Читать книгу В поисках шестого океана. Часть вторая. Крушение - Светлана Нилова - Страница 4

Джо Харпера вызвали в суд как свидетеля почему-то со стороны обвинения. Сразу возник вопрос, где он был во время убийства. Оказалось, что он ехал по дороге в Портленд.

– Это могут подтвердить?

– Да, ваша честь. В семь тритдцать пять после полудня возле Хиллсборо полицейский мне выписал штраф за превышение скорости.

– Куда вы направлялись?

– В Бивертон, ваша честь.

– Что вы делали в Бивертоне?

Джо медлил так долго, что пришлось повторить вопрос.

– Я встречался с… Кристин… – голос Джо дрогнул.

– Фамилия?

– Я не знаю ее фамилии! – огрызнулся Джо. – Только адрес.

Джо назвал адрес, мне он был незнаком.

– Сколько вы пробыли там?

– Я уехал утром, сразу в университет.

– Как вы проводили время?

Я уже знала ответ, но не хотела слышать его. До этой минуты я не допускала даже мысли, что Джо может быть с кем-то еще. Я не верила в это ни единой секунды. И тут он сказал обо всем. Сам. Это было самое гнусное алиби, какое только может быть. Я вспомнила слова Брайна, дружка Джо:

«Ничего серьезного. Просто секс»

У Джо просто секс. С какой-то Кристин. С кем-то в резервации. С одноклассницами…

Я еще не успела осознать это в полной мере, как в дело вмешалось обвинение. Вопросы на Джо посыпались как горох. Темп увеличился. Это что-то должно было означать, Алек предупреждал, но я не запомнила, что именно…

– Чем вы занимались с подсудимой на берегу?

– Петтингом, ваша честь.

– У вас был секс?

– Нет.

– Вы хотите сказать, у вас с подсудимой не было сексуальных отношений?

– Нет, Софи не допускала…

– Вы жаловались своим друзьям, что подсудимая только дразнит и распаляет вас?

Джо покраснел.

– Я не жаловался!

– Протестую! – прозвучал голос моего адвоката. – Какое это имеет отношение к делу?

– Это помогает установить мотив.

– Протест отклоняется.

Машина правосудия заработала. Джо задавали такие откровенные вопросы о наших интимных отношениях, что казалось, еще чуть-чуть, и меня вывернет наизнанку. О том, какие ласки я предпочитаю, какие следы на моем теле остались после нашей последней встречи. Я взглянула на Алека. Он был предельно сосредоточен, о чем-то шептался со своим шефом и, казалось, слова Джо ничуть его не цепляют.

Протест.

Отклонен.

Протест.

Отклонен.

Я вдруг поняла, что своими показаниями Джо просто топит меня. Точнее не топит, а отталкивает, чтобы не утонуть самому.

Свидетелем вызвали Виктора Харди. Он поведал о том, что произошло в канун Рождества, только соврал, что я сама позвала его, затащила на постель и была под халатом совсем голой. Как я могла опровергнуть это? Только тем, что у меня вовсе нет халата.

Внезапно я поняла, куда клонит обвинение. Все выходило так, что я предпочитаю «заводить» мужчин, провоцирую их, довожу до «кипения», а после – расправляюсь с помощью острых предметов.

И тут вызвали нового свидетеля обвинения.

– Сойер, Остин Сойер!

Это имя мне было незнакомо. В зал ввели мужчину в костюме, но в наручниках. После положенных процедур наручники так и не сняли.

Когда он заговорил, в глазах у меня потемнело. Я узнала этот чуть хриплый голос.

«Ниче… Сочтемся», – сказал он тогда своему приятелю и порвал на мне рубашку…

В горле у меня пересохло, я хотела налить себе воды, но расплескала ее по столу.

Остин Сойер рассказал суду о том вечере, когда я ранила его. Довольно подробно и нелицеприятно для меня. Он сказал, что я сама позвала его, а потом, когда он «приступил к делу», начала драться и чуть не убила.

Зачем он давал показания против меня? Может быть, ему пообещали, что за содействие суду сбавят его личный срок?

– Мистер Сойер, почему вы решили дать показания только сейчас?

– Стремался, что меня уделала мокрощелка, – отвечал Сойер нагло, но поспешно добавил, – ваша честь.

Я не могу вспомнить, как и в какой последовательности вызывали свидетелей, какие вопросы мне задавали и что я отвечала. Больше всего это было похоже на шторм. Тот страшный шторм в Тихом океане, когда глаза моих родителей были безумными, а смерть наваливалась на нас с каждой волной. И это продолжалось так долго, что временами я впадала в какое-то оцепенение, а то и вовсе – забытье. Сознание, чтобы сохранить ресурсы, просто отключалось. И меня болтало внутри «Ники», как горошину в погремушке. А потом надо было откачивать воду, и я делала это. Однообразно и долго. До сведенных судорогой мышц.

Но там, на «Нике», спасение или гибель зависели от меня, от моих действий или бездействия. Теперь же гибельный шторм переместился внутрь: в мое сознание, в мою душу, и никакими действиями я уже не могла себе помочь. Старались другие: мой адвокат мистер Спилет, Алек Макалистер, доктор Келли, мои друзья и учителя из школы в Астории. Даже Нил Найколайски прилетел с Аляски и порывался дать какие-нибудь показания в мою защиту. Но все было зря. Я безнадежно пыталась выплыть, но только все глубже и глубже погружалась в пучину обвинений и улик.

Еще когда я узнала, что Джо Харпер изменял мне, моя душа словно дала трещину, как корпус «Ники» в шторм, и теперь в нее заползала темнота. А я только смотрела внутрь себя, как мрак затопляет меня, и ничего не могла сделать. Некому было откачивать эту тьму из меня.

Пробоина в моей душе стала шире, когда в суде выступила Марианна. Она надела изумрудно-зеленое платье с открытой спиной, которое подошло бы скорее для театральной ложи где-нибудь в Ла Скала или классическом оперном театре Портленда, но не в суде.

Но тут я подумала, что на самом деле Марианна верно оделась: здесь театр. И какой-то умный, но неизвестный мне режиссер разыгрывает постановку под названием «спрячь Софи в тюрьму», а Марианна Дюпон играет одну из важнейших ролей, хоть роль ее сводилась к репликам:

«Я, конечно, не могу поверить, но такие выходки в характере Софи. Она часто выходила из себя и впадала в ярость…»

«Она и раньше пугала меня своей внезапной жестокостью… А ведь мы были лучшими подругами».

«Я всегда предполагала, что ее отношения с мужчинами закончатся чем-то подобным…»

«Она увела у меня парня, но я не держу на нее зла…»

И Марианна улыбалась, очаровательно и чуть снисходительно, повернув голову в нашу с Алеком сторону. Я поняла, что уже не выплыву, и мне было так мучительно больно, что уже скорее хотелось приговора. И лучше со смертной казнью.

Но все то, что делали со мной на этом процессе, выворачивая наизнанку мою душу, разрывая ее на кусочки, оказалось просто легким волнением по сравнению с тем штормом, что ожидал меня впереди. Над головой стали полыхать молнии: обвинение зачитало справку о моих родителях. И страшная ночь в Карибском море выплыла из моей памяти ядовитой глубоководной медузой. Она обволакивала меня и тянула на дно.

«Поворот!» – кричал тогда папа, мы перекладывали парус и уходили, каждый раз уходили от погони.

«Поворот!» – слышался мне папин голос, и мои руки, сложенные на груди, подрагивали, тоскуя по тяжелым, но таким привычным действиям.

Я настолько погрузилась в воспоминания той ночи, что даже не сразу поняла, что представитель прокурора зачитывает обвинения, которые были предъявлены моей маме – Гленне Бертон, урожденной Малан. В ту ночь на палубе «Ники» мама взяла в руки оружие. Итогом стало ранение в живот одного из бандитов. Ракетницей. Но это было всего лишь ранение. Второго бандита моя мама убила. Она выстрелила из подводного ружья и попала в шею, пробив сонную артерию. Пострадавший скончался на месте, залив кровью палубу «Ники». Обвинители вели параллель между убийством бандита и убийством Тома. Характер повреждений до странности совпадал. Мой адвокат опротестовал это предположение, и суд принял протест, но темнота уже потекла в меня тяжелым плотным потоком.

Казалось, я уже наполнена этой темнотой до краев, в глазах у меня постепенно темнело. И тут свидетелем вызвали Викторию Харди. Я примерно представляла, что она может сказать обо мне, и не следила за словами.

Виктория Харди была в глубоком трауре, и даже платок, который она прижимала к глазам, был черным.

Несмотря на всю ту ненависть, которую обрушила на меня Виктория, мне было жалко ее. Она потеряла мужа, человека беззлобного и довольно дружелюбного. Я не убивала Тома, но Вики-то этого не знала. И я ей прощала все те обидные слова, что она вываливала на меня.

Но она переступила черту.

Она назвала мою мамочку убийцей-маньячкой, которая передала свою дурную кровь мне в наследство, а моего папу Вики и вовсе назвала бандитом и контрабандистом. Это были последние слова, которые я услышала.

Словно что-то заскрежетало, как тогда, во время грозы, в голове вспыхнуло и померкло. И в этой темноте я на ощупь схватила графин и запустила его в голову Вики. И сразу, легко отшвырнув в сторону дубовый стол, я прыгнула через весь зал. А когда почувствовала под собой щуплое тело Вики, вцепилась зубами с одной только мыслью: вырвать ее сердце и разорвать его на части. Я оглохла от собственного дикого животного рыка.

Что было дальше, я не знаю. Темнота укутала меня так плотно и больно, что у меня заболело тело, а на губах я чувствовала ее сладко-соленый вкус. Темнота сменилась болью в суставах, а запястья почувствовали холод железа. По телу прокатились судороги, а лицо прижималось к чему-то плоскому и прохладному.

Потом я почувствовала довольно болезненный укол. И провалилась еще глубже…