Читать книгу Выбор. Путь исцеления - Светлана Крутская - Страница 5

Утро накатило, придавив осознанием, что наше с Вадимом общее чудо не способно растворить все остальные, не столь чудесные, события жизни. Он ушёл на работу, я – в больницу за результатами.

С той секунды, когда у меня подкосились ноги, потекли слёзы и я поняла, что теперь я и остальной мир существуем в разных, лишь изредка пересекающихся реальностях, прошло пять дней. Мне пока не выдали никакой уточнённой информации по моему диагнозу. Возможно, сегодня вечером я получу более детальную расшифровку результата МРТ, возможно – завтра. Государственные медицинские учреждения живут в своём ритме. Биопсию возьмут через четыре дня. Её результаты будут готовы ещё позже. У меня подозревают опухоль кишечника, а значит, мне предстоит ещё много крайне неприятных и унизительных манипуляций.

Вот так обычный, среднестатистический человек становится храбрее киногероев, которые, забыв о себе, ползут ради спасения мира к Мордору. Нужно много мужества, чтобы продолжать жить, а не существовать, нутром осязая неизвестность. В теории, о непредсказуемости будущего знают все. Каждый хоть в раз в жизни говорил: «Понятно, что мне завтра кирпич на голову может упасть». Но никто в это по-настоящему не верит, никакая здоровая психика не допустит такого давления. Это слишком большая нагрузка. И… это свобода.

Про меня в детстве с уверенностью можно было сказать две вещи.

Во-первых, я искренне любила школу. Мне нравилось учиться, это было легко и очень увлекательно. Любила свою первую учительницу, своих одноклассников.

Во-вторых, со мной всегда было легко договориться. Даже слишком легко. Я доверчиво принимала правила любой игры, даже если они мне не нравились. Всем окружающим со мной было очень удобно. Особых проблем родителям я не доставляла: уроки делала сама, собиралась сама, поесть могла тоже сама. Правда, очень часто и тяжело болела. Но когда я была здорова и ходила в школу, мне, как и любому нормальному ребёнку, хотелось бегать, прыгать, играть и шумно радоваться жизни. Однако радовалась я только в рамках дозволенного.

Рамки играли важную роль в моей жизни. До шести лет я жила с бабушкой, и когда наконец-то родители забрали меня, они сразу дали понять, что на мне лежит груз ответственности.

«Они знают. Они всё знают».

Мама была известным стоматологом – ей удавалось лечить мягко и обходительно. Папа работал в местной администрации, и, как многие в девяностые, он верил, что демократия в нашей стране возможна. Мне изо дня в день повторяли: «Нас все знают. Прежде чем что-то сделать, подумай, что скажут о нас люди», «Так не поступают, люди не поймут», «Не испорть себе репутацию! Как потом людям в глаза смотреть будешь?»

Абстрактные «люди» очень быстро стали незримым, но вполне реальным членом нашей семьи и сложно искоренимой частью моего сознания. Мне навязали правила игры, и я согласилась играть по ним. Я верила своим маме и папе, верила, что это – незыблемая часть жизни; фундамент, без которого не будет её самой.

Но радость жизни, бурлящая во мне как газировка, однажды вырвалась наружу, сломала рамки…

На перемене было очень весело, громко и суматошно. Не помню, кто завизжал – действительно я или другие девчонки из класса. И вдруг всё тело замерло.

Слишком.

Громкий.

Крик.

В дневнике появилась неприятная красная запись: «Визжала на перемене».

Домой я возвращалась в не очень радужном настроении. Думала, как придётся объяснять маме эту позорную запись, какие доводы приводить. Подойдя к дому, я немного повеселела: аргументы в свою защиту казались логичными. «Во-первых, это была не я. Во-вторых, даже если я, ну кто хотя бы раз не визжал на перемене? В-третьих, это очень весело. Мы не делали ничего плохого, ведь девчачий визг мешает, но страшного ничего от него не случается, правда?»

Через час после меня домой пришла мама.

«Она знает. Она всё знает».

По её лицу я поняла, что она уже в курсе. Перечислить свои аргументы я не успела. Поджав губы, мама сказала, что ей было очень неприятно. Кто-то из взрослых успел заглянуть к ней на работу с трагическим известием о том, что её дочь вела себя вызывающе. Ей пришлось оправдываться, краснеть. «Впредь это недопустимо. Надо всегда думать, как твоё поведение отразится на близких. Нельзя быть такой эгоисткой!»

Тогда меня поразили не столько мамины слова, сколько неотвратимость осуждения взрослых. Ведь кто-то не поленился зайти и обсудить с ней эту новость! Наверное, даже получил удовольствие, принеся плохую весть. В тот момент я сделала два вывода, которые впоследствии сильно повлияли на мою жизнь и на моё здоровье.

Первое: я в осаде, мой голос ничего не значит и никто не станет разбираться, как было на самом деле.

«Они знают. Они уже всё знают».

Второе: мне семь лет и никто не позволит мне вырваться из этой осады. Впереди как минимум десять лет жизни в этом посёлке, а значит, надо срочно научиться делать то, что хочется, не нарушая рамок. Для них главное – форма, а вот наполнение – вторично.

Моё нутро протестовало, но училась я быстро. Через несколько лет я чётко знала, кто любит чесать языком, а кто нет. Кто может позвонить родителям, увидев меня из окна в компании далеко не только других девочек-отличниц, а кто нет. Какие места посёлка не просматриваются ни из каких окон, на какой дороге вероятность встретить кого-либо минимальна. Я росла идеальным шпионом. Я научилась выживать в тюрьме общественного мнения.

«Они знают. Они всё уже знают».

Мой сговорчивый характер, желание угодить, очень специфичная среда, в которой я росла и развивалась, – всё это привело к ряду нарушений в восприятии жизни. Уже переехав в большой город, отучившись год в университете, я по-прежнему не могла идти с молодым человеком по улице, держа его за руку. Или улыбнуться, когда со мной пытались знакомиться. Или публично принять букет цветов. Или дать свой номер телефона, если в радиусе видимости есть хоть один прохожий. Мне казалось, что на меня все смотрят. Что мне придётся оправдываться, доказывать неизвестному, но всевидящему судье, что мне достаточно лет, что молодой человек не ужасный вурдалак из страны маньяков, а вполне себе обычный человек.

В итоге я подсознательно останавливала свой выбор на парнях, которые не хотели афишировать отношения со мной. Разумеется, это был далеко не самый удачный выбор. Но меня поработил страх. Ведь…

«Они знают. Они всё знают».

Сейчас мне тоже страшно. Страх упал на меня пыльным мешком, когда я впервые увидела надпись на диске с результатом МРТ. Упал на грудь, сдавил дыхание, и скинуть его не получалось. Это самое ужасное в страхе – он придавливает ощущением неотвратимости и неизбежности.

Уточнённых результатов всё не было. Вечером я не выдержала и у меня случилась истерика. Я вдруг ясно представила, что через месяц меня не будет, а всё остальное будет. Причём будет абсолютно так же, моё исчезновение ничего не изменит. Лишь некоторые люди почувствуют боль и навсегда запомнят, что когда-то их мир был немного другим. В этот момент жизнь представилась чем-то, за что можно ухватиться, чем-то очень осязаемым. Сквозь липкую пелену слёз я смотрела на Вадима, хваталась за него, будто пытаясь заразиться жизнью, хваталась так крепко, что на его груди появлялись царапины, а на запястьях – синяки. Но жизнь не унесёшь в мешке, и в моих руках ничего не оставалось. В конце концов, пустые, я повесила их.

Я вдруг поняла, что если это последняя перипетия в моей жизни, то я абсолютная дура, потому что сама спустила всё отпущенное мне богатство в унитаз. Пришло чёткое осознание, что за тридцать два года я сделала всего два правильных выбора. Нет, не правильных – дурацкое слово, как будто кто-то из нас действительно знает, как надо – всего два МОИХ выбора: выбор сердца – решение сблизиться с Вадимом и осуществлённая мечта – моя собака. Счёт 2:∞ не в мою пользу.

Тогда же я решила, что мы встретимся здесь, на страницах этой книги и, если повезёт, я смогу коснуться вашей души, мои читатели. Я обязательно успею это сделать, сколько бы мне ни оставалось.

Страх ужасен, он парализует. И в то же время страх может стать твоим лучшим другом. Он быстро и эффективно расставляет приоритеты, отбрасывает ложную скромность, чувство стыда, неловкость, чужое, наконец ставшее неважным, мнение. Вычленяет главное, усиливает голос сердца.

Обсуждая возможные исходы моей ситуации, я поделилась с Вадимом осознанием, что просрала почти всю свою жизнь, но не хочу делать это ни минуты дольше! Что не собираюсь строить свою жизнь, исходя из того, чего у меня нет. С этой секунды – опираясь на то, что у меня уже есть, ведь только это имеет значение. Он поддержал меня в этом выводе. Я спросила, а готов ли он так же поступить с собой – чувствовать и действовать из того, как на самом деле много есть у каждого человека и у него в частности. И он снова согласился. Тогда я решилась задать третий вопрос, как в сказке. Готов ли он сейчас быть со мной, а потом начать жизнь заново и научиться радоваться ей, если меня не станет? И он в третий раз согласился, но с одним условием (любой договор должен быть двусторонним, и этот не исключение): кто бы из нас ни ушёл первым, второй должен снова научиться жить в гармонии и радости. В ту минуту мы вписали первое правило в устав наших отношений.

«Разве так можно? – наверное, скажете вы. – Это ужасно кощунственно и больше напоминает мыльную оперу. Нормальные люди так не живут». На что я отвечу, что «нормальные» люди, к коим я прежде и относила себя, очень зря не задумываются о том, как они живут, насколько их конечная жизнь настоящая. Насколько она вообще их.

Когда весь мир, в котором тебе так уютно жилось, рушится, решающее значение приобретает поддержка. Вы непременно найдёте советы, что в подобной ситуации прежде всего следует избавиться от токсичного окружения. Точка невозврата, в которой я оказалась, – прекрасный маркер кажущихся близкими людей. Своего рода лакмусовая бумажка состоятельности ваших отношений. Любых: дружеских, любовных, семейных, рабочих. И зачистка в таком случае происходит сама собой. А начинается она… с вас!

Как вы к себе относитесь? Любите? Прощаете? Ругаете? Унижаете? Цените? Жалеете? Я никогда так не ощущала, что я у себя вообще-то есть, как сейчас. Я простила себе свою неидеальность, отстала от тех своих качеств, которые долго критиковала и безуспешно пыталась изменить. У меня есть только то, что я вижу в отражении зеркала, и я буду любить и бороться за себя!

Мне кажется, что многие путают любовь и жалость, хотя это очень разные чувства. Минуты слабости, конечно, бывают и у меня. Они накрывают с головой, и тогда я расплываюсь: размазываю слёзы и сопли по щекам, пугаю собаку своими стонами и криками. Но внутри есть непонятный пока мне самой стоп-кран, который в определённый момент срывается и позволяет действовать, хотя страх и боль по-прежнему идут со мною рядом. На приём к онкологу я хожу с укладкой, при макияже, в красивом и удобном платье.

Если хотите поддержки, то в первую очередь станьте ею для самих себя!

Я заметила, что сохранить рассудок – не броситься огульно к первому попавшемуся методу лечения (не разработав тактики, не изучив все за и против), не опуститься в скотство в быту – мне помогают самые элементарные и доступные всем способы: дыхание и убеждение.

Дыхание: вдох на семь, выдох на одиннадцать. Я практиковала дыхательную гимнастику и до недавнего известия, но осознала, насколько она эффективна, только сейчас.

Убеждения: «всё складывается для меня наилучшим образом». Увлёкшись темой саморазвития, я стала понимать, насколько внутренние установки способны изменить внешние события. Теперь пришло время проверить это на практике.

Каждое моё утро начинается с того, что я дышу и повторяю, дышу и повторяю: «Я здорова. Мои душа и тело живут в гармонии. Я полна энергии и сил. Я рада этой жизни». Прежде всего, я помогаю себе сама. И только потом меня может поддержать кто-то ещё. Мне очень, несказанно повезло. Моя главная опора пришла ко мне в тот самый ужасный, первый день. А может, тогда я всего-навсего позволила себе увидеть эту опору в нём? Освободив голову от навязанных социумом шаблонов: «у него своя выгода», «ничего просто так не даётся», я позволила Вадиму просто войти в мою жизнь и встать рядом, как будто так всегда и было.

Его честность заставляла меня верить ему в любой ситуации. Он не тарабанил, как заведённый, что всё будет хорошо. (Интересно, от этого вообще кому-нибудь становится легче?) Он каждый раз находил удивительные ободряющие слова, которые отзывались в моём сердце и могли успокоить. Когда я только получила первые результаты МРТ, он, сам будучи врачом, сдержанно объяснял, насколько сильно всё зависит от конкретной интерпретации специалиста. Рассказывал, как продвинулись сейчас протоколы лечения онкобольных. Уверял, что сделает всё от него зависящее, чтобы я обязательно получила то, что мне будет необходимо.

Когда я рыдала от страха и, захлёбываясь слезами, говорила, что не готова расстаться с жизнью, с ним, он спокойно и ласково говорил, что сейчас я жива, сейчас он рядом, и это главное. То, о чём я горюю и мечтаю, уже здесь, рядом. Так, может, пора обрадоваться?

Он был деятелен. В моменты шока, когда через тридцать секунд я могла забыть, что именно сказал мне врач или в каком кабинете забирать результаты анализов, Вадим всегда был рядом. Он ходил со мной по кабинетам, слушал, спрашивал, спорил с одними врачами, находил других, снова спорил. Он опекал меня. Иногда плакал вместе со мной. Эти слёзы делали нас ближе, показывали настоящие чувства и не мешали идти дальше.

Говорят, времена рыцарства прошли. Говорят, феминистические движения задавили мужскую природу. Говорят, мы живём в эпоху потребления и потребительского отношения к людям в том числе. Знаете, что я хочу на это ответить? Это байка из серии «они всё знают». Если вокруг вас одни потребители, то вопрос к вам: зачем вы себя ими окружили? Да, не всё моё окружение сейчас состоит из удивительных и благородных людей. Тем яснее я вижу, за какие мёртвые отношения я так долго хваталась, когда симулировала вовлечённость, доверие, заботу и поддержку, а с кем мне действительно интересно и душевно тепло общаться.