Читать книгу Долгая прогулка - Стивен Кинг - Страница 3

Было три часа, когда первые капли дождя, большие, круглые, темные упали на дорогу. Небо над головой было невероятно красивым; дикое и черное, оно было усеяно клочьями облаков. Где-то над за тучами хлопал в ладоши гром. Далеко впереди в землю вонзилась раздвоенная молния.

Гэррети надел свою куртку вскоре после того, как Эвинг получил билет, а теперь он еще и застегнул ее, и поднял воротник. Харкнесс, многообещающий автор, аккуратно спрятал свою тетрадь в пластиковую сумку. Баркович надел желтую виниловую непромокаемую шляпу, которая преобразила его лицо совершенно невероятным образом, но каким именно – сформулировать не взялся бы никто. Он смотрел из-под ее полей, похожий на маньяка-смотрителя маяка.

Громыхнул гром.

– Начинается! – закричал Олсон.

И обрушился дождь. Первые несколько секунд он был настолько сильным, что Гэррети вдруг оказался один, отделенный от своих товарищей его волнистой завесой. Через мгновение он уже промок до нитки. Волосы превратились в единую слипшуюся массу. Гэррети поднял лицо к небу, широко улыбаясь. Интересно, а солдаты их сейчас видят? Интересно, а можно ли как-то…

Пока он думал об этом, первая стремительная атака захлебнулась, и он снова обрел зрение. Он посмотрел через плечо на Стеббинса. Тот шел, слегка нагнувшись вперед, сцепив руки перед собой, и Гэррети подумал было, что у него колики. На мгновение его захлестнул острый панический страх. Когда билеты грозили Кёрли или Эвингу, он чувствовал себя совершенно иначе. Ему больше не хотелось, чтобы Стеббинс сломался как можно раньше.

Потом он увидел, что Стеббинс всего лишь защищает от воды оставшуюся у него половинку бутерброда, и почувствовал облегчение. Снова разворачиваясь веред, он подумал, что у Стеббинса должно быть очень глупая мама, если она не догадалась завернуть бутерброды в фольгу на случай дождя.

В небе раздался новый залп тамошней артиллерии. Гэррети ощутил подъем, как будто вместе с дорожной пылью дождь смыл с него и часть усталости. Ливень припустил снова, тяжелый и яростный, но очень быстро свелся к слабой мороси. Тучи начали распадаться.

Пирсон шел теперь неподалеку. Он подтянул штаны на ходу: джинсы были слишком ему велики, и ему приходилось время от времени их подтягивать. Он носил очки в роговой оправе со стеклами такими толстыми, что они напоминали донышки бутылок из-под колы; сейчас он их снял и протирал полой рубашки. Взгляд у него был нелепый и какой-то беззащитный, какой бывает только у близоруких людей, снявших зачем-то очки.

– Ну как тебе душ, Гэррети?

Гэррети кивнул. Впереди МакФриз мочился, развернувшись спиной вперед. Он орошал обочину, благоразумно отойдя подальше от окружающих.

Гэррети взглянул на солдат. Они конечно тоже промокли, но если и испытывали какой-то дискомфорт, никоим образом этого не показывали. Лица у них были словно деревянные маски. Интересно, подумал Гэррети, каково это – застрелить человека? Интересно, они чувствуют от этого прилив силы? Он вспомнил девчонку с табличкой, вспомнил, как поцеловал ее, как схватил за задницу. Как почувствовал ее тонкое белье под тканью шорт. Вот тогда сила его буквально захлестнула.

– Этот чувак там не слишком-то разговорчив, да? – внезапно сказал Бейкер, ткнув пальцем в сторону Стеббинса, чьи фиолетовые штаны промокли и были теперь совсем черными.

– Да, это верно.

МакФриз схлопотал предупреждение, замедлившись слишком сильно, пока застегивал ширинку. Когда он поравнялся с ними, Бейкер повторил ему то же самое.

– Он одиночка, и что с того? – сказал МакФриз, пожимая плечами. – Мне кажется…

– Эй, – вмешался Олсон. Это были его первые слова за долгое время, и голос звучал как-то странно. – У меня что-то с ногами.

Гэррети внимательно посмотрел на Олсона и увидел в его глазах панику. Олсону уже не хотелось бравировать.

– Что не так?

– Мышцы как-будто… обвисли.

– Расслабься, – сказал МакФриз, – у меня тоже так было пару часов назад. Это проходит.

Паника в глазах Олсона сменилась облегчением:

– Правда?

– Ну конечно.

Олсон ничего не сказал, но губы его шевелились. Гэррети сначала подумал, что он молится, но потом понял, что он просто считает шаги.

Вдруг раздалось два выстрела. Крик, – и еще один выстрел.

Они увидел парня в синем свитере и грязных белых обтягивающих штанах, который лежал лицом в луже воды. Одна из его туфлей слетела, и Гэррети заметил, что на ногах у него белые спортивные носки. Совет номер 12 рекомендовал именно такие.

Гэррети переступил через тело, стараясь не смотреть на пулевые отверстия. Говорили, парень погиб из-за того, что слишком часто сбрасывал скорость. Никаких волдырей, никаких судорог, просто слишком часто замедлялся и получил за это билет.

Гэррети не знал ни его имени, ни номера. Он ждал, что кто-нибудь передаст, но этого не произошло. Может и никто этого не знал. Может он был одиночкой, вроде Стеббинса.

Они прошли уже 25 миль. Пейзаж вокруг состоял преимущественно из сменяющих друг друга лесов и полей, которые изредка перемежались каким-нибудь домом или перекрестком, где, несмотря на мерзкий дождь, обязательно стояли зрители. Одна старушка неподвижно стояла под черным зонтом, не проявляя никаких намерений помахать, крикнуть что-нибудь Идущим или хотя бы улыбнуться. Она просто смотрела на них, пока они проходили мимо. Единственное, что двигалось во всей этой композиции – это подол ее черного платья, развеваемый ветром. На среднем пальце правой руки у нее было большое кольцо с фиолетовым камнем, а на шее – поблекшая от времени камея.

Они перешли через давным-давно заброшенную железную дорогу – рельсы были ржавыми, а засыпанные отработанным углем шпалы все поросли сорняками. Кто-то споткнулся и упал, получил предупреждение, поднялся и пошел дальше с кровоточащим коленом.

До Карибу оставалось 19 миль, но темнота наступит гораздо раньше. Нет покоя грешникам, пришло в голову Гэррети, и эта мысль вдруг показалась ему смешной; он расхохотался.

МакФриз внимательно посмотрел на него:

– Начинаешь уставать?

– Нет, – сказал Гэррети, – я уже давно устал. – Он посмотрел на МакФриза с внезапной враждебностью. – А ты, типа, нет?

– Если будешь и дальше со мной танцевать, Гэррети, – сказал МакФриз, – я никогда не устану. Мы будем топтать ногами звезды, и свесимся вниз головой с луны.

Он отправил Гэррети воздушный поцелуй и ушел вперед.

Гэррети смотрел ему вслед. Он понятия не имел, как все это воспринимать.

Примерно в 3:15 небо очистилось и на западе, там где садилось солнце, окруженное позолоченными облаками, появилась радуга. Косые лучи вечернего солнца красиво освещали свежевскопанные поля, контрастно выделяя длинные, пологие склоны холмов там, где они соприкасались с черной пахотной землей.

Мотор вездехода рычал едва слышно, почти умиротворяюще. Гэррети опустил подбородок на грудь и дремал на ходу. Где-то впереди был Фрипорт. Впрочем, это не сегодня и даже не завтра. Много шагов. Долгий путь. Вопросов у него по-прежнему было больше, чем ответов. Вся Прогулка казалась ни чем иным, как одним гигантским знаком вопроса. Он твердил себе, что такая вещь обязательно должна обладать глубоким смыслом. И конечно же это было так. Она просто обязана давать ответы на любой вопрос; но дело в том, что набранную скорость нужно удерживать на уровне. Если б только он мог…

Он наступил в лужу и вдруг проснулся. Пирсон вопросительно посмотрел на него и поправил очки.

– Помнишь того парня, который споткнулся и поранился, когда мы переходили железную дорогу?

– Ага. Зак, кажется, да?

– Да. Я слышал, кровь по-прежнему идет.

– Эй, псих, сколько там до Карибу? – спросил кто-то. Гэррети оглянулся. Это был Баркович. Он засунул свою шляпу в задний карман, и свисая оттуда, она громко хлопала на ветру.

– А я, черт возьми, откуда знаю?

– Ты ж тут живешь, разве нет?

– Примерно 17 миль, – ответил ему МакФриз. – А теперь иди, лилипут, поиграйся с бумажками.

Баркович состроил оскорбленную мину и удалился.

– Да он просто всеобщий любимец, – сказал Гэррети.

– Не дай ему задеть тебя за живое, – ответил МакФриз. – Сосредоточься на том, чтобы пройти больше, чем он.

– Слушаюсь, тренер.

МакФриз похлопал Гэррети по плечу.

– Ты победишь ради Гиппера[9], мальчик мой.

– Такое чувство, будто мы идем уже вечность, да?

– Ага.

Гэррети облизал губы; ему хотелось выразить свои чувства, но он не знал как.

– Ты слышал когда-нибудь эту байку, что типа, когда человек тонет, вся жизнь проносится у него перед глазами?

– Кажется, где-то читал. Или в фильме слышал.

– Ты не думал, что это и с нами может произойти? На Прогулке?

МакФриз картинно задрожал.

– Боже, надеюсь не произойдет.

Гэррети помолчал и сказал:

– Вот как ты думаешь?.. а, не важно. К черту.

– Нет-нет, продолжай. Как я думаю что?

– Как ты думаешь, – мы действительно проведем в этой дороге остаток нашей жизни? Вот что я хотел спросить. Ту часть, которая была бы у нас, если б мы… ну ты понял.

МакФриз пощупал свой карман и вытащил оттуда пачку легких сигарет.

– Куришь?

– Нет.

– И я нет, – сказал МакФриз и сунул сигарету в рот. Потом достал коробок спичек с рецептом томатного соуса на обороте, зажег сигарету, втянул дым и закашлялся. Гэррети подумал о 10-м совете: береги дыхание. Если ты куришь в обычной жизни, на Прогулке постарайся этого избегать.

– Думал, научусь, – вызывающе сказал МакФриз.

– Говно, правда? – грустно сказал Гэррети.

МакФриз удивленно посмотрел на него и выбросил сигарету.

– Да, – сказал он. – Говно и есть.

К четырем часам радуга исчезла. Дэвидсон, номер 8, поравнялся с ними, сбросив скорость. Он был симпатичным парнем, если не считать россыпи угрей у него на лбу.

– Этому Заку реально плохо, – сказал Дэвидсон. Когда Гэррети его видел в прошлый раз, за спиной у него висел рюкзак, но видимо он успел избавиться от него в какой-то момент.

– Кровь еще идет? – спросил МакФриз.

– Как из свиньи, – Дэвидсон покачал головой. – Забавно, как все оборачивается, правда? Поранься он в другое время, все закончилось бы царапиной, а теперь ему надо швы накладывать. – Он показал на дорогу. – Гляньте.

Гэррети посмотрел и заметил маленькие темные капельки на подсыхающем асфальте.

– Кровь?

– Да уж не патока, – мрачно сказал Дэвидсон.

– Ему страшно? – спросил Олсон бесстрастно.

– Он говорит, что ему насрать, – ответил Дэвидсон, широко раскрыв глаза. – Но мне страшно. Мне страшно за всех нас.

А Прогулка продолжалась.

Бейкер заметил еще одну табличку с именем Гэррети.

– Дерьмо это все, – сказал Гэррети, не поднимая головы. Он шел по кровавому следу Зака, воображая себя следопытом, который выслеживает раненого индейца. След немного петлял, время от времени пересекая разделительную линию.

– МакФриз, – сказал Олсон. Его голос стал мягче за последние два часа. Гэррети решил, что Олсон ему все-таки нравится, несмотря на деланную браваду. Ему больно было видеть, как Олсоном завладевает страх.

– Что? – спросил МакФриз.

– Оно не проходит. Это ощущение, что мышцы обвисли, я тебе говорил. Оно не проходит.

МакФриз ничего ему не ответил. Шрам на его лице выглядел очень бледным в свете заходящего солнца.

– Такое чувство, что ноги могут просто отказать. Как слабый фундамент. Но такого ведь не будет, правда? Правда? – с каждым словом его голос становился все тоньше.

МакФриз ничего не ответил.

– Можно мне сигарету? – спросил Олсон, снова нормальным голосом.

– Да. Оставь пачку себе.

Олсон зажег сигарету, прикрывая спичку от ветра ладонью – с легкостью, которая выдавала немалый опыт, – и показал нос солдату, глядящему на него с вездехода.

– Этот гандон уже добрый час с меня глаз не сводит. У них на это жопа заточена, – он крикнул громче. – Вам же нравится, да, ребята? Ну ведь нравится? Я ведь прав, да?

Кое-кто из Идущих оглянулся на Олсона и тут же отвернулся. Гэррети тоже захотелось отвернуться – в голосе Олсона ясно слышна была истерика. Солдаты невозмутимо смотрели на него. А что если скоро начнут говорить об Олсоне? подумал Гэррети и не смог сдержать дрожи.

К половине пятого они прошли уже 30 миль. Солнце наполовину село и замерло на горизонте багровым шаром. Тучи отошли к востоку, а прямо над головой небо стало черно-синим. Гэррети снова вспомнил о воображаемом утопающем. Впрочем, не таком уж он и воображаемый. Надвигающаяся ночь как приливная волна грозила затопить их всех.

Панический страх стал подниматься по пищеводу. Он вдруг совершенно точно понял, что этот солнечный свет – последний в его жизни. Ему захотелось растянуть эти минуты, продлить их. Ему захотелось, чтобы закат длился несколько часов.

– Предупреждение! Предупреждение 100-му! 100-й, это ваше третье предупреждение!

Зак оглянулся, в глазах его застыло ошеломленное, непонимающее выражение. Его правая штанина была покрыта запекшейся кровью. И вдруг он бросился бежать. Он петлял между Идущими, похожий на внезапно прорвавшегося сквозь свалку игроков рэгбиста с мячом. Но с лица его не сходило все то же ошеломленное выражение.

Вездеход набрал скорость. Зак услышал его приближение и побежал быстрее. Он бежал странно – хромая и подволакивая ногу; рана на колене снова раскрылась, и когда Зак вырвался наконец вперед, обогнав основную группу, Гэррети заметил как капельки свежей крови разлетаются от его колена во все стороны. Зак взбежал на вершину очередного подъема, и его силуэт, застывший на какое-то мгновение в полушаге, ярко отпечатался на фоне красного неба: неожиданно черная фигура, похожая на бегущее пугало. Потом он скрылся, и вездеход последовал за ним. Двое пустолицых солдат, загодя спрыгнувших с платформы, пошли рядом с основной группой.

Никто ничего не говорил. Все прислушивались. Очень долго ничего не было слышно. Невероятно долго. Только какая-то птица подала голос, да пара ранних майских сверчков, да еще где-то позади прогудел самолет.

Потом раздался короткий хлопок, пауза, еще один.

– Контрольный, – сказал кто-то больным голосом.

Поднявшись на вершину холма, они увидел вездеход, стоящий на обочине примерно в полумиле от них. Из сдвоенной выхлопной трубы поднимался голубоватый дымок. И никаких признаков Зака. Вообще никаких.

– Где Мейджор? – закричал кто-то голосом, грозящим вот-вот сорваться в панику. Голос принадлежал парню с маленькой круглой головой по имени Гриббл, номер 48. – Я хочу видеть Мейджора, мать вашу! Где он?

Солдаты, шедшие по краю обочины, не ответили. Никто не ответил.

– Он что, еще одну речь произносит? – бушевал Гриббл. – Этим он занят? Ну так вот, он – убийца! Именно так, убийца! Я… я скажу ему! Думаете, не смогу? Я скажу ему это в лицо! Скажу ему прямо в лицо!

Взволновавшись, он сильно сбросил скорость, почти остановился, и впервые солдаты им заинтересовались.

– Предупреждение! Предупреждение 48-му!

Гриббл нерешительно замер, а затем его ноги начали идти. Он смотрел на них так, словно они предали его. Вскоре группа нагнала ожидающий их вездеход, и тот снова пополз рядом.

Примерно в 4:45 Гэррети поужинал – тюбик с паштетом из мяса тунца, несколько крекеров с сыром и много воды. После этого ему пришлось заставить себя остановиться. Флягу можно получить когда угодно, но новых концентратов не будет до завтрашнего утра… а ему может захочется ночью перекусить. Черт, да ему может понадобится ночью перекусить.

– Может речь и идет о жизни и смерти, – сказал Бейкер, – но на аппетит это уж точно никак не влияет.

– Не могу себе позволить, – ответил Гэррети. – Мне как-то не улыбается свалиться в обморок в два часа ночи.

А вот это уже действительно неприятная мысль. Ты может и не узнаешь ничего. Ничего не почувствуешь. Просто очнешься в вечности.

– Заставляет задуматься, да? – мягко сказал Бейкер.

Гэррети посмотрел на него. В свете угасающего дня лицо Бейкера было нежным, молодым, прекрасным.

– Да… Я тут чертову уйму мыслей передумал.

– Например?

– Например, он, – сказал Гэррети и дернул головой в сторону Стеббинса, который все так же шел в одиночестве, с той же скоростью, что и в самом начале. Его брюки уже почти высохли. Лицо едва можно было разглядеть. Он все еще нес руках оставшуюся половину бутерброда.

– А что с ним?

– Мне интересно, почему он здесь оказался, почему он ничего не говорит? И еще – выживет он или умрет.

– Гэррети, мы все умрем.

– Надеюсь не сегодня, – сказал Гэррети. Он постарался сказать это бодрым голосом, но его вдруг пронзила боль. Неясно было, заметил это Бейкер или нет. Почки Гэррети напомнили о себе. Он развернулся спиной вперед и расстегнул ширинку.

– А что ты думаешь о Награде? – спросил Бейкер.

– Не вижу смысла о ней думать, – сказал Гэррети и пустил струю. Закончив, он застегнул ширинку и развернулся лицом вперед, ужасно довольный тем, что ему удалось провернуться всю операцию, не получив предупреждения.

– А я думаю, – мечтательно сказал Бейкер. – Не столько о самой Награде, сколько о деньгах. Обо всех этих деньгах.

– Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие, – сказал Гэррети. Он смотрел на свои ноги, единственную вещь, которая не давала ему прямо сейчас проверить существует ли на самом деле пресловутое Царство.

– Аллилуйя, – сказал Олсон. – После собрания можно будет освежиться.

– Ты верующий? – спросил Бейкер у Гэррети.

– Да нет, не особо. Но я и до денег не жадный.

– А был бы, если бы как я вырос на картофельном супе и капустных листьях, – сказал Бейкер. – И солонина, когда папа мог позволить себе купить патроны.

– Да, наверное, – сказал Гэррети и замолчал, думая что бы еще такое сказать. – Но все равно, это не самая важная вещь на свете.

Бейкер посмотрел на него непонимающе и немного насмешливо.

– А дальше надо сказать: и в могилу с собой их не заберешь, – сказал МакФриз.

Гэррети глянул на него. На лице МакФриза снова застыла эта кривая, неприятная усмешка.

– Но ведь это правда, не так ли? Рождаясь, мы ничего не приносим в этот мир, и уж точно ничего не можем забрать, умирая.

– Да, но коротать время между этими двумя событиями приятнее в комфорте, ты так не думаешь? – сказал МакФриз.

– Ах, да, комфорт, бля, – сказал Гэррети. – Если один из головорезов вон на той вот машинке подстрелит тебя, ни один доктор в мире не сможет тебя оживить, перелив дозу сотенных.

– Я не мертв, – мягко сказал Бейкер.

– Нет, но ты можешь умереть, – почему-то Гэррети стало очень важно прояснить этот вопрос. – Предположим, ты победил. Предположим, ты проведешь следующие полтора месяца раздумывая как потратить деньги – о Награде я молчу, сейчас о деньгах – и вот ты выходишь, наконец, чтобы что-нибудь купить, и тут бац! – тебя сбивает такси.

Пока Гэррети говорил, подошел Харкнесс и пошел рядом с Олсоном.

– Только не я, детка, – сказал он. – Первое, что я сделаю, когда выиграю, это куплю себе полный автопарк желтых таких Чекеров[10]. Если я выиграю, я больше никогда не буду ходить.

– Ты не понял, – Гэррети не на шутку распалился. – Картофельный суп или нежное филе, дворец или сарай, – когда умрешь, все кончится, они положат тебя на стол в морге, как Эвинга или Зака, и все. Я просто говорю, что лучше жить сегодняшним днем. Если бы люди жили одним днем, они были бы куда счастливее.

– Ах, какой мудрый словесный понос, – сказал МакФриз.

– Да ну? – крикнул Гэррети. – И какие же у тебя планы?

– Ну, сейчас я типа как пересматриваю приоритеты, это да…

– Еще бы, – мрачно сказал Гэррети. – Вся разница в том, что мы находимся в процессе умирания прямо сейчас.

Все замолчали. Харкнесс снял очки и начал протирать их. Олсон побледнел еще больше. Гэррети пожалел о том, что сказал; пожалуй, это было слишком.

Потом кто-то позади сказал довольно отчетливо:

– Внемлите, внемлите!

Гэррети оглянулся, совершенно уверенный, что это был Стеббинс, хотя никогда не слышал его голоса. Но Стеббинс смотрел на дорогу и не подавал вида.

– Похоже, меня понесло, – пробормотал Гэррети, хотя понесло-то как раз не его. Это Зака понесло. – Кто хочет печенья?

Он раздал всем печенье, и стало пять часов. Солнце словно замерзло, наполовину зайдя за горизонт. Наверное Земля перестала вращаться. Трое или четверо из тех энтузиастов, которые все еще держались в авангарде, немного сдали позиции и теперь находились в каких-то пятидесяти ярдах впереди основной группы.

Дорога как будто превратилась в хитрую последовательность подъемов, но без последующих спусков. Гэррети уже начал было думать, что раз так, значит вскоре им придется остановиться и получить кислородные маски, когда его нога вдруг наступила на чей-то пояс с концентратами. Он удивленно осмотрелся. Пояс принадлежал Олсону. Его руки слепо шарили по талии. В глазах его застыло мрачно-удивленное выражение.

– Я выронил его, – сказал он. – Я хотел взять что-нибудь поесть, и выронил его. – Он засмеялся, словно ничего глупее этого и придумать невозможно. Смех резко оборвался: – Я есть хочу, – сказал он.

Никто не ответил. К этому времени все уже успели пройти мимо, и возможности подобрать пояс больше не было. Гэррети посмотрел назад – пояс Олсона лежал прямо поперек прерывистой белой линии.

– Я есть хочу, – терпеливо повторил Олсон.

Мейджору нравится, когда кто-то готов всех порвать, – разве не так сказал Олсон, когда вернулся с личным номером? Что-то Олсон больше не похож на человека, который готов всех порвать. Гэррети проверил кармашки своего пояса. У него оставалось еще три тюбика с концентратами, несколько крекеров и сыр. Сыр выглядел довольно мерзко.

– Держи, – сказал он и отдал Олсону сыр.

Олсон ничего не сказал, но сыр съел.

– Мушкетер, – сказал МакФриз все с той же кривой усмешкой.

К 5:30 свет стал сумеречно-тусклым. Несколько ранних светлячков бесцельно пролетели мимо. Легкий туман стелился у земли, заполняя собой канавы и овражки. Впереди кто-то спросил, что будет, если туман сильно сгустится, и кто-нибудь по-ошибке сойдет с дороги.

Баркович, чей резкий голос невозможно было спутать ни с чьим другим, тут же ответил:

– А ты как думаешь, дебил?

Четверо ушли, думал Гэррети. Восемь с половиной часов ходьбы и только четверо ушли. В его желудке шевельнулся страх. Я никогда не переживу их всех. Только не их всех. Но с другой стороны, почему бы и нет? Кто-то ведь будет последним.

Разговоры ушли вместе с дневным светом. Опустилась давящая тишина. Надвигающаяся тьма, туман, который стелится у земли и собирается маленькими молочными озерцами… впервые все это показалось ему совершенно реальным и в то же время ненастоящим, ему захотелось, чтобы Джен или мама, – какая-нибудь женщина была рядом; на кой черт ему все это понадобилось, как он вообще сюда попал? Он даже не мог себя обманывать тем, что ничего не знал, потому что знал ведь. А он еще и не один такой, тут рядом маршируют еще 95 идиотов.

В горле образовался комок горечи, ему стало трудно глотать. Он вдруг осознал, что кто-то впереди тихонько всхлипывает. Он не помнил, когда звук появился впервые, и никто его поначалу не заметил; теперь у него было такое чувство, будто этот звук был всегда.

До Карибу осталось 10 миль, и там хотя бы будет свет. Эта мысль немного приободрила Гэррети. В конце концов, все не так уж плохо, верно? Он жив, и нет смысла думать о том времени, когда это изменится. Как сказал МакФриз, надо просто пересмотреть приоритеты.

Без четверти шесть заговорили о парне по имени Тревин, из авангарда, который теперь медленно терял скорость, постепенно смещаясь к замыкающим основной группы. У него начался понос. Сперва Гэррети не поверил, но стоило ему увидеть Тревина, как он сразу понял, что это правда. Тревин шел, придерживая штаны. Каждый раз, когда на него накатывал приступ, он получал предупреждение; Гэррети посетила тошнотворная мысль – а почему бы ему просто не позволить говну стекать по ногам? Уж лучше быть грязным, чем мертвым.

Тревин шел, согнувшись в три погибели, совсем как Стеббинс, защищающий свой бутерброд, и каждый раз когда по нему проходила дрожь, Гэррети понимал, что его желудок только что свело очередным спазмом. Гэррети тошнило. В этом не было ничего интересного, никакой загадки. Просто мальчик, у которого болит живот, вот и все, и ничего кроме тошноты и животного ужаса тут почувствовать было нельзя. Желудок Гэррети тоже болезненно сжался.

Солдаты следили за Тревином очень внимательно. Следили и ждали. Наконец Тревин то ли присел, то ли упал, и был застрелен прямо со спущенными штанами. Он перекатился на спину, обратив к небу искаженное лицо, отвратительный и жалкий. Кого-то шумно стошнило, и он получил предупреждение. Звук был такой, словно он выблевал все свои внутренности.

– Этот следующий, – деловито сказал Харкнесс.

– Заткнись, – у Гэррети перехватило дыхание. – Можешь просто заткнуться?

Никто не ответил. Харкнесс выглядел пристыженным и, сняв очки, снова принялся их протирать. Тот, кого стошнило, не был застрелен.

Они прошли мимо группы девочек из команды поддержки, которые сидели на покрывале и пили кока-колу. Они узнали Гэррети и, вскочив на ноги, захлопали ему. Он почувствовал себя неуютно. У одной из девочек были очень большие груди, и ее парень смотрел, как они колышутся, когда она подпрыгивала вверх-вниз. Гэррети подумал о себе, что так и сексуальным маньяком стать недолго.

– Вы только посмотрите на эти буфера, – сказал Пирсон. – Я фигею.

Интересно, она тоже девственница?

Они прошли мимо неподвижного, почти идеально круглого пруда, по поверхности которого стелилась едва заметная дымка. Пруд был похож на немного мутное зеркало; в таинственном сплетении растений, укрывшихся в прибрежных водах, вдруг хрипло квакнула гигантская лягушка. Гэррети решил, что этот пруд – одна из самых красивых вещей, которые он когда-либо видел.

– Этот чертов штат просто гигантский, – сказал Баркович где-то впереди.

– Этот парень меня уже в конец заколебал, – торжественно сказал МакФриз. – Сейчас у меня только одна цель – пережить его.

Олсон бормотал "Аве Мария".

Гэррети встревоженно посмотрел на него.

– Сколько у него предупреждений? – спросил Пирсон.

– Ни одного, насколько я знаю, – сказал Бейкер.

– Ага, но выглядит он как-то не очень.

– Ну, сейчас все мы выглядим как-то не очень, – сказал МакФриз.

Снова все замолчали. Гэррети решил, что у него теперь болят ступни. Не ноги, и не бедра, – эти-то уже давно его беспокоят, – но именно ступни. Он заметил, что неосознанно старается ступать только на внешнюю сторону стопы, но время от времени наступает на нее полностью, и тогда морщится от боли. Он застегнул куртку доверху и поднял воротник. Воздух был все таким же влажным и сырым.

– Эй! Смотрите туда! – радостно выкрикнул МакФриз.

Гэррети и прочие посмотрели налево. Они шли мимо кладбища, расположенного на вершине небольшого, поросшего травой холма. Оно было окружено стеной из необработанного камня, и теперь туман медленно заполнял пространство меж покосившихся могильных плит. Ангел с обломанным крылом уставился на них пустыми глазами. Поползень уселся на ржавый, облупленный шест для знамён, оставшийся видимо от какого-то патриотического праздника, и дерзко смотрел оттуда на Идущих.

– Наше первое кладбище, – сказал МакФриз. – Оно на твой стороне, Рей, ты теряешь все очки. Помнишь эту игру?

– Ты слишком много болтаешь, – внезапно сказал Олсон.

– А что не так с кладбищами, Генри, дружище? Тихий уголок, как сказал поэт[11]. Отличный водонепроницаемый гроб…

– Да заткнись!

– Ах, это нелепо, – сказал МакФриз. Его шрам стал совершенно белым в свете умирающего дня. – Ты ведь ничего не имеешь против смерти, а, Олсон? Как сказал другой поэт – не в смерти дело, а в том, что червяки сожрут. Так тебя это беспокоит, дурашка? – МакФриз не говорил уже – возвещал. – Ну так взбодрись, Чарли! Настанет лучший день…

– Оставь его, – тихо сказал Бейкер.

– С чего это? Он сейчас убеждает себя, что может сдаться в любую минуту. Что если он просто ляжет и умрет, это будет не так плохо, как все тут пытаются его убедить. Ну, я этого так оставлять не собираюсь.

– Он не умрет – умрешь ты, – сказал Гэррети.

– Да, я припоминаю, – сказал МакФриз и улыбнулся Гэррети своей натянутой, кривой усмешкой… разве что на этот раз в ней не было ни капли веселья. МакФриз был в ярости, и Гэррети даже испугался его. – А вот он кажется забыл. Вот этот тупица.

– Я больше не хочу этого делать, – глухо сказал Олсон. – меня от этого тошнит.

– Готов всех порвать, – сказал МакФриз, поворачиваясь к нему. – Это ведь ты сказал? Ну так на хер тогда. Тогда падай и помирай прямо здесь.

– Оставь его в покое, – сказал Гэррети.

– Слушай, Рей…

– Нет, это ты послушай. Одного Барковича – более чем достаточно. Пусть сам за себя решает. Никаких мушкетеров, помнишь?

МакФриз снова улыбнулся.

– Ладно, Гэррети. Ты выиграл.

Олсон ничего не сказал. Он сосредоточенно поднимал ноги, а затем опускал их.

Полная тьма опустилась к половине седьмого. Карибу, до которого оставалось всего 6 миль, тускло светился на горизонте. Все меньше людей попадалось им на дороге в город, как будто все ушли на обед. Туман клубился холодом в ногах у Гэррети, висел призрачными стягами над вершинами холмов. Звезды над головой разгорались все ярче, Венера спокойно сияла, Ковш находился на своем обычном месте. Гэррети всегда хорошо различал созвездия. Он показал Пирсону Кассиопею, но Пирсон только хмыкнул в ответ.

Он подумал о Джен, своей девушке, и ощутил укол вины за то, что поцеловал ту девушку. Он уже не мог вспомнить ее лица, но она возбудила его. Он положил руку ей на задницу, и возбудился, а что было бы, если б он сунул ей руку между ног? От напряжения в паху ему стало неудобно идти.

У Джен длинные волосы, почти до пояса. Ей 16. У нее не такая большая грудь, как у той девушки. Он часто ласкал ее грудь. Это сводило его с ума. Она не позволяла ему заняться с ней любовью, и он не знал как заставить ее. Она тоже хотела этого, но ни за что не стала бы делать. Гэррети знал, что некоторым парням это удается легко – затащить девушку в постель, а у него видимо было недостаточно обаяния – или может недостаточно сильная воля – чтобы убедить ее. Интересно, а сколько человек здесь все еще девственны? Гриббл назвал Мейджора убийцей. Интересно, Гриббл – девственник? Скорей всего да.

Они прошли границу города Карибу, на которой собралась большая толпа и команда репортеров местного телеканала. Софиты заливали дорогу теплым белым светом. Они вошли в него как в неожиданное озеро из солнечных лучей, прошли насквозь и снова растворились в темноте.

Жирный репортер в костюме-тройке потрусил рядом с ними, то и дело тыча микрофоном в отдельных Идущих. Позади него два техника деловито разматывали катушку с кабелем.

– Как вы себя чувствуете?

– Нормально. Наверно нормально.

– Устали?

– Ну да, знаете. Да. Но я пока в норме.

– Как вы оцениваете свои шансы?

– Не знаю… нормальные наверное. Я чувствую себя довольно сильным.

Он спросил здоровенного парня, Скрамма, что тот думает о Долгой Прогулке. Скрамм ухмыльнулся и сказал, что это пиздец какая огромная вещь. Репортер показал пальцами ножницы, и один из техников устало кивнул в ответ.

Вскоре у него закончился микрофонный кабель, и он пошел обратно к фургону, осторожно переступая кольца распутанного провода. Толпа, привлеченная сюда не столько даже Идущими, сколько телевизионщиками, воодушевленно орала. Изображения Мейджора на свежесрубленных палках (из некоторых все еще сочился сок) ритмично ходили вверх-вниз. Когда камеры панорамно прошлись по толпе, она заорала еще безумней, передавая приветы тетям Бетти и дядям Фредам.

Идущие одолели очередной поворот и прошли мимо небольшого магазина, чей владелец, низенький человек в испачканном белом костюме, установил аппарат подачи газированных напитков с плакатом, на котором было написано: БЕСПЛАТНО ДЛЯ УЧАСТНИКОВ ДОЛГОЙ ПРОГУЛКИ! С УВАЖЕНИЕМ ОТ МАГАЗИНА ЭВА! Рядом был припаркован патрульный автомобиль, и двое полицейских вежливо объясняли Эву, как они делали это, несомненно, каждый год, что предлагать Идущим какую-либо помощь или поддержку – включая газированные напитки – противоречит правилам.

Группа прошла мимо огромного, черного от копоти здания "Целлюлозной фабрики Карибу", стоящего на берегу грязной реки. Рабочие облепили ограду изнутри, махали им руками и добродушно приветствовали. Когда последний из Идущих – Стеббинс – прошел мимо, раздался свисток, и Гэррети, оглянувшись через плечо, увидел, как рабочие все вместе заходят внутрь.

– Он тебя спрашивал? – поинтересовался у Гэррети скрипучий голос. С выражением невыносимой скуки Гэррети посмотрел на Барковича.

– Кто меня спрашивал о чем?

– Репортер, балда. Он тебя спрашивал, как ты себя чувствуешь?

– Нет, он до меня не добрался. – Ему хотелось, чтобы Баркович сгинул. Ему хотелось, чтобы пульсирующая боль в ступнях сгинула вместе с ним.

– А меня спрашивал, – сказал Баркович. – Знаешь, что я ответил?

– Не-а.

– Я сказал, что чувствую себя отлично, – с вызовом сказал Баркович. Шляпа все так же торчала у него из заднего кармана. – Я сказал, что чувствую себя по-настоящему сильным. Сказал, что готов идти вечно. А знаешь, что еще я ему сказал?

– Да заткнись ты, – сказал Пирсон.

– А тебя кто спрашивал, долговязый кретин? – сказал Баркович.

– Поди прочь, – сказал МакФриз. – У меня от тебя голова болит.

Оскорбленный Баркович переместился чуть вперед и пристал к Колли Паркеру:

– А тебя он спрашивал…

– Отвали отсюда, а то я оторву тебе нос и заставлю сожрать, – прорычал Колли Паркер. Баркович шустро ретировался. О Колли Паркере говорили, что он тот еще сукин сын.

– Этот парень меня уже заколебал, – сказал Пирсон.

– Он был бы рад это слышать, – сказал МакФриз. – Ему это нравится. Тому репортеру он сказал, что планирует станцевать на многих могилах. И он правда так думает. Это его жизненный стимул.

– В следующий раз когда он появится здесь, мне кажется, я уроню его, – сказал Олсон, и голос его звучал глухо и истощенно.

– Ага, как же, – сказал МакФриз. – Правило номер 8: Идущим мешать нельзя.

– Знаешь куда ты можешь его засунуть, это правило номер 8? – сказал Олсон с мертвенно-бледной улыбкой.

– Осторожно, – ухмыльнулся МакФриз. – ты что-то опять начал оживать.

К 7 вечера средняя скорость Идущих, которая до сих пор едва ли превышала минимум, стала немного расти. Было прохладно, а от движения можно было согреться. Группа прошла под путепроводом, и несколько человек, пожирающих пончики в магазинчике со стеклянными стенами, который располагался у самого съезда, замахали им, не прекращая жевать.

– Мы ведь где-то вливаемся в шоссе, нет? – спросил Бейкер.

– В Олдтауне, – сказал Гэррети. – Примерно 120 миль.

Харкнесс присвистнул.

Вскоре после этого они дошли до окраины Карибу. Со старта было пройдено 44 мили.