Читать книгу Вольные хлеба - Светлана Гершанова - Страница 27

Как-то вечером пришёл Виктор, в длинной серой шинели с полковничьими погонами, подтянутый по-военному, высокая серая папаха в руках.

Я так обрадовалась ему – он был наш, ростовчанин, поэт одного со мной поколения! Правда, в Ростове мы были едва знакомы, два-три совместных выступления.

Наверно, ему было очень одиноко в холодной осенней Москве, если он разыскал меня. Почему-то меня, а не Толю, с которым можно было и выпить, и пообщаться, и поговорить по-мужски.

Наверно, мне тоже было одиноко в холодной осенней Москве, если мы просидели весь вечер. Говорил он, я слушала, как у него всё рухнуло на отличной престижной службе, и семья рухнула тоже.

– Прихожу на службу, сажусь за пустой стол, и ни одного звонка.

– Ты приходи, приходи, у меня тоже ни одного звонка. А уж чаем – я тебя всегда напою. Ты давно не был в Ростове?

– Давно, больше года. У тебя более свежие впечатления.

– Да не меняется там ничего! Я им привезла стихи прекрасной поэтессы, нашей, здесь учится. И смотреть не стали, ни в журнале, ни в издательстве. Даня говорит – хватит открывать новые таланты, тут со старыми не знаешь, что делать. А в издательстве вообще разговаривать не стали.

– Болото.

– Болото! Ты приходи, Витя!

– Я тебе ещё надоем!

Шота спросил на переменке:

– Что за полковники к тебе ходят?

– Наш ростовский поэт.

– Он что, до двенадцати ночи тебе стихи читал?

– Знаешь, стихов мы друг другу не читали, просто поговорили «за жизнь», как говорят в Одессе и Ростове.

– Конечно, с полковником и за жизнь можно поговорить.

– Ну, какая разница, полковник, не полковник. Ты же сам говорил, поэты – высшее сословие.

– Но когда поэт ещё и полковник…

Виктор не пришёл больше никогда. На каникулах я узнала, что он выбросился из окна. Я в это до сих пор не верю. Или помогли, или…

Шли глухие разговоры про так называемое кодирование, когда человек по контрольному слову кончает с собой.