «Полутопора» находилась узкая дверь в лавчонку, торгующую короткими отрезками веревки и деревянными шестами в полтора человеческих роста. Тегол понятия не имел, как может выживать настолько узкоспециализированное предприятие, особенно на таком слабом, ограниченном рынке, однако эта самая дверь оставалась открытой почти шесть веков и запиралась только на ночь – с помощью короткой веревки и деревянного шеста.

Ассортимент в лавчонках дальше по переулку объединяла лишь необычность. Деревянные столбы и колышки в одной, сандалии-тапочки – в другой, в третьей – строго тапочки. Лавочка, где продавались протекающие горшки – вовсе не бракованные; все горшки были намеренно сделаны протекающими – с точно рассчитанным расходом; где-то продавались неоткрываемые коробки; где-то – ядовитые краски. Керамические зубы, бутылочки, наполненные мочой беременных женщин, громадные амфоры с мертвыми беременными внутри; экскременты ожиревших боровов; миниатюрные домашние животные: собачки, кошки, птички и всевозможные грызуны – все уменьшенные в размерах с помощью тщательного отбора поколение за поколением; Тегол видел сторожевых собак не выше его лодыжки; миленькие и визгливые, они, вероятно, вселяли ужас в мышек с ноготок и кошек, которых пожилые женщины носили на большом пальце ноги с помощью хитроумной петельки на сандалии-тапочке.

Со времен объявления Гильдии крысоловов вне закона у Бедового переулка появилась новая функция, к которой Тегол подключился с беззаботностью новичка. Сначала он зашел в «Полутопор», продравшись через лианы за порогом, и вовремя остановился, едва не нырнув головой, вперед в грязную лужу.

Раздались плеск, слякотное чавканье, потом из заросшего высокой травой пруда появилось темнокожее морщинистое лицо.

– Это ты, – произнесла ведьма, скорчив гримасу и высунув длиннющий язык с присосавшимися пиявками.

– А это ты, – ответил Тегол.

Красный протуберанец со всеми подружками убрался на место.

– Ныряй, поплаваем, мерзкий человек.

– Вылезай, и пусть кожа в себя придет, Мунуга. Я же знаю, что тебе едва тридцать лет.

– Я – пример благоразумия.

– И предупреждение: не злоупотребляй водными процедурами. Ну и где жирный корень?

– Сначала, что ты мне принес?

– Что и всегда. То единственное, что тебе нужно от меня, Мунуга.

– Хочешь сказать то единственное, чего ты не дашь!

Вздохнув, Тегол достал из-под своего импровизированного саронга маленький флакон и показал его.

Женщина облизнулась – весьма замысловатым образом.

– И что там?

– Молоки капабары.

– Но мне нужны твои.

– Я не произвожу молоку.

– Ты знаешь, о чем я, Тегол Беддикт.

– Увы, нищета укоренилась слишком прочно. Да и пропали у меня все стимулы быть производителем. В конце концов, что за мир я наблюдаю вокруг? Зачем ему рожать дитя?

– Тегол Беддикт, ты не способен родить дитя. Ты мужчина. Роды предоставь мне.

– Вот что я скажу: вылезай из этого супа, вытрись и дай взглянуть, на что ты похожа, а там кто знает? Случаются разные чудеса.

Нахмурившись, она что-то ему протянула:

– Вот твой жирный корень. Давай флакон и убирайся.

– С нетерпением буду ждать следующей встречи…

– Тегол Беддикт, ты хоть знаешь, для чего нужен жирный корень? – Женщина подозрительно прищурилась, и Тегол понял, что, если ее в самом деле просушить, она может оказаться вполне симпатичной – для амфибии.

– Нет, а что?

– Тебе предлагали использовать его каким-то необычным способом?

Он покачал головой.

– Точно? Никакого необычного чая, пахнущего желтым?

– Пахнущего желтым? Что это значит?

– Понюхаешь – поймешь. Значит, не пробовал… Хорошо. Убирайся, я кисну.

Торопливое отступление из «Полутопора». Далее к «Неизмеримым горшкам Груля». Видимо, название должно было подчеркивать бесподобное качество, поскольку сами горшки продавались как часы для алхимических опытов и прочего, а все это требовало неизменной скорости потока.

Тегол зашел в тесную сырую лавочку.

– Ты всегда морщишься, когда заходишь, Тегол Беддикт.

– Доброе утро, Похвальный Груль.

– Скорее уж серое.

– Миленький горшок…

– Это мензурка.

– Я так сразу и подумал.

– Цена обычная.

– Почему ты всегда прячешься за горшками, Похвальный Груль? Я только и вижу, что твои руки.

– Мои руки – главное во мне.

– Ладно. – Тегол достал недавно добытый спинной плавник. – Набор шипов, на сей раз от капабары. Диаметр равномерно уменьшается…

– Откуда ты знаешь?

– Ну, это же видно – к хвосту они все меньше.

– Да, но насколько именно?

– Сам решай. Тебе нужны орудия, чтобы делать дырки. Вот… сколько… двенадцать. Как можно быть недовольным?

– Я разве сказал, что недоволен? Положи их на прилавок. Возьми мензурку. И убери свой клятый жирный корень.

Дальше через дорогу, в лавочку крохотных животных, к Бистмонгер Шилл – зазывале-звероторговке, что, шаркая на стоптанных каблуках, постоянно переставляла туда-сюда маленькие клетки. Она, как обычно, восторженно завизжала при виде принесенных ей мензурки и жирного корня. Злые жены используют корень, чтобы уменьшить яички мужа; а Шилл использовала уменьшающие свойства корня для своих питомцев, подливая им желтопахнущий чай в постепенно увеличивающихся с помощью дырявой мензурки порциях.

Атмосфера встречи накалилась, когда Тегол прихлопнул комара на шее – ему немедленно сообщили, что он только что убил карликовую кровососущую летучую мышь. Аргументы, что различия просто ускользнули от него, приняты не были. Тем не менее Шилл открыла люк в полу в глубине лавочки, и Тегол спустился на двадцать шесть узких крутых каменных ступенек в скрюченный коридор, ведущий в древнюю пустую могилу-склеп; в трех местах стены были разобраны, открывая три входа в извилистые, низкие тоннели, два из которых заканчивались смертельными ловушками. Третий тоннель приводил в палату, где поселились с дюжину растрепанных беженцев – большинство, похоже, спали.

К счастью, главный следователь Рукет бодрствовала. При виде Тегола она вскинула брови, и на очаровательном личике появилось выражение непритворной радости. Она жестом пригласила Тегола к столу, укрытому листами пергамента с поэтажными планами и диаграммами.

– Садись, Тегол Беддикт! Вот вино! Пей. Слава Страннику, новое лицо! Ты и представить не можешь, как меня утомила неизменная компания.

– Ну конечно, – подхватил он, усаживаясь. – Надо чаще выбираться.

– Увы, большинство моих расследований сейчас носят архивный характер.

– А, Великая загадка, на которую ты наткнулась? Ответ близок?

– Великая загадка? Скорее уж, проклятая загадка; и – нет, я по-прежнему сбита с толку. Но давай о другом. Мои агенты докладывают, что трещины в фундаменте неумолимо расширяются. Браво, Тегол. Я всегда говорила, что ты умней, чем кажешься.

– Ну, спасибо, Рукет. Полированные плашечки, о которых я просил, готовы?

– Оникс доделала последнюю сегодня утром. Всего шестнадцать, правильно?

– Со скошенными краями?

– Конечно. Все твои инструкции соблюдались неукоснительно.

– Отлично. Теперь о неумолимом расширении…

– Хочешь, перейдем в мою частную комнату?

– Э… не сейчас, Рукет. Мне нужны деньги. Вливание, дополнительный капитал.

– Сколько?

– Пятьдесят тысяч.

– Мы вернем их?

– Нет, все потеряете.

– Тегол, ты и вправду растягиваешь месть в долгое удовольствие. Тогда какая нам выгода?

– Всего лишь возвращение силы Гильдии крысоловов.

Сонные глаза Рукет распахнулись:

– Конец Патриотистам? За пятьдесят тысяч? А семьдесят пять не лучше? Или сто?

– Нет, мне нужно только пятьдесят.

– Вряд ли со стороны правления Гильдии возникнут возражения.

– Замечательно. – Тегол сложил ладони и поднялся.

Она нахмурилась:

– Ты куда?

– Разумеется, в твою частную комнату.

– О, как мило.

Он прищурился на нее:

– А ты не присоединишься ко мне, Рукет?

– Зачем? Название «жирный корень» – это просто особый женский юмор.

– Я не пил желтопахнущего чая!

– Советую тебе впредь пользоваться перчатками.

– Где твоя комната, Рукет?

Она подняла бровь.

– Ты что-то хочешь доказать?

– Нет, мне только нужно проверить… кое-что.

– А зачем? – снова спросила она. – Сейчас, когда твое воображение разыгралось, ты убедишь сам себя, что стал меньше, Тегол Беддикт. Человеческая натура. Тем более ты мужчина. – Рукет поднялась. – А вот я могу быть объективной, порой даже сокрушительно объективной. Ты согласен подвергнуться осмотру?

Тегол сердито посмотрел не нее:

– Ладно, пошли. Но уж в следующий раз давай обойдемся совсем без приглашений в твою комнату, ладно?

– Неприятности в мелочах, Тегол Беддикт. Вот увидишь.

Венитт Сатад, развернув пергамент, прижал углы камнями.

– Как видите, магистр, на участке шесть разных строений. – Он начал показывать на чертеж. – Конюшни для хозяйства и для постояльцев. Ледник. Сушилка с погребом. Жилище для слуг. И, разумеется, сама гостиница…

– А это что за квадратное строение? – спросил Раутос Хиванар.

Венитт нахмурился:

– Насколько я понимаю, внутри оно содержит какой-то предмет культа. Здание старше самой гостиницы. Попытки передвинуть его провалились. Сейчас на свободном месте хранится всякая всячина.

Раутос Хиванар откинулся на спинку кресла.

– Насколько выгодно такое приобретение?

– Не больше и не меньше, чем любая другая гостиница, магистр. Можно было бы обсудить инвестиции в реставрацию с другими акционерами, включая Кароса Инвиктада.

– Ладно, я подумаю. – Раутос Хиванар поднялся. – А пока разложите новые артефакты на верстаке на террасе.

– Слушаюсь, магистр.

В четырнадцати лигах к западу от Драконийских островов штиль опустился на океан, покрыв морскую поверхность ровной сальной пленкой. Одинокий корабль с низко сидящим черным корпусом не подавал никаких признаков жизни. Вся оснастка со сломанной грот-мачты унесена, рулевое весло закреплено.

Скорген Кабан по прозвищу Красавчик медленно опустил подзорную трубу, но продолжал щуриться единственным целым глазом на далекое судно. Он почесал вентиляционные дырки – все, что осталось от когда-то большого орлиного носа, – и поморщился, царапнув ногтем чувствительное место. На самом деле ничего не чесалось, но открытые ноздри имели обыкновение подтекать, и фальшивое почесывание должно было дать сигнал о сырости. Как и многие другие, Скорген считал, что исполняет этот жест деликатно.

Увы, капитан обладала слишком острым зрением. Она перестала искоса изучать Скоргена и вновь посмотрела на собравшийся экипаж. Штиль, понятное дело, всех угнетает, однако трюмы рейдера набиты добычей, и благоволению Странника не видно конца.

Раз уж они нашли очередную жертву.

Скорген шумно, со свистом выдохнул:

– Да, это эдур. Полагаю, отбившееся от своих судно, потрепанное ураганом, который мы вчера видели на западе. Экипаж, наверное, болен или покинул судно на спасательных лодках-кнарри. Если так, то многое забрали с собой, а если нет, – он улыбнулся капитану почерневшими зубами, – мы сможем завершить то, что начал шторм.

– В любом случае, – сказала капитан, – мы поглядим. Командуй весла на воду, Скорген, но пусть впередсмотрящий крутит головой во все стороны.

Скорген взглянул на капитана:

– Думаете, могут появиться и другие?

Она скорчила гримасу:

– Сколько кораблей отправил император?

Скорген выпучил глаз и снова приложился к подзорной трубе.

– Думаете, это один из них? Странникова задница, капитан, если вы правы…

– Приказ ты получил, и, похоже, я должна снова напоминать, старший помощник: никаких ругательств на моем судне.

– Виноват, капитан.

Старший помощник торопливо направился отдавать распоряжения команде.

От полного штиля моряков охватывал своего рода суеверный трепет; казалось, громкий звук может расколоть зеркало моря.

Капитан слушала, как двадцать четыре весла погрузились в воду. Мгновение спустя раздалась приглушенная команда рулевого, и «Бессмертная благодарность» двинулась вперед. Тучи сонных мух взвились над кораблем, как только колыхнулась ровная поверхность моря. Проклятые создания, оказавшись на свету, старались снова найти темное убежище. Моряки кашляли и плевались – капитан им даже позавидовала, когда жужжащая туча закружилась вокруг ее головы и бессчетные насекомые поползли по носу, в уши, по глазам. Мало того что солнце и море, соединившись, подвергали унижению гордость и крохотную толику тщеславия, которую может позволить себе мертвая женщина, но мухи для Шурк Элаль представляли сущее наказание.

Пиратка, божественная немертвая, ненасытная шлюха, ведьма глубоких вод – ей везло с тех пор, как она впервые двинулась из гавани Летераса вниз по длинной широкой реке к западным морям. Та первая галера, изящная и гладкая, стала ее пропуском к славе, и Шурк до сих пор с тоской вспоминала галеру, захваченную эскортом маров в заливе Лафтеров. Впрочем, «Бессмертная благодарность» вполне ее устраивала. Великовата для немногочисленного экипажа, конечно, но по возвращении в Летерас эту проблему удастся легко разрешить. Жаль, что с ней уже нет Багровой гвардии, хотя, конечно, Стальные Прутья с самого начала однозначно заявил, что они только отрабатывают проезд. И все равно они стали огромным плюсом в том океанском переходе, не давая крови закиснуть и успокоиться. Захваченные торговые суда одно за другим обдирались до нитки, а потом, как правило, шли на дно. И дело не только в смертоносных мечах, но и в магии Корлоса – магии, куда более чистой и умелой, чем все, что Шурк доводилось видеть прежде.

Тот переход открыл ей глаза – и разум. Мир огромен. И во многих отношениях Летерийская империя, дитя Первой империи, оказалась тихой заводью – в мышлении, в стиле работы. Унизительное открытие.

Расставание со Стальными Прутьями и его воинством получилось не сильно эмоциональным. Честно говоря, Шурк Элаль тяготила их компания. Стальные Прутья не из тех, кто долго терпит субординацию. Разумеется, все иначе, когда он общается с друзьями, Поклявшимися из Багровой гвардии или с их легендарным командиром князем К’аззом. Но она не из Поклявшихся и даже не из их роты. Так или иначе, пока все шло гладко, Шурк старалась не лезть на рожон, чтобы не вызвать конфронтацию.

Наемников высадили под ледяным ливнем на каменистом восточном берегу земли, называемой Якуруку. В последний раз Шурк видела, как Стальные Прутья и его солдаты, двинувшись в глубь суши, наткнулись на дюжину спускающихся по изломанному склону воинов в массивных латах, в больших шлемах с опущенными забралами. Хотя выглядели они грозно, Шурк надеялась, что их воинственность показная. Серое полотно дождя закрыло подробности происходящего на берегу, когда Шурк возвращалась на весельной лодке на «Благодарность».

Скорген клялся, что расслышал звон клинков – легкое эхо – своим целым ухом, но сама Шурк не слышала ничего.

В любом случае пираты торопились убраться из этих вод, и Шурк утешала возбужденную совесть, вспоминая, как Стальные Прутья говорил о Якуруку со знанием дела – по крайней мере, упоминал название. Что же до истовых молитв Корлоса нескольким дюжинам божеств… ну, он склонен к театральности. Дюжина рыцарей – маловато, чтобы остановить Багровую гвардию, намеренную совершить то, что требуется; в данном случае пересечь Якуруку от берега до берега и подыскать себе другой корабль.

Да, мир огромен.

Весла бесшумно убрали, и «Бессмертная Благодарность» боком подобралась к брошенному кораблю эдур. Шурк Элаль, стоя у леера, изучала палубу судна из черного дерева.

– Сидит низко, – пробормотал Скорген.

– Удирали в беспорядке, – сказала Шурк Элаль, когда абордажные крюки впились в борт и лини натянулись. – Шестеро с нами, оружие наготове, – скомандовала она, доставая из ножен рапиру и забираясь на планшир.

Прыгнув, она легко приземлилась на середине палубы, в двух шагах от расщепленного основания грот-мачты. Тут же к ней присоединился Скорген, хрюкнув, а потом выругавшись – потревожил больную ногу.

– Тут была драчка, – сказал он, оглядевшись. Затем подхромал к борту, выдернул стрелу с расщепившимся древком и сердито оглядел ее. – Проклятие, короткая и толстая, наконечник прошибает щит с бронзовыми накладками. А оперение! Кожаное, как плавники.

Но где же тела? Хмурясь, Шурк Элаль направилась к рубке. Заметив, что крышка трюмного люка разбита, она отпихнула ее сапогом. Потом нагнулась и заглянула в темноту трюма.

Блеск воды, что-то плавает.

– Скорген, тут есть груз. Иди достань одну амфору.

Второй помощник, Нытик, крикнул с их собственного корабля:

– Капитан! Это корыто опустилось ниже с тех пор, как мы подошли.

Теперь она слышала тихое поскрипывание корпуса.

Скорген уцепил здоровой рукой ручку амфоры. Зашипев от натуги, он приподнял кувшин по пояс и выкатил его на палубу между собой и капитаном.

Великолепное изделие! Непривычная, кремовая глазурь спускалась к основанию, где черные кольца образовывали геометрические узоры на блестящем белом фоне. Но привлек внимание Шурк рисунок на боках амфоры. С одной стороны внизу была изображена фигура, прибитая к Х-образному кресту. У поднятой головы человека кружили сотни ворон, улетающие или прилетающие, прорисованные во всех подробностях. Собрались поживиться плотью несчастного? Покидали его, как последние, умирающие мысли?

Скорген достал нож и начал сковыривать воск, запечатавший пробку. Он очень быстро преуспел и вытащил затычку. И тут же отскочил в сторону – на палубу хлынула густая кровь. Совсем свежая, от нее поднимался цветочный аромат, острый и приторный.

– Пыльца кагенцы, – сказал Скорген. – Не дает крови свернуться. Эдур используют ее, когда красят храмы в лесу – знаете, на деревьях. Ну, не настоящие храмы, конечно. Ни стен, ни потолка, просто роща…

– Терпеть не могу старших помощников, которые любят болтать, – сказала Шурк Элаль. – Доставайте другие. Тут за одни кувшины мы выручим столько, что хватит на пару месяцев. – Она пошла к рубке.

Коридор был пуст, выломанная дверь рубки болталась на одной кожаной петле. По ходу Шурк заглядывала в боковые ниши и видела разобранные койки экипажа – все незанятые, но растрепанные, словно после обыска. В самой рубке тоже виднелись следы поисков, а на полу раскинулся труп эдур. Пригвоздив ладони и ступни несчастного к полу, кто-то основательно поработал над ним с помощью ножа. Рубка была наполнена вонью испражнений. Лицо мертвеца застыло в агонии, а выпученные глаза словно видели в смертный миг крушение веры.

Подошел Скорген и выругался, увидев труп.

– Его пытали. Пытали капитана. Это меруд, почти старейшина. Странник спаси, капитан, как бы на нас не подумали, если кто объявится тут до того, как посудина пойдет ко дну. Пытали. Не понимаю…

– Все просто. Им были нужны сведения.

– О чем?

Шурк Элаль огляделась.

– Они взяли журнал и карты. Ну, пираты могли бы так поступить, если они не из Летера, но тогда им незачем было пытать беднягу. И потом пираты забрали бы груз. Нет, тот, кто это сделал, хотел сведений – того, чего не узнать по картам. И на добычу им было плевать.

– Грязные скоты.

Она подумала про амфору с ее ужасным содержимым.

– Возможно, у них была веская причина, Скорген, пробить корпус. Но подождем поблизости. Черное дерево неохотно тонет; возможно, придется поджечь.

– Погребальный костер привлечет внимание, капитан.

– Риск, я понимаю. Выполнять.

Поднявшись на палубу, Шурк Элаль прошла на бак.

Чужие в море. Не дружат с тисте эдур. И все равно встречаться с ними не хочется.

– Скорген! Когда закончим, беремся за весла. Обратно к берегу.

Он вскинул брови в шрамах.

– В Летерас?

– А почему нет? Распродадим добычу и наберем экипаж.

Потрепанный человек улыбнулся.

Снова в Летерас, так точно.