Читать книгу Узники вдохновения - Светлана Петрова - Страница 4

Отец Иришки Санжар, младший сын Исагалиевых, отработал после вуза как молодой специалист три года по распределению на Карагандинском металлургическом комбинате в Темиртау и использовал старые институтские связи, чтобы окончить аспирантуру в Москве и получить там хорошее место. Отец впрямую не помогал, но известная фамилия уже сама по себе являлась рекомендацией. К тому же парень способностей выше средних, родился и учился в столице, так что культурные традиции усвоил русские, отчего бы не взять его в союзное министерство? Взяли и не пожалели – инженер оказался толковый.

Жена Лариса, коренная москвичка, вздохнула с облегчением: жизнь в небольшом промышленном городке, без привычных веселых компаний, больших магазинов и театров ее угнетала. Работы не было, как, впрочем, не было у нее и образования – до замужества успела полгода поучиться на чертежника, но Лариса и не стремилась встать за кульман: содержать семью должен мужчина, а в Москве она себе применение найдет. В Темиртау от безделья занималась фотографией – Ата подарил Санжару на день рождения прекрасную немецкую «лейку». Снимки получались неплохие, даже в местной газете несколько раз появлялись за подписью «специальный корреспондент Л.М. Исагалиева». Теперь можно попробовать пристроиться в какую-нибудь столичную редакцию: ни тебе трудового графика с девяти до шести, ни обязательств и профсоюза – свободный художник, но какой круг общения! Дочь надо отдать в детсадик – ребенок должен развиваться в коллективе и не мешать родителям вести полнокровную жизнь.

В Москву прилетели, во-первых, на самолете, во-вторых, зимой. Иринка изо всех сил таращила раскосые глаза: сначала на облака в иллюминаторе, а потом на белый снег, такой же сверкающий, как на Алатау, но там он лежал в недоступной вышине, а здесь повсюду – прямо под ногами, сваленный в сугробы возле домов, раздавленный грязными колесами автомобилей на дороге. Только странно, даже чистый – он не везде был белым. В тени его цвет в солнечный день менялся от голубого до лилового, в пасмурный выглядел серым, а ночью темно-синим и даже вообще черным. Когда весной снег начал таять, девочка расстроилась – такая красота утекла с мутной водой.

Поселилась семья пока у родителей Ларисы на Соколе. Одну комнату из двух – отдали молодым, отгородив кровать ребенка от взрослой платяным шкафом. Сзади на шкаф прибили ковер – иллюзия автономности и звуконепроницаемости. Молодым приходилось себя сдерживать, подвергая пылкую любовь опасным испытаниям. В другой комнате стояла старинная, с никелированными шариками, кровать родителей и общий обеденный стол, так как кухня не вмещала больше двух едоков. Между окном и дверью приютилась самодельная тумбочка под ламповым радиоприемником «Телефункен», который отец Ларисы Марк Степанович привез с Отечественной войны в качестве трофея. Глава семейства уже двадцать лет работал в строительном тресте счетоводом, получал 82 рубля 30 копеек в месяц и ожидал за долготерпение законной десятипроцентной прибавки к пенсии – до нее, правда, нужно еще дожить. Вставал в семь утра, пил на кухне чай с калорийной булочкой и отправлялся на службу до семнадцати ноль-ноль. В руках он нес чемоданчик, где лежал обед – два бутерброда с «отдельной» колбасой, завернутых во вчерашнюю, им же прочитанную газету «Правда», одно яйцо вкрутую и термос с жидким, но сладким чаем. Иришкино внимание привлекал в чемодане другой, совершенно непонятного назначения предмет – черные сатиновые нарукавники. Она долго разглядывала, вертела туда-сюда странные тряпочки с резинками.

– Это чтобы рукава пиджака не лоснились и не протерлись раньше времени, – удовлетворил дед Маркуша любопытство внучки. – Я ведь целый день сижу за столом, щелкаю на счетах и пишу.

– А что ты пишешь?

– Цифры.

– Одним цветом?

– Нет, двумя. Синим и красным. Но синим больше.

– А для чего цифры?

– Все должно быть посчитано.

– Зачем?

– Чтобы был порядок и ничего не потерялось.

– Твое?

– Наше общее – государственное.

Порядка Иришка блюсти не любила, вещи, игрушки разбрасывала, но работа деда вызывала у ребенка уважение.

– Ты, наверное, очень умный, – сказала она почтительно.

– Нет, – честно ответил Марк Степанович, не получивший настоящего образования, а только окончивший после войны трехмесячные курсы, – я не очень умный, но очень аккуратный.

Марк Степанович внешность имел самую неприметную, серенькую. Иришка исподтишка разглядывала его лицо: большие темные глаза, круглые брови, даже нос – совершенно мамины! Но мама красивая, а дед Маркуша – нет. Как будто мама смотрится в старое, поцарапанное и пыльное зеркало. Еще у мамы углы губ, когда она смеется, весело загибаются кренделечками вверх. Возможно, губы – от бабушки, но этого уже совершенно нельзя разобрать.

Жена Марка Степановича Любовь Викентьевна, обычная домашняя хозяйка, погруженная в хлопоты и экономию, рано состарилась. Была она покладистой и незлобивой, а может, просто устала сопротивляться давлению жизни. Сколько себя помнила, все что-то мыла, терла, варила, гладила, штопала. Лежащей или хотя бы сидящей без дела ее никто не видел. По выходным, когда муж законно отдыхал, ездила на электричке в подмосковные деревеньки за дешевыми и тяжелыми северными овощами – свеклой, картошкой, морковкой – запасалась на зиму. Пришила к мешку лямки и таскала доверху набитую ухабистую торбу на костистой спине, а в каждой руке – по авоське: мало везти – билета не оправдаешь. Дома она круглый год носила ситцевый халат, передник немаркой расцветки и войлочные тапки. Сквозь реденькие волосы с проседью просвечивала розовая кожа сухонькой головы, на которой короткий, но мясистый нос казался посторонним. Зубов у бабы Любы спереди не хватало, она этого стеснялась и смеялась с закрытым ртом, а губы втягивала внутрь. Разговаривала мало, на вопросы отвечала тихо и как-то виновато. После громкоголосой, решительной и темпераментной мамы Раи московская бабушка Иринку не заинтересовала, но часто удивляла. Когда зимой, во дворе, катаясь на спине с ледяной горки, девочка стерла до пролысин новое кроличье пальтишко, баба Люба заплакала:

– Такая славная шубейка была!

– Зачем плакать, бабуля, надо пойти в магазин и купить новую, – утешила ее Иринка.

А летом прибежала домой в одних носочках – подарила новые туфельки подружке, они той понравились. Баба Люба не выдержала:

– Нельзя все отдавать другим, себе не останется.

– И пусть. У меня старые в шкафу стоят.

В другой раз привела с улицы мальчика:

– Витя будет у нас обедать, у него дома нечего кушать, а ты готовишь вкусные котлеты. И не смотри так, бабуля! Если у тебя нет лишней, отдай ему мою, а я съем кашу.

В детском саду Иришку поначалу принялись дразнить китайкой. Она обиделась.

– А кто же ты? – спросил мальчик-заводила. – У тебя глаза косые.

– Я дочь казахского народа!

Ира оказалась доверчивой и внушаемой. Нашлась девочка постарше, которая убедила новенькую, что может превратить ее в лягушку. Единственное спасение – выкуп. На другой день Ира притащила в детсад всю мамину бижутерию. Положение спасла воспитательница, но Лариса дочь очень ругала, а бабуля Люба согласно кивала головой – испортили внучку богатые сваты. Как станет дальше жить? Тяжело обернется баловство – ведь не все коту масленица. Жена Марка Степановича прожила долгую жизнь и знала это наверняка.

Черноглазая шустрая Иришка ей нравилась, усталая женщина прижимала ко впалой груди маленькое тельце, и сердце накрывала горячая волна такой щемящей сладости, которой она прежде не знала, а может, просто позабыла за разъедающими время заботами. Бабушка и внучка хорошо относились друг к другу, но взаимопонимания так и не нашли.

Пока Санжар приобретал чиновничий опыт и зарабатывал авторитет, Лариса с головой окунулась в бурную и яркую культурную жизнь столицы 60-х годов ХХ века. Выступления поэтов в Политехническом музее, первые выставки авангардного искусства, подпольные барды, зарубежные оперные звезды на сцене Большого театра. Восстановив старые знакомства и завязав новые, Лариса с легкостью доставала любые билеты. Среди ее друзей числились артисты, художники, литераторы, никто не оставался равнодушным к красивой женщине, веселой и без комплексов. Когда она была еще совсем маленькой и похожей на жучка-паучка, одна девочка во дворе, презрительно скривив губы, безжалостно сказала ей:

– Ты такая некрасивая!

– Дура! Я очень красивая! – уверенно ответила кроха.

Впрочем, красивых женщин много, важно уметь себя подать. Лариса – умела. Кто-то из знакомых привел ее в редакцию единственного в отечестве глянцевого журнала, служившего рекламой советского образа жизни. Печатался журнал на импортной бумаге большими тиражами и распространялся в республиках СССР и странах Восточной Европы с лояльными режимами. Фотографы здесь работали самого высокого класса, и Лариса конкурировать с ними не могла, однако главный редактор посчитал, что глупо упускать красотку, тем более с известной фамилией, и ей нашли место ретушера, определили на заочные курсы. Но важнейшая обязанность новенькой – вовремя согреть электрический самовар к утреннему, дневному и вечернему перерыву или к перманентным редакционным совещаниям, сидеть во главе длинного служебного стола и раздавать красивые чашки красивыми руками, вдохновляя журналистов, художников и просто чиновников, поставленных присматривать за вольнолюбивой творческой братией, чтобы литературный процесс двигался в правильную сторону.

У Ларисы появились небольшие, но свои, к тому же неучтенные деньги, она ходила с подругами в кафе, завела связи в валютных магазинах, где доставала модные вещи, и стала выглядеть еще прекрасней, чем прежде. За ней ухаживали многие, но она никому не отдавала предпочтения: ее вполне устраивало общее поклонение, оно повышало тонус. Правда, подающий надежды журналист Ленечка Ривкин все же нравился ей более других, может, потому, что был отчаянно влюблен в новую сотрудницу.

Увлеченная успехами у людей богемы, Лариса не замечала, что мужу не очень нравится ее новое окружение, вечерние культурные мероприятия, хождения по ресторанам. К запахам дорогих духов примешивались легкие пары алкоголя и заграничных сигарет. Несколько раз видел из окна, как поздно вечером ее подвозил к дому на своей машине невысокий мужчина в модной дубленке. Зная неукротимый темперамент жены, Санжар не слишком верил ее показной добродетели. Он давно смирился с тем, что Лариса плохая хозяйка, но она оказалась еще и безответственной матерью. Слишком молодая и отвыкшая от ребенка, который долго жил у его родителей, она больше занималась собой, чем дочерью.

Иришка, непоседливая и озорная, с первого класса вызывала нарекания педагогов. На уроках слушала плохо, отметки по всем предметам и поведению имела посредственные, писала с чудовищными ошибками, притом что читала бегло и с удовольствием, но только не учебники. Даже по рисованию, предмету легкому и обычно детьми любимому, вытягивала только на тройку. Как-то сидела за обеденным столом, выполняя домашнее задание – изобразить свой двор. Вся клеенка пестрела лужицами акварели, в альбоме красовались оранжевые круги, а посередине – синий крест на зеленом квадрате. Пробегавшая мимо в темпе Лариса заглянула через детское плечо:

– Это что такое?!

– Окно, в которое я смотрю на солнце.

Мать недоверчиво покосилась на раму, выкрашенную голубой краской, но сказала:

– Я ничего подобного не вижу.

– А я вижу!

– Где?

Ириша ткнула себя пальцем в висок:

– Здесь!

– Но во дворе – дерево, качели, скамейка. Посмотри!

– Сама смотри, если тебе не надоело каждый день видеть одно и то же.

В школе за рисунок Ира получила двойку.

– Ну, кто прав? – ехидно спросила мама, не блиставшая педагогическими талантами.

Дочь обиделась:

– Наш учитель, как и ты, ничего не понимает! И вообще, мне не нравится рисовать.

– А что тебе нравится?

– Дружить.

Действительно, друзей у Иры появилась масса, и всем она старалась помочь. Ее любили не только за доброту, но за верность и легкость характера. А разбираться со школьными заданиями приходилось отцу. Девочку такой вариант устраивал вполне: вместо крикливой безалаберной мамы, которой всегда некогда, на помощь приходил добрый внимательный отец, он не ругал, а только журил. Впрочем, любила Ира обоих родителей одинаково, они представлялись ей единым целым – надежным, теплым и родным.

Между тем страстная взаимная любовь супругов незримо шла на убыль. Из-за шкафа все реже раздавались звуки бурных эмоций и горячий шепот. Санжар стал поздно приходить домой, ссылаясь на срочные дела, которые якобы не вмещались в рабочий день, часто ездил в командировки. Лариса почувствовала неладное, но прямых доказательств измены мужа не находила. Жизнь продолжалась без потрясений, а перемены случались только приятные.

Через два года молодой, подающий надежды специалист Министерства черной металлургии Санжар Исагалиев переехал в прекрасную трехкомнатную квартиру в правительственном доме на Фрунзенской набережной. Получил он ее, конечно, не за служебное рвение, а потому, что на той же лестничной площадке поселился прибывший из Казахстана Шакен Ахметович. В 1964 году партийная верхушка отстранила-таки Хрущева от власти, и Исагалиева, как и следовало ожидать, отправили на пенсию: власти критику не прощают, хотя своих не сдают – изгнанника проводили с почетом, в соответствии с заявленным желанием определили на жительство в Москву и снабдили всеми льготами, положенными действующим чинам такого ранга.

Больше всех возвращению драгоценной мамы Раи и обожаемого Аташки радовалась Иринка. Все трое бросились друг к другу, целовались бессчетно и долго стояли обнявшись, пока тепло тел не согрело сердца, которые забились в унисон, словно обрели наконец свой природный ритм.

Вместе с отцом и матерью поселился непутевый средний сын Ермухан, страдавший запоями, и четверо его детей от разных жен. Здесь проводил время после детского сада одногодок Ирины – сын старшего дяди Джанибека, пока его жена, окончив работу, не забирала мальчика домой. Ревнивая внучка уводила деда на длительные прогулки по городу. Они ходили в зоопарк, в цирк, в музеи, любопытные ко всему новому, необычному. Другие внуки часто увязывались за ними, но быстро уставали, и тогда Ира наслаждалась обществом Аташки единолично.

Просторная московская квартира старших Исагалиевых сделалась проходным двором для неисчислимых близких и дальних родственников, знакомых, а также знакомых этих знакомых из Казахстана. Иных Раушан видела впервые, но отказать соплеменникам в приюте и еде считалось дурным тоном, а Апа отличалась справедливостью и добротой. На кухне всегда кипели объемные кастрюли с бешбармаком, в узорчатых пиалах дымилась наваристая сорпа, посыпанная душистой зеленью, вздуваясь, шкворчали в обильном жиру квадраты баурсака, кабырга распространяла запах чеснока и тушеной редьки, а в холодильнике мариновалась порубленная на куски утка, ожидавшая, пока ее сварят в пиве.

Дома Ира постоянно крутилась на кухне возле мамы Раи и заодно постигала секреты национальной кулинарии. Это ей было интереснее арифметических задачек и упражнений по русскому языку. Другие дети предпочитали играть в комнатах, оставляя бабушку в безраздельном владении любимой внучки, чему обе только радовались.

– Ты мое солнышко, айналаин! – повторяла Раушан, сжимая в объятиях сильно подросшую девочку. – Высокая будешь и какая красивая! Волосы наши, густые, как покрывало!

– Мама, я так тебя люблю! – говорила Иришка, повисая на крепкой шее бабушки. – И буду любить до самой смерти!

– Ладно, ладно. Что такое болтаешь? Мы еще поживем!

Это были последние безоблачные дни детства, которое кончилось для Ирины слишком рано. Когда ей было десять, родители разошлись.