Читать книгу Узники вдохновения - Светлана Петрова - Страница 3

Ночью прошел легкий дождик, какой часто бывает в предгорьях. И без того свежий, воздух наполнился терпким ароматом растущих по склонам темно-зеленых сосен и елей, из долины поднимался запах цветущего разнотравья. Небо очистилось и приобрело такую яркую голубизну, что резало глаза, даже такие узкие, как у хозяйки большой дачи, обнесенной высоким забором. Дом утопал в нескончаемом фруктовом саду, и высоченные груши закрывали вид на льды и снега Заилийского Алатау, но потомственная астраханская казашка и жена одного из главных людей самой большой советской республики всегда носила этот образ в своем сердце. Когда ее одолевали сомнения или тревоги, от которых не защищены даже те, кто не знает материальных проблем и много лет живет во взаимной любви с единственным супругом, она спускалась в распадок.

Весной низину, словно кровью, заливали цветущие маки, летом покрывали седые метелки ковыля на желтой траве, играючи скакала по великим и малым камням, занесенным паводком, прозрачная речка Алма-Атинка, где водилась крупная форель. Закинув голову, Раушан долго смотрела на ослепительно сверкающие горные вершины. Равновесие в душе восстанавливалось, и женщина возвращалась к своему дому, слегка задыхаясь на крутом склоне от полноты большого крепкого тела.

Городской квартиры она не любила, ездила туда редко, если только вещь какая понадобится или меховые шубы придет пора перетрясти, а круглый год жила на правительственной даче. Как предписывали морально-этические нормы социализма, дача строилась без претензий – деревянная, одноэтажная, с несколькими спальнями, большой залой и вместительной кухней, с водопроводом и двумя цивилизованными туалетами. Во дворе был вырыт бассейн для летнего купания. Дом казался просторным до тех пор, пока летом не съезжались бесчисленные родственники.

Поздняя весна – самое лучшее время года: уже не холодно, но и не жарко, ранняя зелень и фрукты поспели, а гости еще не нагрянули. Сегодня из-за ненастья завтракали на огромной застекленной террасе. За столом сидели втроем: Ата Шакен, Апа Рая (мама Рая – так звали бабушку Раушан по-домашнему) и маленькая девочка – смуглая, темноглазая, смешливая, смышленая не по летам. Перед ними стояли два-три овощных и фруктовых салата, неизменные пирожки с капустой, теплые, не успели остыть и просто таяли во рту – повариха постаралась, и еще гречневая каша, но ее, по рекомендации врача, морщась, ела только хозяйка.

– Не кушай эту грязную кашу, – сказал ребенок, расправляясь с сочными грушами-скороспелками. – Разве такая некрасивая – поможет от болезни? Как она называется, я забыла?

– Диабет.

– Привет, диабет – коричневый цвет! – Иришке нравилось выдумывать и рифмовать разные слова, иногда она даже сочиняла песни на каком-то своем птичьем языке и хохотала оттого, что никто ее не понимает. – Видишь, какая я здоровая, потому что ем желтые груши, а Ата – зеленый салат! Ведь так, Аташка?

Шакен Ахметович Исагалиев поднялся из-за стола – высокий, хорошо сложенный, с интересным и значительным лицом, – вытер губы крахмальной салфеткой и поцеловал внучку в макушку:

– Так, так, моя умница.

Привычно твердое выражение его глаз осветилось нежностью и добротой. Эта девочка была его слабостью.

Он взял портфель и с крыльца спустился к машине. Задняя дверца уже была распахнута, и русский шофер с почтительной улыбкой ожидал важного государственного деятеля, которого возил не первый год с великой осторожностью, на скорости не больше шестидесяти километров в час, неукоснительно выполняя требования своего непосредственного начальника – сотрудника госбезопасности.

Большой и маленький человек поздоровались за руку, мотор мягко заурчал, черный «ЗИС», блестя никелем и лаком, вырулил на дорогу. Работник, присматривавший за постройками и садом, бросился закрывать ворота, а Иринка, в одних трусах и маечке, вприпрыжку убежала за дом. Раушан проводила ее любящим взглядом и не спеша двинулась к калитке – как только служебная машина переехала мост через реку и скрылась за поворотом, откуда-то повыползали десятка полтора мужчин и женщин и выстроились в аккуратную очередь снаружи. Они пришли к Апа с самыми разными бедами: у одного дом развалился, а денег на ремонт нет, у другого свояк болеет, но врачи отказываются класть в больницу, у хромого старика сына посадили за кражу лепешки и теперь инвалида некому кормить, молодая девушка просила защитить от мужа, который бьет ее смертным боем. Мало ли у людей проблем, которые мешают жить, но для власти слишком мелки? Простого человека никто не слушает, да он и не ведает, куда обратиться, зато про жену Исагалиева знают все, приезжают даже из далеких аулов. Она принимает просителей стоя, прямая и крепкая как скала, с высокой грудью и обманчиво надменным выражением блестящих глаз. Подробно и строго расспрашивает каждого, слушает внимательно и держит в памяти десятки судеб. Никогда не вмешивает в эти дела мужа – сама звонит куда надо. Шакен интеллигентный, лишний раз тревожить коллег незначительными вопросами не станет, у него больших задач хватает, а Раушан – напористой, пробивной – многое удается. Поэтому сегодня, как всегда, своей очереди терпеливо дожидаются те, кто пришел не только просить, но и поблагодарить за помощь: слава Аллаху! Люди довольны: если Апа и не пособит, так посоветует, а то и денег даст, бедным женщинам свои платья и платки дарит, даже и совсем новые.

Отпустив последнего просителя, Раушан села в плетеное кресло-качалку, вытащила из кармана широкого платья сигареты и закурила. Хотя муж табак не жаловал, сама она никак не могла избавиться от дурной привычки, приобретенной еще в молодости, а скорее всего, не хотела бросать – сигарета помогала расслабляться и спокойно выстраивать мысли. Мыслей всегда было много. Несмотря на невозмутимый вид, который Рая старалась сохранять, внутри нее бурлили страсти. Она их сдерживала, стараясь не выпускать наружу, – положение и возраст обязывали, но получалось далеко не всегда. Настроение менялось быстрее погоды: то всех обнимает, то глядит сумрачнее осенней тучи. А бывало, идет из гостей слегка навеселе, пританцовывая, сорвет на городской клумбе розу и воткнет себе в волосы. Шакен – в смущении, а она хохочет.

Утром глаза сурьмой подводит, муж смотрит с укоризной:

– Куда тебе! Ты давно бабушка!

Раушан всю себя отдала семье, но это не отменяет самостоятельности и гордости, мужа уважать надо, однако и собственных интересов не забывать. Характер у Раи независимый.

– Мои глаза! Что хочу, то и делаю! – отвечает строптиво. – Забыл, видно, что казашки никогда паранджу не носили?

Шакен не забыл и другого: как без памяти влюбился в шестнадцатилетнюю взбалмошную и своенравную детдомовку, а она так прибрала его к рукам, что он оставил ради нее жену с ребенком. Теперь у него еще трое сыновей и полно внуков.

Рая на своих взрослых детей и невесток смотрит вприщур, копит, копит возмущение, да и выдаст им по первое число, а то и матом обругает, исключительно на русском языке.

Старшая келин[13] как-то не выдержала:

– Ну, как вы можете, Раушан Касымовна!

У свекрови ум быстрый, острый, а недостаток знаний с успехом заменяет интуиция. Она знает, с кем и как можно разговаривать. Эту невестку – независимую, сдержанную, образованную, единственную, кто зовет ее на чужой манер – по имени-отчеству, – Рая уважала.

– Да так уж получается, извини.

«Сыновья – непутевые парни, дурные, какие они казахи – родного языка не знают, – размышляла Раушан, раскачиваясь в кресле и выпуская из ноздрей табачный дым. – Все на русских переженились, так еще по нескольку раз! Своих девок, что ли, мало? И ведь любила всех одинаково, и отказа ни в чем не имели, а выросли разные. Старший самый толковый, экономист, супруга, хоть и вторая, ему хорошая помощница, мать безупречная. Средний строительный вуз не закончил, хотя способный, но к водке неравнодушен, уже много жен сменил, правда, детей любит, да что толку, если сам содержать не может, на папу с мамой надеется. Внуков на лето все сюда свозят, словно в детский сад, да и взрослые не прочь отдохнуть бесплатно на готовеньком. А то еще лучше – малышей здесь бросят, а сами – хвост трубой, гуляют, словно мартовские коты. Родители называется! Безответственные. Младший сын в семнадцать лет так влюбился, что дома перестал ночевать. Я-то понимаю, страсть за дверь не выгонишь. Сказала: веди свою красавицу в дом, лучше тут вместе спите, чем неизвестно где. Несозревшие люди, а семью завели, ребенка родили. После окончания Института стали и сплавов направили младшего в Темиртау, и жена с ним поехала – это правильно, мужчин надолго бросать нельзя, все они верные, пока вожжи в руках держишь. Грудную девочку бабушке оставили: нет, мол, там условий для ребенка. Естественно, таких, как здесь, – нет и быть не может. Должность Шакен заслужил высокую – сначала в Москве работал, теперь на родине, и все с почетом. Сыновьям до отца далеко».

Рая так глубоко затянулась табачным дымом, даже голова кругом пошла. Вздохнула:

– Да! Что посеешь, то и пожнешь. Давным-давно сама за мужем в Алма-Ату уехала, а мальчиков в Москве на домработницу кинула, школу заканчивать, родственниц посылала присматривать, у казахов принято помогать, да и отчего бы лишний раз в столицу не прокатиться. Только никакие тетки родителей заменить не могут. Бесполезно теперь упрекать, искать в сыновьях то, чего они не получили. С нее же пример и берут. А ребенок должен расти возле отца с матерью, родным теплом согретый, особенно маленький. Иринке пяти лет нету, а соображать начинает, характер заимела! Правда, грех жаловаться, нам с дедом повезло – будто на старости лет вернулась наша умершая первенькая, Саида. Внучка ее место в сердце заняла. Вылитая казашка, не зря, по обычаю предков, я своей рукой девчушку наголо обрила, когда она еще в колыбельке лежала, чтобы волосы хорошие выросли. Шакен возмутился, а мне что – у восточной женщины должны быть длинные косы. Из полукровки настоящую казахскую дочь воспитаю! Она меня мамой называет. Столько в ней любви и доброты, все свои игрушки готова раздать! Только жутко ревнивая, привыкла, что целый год все только вокруг нее одной вертятся. Как заметит, что другим внукам внимание уделяю, аж задрожит вся, ко мне прилипнет, не оторвешь. Зря ревнует. Люблю ее больше всех и не скрываю, потому что на меня похожа. Я вообще люблю тех, кто на меня похож. А других пусть любит Шакен.

Раушан докурила сигарету, раздавила окурок в медной пепельнице и пошла в дом, проследить за тем, как готовится еда. Муж обедает и ужинает на службе, там прекрасная кухня и продукты, возвращается поздно, уже затемно, и тогда чай пьет, а Иришка кушает хорошо, только капризничает – не хочет без деда засыпать, потому что он ей сказки рассказывает. Шакен много читал, много знает, вчера, например, сказал, что нашим горам 12 миллионов лет и они каждый год подрастают на пять миллиметров. У девочки глаза загорелись:

– А я на сколько расту?

– Ты быстрее.

– Почему?

– Потому что мы не горы, мы люди, живем меньше, а нужно многое успеть сделать.

– Ты уже вырос?

– Да. И даже состарился.

– А потом умрешь, как сосед Биржан, которого хоронили зимой?

– Это не скоро. Ты об этом не думай.

– А я, что ли, когда вырасту, тоже умру?

– Сказал – не думай.

– Я не думаю, но мне страшно.

– Не бойся, ты никогда не умрешь, – убежденно сказал Шакен, и глаза его увлажнились.

– Точно?

Маленькая девочка, а не простая, на других детей не похожа, вопросы странные задает.

– Точно. Давай я лучше тебе сказку доскажу, что вчера начал. Про синюю птицу.

– Которая живет в горах Алатау?

– Да. И ее могут увидеть только те, кто хорошо себя ведет, слушается старших, не обижает животных и вовремя ложится спать.

Как ни образован был Шакен Ахметович, а Меттерлинка не читал и спектакль Московского художественного театра в детстве не видел, но в каждом народе есть своя легенда о синей птице счастья, которая где-то существует, наперекор всем тяготам жизни. Про нее он слышал еще от прабабки.

– Рассказывай!

Так занимательно, как Ата, Рая говорить не умеет: у нее всего два класса арабской школы и родителей рано потеряла, в нищем детстве не до сказок было. Но и она, как полагается казахам, знала жетi ата – историю своих предков до седьмого колена, и еще легенду про Ашина, внука волчицы и прародителя многих тюркских народов. Чаще всего Апа с внучкой в куклы играла, слушала, как девочка, не зная ни одной ноты, какие-то свои песенки и музыку на пианино сочиняет, да так забавно получается! И еще Иринка любит заглядывать на кухню и лепить из теста фигурки людей и животных, потом долго раскладывает их на противне, словно выпекает сценки из жизни: вот дитя, круглое, толстое, держит за руки двух взрослых, с одного боку – лошадь, похожая на собаку, а с другого – малюсенький человечек с двумя головами.

Рая с недоумением тычет в двухголового пальцем.

– Что за чудо? Таких людей не бывает.

– Бывает! Это мама с папой! – выкрикивает Иринка и со смехом убегает.

Вот так! А еще считают, что маленькие ничего не понимают. Смотря какие. Наша проказница любопытная, обо всем допытывается и, похоже, что-то там себе, в своей крошечной головке, раскладывает.

Из кухни Раушан прошлась по комнатам, обставленным скромной казенной мебелью, проверила, тщательно ли застелены постели, вытерта пыль, выбиты половики. Сама она давно хозяйством не занималась, а если честно, то и прежде не любила, однако следить за порядком – другое дело. Она поменяла местами вязаные салфетки на комоде – домработница столько лет не может запомнить, что желтая – справа, а зеленая слева. Раушан давно перестала ей выговаривать, просто исправляла ошибку – эту под коробку с серьгами, бусами и браслетами, а другую под щетку для волос. Рая взглянула на себя в зеркало – седины в черных косах немного, но на висках уже заметна. Надо басмой покрасить, ведь не старая же, Шакен еще в силе, по выходным, когда отдохнет от службы, радует ее любовью. Она счастливая женщина. А может, несчастливая? Ведь нету из-за детей в душе покоя. Хоть бы Ирочке повезло! Как-то жизнь у нее сложится, когда к родителям переедет? Ребенок привык к ладу в семье, вниманию и тишине, а жена у младшего сына яркая, взбалмошная, и он сызмальства очень уж самолюбивый, с чужими желаниями считаться не станет. Рано или поздно, скандалы обязательно начнутся.

Эти мысли так взволновали и расстроили пожилую женщину, что она забыла, как сама любит покрикивать на домашних. Собралась накапать в мензурку валериановых капель, но передумала, пошла в спальню, достала из платяного шкафа спрятанную от среднего сына за платьями и костюмами бутылку армянского коньяка, плеснула немного в стакан. Вдыхая сладкий аромат, выпила обжигающую жидкость маленькими глоточками – конечно, не шампанское, но сойдет, чтобы поднять настроение. Пошла на террасу, прилегла на широкий диван – тут ночевал Шакен, когда летом набегала орда родственников, – и задремала.

Между тем в дальнем конце сада Иринка нащупала знакомую доску, висевшую на одном гвозде, отодвинула ее и, сторожко оглядываясь, начала потихоньку спускаться в долину, откуда, сказал Аташка, можно увидеть высоко в небе синюю птицу. Ребенок мог бы воспользоваться калиткой, до замка которой уже дорос, но тогда пропала бы таинственность сказочного путешествия.

Трава и кусты стояли так густо, что приходилось раздвигать их руками, ноги скользили по крутому склону. После дождя влаги в тени осталось много, вскоре одежда и туфельки промокли насквозь, девочка дрожала от холода, но, будучи упорной от природы, не оставила своего замысла. Наконец она выкатилась на ровное место под лучи солнца, села на большой теплый валун, надеясь согреться, и стала разглядывать громаду горы в белой шапке, похожей на те, что носят мужики в аулах, потом запрокинула голову, чтобы поискать птицу, и в изумлении вскрикнула: прямо над нею сияла разноцветными красками крутая дуга. Вот это красотища! Конечно, в саду, на клумбах или на платьях у мамы Раи она видела разные цвета, но тут они были красивее, ярче и все вместе сразу. Один конец цветной дорожки таял в небе, а другой прятался неподалеку, в лесу, на той стороне реки. Ира забыла про птицу, побежала через мостик – разглядеть радугу поближе. Смотрела вверх, чтобы не потерять направления, часто спотыкалась и падала, но чем ближе подходила, тем дальше отодвигался пестрый шарф, дразнил, не давался.

Девочка устала, боялась идти дальше, но и расставаться с такой красотой не хотела. Она запрокинула голову, зажмурила глаза, как могла шире разинула рот и вообразила, что эта цветная полоса сейчас покинет небо и войдет в нее.

– Давай, давай! Сюда, сюда! – твердил про себя ребенок и даже призывно и нежно помахивал в воздухе маленькими пухлыми руками, подтверждая свое желание и сообщая радуге, что пугаться не надо, будет хорошо и тепло, как на груди у мамы Раи.

Зачем ей нужна необычная дуга, Иринка не знала, но знала, что нужна. Поэтому стояла долго, сколько хватило сил. Когда она закрыла рот и открыла глаза, то увидела небосвод ровного синего цвета, без единого пятнышка. Удовлетворенно сглотнула и почувствовала слабую боль – все-таки эта длинная штуковина поцарапала ей горло. Неважно, главное, она сделала, что хотела. Теперь можно идти домой.

В это время Раушан снился странный сон: как будто она в ванной трет мочалкой и никак не может отмыть Иришку от какой-то краски. Многоцветная вода, пузырясь и урча, поступает не из крана, а снизу, из сливного отверстия, и поднимается все выше и выше, пока не накрывает ребенка с головой. Рая вопит, шарит руками в густой маслянистой жидкости и – просыпается от собственного крика.

Она села на диване, безумно тараща глаза, во рту пересохло, а сердце бешено колотилось. Вокруг было тихо, спокойно. Как хорошо, что это только сон! Девочка, наверное, в саду – белых бабочек ловит или венки из полевых цветов плетет.

– Ирина!

Никто не откликнулся. Раушан проворно спустилась с деревянного крыльца и увидела работника. Зычно крикнула:

– Дочка в саду?

– Нет ее там, хозяйка.

– А где?

– Не видел.

– Ищи скорее!

Они вместе обшарили весь участок, пока не заметили в заборе сдвинутую доску. Дыра невелика, но для маленького тельца достаточная. Раушан успела погрозить пальцем работнику, вовремя не заделавшему прореху, пулей вылетела за ворота и побежала вниз по склону, угрожающе повторяя: «Кто ты там есть, на небе? Сохрани мне дитя!» По образу жизни своей и мужа она была атеисткой и в Аллаха не верила, но в опасные минуты жизни бог откуда-то появлялся в ее душе, и что он может спасти Ирочку – Рая не сомневалась.

Беглянку, уже возвращавшуюся домой, обнаружил садовник – смекнул, что надо идти по направлению дырки в заборе. Раушан отняла у него девочку, целуя и плача, на руках внесла в дом.

– Айналаин, айналаин[14]! Зачем ушла? Ты же никогда не выходила за ворота! Ноги совсем мокрые! Простудишься! Я чуть с ума не сошла! Надо слушаться! Ты же знаешь, как я тебя люблю!

Ира только молча улыбалась, но даже если бы она хотела что-то сказать, в поток вопросов и восклицаний мамы Раи невозможно было вставить ни единого слова. Девочку переодели, закутали в одеяло, напоили горячим чаем с жирным молоком и уложили в постель. Однако к вечеру поднялась температура. Срочно из Алма-Аты вызвали врача, который определил ангину и выписал кучу рецептов. Как только эскулап скрылся за воротами, Раушан выбросила бесполезные бумажки и начала лечить больную испытанными домашними средствами, от которых больше пользы, а главное – никакого вреда.

Раньше обычного приехал со службы Шакен. Он сел у постели внучки и, страдальчески вглядываясь в покрасневшее личико, положил на лоб сухую прохладную ладонь.

– Горло болит?

Она кивнула. Она никогда не жаловалась и была терпелива.

– Врач сказал – ангина?

Иринка опять кивнула: не могла же она сказать Аташке, что проглотила радугу, все равно не поверит.

– Ангина – плохая штука, опасная, сердце может ослабеть. Надо слушаться маму Раю и никуда не ходить одной.

– Не волнуйся, Аташка. – Большие черные глаза, лихорадочно блестевшие от высокой температуры, стали серьезными, даже суровыми. – Ты же сам сказал: я никогда не умру.

Когда внучка заснула, супруги Исагалиевы переместились в спальню. Шакен нежно обнял жену и поцеловал долгим волнующим поцелуем. Она ждала продолжения, но муж только тяжело вздохнул.

– Что случилось? – тихо спросила чуткая Раушан.

– Звонил Хрущев. Его не устраивают темпы и размеры освоения целины. С Кунаевым[15] он портить отношения не хочет, знает, что тот против дальнейшей запашки земель и искусственного орошения, иначе овец негде будет пасти и засоление почвы неминуемо, Аму-Дарья и Сыр-Дарья пересохнут, Арал погибнет. Степь складывалась тысячелетиями, переделывать природу опасно, больше потеряешь, чем найдешь. Вот Хрущев Кунаева и умаслил, из министерского кресла в партийное пересадил, а теперь хочет, чтобы я выступил на пленуме с критикой как бы от имени нашего Верховного Совета. Отказать – не могу, только если подать в отставку, но ее не примут, начнут доискиваться до причин. Выполнить просьбу – против моей натуры. Я Кунаева уважаю и считаю правым, врать и кривить душой не умею. Убедить в неправоте Никиту Сергеевича невозможно, человек он необразованный: раз власть у него, то и считает себя умнее всех. Не вижу выхода. Хоть в петлю лезь!

– Еще чего! – яростно вскрикнула Раушан. – Они в свои игры играют, а ты все через сердце пропускаешь. Делай, как велит этот шволочь.

– Не ругайся, – укоризненно покачал головой Шакен.

Жена оставила замечание мужа без внимания.

– Зачем волноваться, если вопрос с целиной давно решен?

– Но ведь это моя родина! Как же не болеть сердцу?

– Валидол положи под язык. Нет у тебя такой силы, чтобы Москве перечить. Может, скоро украинского борова скинут, не успеет он всю казахскую землю перепахать.

– Кунаев мне такого выступления не забудет, если Хрущев слетит, сразу и я вслед за ним в отставку отправлюсь.

– И прекрасно! Хоть на старости лет поживем, как люди. – Рая обняла мужа полными горячими руками и сказала глубоким воркующим голосом: – Иди сюда, любовь моя, я тебя пожалею.