Читать книгу Великие рыбы - Сухбат Афлатуни - Страница 8

Империи возникают быстро, агонизируют долго. Захват Рима готами, шумно оплаканный Иеронимом, был еще не концом. Императорская власть продержалась в сгущавшихся сумерках еще более полувека. Пока наконец не рассыпалась.

В 475 году римский военачальник Орест Флавий вынудил императора Корнелия Непота скрыться в Далмацию, а на престол посадил своего юного сына Ромула Августа.

Правил Ромул Август всего десять месяцев.

Правил, точнее, его отец, Орест Флавий. Ромул лишь сидел на императорском престоле и улыбался.

В августе 476 года Орест был казнен восставшим войском. Равенна, последняя столица империи, была взята германцами; Ромул Август – свергнут; знаки императорской власти за ненадобностью отосланы в Константинополь.

Историки считают это концом Западной Римской империи.

Некоторые, правда, переносят его на четыре года позже, в 480-й, когда был убит засевший в Далмации Корнелий Непот. Точная дата здесь не так важна. Современникам, уставшим от постоянных войн и нашествий, было уже по большому счету все равно – живут ли они в империи, в королевстве или где-то еще.

В эти годы в сотне верст к северо-востоку от Рима в городе Нурсия (в наши дни – Норча) у благородных родителей родилась двойня – мальчик и девочка.

Мальчика назвали Венедиктом.

Девочке дали имя Схоластика.

Венедикт – «благословенный». Схоластика – «ученость».

Итак, жили-были брат и сестра.

О детстве их ничего не известно. Только то, что у них была кормилица, которая присматривала за ними и после того, как они вышли из младенчества. Остальное можно додумать. Родительский дом и легкий запах чада и стряпни из кухни. Церковь: родители были набожны. Детские игры, в которые дети играют во все времена; и когда рушатся империи – тоже. Изумрудные травы и стекающие с гор ручьи весной, холодные ветра – осенью.

Дети росли.

Сыну родители решили дать светское образование: это позволяло рассчитывать на высокую должность. А дочь решили посвятить Богу.

Схоластика останется жить в родительском доме в Нурсии, приняв обет безбрачия: первые женские монастыри тогда только возникали. А юный Венедикт, простившись с сестрой и родителями, отправится на учение в Рим.

Чтобы кто-то заботился о нем, родители снарядили с ним и кормилицу.

Венедикт ехал на север в потерявший былую славу, но все еще великий Вечный город.

За несколько лет до этого, в 493 году, Италию завоевали остготы Теодориха. На два десятилетия в стране установилось затишье. Теодорих покровительствовал латинской культуре и учености; при нем взошла звезда философа Боэция, сверстника Венедикта. В Рим стекались молодые люди, чтобы пройти классический курс обучения – сначала в грамматической школе, затем в риторической.

В отличие от Боэция, Венедикт не стал философом.

Столичная жизнь, шумная и полная искушений, смущала провинциального юношу. Науки, которые изучал Венедикт, также не вызвали в нем рвения. Преподавание не слишком отличалось от того, какое столетием ранее описал в своей «Исповеди» Августин Блаженный: оно оставалось языческим.

Как пишет биограф Венедикта, святитель Григорий Двоеслов, юноша «понял, что от наук многие впадают в пороки».

Вскоре Венедикт покинул Рим, чтобы посвятить себя служению Богу – как и его сестра, оставшаяся в Нурсии, о которой он не забывал.

Дороги близнецов, даже расходясь, повторяются.

Венедикт отправился на восток вместе с кормилицей, которая не пожелала оставить его. Пересек Римскую Кампанью, добрался до Тибра и поднялся вверх по течению притока Тибра Анио. Немного южнее Анио находилась деревня Эффиде (ныне Аффиле). Здесь, при церкви Апостола Петра, как сообщает святитель Григорий, жили общиной «многие славные мужи, привлекаемые туда ревностью о спасении».

Венедикт стал учиться монашеской жизни.

Однажды кормилица его выпросила у соседских женщин сито; сито случайно раскололось пополам. Заметив огорчение кормилицы, Венедикт сложил половинки вместе и стал со слезами молиться.

По окончании молитвы сито оказалось целым.

Молва о юном чудотворце разнеслась по Эффиде. Но Венедикту была она в тягость: не ради мирской славы покидал он шумный Рим. Он снова бежал – на этот раз уже один, тайно от кормилицы. Целое сито долго висело у церковных дверей.

А что сестра?

От вернувшейся домой кормилицы она должна была узнать о бегстве брата. Она все еще жила в родительском доме, в обществе нескольких девушек, так же, как и она, посвятивших себя Богу. Пряла пряжу и молилась за брата.

Лаял пес, за невысокой каменной оградой кудахтали куры. Хорошо взошел горох, а вот капуста в том году не уродилась. По вечерам зажигался масляный светильник и читались жития святых.

На этот раз Венедикт бежал на север.

Недалеко в горах он встретил озеро с ветшавшей императорской виллой на берегу. Озеро возникло по повелению Нерона, пожелавшего соорудить здесь дамбу. Местность называлась Сублаквем – «под озером» (ныне Субьяко). Чуть выше виллы располагался маленький монастырь. Но Венедикт направился не туда, а присмотрел себе небольшой грот пониже монастырских стен, на отвесной скале.

Три года прожил он там никем не замеченный.

Снедь ему спускал сверху на веревке некий монах Роман, с которым Венедикт познакомился по дороге в Сублаквем. Роман, насельник здешнего монастыря, раздобыл для него и монашеское одеяние.

Хлеб Роман уделял Венедикту тайно из своего скудного пайка. О спуске возвещал глиняный колокольчик, привязанный к концу веревки. Услышав звон, Венедикт выходил из пещеры и ловил хлеб.

Однажды враг рода человеческого бросил камень, и колокольчик разбился.

В другой раз в пещерку к Венедикту влетел черный дрозд и принялся кружить вокруг него, отвлекая от молитвы. Венедикт сотворил крестное знамение, и птица вылетела.

«Вдруг, – сообщает святитель Григорий, – он видит женщину, которую злой дух привел пред очи его ума: при виде ее сердце раба Божия воспылало таким огнем, что пламень страсти едва умещался в нем».

Венедикт уже выбежал из пещерки, помышляя вернуться в мир, но тут увидел куст дикой ежевики. Сорвав одежду, он бросился в него и валялся до тех пор, пока не изъязвил все тело. Огнь похоти был залит кипятком боли.

Шло время.

Об отшельнике стало известно, к гроту потянулись местные жители. А монахи из Варии (ныне Виковаро), что в тридцати верстах от Сублаквема, даже пожелали сделать Венедикта своим настоятелем. Святой долго отказывался, видя их недоброту, но в конце концов уступил. Настоятельство Венедикта было недолгим: монахи возроптали на его строгие правила. На трапезе они поднесли ему кувшин с отравленным вином.

Венедикт по своему обычаю перекрестил сосуд, и тот разлетелся на куски.

– Да помилует вас, братия, всемогущий Бог! За что вы хотели сделать со мной это?

Монахи молчали. Вино растекалось среди осколков по полу.

– Не говорил ли я вам прежде, что мои обычаи несходны с вашими? Идите и ищите себе настоятеля по своим обычаям!

Венедикт возвратился обратно в Сублаквем. Грот встретил его привычной тишиной и сумраком.

Долго пробыть в тишине не удалось. Снова стали стекаться люди, желавшие истинной монашеской жизни. Число их вскоре было уже более полутора сотен.

Склоны над озером были отвесными и не располагали к строительству. Вместо одного большого монастыря Венедикт закладывает двенадцать малых.

Вскоре у Венедикта появляется новый недоброжелатель: некто Флоренций, настоятель небольшого прихода неподалеку. Флоренций подкарауливал путников, уговаривая их не ходить к Венедикту и возводя на него разные клеветы. Попробовал даже извести Венедикта, послав ему отравленный хлебец… Народ продолжал идти к святому, а хлебец с ядом выхватил из рук Венедикта и унес ворон.

Тогда Флоренций нанял семь нескромных дев. Обнажившись, они ворвались в монастырский сад и стали водить хороводы перед монахами.

Неуместных плясуний изгнали, но Венедикт, устав от вражды, решил покинуть Сублаквем, как прежде покинул Варию. Дав наставления братии монастырей, он с немногими споспешниками снова отправился в путь.

Через полдня его настиг гонец из Сублаквема.

– Возвратись, учитель! – закричал он издали. – Радость, радость! Преследовавший тебя погиб! На Флоренция обрушилась теплица!

Венедикт остановился, но назад не повернул, а заплакал. А на гонца наложил епитимью – за то, что радовался смерти врага.

А что Схоластика?

Она, верно, издали следила за восходившей звездой своего брата. Была ли между ними переписка? Судя по тому, с какой строгостью Венедикт запрещал монахам переписываться с родней, ее не было. Но была еще молва, чьи волны доносили до Нурсии слухи о чудесах, происходивших в Сублаквеме. Слушая эти рассказы, Схоластика тихо кивала. И снова бралась за пряжу. Или за молитвослов. Так день за днем пряла она нити молитвы и нити пряжи.

Дом ветшал, родители старели. Зимы становились особенно долгими, дожди – затяжными и холодными. Только псы лаяли так же звонко, как и прежде.

Родители незаметно ушли. Схоластика тихо поплакала над ними; в ясные дни навещала их могилы. Что удерживало ее в Нурсии? Дом в двух местах дал трещину, огородик заглушали дикие травы. Только древо ее молитвы все росло и зеленело, расцветая белыми цветами.

Венедикт шел на юг.

Остановился он у вершины горы Кассинум (ныне Монте-Кассино), в ста двадцати верстах от Рима. На востоке синела горная цепь, на западе лежала плодородная долина, за ней – другие горы, вдалеке виднелось море. На вершине Кассинума находилось капище: крестьяне из окрестных деревень были еще язычниками.

– Здесь мы и остановимся, – сказал Венедикт.

Было это около 529 года от Рождества Христова. Венедикту под пятьдесят. Предыдущие тридцать были годами странствий. Нурсия. Рим. Эффиде. Сублаквем. Вариа. Снова Сублаквем… Последующие тридцать лет он проведет безвыездно в Кассинуме. Капище будет снесено, на его фундаменте вырастет монастырь. Монастырь будет неоднократно разрушен – в последний раз англо-американской авиацией во Вторую мировую войну. И каждый раз будет восстанавливаться.

Но главное – здесь, в Кассинуме, Венедикт возведет храмину, которую не разрушат века: свой «Устав».

«Устав» – не просто набор монастырских предписаний. Это образ идеального христианского общества.

…Не любить слишком часто и громко смеяться. Не стараться прослыть святым. Во зле всегда обвинять самого себя, а все доброе приписывать Богу. До захода солнца мириться с теми, с кем разделила тебя распря. Никогда не отчаиваться в милосердии Божием…

Монастырь строился, «Устав» писался, а Италию сотрясали войны. Вначале честолюбивый Юстиниан пожелал возродить Римскую империю в былом ее величии и под своей властью. Его войска отвоевали полуостров у остготов, взяли Рим и Равенну. Но вскоре готы под водительством Тотилы начали новый натиск и свели завоевания Юстиниана на нет. Армия готов, шедшая на Рим, проходила мимо Кассинума: Тотиле даже вздумалось испытать Венедикта. Сообщив, что желает посетить святого, он отправил к нему вместо себя одного из своих конюших, одетого в королевские одежды, со знаками власти и целой свитой. Однако Венедикт, завидев лже-Тотилу, крикнул: «Сними, сын мой, сними то, что на тебе, – это не твое!» После этого Тотила лично явился в Кассинум и простерся перед святым.

В Кассинуме в жизни Венедикта произошло и еще одно событие. Сюда, поближе к брату, перебралась Схоластика. Монастырь Венедикта был на вершине горы – Схоластика со своими монахинями поселилась у ее подножья.

Они встречались раз в год. Неподалеку была усадьба, он приходил туда со своими учениками; туда же приходила и Схоластика. Целый день проводили они вместе, в беседах и молитвах; вечером прощались и уходили каждый в свой монастырь.

Так повторялось из года в год. Вплоть до того безоблачного дня.

«Целый день, – пишет святитель Григорий, – они провели в хвале Богу и в святых беседах, когда же наступила ночная тьма, вместе совершили трапезу.

Они еще сидели за столом, и между святыми разговорами время тянулось медленнее, когда эта блаженная жена, сестра его, стала упрашивать: „Пожалуйста, не оставляй меня в эту ночь; проговорим до утра о радостях небесной жизни“.

Он же отвечал ей: „Что это ты говоришь, сестра? Я никак не могу оставаться на ночь вне стен монастыря“.

А небо было такое ясное, что не видно было ни одного облака.

Блаженная же жена, услышав отказ брата, положила ладони со сцепленными пальцами на стол и склонила на руки голову для молитвы всемогущему Богу.

Когда же подняла она со стола голову, засверкали молнии, загремели громы и пролился столь изобильный дождь, что ни достоуважаемый Венедикт, ни братия, бывшие с ним, не могли и шагу сделать с того места.

Тогда муж Божий стал горько жаловаться: „Да пощадит тебя всемогущий Бог, сестра моя; что ты сделала?“

Та отвечала ему: „Се, просила я тебя, но ты не пожелал меня слушать; попросила Господа моего – и Он услышал меня…“»

Дождь лил до утра.

Всю ночь брат и сестра провели в разговорах, насыщая друг друга беседой о жизни вечной. Вспоминали ли они при этом о своем детстве, о старом родительском доме в Нурсии? Бог весть. Монахи и монахини сидели на лавках у стен, кто слушал их тихую речь, кто молился, кто дремал.

Венедикт совершил множество чудес в своей жизни. Но тут, как пишет святитель Григорий, он «встретил чудо, совершенное силою всемогущего Бога из сердца жены. И большее чудо могла тогда совершить сия жена, которая давно желала видеть своего брата. Ибо, как сказал Иоанн: „Бог есть любовь“, и еще, как справедливо говорят: кто больше любит – тот больше может».

На следующий день они расстались.

Светило солнце; Схоластика вернулась вниз, в свою келью; Венедикт поднялся наверх.

Еще через два дня, глядя в окно, он увидел белую голубку, поднимавшуюся в небо – как раз с того места, где жила Схоластика.

Встав на колени, он начал молиться.

Призвав братьев, он объявил им о кончине Схоластики.

«Потом, – сообщает святитель Григорий, – тотчас послал их, чтобы принесли тело ее в монастырь и положили в гроб, который он для себя приготовил. Таким образом, и тела тех не были разлучены погребением, чьи души всегда были соединены в Боге».

Он пережил ее ненамного.

Незадолго до смерти у него было видение, похожее на то, какое описал Борхес в своем «Алефе».

Венедикт, как пишет святитель Григорий, увидел «весь мир, как бы собранный в единый луч солнца».

Весенние травы в Нурсии.

Узкие улицы Рима, по которым он бродил в плаще студента.

Разбитое сито в Эффиде. Веревка, на которой добрый Роман спускал ему хлеб…

Шумный ливень в Кассинуме и лицо сестры, которая пыталась, но так и не могла скрыть своей торжествующей улыбки…