Читать книгу В поисках шестого океана. Часть третья. Возрождение - Светлана Нилова - Страница 7

Я вновь увидела и уже не могла покинуть его. Океан – первая любовь моей жизни. Как я тосковала по нему в пустыне Нью-Мексики и на равнинах Калифорнии! Теперь же я вновь встретилась с ним и уже никуда не хотела уезжать. Прибрежный городок Монтерей я выбрала из-за названия, но, попав в него, поняла, что именно в нем хочу жить.

Приняв такое решение, я вдруг увидела себя рядом с черноволосой высокой девушкой, живущей в трейлере. Видение было как раз кстати: из него я подробно поняла, где смогу найти жилье. Девушку звали Дороти Хоуп*, и она совсем не удивилась, когда я обратилась к ней. О том, что и ей нужна компаньонка, она повесила объявление на местном сайте неделю назад. Но желающих поселиться в трейлере рядом со стоянкой да еще около кладбища не находилось. О цене мы договорились быстро.

Работу я нашла тоже быстро: на большом складе. Работа начиналась рано, изматывала сильнее, чем на ферме, но и к ней я привыкла. К тому же работать надо было только до четырех и все вечера я проводила у береговой линии.

Жизнь наладилась. Утро – кофе без сахара и кусочек сыра без хлеба. Работа. Обед. Работа.

Вечер – пробежка вдоль берега, купание. Книга перед сном. Сон.

Вокруг кипела жизнь. Дороти ссорилась со своим дружком, потом бурно примирялась, переезжала к нему и через неделю возвращалась, побитая. Или через две недели. Я не запоминала.

Мне хватало информации на работе. Платили нормально, но снимать жилье в одиночку я бы не потянула, поэтому предпочитала жить с Дороти. Опасалась только, что она все же выйдет замуж, и тогда уже мне придется искать новую компаньонку.

Но недели сменялись неделями, ничего не менялось.

– Заведи себе парня! – твердила Дороти, когда ее отношения были на подъеме. – Разве это не классно, когда тебя любят и делают разные приятные вещи? Давай, Софи, не кисни! Я плохих вещей не посоветую.

Когда же отношения с дружком были на грани разрыва, Дороти твердила:

– Они все – придурки! Даже самые лучшие из них! Правильно, что ты одна. Никто не трахает тебе мозг и не лезет под юбку. Как я тебе завидую!

И тот и другой монолог я слушала молча, давая Дороти выговориться, а сама думала:

«Неужели вся моя жизнь пройдет вот так, между двумя монологами соседки по квартире, работой, спортом и книгами по вечерам? И больше в моей жизни не будет ничего интересного и стоящего?»

В такие времена меня начинала мучить депрессия.

Зачем я живу? С какой целью?

Ведь даже мои видения – результат жутких экспериментов – отступили и почти не появлялись. Я вспоминала свое безмятежное детство и бурную юность, и мне казалось, что в моей жизни уже было всё: любовь, дружба, предательство, чудесное спасение. Я уже получила от жизни столько, что хватило бы на несколько человек.

Взять хотя бы Дороти. Она родилась в Ситке, на Аляске, и всю жизнь мечтала переехать в Калифорнию, чтобы проводить время на пляже. Переехала. И это событие стало главным пунктом в ее жизни. Теперь она хотела свадьбу и белое платье, но с кем бы ни встречалась, толку не было. Не знаю, о чем мечтал ее нынешний дружок, но свадьба в его планы явно не входила. В его жизни главным событием была тюрьма, куда он попал по глупости, убив кого-то на ринге.

А что значительного было в моей жизни? Слишком много всего. Может быть, события просто неправильно распределились? Поэтому все сконцентрировалось от восьми до двадцати одного. У кого-то эти тринадцать лет будут тянуться всю жизнь.

Я снова начала рисовать. Это произошло внезапно, когда после работы я пила кофе в ближайшей от склада забегаловке. Пятно на салфетке напомнило силуэт дельфина. Я достала из сумочки ручку и завершила рисунок. Дельфин у меня улыбался. Я дорисовала ему морскую фуражку.

В ближайшем магазине я купила альбом, карандаши и пастель. Сначала класть на белоснежную бумагу первую линию было страшно. Словно она выползает из моего прошлого.

«Ты бездарна!» – слышались мне слова Диего, и судорога сводила руку. Неужели я так и не избавлюсь от этого «наследства»? Но ведь в сексе получилось? К сожалению, оценить мои рисунки было некому и я решила: пусть я бездарна, я буду рисовать просто для удовольствия. Я рисовала Монтерей, каким он представлялся мне в прошлом, силуэты деревьев на закатном небе, береговую линию и паруса прекрасных яхт в лазурной дали.

Дороти вздыхала:

– Вот бы хоть раз покататься на такой яхте! А ты бы хотела, Софи?

Я качала головой:

– Нет. Мне хорошо на суше.

Но это была неправда. Я вспоминала нашу «Нику» и родителей, и нашу кочевую жизнь…

Иногда я плакала. Тихо-тихо, чтобы никто не узнал. Плакала по моей тяжелой, трагичной, сумасбродной, ослепительной жизни. Прошедшей жизни.

То, что происходило со мной теперь, жизнью называть не хотелось. Работа – спорт – книга – сон – работа. А ведь кто-то так живет всю свою жизнь. И считает это жизнью. Не знаю почему, но праздничная легкость, с которой я жила на ферме, куда-то улетучилась, и остались только унылые будни.

Даже рисунки не спасали меня от них.

У меня не было друзей, я боялась пускать кого-то в свою жизнь. Дороти знала обо мне только то, что я приехала с фермы и была замужем. Больше я ничего не рассказывала.

Но все-таки один дружок из прошлого у меня остался. Это был Сэм Найколайски. Мы не виделись с ним Бог знает сколько лет. Он не мог приехать ко мне на суд, потому, что в то время поступил на службу в армию. А потом я не смогла встретиться с ним, потому, что он уехал на похороны отца. Когда я была замужем, Диего очень ревностно относился к моей переписке и читал все письма, и я ничего не писала Сэму о том, как мне плохо. И одиноко. И так не хватает его.

После того как я сбежала от Диего, мы переписывались с Сэмом довольно откровенно. Я писала ему обо всем, что чувствую. Я очень боялась, что мою почту могут взломать, поэтому никогда не упоминала, где я живу и чем занимаюсь. Я писала только, что адвокаты занимаются разводом и что, похоже, я останусь совсем без денег. Сэм тоже мало что рассказывал о себе. Он все еще служил в армии, но в подробности меня не посвящал, видимо, это было запрещено. Сэм писал о разных мелочах, об общих знакомых, о своих многочисленных родственниках и о своих девушках.

В девушках Сэма я запуталась. Каждые два месяца Сэм присылал мне очередную фотографию с длинноногой красоткой и спрашивал: «Ну как?» и уже через месяц писал: «Мы решили остаться друзьями». Судя по тому, что такие письма я получала с завидной регулярностью, список «друзей» Сэма Найколайски неуклонно расширялся. Почему Сэм не мог остановиться? Зная легкий характер Сэма, мне казалось, что дело в девушках. Сэм был настолько прост, что ужиться мог бы с любой. Что ему нужно? Приласкать, накормить, выслушать, похвалить. И все: душа Сэма, выросшего без матери, откликалась на любую ласку. Почему же он их бросал? То, что инициатором разрывов был Сэм, я не сомневалась. По собственной воле Сэма бросить нельзя, в этом я была уверена. Или надо быть полной дурой, чтобы отказаться от такого красивого, сильного, покладистого парня. «Ну, ничего, – думала я, читая про очередную подружку, – Сэм еще слишком молод, чтобы заводить серьезные отношения».

Сэм действительно был очень и очень молод, ему едва исполнилось двадцать три, а вот я в свои двадцать два чувствовала себя не то чтобы старой, но уже достаточно потрепанной. И мне не хотелось больше ничего: ни отношений, ни семьи, ни новых друзей.

Вообще в семье Найколайски женились рано. Все братья Сэма были уже женаты, и я давно запуталась в его племянниках и их русских именах. Русские имена это тоже была традиция.

Еще Сэм писал, что учит русский язык и что французский, по сравнению с ним, вообще легкотня. Я вспомнила, как Сэм страдал на уроках французского. Он с трудом осиливал английскую грамматику, куда ему было до французской! А если русский язык еще сложнее – Сэму не позавидуешь.

Завидовать можно было мне: французский язык был для меня родным, папа рассказал и прочел мне столько французских сказок! К сожалению, я сама мало читала на французском, поэтому при письме могла пропустить непроизносимые буквы или, наоборот, от усердия написать лишние. На уроках французского в школе я не очень-то выделялась. Вторым моим языком был английский. Мы всегда говорили на нем, общаясь с целым светом. Он был везде. И даже папа, отдавая нам приказания на Нике, говорил именно на английском. Четкий и лаконичный, этот язык был хорош там, где требовалась логика и трезвый ум. Мне нравился английский, и я тоже считала его родным.

Итальянский язык был для души, он завораживал, в нем было столько экспрессии! К сожалению, мне не с кем было говорить на нем. Я с удовольствием слушала итальянские песни, читала книги и представляла, что именно на этом языке говорили мои предки. Если брать точнее, то не только на этом, но и на корсиканском. Но корсиканский язык, так же как и галлейский, канули в прошлое. Умерли, лишившись своих носителей. Хорошо, что Россия большая страна и их язык не умрет, даже если Сэм так его и не выучит.

У Сэма в его письмах проскакивали ошибки даже в тех словах, которые безграмотно написать просто невозможно, но Сэм умудрялся. К тому же он вовсе игнорировал знаки препинания, он считал, что это лишнее, и писал, как говорил. Зато его письма были живые, наполненные жизненной силой, которой мне так не хватало.

С тех пор как я поселилась в Монтере, я отправляла Сэму письма с рабочего компьютера. Менеджер иногда разрешал мне пользоваться им в личных целях.

Когда от Сэма в положенный срок не пришло письмо, я поначалу не придала этому значения. Ну, загулял братишка, или очередная командировка. Про свои «командировки» Сэм упоминал вскользь. Просто предупреждал, что месяц или два он будет не на связи. В этот раз он тоже предупредил меня, но у меня почему-то сильно тянуло сердце и я все время думала о Сэме. Я даже сходила в православный храм и поставила свечку за него. Так делается у русских. Я не нашла святого с именем Семен, поэтому поставила свечку к иконе Девы Марии.

Два месяца я пребывала в неведении и, в конце концов, решила позвонить на Аляску. Мне повезло, я дозвонилась сразу. Мне ответил Фрол.

– Софи? Как же, помню… Сэм просил тебя найти, но я не знал – как, а тут ты сама звонишь – чудо!

Фрол оказался очень разговорчивым.

– Где Сэм? – перебила я.

Если соблюдать все вежливости, то я так все деньги потрачу на телефонные разговоры.

– А ты не знаешь? – удивился Фрол. – Сэм в госпитале, я только что вернулся от него.

У меня потемнело в глазах, я стала опускаться на пол, трубка вырвалась из рук и повисла на шнуре. Сэм! Мой самый лучший друг! Все что у меня осталось от счастливого детства!

– Алло! Алло! – орала трубка. – Софи, куда ты пропала?

Я пришла в себя и схватила трубку.

– Что с ним?

– Не могу сказать, что и как, – замялся Фрол, – не по телефону. Сама увидишь.

– Где он, Фрол? В каком госпитале?

– Записывай, адрес такой.

Я уже писала в блокноте, прямо в середине, не разбирая строк, размашисто и непонятно.