Читать книгу Худеющий - Стивен Кинг, Клайв Баркер, Stephen King - Страница 7

– Сколько ты сбросил? – спросил доктор Хьюстон. Халлек, полный решимости говорить правду, и только правду, ответил, что сбросил почти тридцать фунтов за три недели.

– Ого! – сказал Хьюстон.

– Хайди слегка беспокоится. Сам знаешь, жены вечно волнуются…

– У нее есть причины для беспокойства, – заметил Хьюстон.

Майкл Хьюстон являл собой классический образец успешного жителя Фэрвью: статный красавец доктор, седовласый, загорелый, холеный. Когда он сидел в летнем баре у клубного бассейна, за столиком под раскрытым зонтом, его можно было принять за изрядно помолодевшего доктора Маркуса Уэлби. Именно в этом баре под названием «Водопой» они с Халлеком сейчас и беседовали. Хьюстон был в красных штанах для гольфа с ослепительно-белым ремнем. На ногах – белые спортивные туфли. Рубашка фирмы «Лакост», часы «Ролекс». Хьюстон потягивал пинаколаду, или «пенис-коладу», как он сам называл этот коктейль, упиваясь своим остроумием. У них с женой было двое невероятно красивых детей, и они жили в огромном доме на Лантерн-драйв, неподалеку от клуба. Как говорится, в пешей доступности. Дженни Хьюстон всегда этим хвасталась, когда напивалась. Это значило, что их дом стоил больше ста пятидесяти тысяч. Хьюстон ездил на коричневом четырехдверном «мерседесе». Его жена – на «кадиллаке-симаррон», напоминавшем «роллс-ройс», страдающий геморроем. Их дети ходили в частную школу в Уэстпорте. В Фэрвью говорили – а здешние слухи обычно бывали правдивы, – что Майкл и Дженни Хьюстоны пришли к modus vivendi: он ухлестывал за каждой юбкой, она начинала глушить коктейли из виски с лимонным соком примерно с трех часов дня. Типичная семья из Фэрвью, подумал Халлек, и вдобавок к непреходящему страху на него навалилась усталость. Он хорошо знал эту публику или думал, что знает, но так или иначе, выводы были не самыми утешительными.

Он посмотрел на свои собственные ослепительно-белые туфли и подумал: Кого ты пытаешься обмануть? Ты птица того же полета.

– Завтра придешь ко мне в смотровой кабинет, – сказал Хьюстон.

– Завтра я занят.

– Все дела подождут. Тебе надо заняться своим здоровьем. А пока ты мне вот что скажи. У тебя не было кровотечений? Ректальных? Во рту?

– Нет.

– Кожа на голове не кровит от расчески?

– Нет.

– Есть какие-то язвочки или болячки, которые долго не заживают?

– Нет.

– Хорошо, – сказал Хьюстон. – Кстати, я сегодня набрал восемьдесят четыре очка. Как тебе?

– В общем, неплохо, – ответил Билли. – Еще пару годиков потренируешься, и будешь, может, участвовать в турнире «Мастерс».

Хьюстон рассмеялся. Подошел официант. Хьюстон заказал еще «пенис-коладу». Халлек заказал «Миллер». Легкий «Миллер», чуть не добавил он по привычке, но прикусил язык. Легкое пиво ему сейчас нужно, как… ну, скажем, ректальное кровотечение.

Майкл Хьюстон наклонился вперед. Его взгляд стал серьезным, тяжелым, и Халлек снова почувствовал укол страха, словно тонкая стальная игла вонзилась в желудок. Он вдруг с тоской осознал, что его жизнь изменилась, и вовсе не к лучшему. Теперь ему сделалось по-настоящему страшно. Цыганская месть.

Хьюстон смотрел ему прямо в глаза, и Билли понял, что он сейчас скажет: Шансы, что у тебя рак, пять из шести, Билли. И без рентгена все ясно. Тебе не надо обновить завещание? Хайди с Линдой обеспечены средствами к существованию? Когда ты еще относительно молод, просто не верится, что с тобой может произойти что-то такое. А оно может, Билли. Да, может.

Понизив голос, как человек, сообщающий важную тайну, Хьюстон спросил:

– Сколько нужно носильщиков, чтобы похоронить черномазого из Гарлема?

Билли покачал головой и заставил себя улыбнуться.

– Шесть, – сказал Хьюстон. – Четверо несут гроб, двое – радиоприемник.

Он рассмеялся, и Билли Халлек сделал вид, что ему тоже смешно. Но перед мысленным взором как наяву предстал старый цыган, поджидавший его возле здания суда. За спиной у цыгана, под знаком «Стоянка запрещена», стоял древний пикап с самодельным жилым автоприцепом. Боковую стенку прицепа покрывал странный орнамент вокруг центральной картинки: неумелое изображение коленопреклоненного единорога, склонившего голову перед цыганкой с цветочной гирляндой в руках. На цыгане был зеленый саржевый жилет с пуговицами из серебряных монет. И теперь, наблюдая, как Хьюстон смеется над собственной шуткой и аллигатор у него на рубашке трясется от этого смеха, Билли подумал: Ты помнишь больше, чем тебе представлялось. Ты думал, что помнишь только его жуткий нос, но нет. Ты помнишь практически все.

Дети. В кабине пикапа сидели дети и смотрели на Билли бездонными карими глазами, казавшимися почти черными. «Отощаешь», – сказал старик, и хотя его палец был жестким, мозолистым, прикосновение оказалось нежным, почти любовным.

Делавэрские номера, вдруг вспомнил Билли. На его развалюхе были делавэрские номера. И наклейка на бампере… что-то там…

Руки Билли покрылись гусиной кожей, и он испугался, что сейчас закричит, как однажды тут, в баре, кричала какая-то женщина, когда ей показалось, что ее ребенок тонет в бассейне.

Билли Халлек хорошо помнил, как впервые увидел цыган; в день, когда они появились в Фэрвью.

Цыгане припарковали машины вдоль улицы, примыкавшей к парку. Стайка детишек тут же высыпала на газон и затеяла игры. Цыганки стояли в стороне, болтали друг с другом и присматривали за резвящейся малышней. Женщины в ярких, цветастых нарядах, но не в тех живописных лохмотьях, в каких изображали цыган в голливудских фильмах тридцатых и сороковых. Женщины в красочных сарафанах, женщины в укороченных брючках; те, что помоложе, – в джинсах «Джордаш» или «Кельвин Кляйн». Все они были яркими, полными жизни, в чем-то даже опасными.

Молодой парень выскочил из микроавтобуса «фольксваген» и начал жонглировать кеглями великанских размеров. «КАЖДОМУ НАДО ВО ЧТО-ТО ВЕРИТЬ, – было написано у него на футболке, – И ПРЯМО СЕЙЧАС Я ВЕРЮ, ЧТО ВЫПЬЮ ЕЩЕ ПИВКА». Дети Фэрвью с радостным визгом побежали к нему, словно притянутые магнитом. Под футболкой у парня играли мышцы, на груди ритмично подскакивал огромный крест. Мамаши Фэрвью похватали своих малышей и потащили прочь. Но не все матери оказались столь расторопны. Ребята постарше направились к цыганятам, и те, прервав свои игры, наблюдали за их приближением. Городские, читалось в их темных глазах. Мы знаем вас, городских. Мы вас видим повсюду, куда нас приводят дороги. Мы знаем ваши глаза и ваши аккуратные стрижки; знаем, как сверкают на солнце брекеты у вас на зубах. Мы не знаем, где будем завтра, но знаем, где будете вы. Как вам не надоедают одни и те же места, одни и те же лица? Наверное, все-таки надоедают. Наверное, поэтому вы нас и ненавидите.

Билли, Хайди и Линда тогда были в парке, за два дня до того, как Халлек насмерть сбил старуху цыганку меньше чем в четверти мили отсюда. Они приехали в парк пораньше и устроили семейный пикник перед началом концерта городского оркестра, первого в новом весеннем сезоне. Большинство остальных посетителей парка собрались здесь по той же причине, о чем, конечно же, знали цыгане.

Линда поднялась, рассеянно отряхнула сзади свои «левайсы» и направилась к парню, который жонглировал кеглями.

– Линда, вернись! – резко окликнула ее Хайди. Она поднесла руку к вороту джемпера и принялась теребить его пальцами, как делала почти всегда, когда была чем-то расстроена. Халлек был уверен, что она сама этого не замечает.

– Почему, мам? Это же цирк… ну, наверное, цирк.

– Это цыгане, – сказала Хайди. – К ним лучше не подходить. Они все жулики и ворюги.

Линда посмотрела на мать, потом на отца. Билли пожал плечами. Он подумал, что дочка наверняка даже не осознает, каким мечтательным, чуть ли не завороженным стал ее взгляд. Точно так же, как Хайди не осознает, что ее рука нервно теребит ворот джемпера.

Жонглер зашвырнул свои кегли одну за другой в открытую боковую дверь микроавтобуса. Черноволосая девушка невероятной, почти неземной красоты бросила ему пять булав, тоже одну за другой. Он принялся жонглировать ими, периодически подбрасывая одну из булав из-под мышки. При этом он каждый раз кричал: «Хой!»

Пожилой цыган в клетчатой рубашке и комбинезоне с эмблемой «Ошкош» раздавал какие-то листовки. Молодая красавица, ловившая кегли и бросавшая жонглеру булавы, легко спрыгнула с подножки микроавтобуса с мольбертом в руках. Халлек подумал: Сейчас она выставит плохие морские пейзажи и, возможно, портреты президента Кеннеди. Но вместо картин девушка прикрепила к мольберту большой лист с мишенью. Кто-то из микроавтобуса бросил ей рогатку.

– Джина! – окликнул ее жонглер. Широко улыбнулся, продемонстрировав отсутствие нескольких передних зубов. Линда резко села на место. Ее представления о мужской красоте сформировались под непрестанным влиянием кабельного телевидения, и теперь красота молодого цыгана была для нее безнадежно испорчена. Хайди прекратила теребить ворот джемпера.

Девушка бросила рогатку жонглеру. Он уронил одну из булав и, даже не сбившись с ритма, заменил ее рогаткой, пойманной на лету. Халлек помнил, как он подумал: Вот это ловкость! Проделав пару-тройку кругов, парень перекинул рогатку обратно девушке и умудрился поднять брошенную булаву, продолжая жонглировать остальными. Послышались жидкие аплодисменты. Кто-то из местных заулыбался – в том числе и сам Билли, – но большинство горожан продолжали смотреть настороженно.

Девушка отошла от мольберта с мишенью, вытащила из нагрудного кармана несколько шариков от подшипников и трижды выстрелила из рогатки, причем все три раза – прямиком в яблочко: бах, бах, бах. Вскоре ее окружили местные мальчишки (и даже несколько девчонок), желавшие пострелять. Она выстроила ребят в очередь, организовала все быстро и четко, как детсадовская воспитательница, готовящая детишек к групповому походу в уборную. Два подростка, примерно ровесники Линды, выскочили из старого «форда»-универсала и принялись подбирать с земли отработанные боеприпасы. Эти двое были похожи как две капли воды. Наверняка близнецы. Один брат носил золотую серьгу в левом ухе; другой – точно такую же в правом ухе. Видимо, так их и различает мать, подумал Билли.

Никто ничего не продавал. Подчеркнуто и очевидно, никто ничего не продавал. Никакая мадам Азонка не гадала на картах Таро.

Тем не менее вскоре подъехал полицейский автомобиль, и из него вышли два человека в форме. Одним из них был Дункан Хопли, шеф полиции Фэрвью, видный мужчина под сорок, образец грубовато-суровой мужской красоты. Активности среди цыган чуть поубавилось, и еще больше мамаш поспешили воспользоваться затишьем и увести своих завороженных чад подальше. Кто-то из старших ребят возмущенно протестовал, и Халлек заметил, что несколько малышей разрыдались.

Хопли принялся излагать неумолимую правду жизни молодому жонглеру (его булавы, раскрашенные ярко-красными и синими полосами, теперь валялись в траве у него под ногами) и пожилому цыгану в комбинезоне с эмблемой «Ошкош». «Ошкош» что-то сказал. Хопли покачал головой. Жонглер тоже что-то сказал, сопровождая свои слова бурной жестикуляцией. Он шагнул к полицейскому, сопровождавшему Хопли. Халлек никак не мог сообразить, что ему напоминает эта сцена, а потом понял: спорная ситуация в бейсбольном матче, игроки препираются с судьей.

«Ошкош» взял жонглера за локоть и оттащил на пару шагов назад. Это только усилило впечатление: тренер старается удержать молодого горячего игрока от опрометчивых действий, чреватых удалением с поля. Жонглер сказал что-то еще. Хопли вновь покачал головой. Жонглер начал кричать, но ветер дул не в ту сторону, и Билли не разобрал слов.

– Мама, что происходит? – спросила Линда, явно заинтригованная.

– Ничего, милая. – Хайди вдруг принялась собирать и укладывать в сумку остатки их пикника. – Ты поела? Больше не хочешь?

– Нет, спасибо. Папа, что происходит?

У него чуть было не сорвалось с языка: Мы наблюдаем классическую картину, Линда. Извечный сюжет наряду с «Похищением сабинянок». Называется «Изгнание неугодных». Но Хайди не сводила с него глаз, сидела, поджав губы, и явно давала понять, что сейчас не время упражняться в остроумии.

– Ничего особенного, – сказал он. – Просто маленькое разногласие.

На самом деле ничего особенного и вправду не происходило: собак ни на кого не спускали, дубинкой никто не махал, автозак к парку не подогнали. Преувеличенно раздраженным, почти театральным жестом молодой цыган сбросил руку «Ошкоша», поднял свои булавы и снова начал жонглировать. Но злость мешала ему сосредоточиться, и теперь представление получилось убогим. Две булавы он уронил почти сразу. Одна ударила его по ноге, и кто-то из детей рассмеялся.

Напарник Хопли нетерпеливо шагнул вперед. Хопли, не теряя спокойствия, удержал его за руку точно так же, как «Ошкош» удерживал молодого жонглера. Хопли прислонился спиной к дереву и засунул большие пальцы за широкий ремень, рассеянно глядя куда-то вдаль. Он что-то сказал своему напарнику, и тот вытащил из кармана записную книжку. Послюнявил большой палец, открыл книжку, подошел к ближайшей машине – дряхлому «кадиллаку» начала шестидесятых, явно бывшему катафалку – и тщательно переписал номер. Демонстрируя всем своим видом, что серьезно подходит к делу. Следующим на очереди был микроавтобус «фольксваген».

«Ошкош» подошел к Хопли и принялся что-то ему доказывать. Хопли пожал плечами и отвернулся. Патрульный, записывавший номера, перебрался к старому «форду»-седану. «Ошкош» оставил Хопли в покое и подошел к его младшему напарнику. Он говорил с жаром, размахивая руками в теплом весеннем воздухе. Билли Халлек, изначально не проявлявший особого интереса к происходящему, окончательно его утратил. Ему стало скучно наблюдать за цыганами, которые совершили ошибку, остановившись в Фэрвью по пути черт знает откуда черт знает куда.

Жонглер резко развернулся и направился к микроавтобусу, оставив свои булавы валяться на земле (микроавтобус был припаркован сразу за пикапом с прицепом, на котором была нарисована женщина с единорогом). «Ошкош» нагнулся, чтобы их подобрать, продолжая что-то втолковывать Хопли. Хопли снова пожал плечами, и хотя Билли Халлек не умел читать мысли, он точно знал, что Хопли наслаждается происходящим – так же точно, как знал, что сегодня на ужин они с Хайди и Линдой будут доедать остатки пикника.

Молодая цыганка, стрелявшая шариками в мишень, попыталась что-то сказать жонглеру, но тот сердито от нее отмахнулся и забрался в микроавтобус. Она на секунду застыла на месте, глядя на пожилого «Ошкоша» с охапкой жонглерских булав в руках, и тоже забралась в автобус. Халлек, который уже перестал замечать всю остальную цыганскую братию, на миг загляделся на эту девушку, потому что нельзя было не заглядеться. Ее волосы, черные и от природы волнистые, были свободно распущены по плечам. Длинные, ниже лопаток, они ниспадали потоком густой, почти варварской тьмы. Ее блузка с набивным рисунком и скромная юбка со встречными складками наверняка были куплены на распродаже в недорогом магазине, но ее тело было изящным и гибким, как у какой-нибудь экзотической дикой кошки: пантеры, гепарда, снежного барса. Когда она ставила ногу на подножку микроавтобуса, складки сзади на юбке слегка разошлись, и ткань соблазнительно обтянула бедро с внутренней стороны. В эту секунду Билли хотел ее до умопомрачения, он представил, как накрывает ее собой в самый темный ночной час. Это было какое-то древнее, почти первобытное желание. Он украдкой взглянул на Хайди. Теперь ее губы были сжаты так плотно, что аж побелели. Глаза превратились в две тусклые монетки. Она не видела, куда смотрел Билли, но видела, как разошлась складка на юбке – и что обозначилось под этой юбкой, – и прекрасно все поняла.

Патрульный с записной книжкой проводил девушку долгим взглядом. Когда она скрылась в автобусе, он закрыл книжку, сунул ее в карман и присоединился к Хопли. Цыганки уже созывали детишек обратно к машинам. «Ошкош», прижимавший к груди собранные булавы, снова подошел к Хопли и что-то сказал. Хопли решительно покачал головой.

На том все и закончилось.

Подъехал второй полицейский автомобиль с лениво крутившейся мигалкой. «Ошкош» посмотрел на него, потом обвел взглядом городской парк Фэрвью с его дорогим, гарантированно безопасным оборудованием на детской площадке и летней эстрадой. Кое-где на деревьях еще остались обрывки бумажных гирлянд, не убранных с прошлого воскресенья, когда здесь проходила пасхальная охота на яйца.

«Ошкош» направился к своей машине, стоявшей во главе каравана. Как только завелся его мотор, сразу взревели и все остальные моторы – громко, натужно и с явными перебоями. Из выхлопных труб повалил сизый дым. С ревом и громыханием головная машина тронулась с места. Остальные двинулись следом, не обращая внимания на трафик, и поехали в сторону центра.

– У них у всех горят фары! – воскликнула Линда. – Как в похоронной процессии!

– Осталось два шоколадных пирожных, – быстро проговорила Хайди. – Съешь хоть одно.

– Не хочу. Я наелась. Папа, а эти люди…

– Если не будешь есть, не видать тебе тридцативосьмидюймового бюста, – сказала ей Хайди.

– Я решила, что не хочу тридцативосьмидюймовый бюст, – сказала Линда в своей манере изображать даму из высшего общества, что всегда жутко смешило Халлека. – Сейчас в моде задницы.

– Линда Джоан Халлек!

– Я хочу пирожное, – сказал Халлек.

Хайди одарила его ледяным взглядом – А больше ты ничего не хочешь? – и бросила ему пирожное. Сама закурила «Вантидж‐100». Билли в итоге съел оба пирожных. Хайди выкурила полпачки сигарет еще до окончания концерта, игнорируя все неуклюжие попытки Билли ее развеселить. Но по дороге домой все же оттаяла, и цыгане были забыты. По крайней мере до вечера.

* * *

Когда Билли пришел пожелать Линде спокойной ночи, она спросила:

– Пап, а что было в парке? Полицейские выгнали этих людей из города?

Билли пристально посмотрел на нее, слегка раздраженный, но в то же время польщенный ее вопросом. Когда Линде хотелось узнать, сколько калорий содержится в куске шоколадного торта, она обращалась к Хайди; к Билли она обращалась с вопросами более сложными, и у него неоднократно мелькала мысль, что лучше бы было наоборот.

Он присел на краешек ее постели и подумал, что его дочка еще очень юная и, безусловно, ей хочется быть человеком хорошим, добрым и справедливым. Ее легко ранить. Ложь могла бы ее защитить. Но если ты врешь ребенку о вещах вроде сегодняшнего происшествия в городском парке Фэрвью, потом эта ложь по тебе же и ударит. Билли хорошо помнил, как отец говорил ему, что онанизм чреват заиканием. Его отец был замечательным человеком почти во всех отношениях, но Билли не простил ему этой лжи. А Линда уже задала ему жару: они обсудили и геев, и оральный секс, и венерические болезни, и вопрос существования Бога. Когда у тебя самого появляются дети, вот тогда понимаешь, что честность – отнюдь не простая штука.

Он вдруг подумал о Джинелли. Что на его месте сказал бы Джинелли своей собственной дочери? Лучше сразу прогнать неугодных из города, милая. Потому что в этом вся суть: неугодных здесь быть не должно.

Вот она, правда, но такая правда ему не по силам.

– Да. Наверное, выгнали. Это цыгане, малышка. Бродяги.

– Мама сказала, что они все ворюги и жулики.

– Они часто жульничают в разных играх и дают липовые предсказания. Когда они приезжают в город вроде Фэрвью, полиция просит их ехать дальше, не останавливаясь. Обычно они возмущаются напоказ, делают вид, будто жутко обижены, но на самом деле особенно не возражают.

Дзынь! У него в голове поднялся маленький флажок. Ложь № 1.

– Они раздают афиши и листовки, и там написано, где их искать. Обычно они договариваются с каким-нибудь фермером или владельцем участка за городом. Они ему платят, он пускает их на свою землю. Через несколько дней они уезжают.

– А зачем они вообще приезжают? Чем они занимаются?

– Ну… всегда есть люди, которым хочется, чтобы им погадали на будущее. И всегда есть любители азартных игр. А цыгане как раз и устраивают такие игры. И да, часто мошенничают.

Или кому-то захочется по-быстрому, ради экзотики перепихнуться с цыганкой, подумал Халлек. Он вспомнил, как разошлись складки на юбке той девушки, когда она забиралась в микроавтобус. Интересно, какая она в постели? – спросил он себя и сам же ответил: Как океан перед штормом.

– И люди у них покупают наркотики?

В наше время уже не нужно идти к цыганам, чтобы прикупить наркоты, милая; сейчас любые наркотики можно купить прямо на школьном дворе.

– Может, гашиш, – сказал он, – или опиум.

Он переехал в Коннектикут еще подростком и с тех пор здесь и жил: в Фэрвью и соседнем Нортпорте. Он не видел цыган уже двадцать пять лет. В последний раз – в Северной Каролине, совсем ребенком, когда проиграл на «Колесе фортуны» пять долларов (все карманные деньги почти за три месяца; он их копил на подарок маме ко дню рождения). Вообще-то детей до шестнадцати лет к таким играм не допускают, но если у пацана есть монеты или зеленые бумажки, ему, разумеется, не запретят делать ставки. Есть вещи, которые не меняются никогда, размышлял он. К ним относится и старая истина: деньги решают все. Если бы его спросили еще вчера, он бы пожал плечами и сказал, что бродячих цыган уже давно не существует. Но конечно же, их кочевое племя никогда не исчезнет с лица земли. Они приходят, не имея корней, и так же уходят. Люди – перекати-поле, они заключают любые сделки, которые им подвернутся, и спешат скрыться из города с долларами в засаленных кошельках – долларами, заработанными на заводах, в конторах, от звонка до звонка, в той самой рутине, которую сами они презирают. Да, они уцелели. Гитлер пытался истребить их вместе с евреями и гомосексуалистами, но они, надо думать, переживут еще тысячу гитлеров.

– Я думала, городской парк, он для всех. Это общественная собственность, – сказала Линда. – Так нам говорили в школе.

– Ну, в общем, да, – сказал Халлек. – «Общественная» означает, что ей совместно владеют все горожане. Налогоплательщики.

Дзынь! Ложь № 2. Налогообложение в Новой Англии никаким боком не связано с владением и пользованием общественной землей. Смотри дело Ричардса против Джеррама, штат Нью-Хэмпшир, или дело Бейкера против Олинса (правда, это было давно, в 1835 году), или…

– Налогоплательщики, – задумчиво повторила она.

– Необходимо иметь разрешение на пользование общественной земельной собственностью.

Дзынь! Ложь № 3. Эту идею отвергли еще в 1931 году, когда обнищавшие фермеры устроили гувервилль в центре Льюистона, штат Мэн. Городские власти обратились в Верховный суд, но дело даже не пошло в производство. А все потому, что фермеры разбили свой лагерь в парке Петтингилл, а парк Петтингилл был общественной собственностью.

– Когда приезжает цирк-шапито, они тоже берут разрешение, – добавил он.

– Почему у цыган не было разрешения, пап? – Ее голос сделался сонным. Слава богу.

– Ну, может быть, они забыли его оформить.

Никогда в жизни, Лин. Только не в Фэрвью. Особенно если городской парк виден из клуба и с Лантерн-драйв и ты платишь немалые деньги за этот вид вкупе с частными школами, где детей учат компьютерному программированию на новых «Эпплах» и TRS‐80, с относительно чистым воздухом и тишиной по ночам. Цирк-шапито еще ладно. Пасхальная охота за яйцами – годится. Но цыгане? Спасибо, не надо. Вот вам Бог, вот порог. Уж грязь-то мы распознаем с первого взгляда. Мы сами к ней не прикасаемся, упаси боже! У нас есть уборщицы и домработницы, чтобы вычистить грязь из дома. А когда грязь появляется в городском парке, у нас есть Хопли.

Вот она, правда, подумал Халлек. Но она не годится для девочки среднего школьного возраста. Эту правду ты узнаешь в старших классах или даже в университете. Может быть, от однокурсниц. Или, может, оно просто придет само, как коротковолновое излучение из дальнего космоса. Это люди не нашего круга, малышка. От них надо держаться подальше.

– Спокойной ночи, папа.

– Спокойной ночи, Лин.

Билли поцеловал дочь и ушел.

Резкий порыв ветра швырнул капли дождя в оконное стекло, и Халлек очнулся, словно от дремы. Люди не нашего круга, малышка, подумал он снова и рассмеялся в тишине своего кабинета. Этот смех его напугал, потому что только безумцы смеются в пустой комнате. Смех в одиночестве – известный признак безумия.

Люди не нашего круга.

Даже если бы раньше он в это не верил, то теперь бы поверил.

Теперь, когда стал худеть.

Халлек наблюдал, как медсестра, помощница Хьюстона, берет кровь у него из вены на левой руке – одну, две, три ампулы – и ставит их в контейнер, как яйца в коробку. Хьюстон выдал ему три экспресс-теста на скрытую кровь в кале и велел прислать результаты по почте. Халлек угрюмо убрал их в карман и наклонился для проктологического осмотра, как обычно, заранее содрогаясь не столько из-за предстоящего физического дискомфорта – не такого уж страшного на самом деле, – сколько из-за унижения. Из-за пакостного ощущения, что в тебя бесцеремонно вторгаются. Ощущения наполненности.

– Расслабься, – сказал ему Хьюстон, надевая резиновую перчатку на правую руку. – Пока не почувствуешь у себя на плечах обе моих руки, можно не беспокоиться.

Он от души рассмеялся.

Халлек закрыл глаза.

* * *

Он снова встретился с Хьюстоном через два дня – результаты анализов были уже готовы. Хьюстон сказал, что лично проследил, чтобы кровь Билли пошла в работу в приоритетном порядке. На этот раз прием проходил не в процедурной, а в кабинете (на стенах – морские пейзажи с парусными кораблями, глубокие кожаные кресла, мягкий серый ковер на полу), где Хьюстон консультировал пациентов. Халлек сидел ни жив ни мертв. Сердце стучало как молот, на висках выступил холодный пот. Я не распла`чусь перед человеком, который рассказывает анекдоты о неграх, твердил он себе с ожесточенной решимостью, причем уже не впервые. Если мне надо будет поплакать, я поеду за город, где-нибудь припаркуюсь и поплачу в машине.

– По анализам все хорошо, – мягко проговорил Хьюстон.

Халлек моргнул. Страх уже укоренился довольно прочно, и ему показалось, что он ослышался.

– Что?

– По анализам все хорошо, – повторил Хьюстон. – Можно сдать дополнительные, если хочешь, Билли, но прямо сейчас я не вижу в этом необходимости. На самом деле сейчас твоя кровь даже лучше, чем на двух предыдущих осмотрах. Снизился уровень холестерина, как и уровень триглицеридов. Я вижу, ты продолжаешь худеть… медсестра записала сегодня двести семнадцать фунтов… но что тут сказать? До оптимального веса тебе все равно надо сбросить еще фунтов тридцать, имей в виду. И кстати… – он улыбнулся, – мне бы хотелось узнать твой секрет.

– Нет никакого секрета, – сказал Халлек. Он чувствовал одновременно растерянность и грандиозное облегчение – как пару раз было в университете, когда он сдавал экзамены, к которым не готовился.

– Окончательный вывод мы сделаем, когда придут лабораторные результаты тестов Хаймана-Райхлинга.

– Что придет?

– Результаты проверки говна, – пояснил Хьюстон и от души рассмеялся. – Может, там что-то и вылезет, но знаешь, Билли, твою кровь проверяли по двадцати трем показателям, и везде все отлично. По-моему, вполне убедительно.

Халлек судорожно вздохнул:

– Я так боялся.

– Кто ничего не боится, тот умрет молодым, – отозвался Хьюстон. Он открыл ящик стола и достал стеклянный флакончик с крошечной ложечкой, прикрепленной цепочкой к крышке. Халлек заметил, что черенок ложки был сделан в форме Статуи Свободы. – Угостишься снежком?

Халлек покачал головой. Ему и так было неплохо: сидеть, сложив руки на животе – на своем убывающем животе, – и наблюдать, как самый успешный семейный врач Фэрвью занюхивает кокаин сначала одной ноздрей, потом другой. Хьюстон убрал флакон в ящик стола, достал какой-то пузырек и упаковку ватных палочек. Окунул одну палочку в пузырек и протер себе ноздри.

– Дистиллированная вода, – пояснил он. – Надо беречь слизистую.

И подмигнул Халлеку.

Он, наверное, лечит детишек от пневмонии, закинувшись этой дрянью, подумал Халлек, но сейчас его не покоробило от этой мысли. Сейчас он не мог не испытывать к Хьюстону добрых чувств, потому что Хьюстон сообщил ему добрую весть. Хотелось лишь одного: сидеть, сложив руки на убывающем животе, и исследовать всю глубину своего невероятного облегчения, примеряться к нему, пробовать в деле, как новый велосипед или новый автомобиль. Ему вдруг подумалось, что на выходе из этого кабинета он, наверное, ощутит себя заново рожденным. Если бы это был фильм, тут можно было бы пустить саундтреком «Так говорил Заратустра» Рихарда Штрауса. От этой мысли Халлек сначала заулыбался, а потом рассмеялся.

– Поделись шуткой, – сказал Хьюстон. – В этом мире скорбей и печалей лишний повод для смеха никогда не бывает лишним. – Он шумно шмыгнул носом и протер ноздри свежей ватной палочкой.

– Да нет, это я так… – отозвался Халлек. – Просто… мне было страшно. Я уже начал готовиться к мысли, что у меня все-таки он, большой «Р». Ну, пытался готовиться.

– Может, когда-нибудь что-то и будет, – сказал Хьюстон, – но не в этом году. Я и так вижу, что все хорошо, даже без лабораторных анализов Хаймана-Райхлинга. У рака есть определенные внешние проявления. По крайней мере когда он сжирает тридцать фунтов веса.

– Но я-то ем столько же, сколько всегда. Я сказал Хайди, что даю себе больше физических нагрузок, и нагрузки действительно были, ну так… понемножку. Но она говорит, что одними активными физическими упражнениями тридцать фунтов не сбросишь. Только жир уплотнишь.

– Нет, это неправда. Новейшие исследования подтвердили, что физические нагрузки гораздо важнее диеты. Но для человека с таким избыточным весом, как у тебя – как у тебя было недавно, – в этом есть доля правда. Если толстяк слишком резко начнет увеличивать физические нагрузки, обычно ему достается не слишком утешительный приз: старый добрый тромбоз второй степени. Он тебя не убьет, но в гольф уже толком не поиграешь, все восемнадцать лунок точно не обойдешь и на аттракционах в «Семи флагах над Джорджией» не покатаешься.

Билли подумал, что от кокаина Хьюстон становится разговорчивым.

– Ты не понимаешь, – продолжал Хьюстон. – Я тоже не понимаю. Но в моей практике было немало удивительных случаев, которых я не понимаю. Три года назад мой приятель, нейрохирург из Нью-Йорка, пригласил меня посмотреть на необычные рентгеновские снимки черепа. К нему обратился молодой человек, студент Университета Джорджа Вашингтона, с жалобой на жуткие головные боли. Мой коллега подумал, что это типичные мигрени – даже по внешнему виду было понятно, что у парня есть явная предрасположенность, – но в данном случае надо было перестраховаться, потому что такие головные боли – характерный симптом опухоли мозга, даже если у пациента нет фантомных обонятельных ощущений вроде запаха гнилых фруктов, говна или прогорклого попкорна. Мой приятель направил парня на рентген, на электроэнцефалограмму и на томографию головного и спинного мозга. Знаешь, что обнаружилось?

Халлек покачал головой.

– Обнаружилось, что у парнишки, который был третьим по успеваемости в выпускном классе и числился среди лучших студентов Университета Джорджа Вашингтона, почти напрочь отсутствует мозг. И только по центру черепной коробки проходит одна-единственная полоса перекрученной кортикальной ткани. На снимках, которые мне показал мой приятель, она выглядела как толстый плетеный шнур. Этот шнур, вероятно, управляет всеми физиологическими процессами, от дыхания и сердцебиения до оргазма. А все остальное пространство черепной коробки заполнено спинномозговой жидкостью. Каким-то образом, совершенно непостижимым, эта жидкость осуществляла его мышление. Как бы там ни было, он по-прежнему учится, причем учится превосходно, и по-прежнему страдает от жутких мигреней. Если его не прикончит сердечный приступ, то годам к сорока эти боли должны прекратиться.

Хьюстон снова выдвинул ящик, достал флакон с кокаином и принял дозу. Предложил Халлеку угоститься. Халлек покачал головой.

– Или вот еще случай, – продолжал Хьюстон. – Лет пять назад ко мне обратилась одна бабулька с жалобой на боли в деснах. Она уже умерла. Если я назову ее имя, ты ее вспомнишь. Я ее осмотрел и, ей-богу, не поверил своим глазам. Она потеряла последние зубы лет десять назад – ей тогда было под девяносто, – но у нее резались новые зубы… целых пять новых зубов. Неудивительно, что десны болели. У нее резались зубы, Билли! Новые зубы в восемьдесят восемь лет.

– И что ты сделал? – спросил Халлек. Он слушал Хьюстона вполуха, голос доктора успокаивающе струился по краю сознания, как белый шум или тихая музыка, льющаяся с потолка в универсаме. Сейчас его занимало совсем другое: облегчение, которое он испытал и испытывал до сих пор. Облегчение, бьющее по мозгам круче всякого кокаина. На секунду он вспомнил о старом цыгане с гниющим носом, но теперь этот образ утратил свою зловещую, темную силу.

– Что я сделал? – переспросил Хьюстон. – Господи, да что я мог сделать? Выписал ей рецепт на лечебную мазь, разве что чуть посильнее «Нам-Зита», которым мажут десны младенцам, когда у них режутся молочные зубы. А до того, как она умерла, у нее выросли еще три зуба – два моляра и один клык. Я наблюдал и другие странные случаи. Каждый врач в своей практике сталкивается с такой хренью, которой нет объяснения. Но ладно… у нас тут не чтение сборника «Хотите – верьте, хотите – нет». Суть в том, что мы пока мало что знаем о человеческом метаболизме. Взять, например, Дункана Хопли… Ты же знаешь Дункана?

Халлек кивнул. Шеф полиции Фэрвью, гонитель цыган, красавец мужчина, похожий на Клинта Иствуда эконом-класса.

– Он ест за троих, каждый раз – как последний, – сказал Хьюстон. – Святой Моисей, я в жизни не видел, чтобы человек столько ел. Но при этом держит стабильный вес где-то в районе ста семидесяти фунтов. При его росте в шесть футов это как раз в пределах нормы. У него лютый метаболизм; он сжигает калории вдвое быстрее, чем, скажем, Ярд Стивенс.

Халлек снова кивнул. Ярд Стивенс, владелец единственной в Фэрвью мужской парикмахерской под названием «Выше голову», весил, наверное, три сотни фунтов. На такого посмотришь и поневоле задумаешься, как он, бедный, завязывает шнурки на ботинках. Наверное, жена помогает.

– Ярд примерно одного роста с Дунканом, – сказал Хьюстон, – но я пару раз видел его за обедом. Он ест совсем мало. Клюет, как птичка. Может, конечно, он просто стесняется есть на людях, а дома жрет как не в себя. Но это вряд ли. Вид у него вечно голодный. Понимаешь, о чем я?

Билли слегка улыбнулся и кивнул. Он понимал. Про таких, как Ярд Стивенс, его мать говорила, что «еда им не на пользу».

– Поскольку детей рядом нет, я скажу тебе больше. Они оба курят. Ярд Стивенс утверждает, что выкуривает пачку легкого «Мальборо» в день, что скорее всего означает полторы или даже две пачки. Дункан, по его словам, курит по две пачки «Кэмела» в день, а на деле, наверное, три или три с половиной. Ты когда-нибудь видел Дункана Хопли без сигареты во рту или в руке?

Билли немного подумал и покачал головой. Хьюстон тем временем нюхнул еще порцию беленького.

– Все, пока хватит, – объявил он и решительно задвинул ящик стола. – Так вот, Ярд курит легкие сигареты по полторы пачки в день, а Дункан смолит крепкие сигареты по три пачки в день, если не больше. Но рак легких вернее грозит не Дункану, а Ярду. Почему? Потому что метаболизм у него никакой, а интенсивность обмена веществ каким-то образом связана с раком. Некоторые врачи утверждают, что мы научимся лечить рак, когда расшифруем генетический код. Определенные виды рака – да, может быть. Но мы не научимся лечить его полностью, пока не поймем механизмы обмена веществ. И тут мы опять возвращаемся к Билли Халлеку, непостижимо худеющему человеку. Или, лучше сказать, человеку, сокращающему свою массу. Занятому, скажем так, массовым сокращением, а не массовым производством. – Хьюстон рассмеялся пронзительным глупым смехом, и Билли подумал: Если это воздействие кокаина, я лучше останусь при своих шоколадных пирожных.

– Ты не знаешь, почему я худею.

– Не знаю, – чуть ли не радостно отозвался Хьюстон. – Но могу предположить, что ты худеешь от самовнушения. Такое бывает, причем нередко. Допустим, приходит ко мне человек, который честно хочет похудеть. Обычно приходит напуганный, потому что уже был «звоночек»: учащенное сердцебиение, обморок на игре в теннис, бадминтон или волейбол или что-то еще в таком духе. Я на пару месяцев прописываю ему стандартную легкую диету, позволяющую без напряжения сбрасывать от двух до пяти фунтов в неделю. В общей сложности так можно запросто сбросить от шестнадцати до сорока фунтов. Все замечательно. Но большинство пациентов худеют еще сильнее. Они соблюдают диету, но такое активное похудение просто не может происходить от одной только диеты. Как будто у них в голове вдруг просыпается некий вахтер, крепко спавший годами, и начинает вопить: «Пожар!» Метаболизм ускоряется… потому что вахтер приказал ему эвакуировать несколько фунтов, пока весь дом не сгорел дотла.

– Ладно, – сказал Халлек. Он с готовностью принял это объяснение. Сегодня он взял на работе отгул, и ему вдруг захотелось скорее вернуться домой, сообщить Хайди, что с ним все в порядке, отвести ее наверх и заняться любовью, пока солнечный свет льется в окна их спальни. – Ты меня убедил.

Доктор проводил его до дверей. Халлек мысленно усмехнулся, заметив, что кожа под носом Хьюстона припорошена белым.

– Если будешь и дальше худеть, проведем тебе полное метаболическое обследование, – сказал Хьюстон. – У тебя могло сложиться впечатление, что такое обследование ничего не дает, но иногда очень даже дает. Однако мне кажется, что оно не понадобится. Мне кажется, потеря веса начнет уменьшаться: пять фунтов на этой неделе, три фунта на следующей, один фунт еще через неделю. А потом ты встанешь на весы и увидишь, что набрал фунт-другой.

– Ты меня успокоил. – Халлек крепко пожал Хьюстону руку.

Хьюстон самодовольно улыбнулся, хотя, по сути, ничего толком и не сказал: нет, он не знает, что не так с Халлеком, но нет, это не рак. Вот как-то так.

– Для того мы тут и сидим, Билли, мой мальчик.

Мальчик Билли помчался домой к жене.

– Он сказал, у тебя все в порядке?

Халлек кивнул.

Она крепко его обняла. Ее пышная грудь соблазнительно прижалась к его груди.

– Пойдем наверх?

В ее глазах заплясали озорные огоньки.

– Я смотрю, ты и правду в порядке.

– Даже не сомневайся.

Они поднялись наверх. Секс был феерическим. Едва ли не в последний раз.

Потом Халлек уснул. И увидел сон.