Читать книгу Выбор. Путь исцеления - Светлана Крутская - Страница 6

ЧАСТЬ 1
Глава 3

Оглавление

Последние несколько дней я не добавляла сюда ни буквы – не было сил. Причём не столько физических (во мне курсирует такое количество адреналина, что силы есть всегда, когда в них появляется потребность), сколько морально-эмоциональных.

В эти дни я пережила два общих наркоза и две специфических манипуляции. После первой очнулась прямо на столе, от дикой боли в животе. Не помнила, где я. В голове зудела единственная мысль: «Надо бежать!» Конечно, не сбежала – снова усыпили. Окончательно проснулась уже в палате. Самое главное, выяснили, что в первую очередь надо спасать почку. Она оказалась сдавленной, не могла выводить из себя жидкость. Естественно, увеличилась в размерах. Естественно, может вообще отмереть. Действовать надо быстро, до основной операции по удалению опухоли, тем более что с ней вопрос по-прежнему остаётся открытым.

Когда приходят чёткие и понятные новости, даже если они, мягко говоря, не совсем радостные, ты им рад. Рад, что хоть что-то прояснилось. Рад, что хоть что-то можно сделать. Если надо спасать почку, значит, где-то там существует будущее, в котором с двумя почками однозначно лучше, чем с одной. Будущее, в котором тебе эта почка точно ещё пригодится.

Решила делать эту «элементарную», как меня заверили, манипуляцию в государственной больнице, где «самое продвинутое отделение урологии», «самые профессиональные руки». Суть в том, что внутрь тела вставляется трубочка (и её точно не передавишь), через которую жидкость начнёт свободно из почки отходить. Никаких дополнительных разрезов, никакой реабилитации.

По странному совпадению, ещё прежде чем сделать первую МРТ, ставшую переломным моментом моей жизни, я начала читать книгу нейрохирурга Генри Марша с чудесным названием «Не навреди». В ней автор честно и подробно рассказывает о работе врачей, о разнице муниципальных и частных клиник, о рамках, в которых приходится существовать медикам. И хотя британские государственные больницы точно так же не отличаются удобством и порядком, столкновение с реальностью современных российских медучреждений повергло меня в шок, несмотря на то, что слишком многого я от них и не ожидала.

В процессе подготовки к госпитализации я сдавала ряд общих анализов. Стандартная процедура. Нестандартная клиническая лаборатория. Потрескавшаяся и местами отвалившаяся старая плитка, кое-где покрашенная сверху белой краской, чтобы места, где её не хватает, не так сильно бросались в глаза. Белёный потолок в тёмных, ржавых потёках. Несколько медицинских столиков из советского наследия, на которых лежат старые резиновые, местами потрескавшиеся, трубки, стеклянные пробирки, обрезки пожелтевшей бумаги – вместо наклеек для пробирок. Свет тусклый, одна лампа нервно мерцает.

Тишина, не видно ни души. Вдруг из соседнего помещения выплывает сухонькая старушонка. Согбенная, в белом халате, на голове несколько прозрачных волосинок стянуты к затылку в крошечную шишку. В руках у неё металлический поддон, в котором лежат всё те же стеклянные колбы. Руки женщины трясутся, и пробирки в поддоне издают душераздирающий звук, заставляющий всё моё тело покрыться мурашками.

У меня было полное ощущение, что я попала в экранизацию произведений Стивена Кинга и где-то на заднем фоне сейчас раздастся детский голосок, напевающий ля-ля, ля-ля-ля. Старушка проплыла мимо меня. Я попробовала к ней обратиться, но, видимо, она была глуховата, и ответной реакции не последовало.

В итоге мне удалось отыскать медсестру и объяснить, что мне необходимо сдать кровь для госпитализации. В государственных медучреждениях до сих пор практикуют взятие крови из пальца – кошмар наяву из моего детства. Не знаю, чем руководствовалась женщина, осуществлявшая процедуру: то ли она испытывала ярое желание проколоть палец наверняка, то ли мой бледный вид ввёл её в заблуждение, но ярко-красный фонтан мигом забрызгал весь кабинет. Наши лица, одежда, мебель – всё было сплошь покрыто мелкими капельками, будто кто-то прыснул на нас из распылителя краской. Я удивилась хладнокровию медсестры: сунув мне дополнительный кусочек ваты, она отрапортовала, что зеркало висит на противоположной стене и что стереть капли своей крови с лица я могу у него, – и вдруг подумала о том, почему её не интересует, инфицирована ли я ВИЧ или гепатитом, потому как в таком случае прогнозы для неё были бы весьма неблагоприятны.

После сдачи всех необходимых анализов мы с Вадимом поехали покупать мне пижаму для предстоящих госпитализаций. Знаете, очень хочется, чтобы хоть что-то связывало тебя с домом, напоминало о нормальной жизни, когда ты находишься в стенах, где нормы жизни совсем другие. С тех выходных Вадим больше не уезжал ночевать домой. Каждый день после работы он возвращался ко мне, в нашу действительность, которая, как теперь казалось, всегда такой и была: семейной, умиротворённой.

Я старалась приготовить ужин к его приходу, а он звонил из магазина и спрашивал, что нужно купить. Мы не притирались, не спорили по бытовым вопросам. Складывалось ощущение, что мы живём вместе уже… всегда. Я не знала, чем это объяснить: тем, что мы ровесники и воспитывались в одинаковых условиях, или тем, что имели схожий взгляд на мир и одинаковые ценности. Факт остаётся фактом – нам было хорошо. Насколько могло быть хорошо в подобных обстоятельствах.

Когда я задумывалась об этом, меня начинала пугать ситуация, в которой развивались наши отношения. Обнимая Вадима вечером, утыкаясь носом в его грудь, иногда я думала о том, что тащу его в пропасть вместе с собой. Я неизящно, тяжёлым и горьким камнем, срываюсь в эту бездонную яму сама и утаскиваю его, не давая шанса взлететь.

Однажды я решилась поделиться с Вадимом своими ощущениями, но он резко оборвал:

– Ты знаешь: это мой выбор. Я действительно могу уйти, но не хочу. И я не хочу, чтобы ты думала об этом. Прошу, будь спокойна и знай, что ты можешь на меня положиться.

Он сказал это с такой внутренней силой, с таким напором, что я отступила и не стала возражать. Отступила и положилась на него, как он и велел. У меня уже не оставалось сил сопротивляться, но внутри было очень страшно – страшно от того, что он поймёт, какая я на самом деле, насколько я недостойна любви. Периодически на поверхность всплывали слова мамы, которые она произнесла кому-то (уже и не помню кому) в моём присутствии: «Конечно, ушёл! А кому нужна больная жена? Никогда нельзя показывать, что ты болеешь! Никогда!»

А что я? Я даже не жена, да и человек… ну так… среднестатистический. А Вадим оказался настолько удивительно прекрасным, что я такого даже никогда не представляла. Чутким, сильным, нежным, решительным, заботливым, ответственным. Чем больше мы проводили времени вместе, чем отчётливее я понимала, что влюбляюсь. И тем сложнее мне было проживать происходящее со мной в его присутствии. А кому понравится в начале романтических отношений показываться своему мужчине после наркоза? Или после ещё одного бессмысленного приёма врача? С красными, распухшими от слёз глазами и текущим носом. Без капли самообладания…

Я просила его не смотреть на меня в такие моменты. Однажды по дороге домой, когда я с трудом успокоилась после очередной бессмысленной консультации, Вадим спросил, почему я упорно прошу его не смотреть. Я объяснила свои переживания. Он засмеялся громко, от души, а потом сказал:

– Знаешь, видимо, я в этих отношениях на два года дольше, чем ты. Так что мне уже можно смотреть на тебя в любой ситуации.

Я рассмеялась в ответ. Он постоянно меня поддразнивал, что когда-нибудь нажалуется нашим внукам, что бабка, несмотря на все ухаживания, два года его динамила, сто раз жестоко отказывала, но он не сдался. Мне нравились такие разговоры. Они давали ощущение длинной счастливой жизни впереди. Мне даже казалось, что жизнь эта идёт прямо сейчас, что бы ни происходило за стенами клиник, куда я хожу как на работу.

Если после обивания порогов медицинских кабинетов оставались силы, вечерами мы лежали в кровати, и Вадим гладил мою кожу, а я щекотала его своими длинными волосами. Он обнимал меня крепко-крепко – так, что мне наконец-то становилось спокойно – и я засыпала. Мой пустырник и валериана в одном флаконе.

По этой причине «главное успокоительное» решило ехать со мной на госпитализацию. Застелив казённую кровать своим бельём, сняв клопа с панцирного матраса, переодевшись в новую пижаму, я стала ждать. Живот сводило от страха, немного тошнило, но я пыталась улыбаться.

Через несколько часов, наконец, вызвали в операционную.

Холодные команды:

– Раздевайтесь!.. Вещи сюда!..

И вот уже согревающая пижама осталась за закрывшимися дверями. Тело тряслось от стылого воздуха, соприкосновения с металлическим столом и неприятия предстоящего процесса.

Очнулась я через час. На панцирной кровати, уже в отделении. Первым, что увидела, было лицо Вадима. Сразу спросила, как прошло. Он ответил, что у врачей не получилось поставить стент, они ничего не сделали…

Перевожу взгляд на потолок, на секунду закрываю глаза. Открыв глаза, вижу лицо Вадима, спрашиваю, как прошло. Он отвечает, что операция не состоялась, врачам не удалось её провести. Перевожу взгляд на потолок, снова возвращаюсь к уже родному лицу. Спрашиваю, как прошло. Гладит по голове, объясняет, что ничего не сделали. Перевожу взгляд на потолок, закрываю на секунду глаза, а потом поворачиваюсь к Вадиму узнать, как прошла операция. И тут сквозь пелену медикаментозного сна понимаю, что застряла в кошмаре.

Ничего не получилось, потому что опухоль мешала. Времени прийти в себя нет, нужно быстро собираться и ехать в другую больницу, на КТ. Никто не признаётся, в чём именно дело, но врачи сами выглядят испуганными.

Так, уже через два часа после общего наркоза мы сидели с Вадимом в машине и ехали в частную клинику. Помню неестественное состояние своего сознания: снова и снова задавала вопросы, которые точно помнила, что спрашивала, но каждый раз забывала ответы на них; по некоторым я пытала Вадима раз по шесть с перерывом в несколько минут. Наркоз в государственной больнице оказался тяжёлым, но очень скоро мне пришлось соображать быстро и ясно.

Сделали томограмму, и мнения врачей в платной клинике разделились. Мужчина-врач (я перестала запоминать имена) полагал, что показаний к срочной операции нет никаких. А женщина-врач настаивала на срочной госпитализации и дренаже почки. Я весь день не ела и не пила. Из последних сил пыталась что-то сообразить в ситуации, когда и врачи-то до конца не понимали, что делать, и не могли дать однозначного ответа.

Измочаленную, убегавшуюся, жутко голодную, отказавшуюся в положении полной неопределённости делать что-либо, Вадим увёз меня в тот день домой. Госпиталь закрывался. Завтра меня ждал консилиум врачей.

Выбор. Путь исцеления

Подняться наверх