Читать книгу Последний Хранитель Многомирья. Книга третья. Возвращение - Светлана Шульга - Страница 3

– Идти надо. Идти, – упорно твердил Хомиш и легко похлопывал ведмедя по мохнатому боку. Оборотень послушно шел и без того, хотя и самому выносливому существу Многомирья было уже тяжело. Бока зверя впали. Дыхание его стало горячим и не ровным. Черно-бурая шерсть сбилась, волочилась по снегу и местами покрылась корочками льда. Мощные лапы вязли в рыхлом снегу.

– Но мы уже прошли не уразумею сколько. Так дальше не можно,– капризничала Лапочка. – Гляди, зверь больше не может сделать и шага. Верно, зверь? – потрепала за загривок муфлишка оборотня. Ведмедь не издал ни звука, лишь упорно разбивал мощными, тяжелыми лапами снеговой наст.

– Такие речи не дело вести, – упорствовал муфель. Его лапы, как и лапы ведмедя налились металлом и распухли от долгого похода. – Каждый шаг – это возможность найти. Вспомни слова Хранителя.

– До икоты страшно… Что если не найдём? Если заплутали? – канючила Лапочка и закусывала потрескавшиеся губки.

– Найдём, Лапочка… – продолжал успокаивать Хомиш свою спутницу.

Солнце не грело, а жалило, отражаясь от снега. Свет этот был больной. Глаза всех путников были воспалены от мытарств и голоса стали уже приглушенными и слабыми, но в разговоре все находили поддержку и надежду.

– Туда ли идём, или не туда? Неясно до бомборока. Который день всё идём, а вокруг всё холодно, да гористо. И пить хочется. Откуда нам знать! Ты не бывал в Загорье. Я не бывала в Загорье, – вещала мумуфлишка, переваливаясь вместе со всем корпусом ведмедя, который нёс ее на загривке.

– И я не бывала в Загорье, – пропищала из-за пазухи Хомиша норна Афи.

– И Афи не была, – подхватила слова норны Лапочка.

– Шэм знает дорогу, – ответил уверенно Хомиш, разглядывая окрестности и пытаясь найти хоть какие-то признаки правильности их пути.

– Как же… – буркнула Лапочка. – Только края не видно всему этому Загорью. Ах, если бы всего этого карашмара не случилось. Я бы новое платье справила и шляпку в цвет. Всенепременно в цвет. Ах! – вздохнула она и посмотрела на Хомиша. Муфель шёл рядом с ведмедем и молчал. Лапочка продолжала.

– И ладно ты. Ты набедокурил, давненько, но набедокурил. А девочкам к чему ж такие напасти? Что ж осталось от той былой Лапочки? Ни шапочки, ни шубки, даже яркой шкурки не осталось. Грусть да печаль. Только имя и осталось. Ах, если бы была Овелла, она бы взяла мою лапку, и я заснула.

– Всем легче б стало, – снова пропищала Афи под кафтаном Хомиша, но Лапочка этого не услышала. Её ножка ещё ныла. Хомиш молчал, у него у самого ломило все тело. Раны на плечах, спине и лице затягивались, но иногда саднило так, будто он только ушел с поля битвы.

Лапочка печально оглядела себя. Грязная рваная верхняя одежда потеряла форму и былую яркость, была заляпана красным соком деревьев ципорусов, напоминающем кровь. По виду уже было не разобрать что за наряд это когда-то был: шубка ли из меха скоропрыга, короткий кафтан или душегрея.

Обе ножки были обёрнуты мхом и обвязаны суровой ниткой, что так удачно завалялась в бездонной сумке Овеллы. Именно заботливая великантерша своевременно переобула муфлишку и обе лапки её замотала в мох. Лапочке это даже понравилось. Стало много теплее и ступать мягче.

– Чего молчишь? – обратилась она с очевидной укоризной к муфлю, что был погружён в себя. – Верно не мыслишь, с чего тебе – герою болтать с подранком. Верно? Я как старенькая бабуша Круль, может и морщинами вся покрылась от напастей? – спросила она негромко у Хомиша, чуть склонившись с загривка оборотня. Глаза муфлишки блестели, но не искристое сияние радости подсвечивало их, а тусклый огонь печали и нездоровья.

– Ни в коем разе ни как бабуша Круль. Ты примилая и не в морщинах вовсе. В грязи да, но не в морщинах, – отвечал Хомиш. Теперь можно было говорить правду и не опасаться. Цвет шкурки стал бледным и у него, и у Лапочки. Поначалу они сокрушались, что теперь их обличье не такое яркое, как в прежние радостные времена и опасались, как же встретят их в деревнях, но путь был длинный и такой сложный, что они наконец потеряли всякий интерес к цвету своей шкурки, а спустя ещё долгое временя скитаний и вовсе об том позабыли.

Яркость и красота так быстро утрачивают свой вес в морочные времена. Они вместе с наивностью и легкостью исчезают. Тают прямо на глазах. И вместо них приходят шрамы, тяжесть, взрослость и мудрость.

Так бы и сокрушалась Лапочка о пережитом. Так бы и молчал Хомиш, а Афи вместо него поддакивала или урезонивала муфлишку, но вдруг лапы ведмедя увязли у глубокой проталины. Зверь дёрнулся, чуть не скинув свою наездницу. Лапочка вжалась в темный мех Шэма.

– Это не может быть правдой. Но отныне и не понять, что кто говорит. К чему теперь любезности, Хомиш, – продолжала она, понимающим тоном. – Я хоть и бесцветная. Хоть и подранок, но не глупышец. Чтож не чует мой нос, что за страшильная стала. Но, правду говоришь, разве это важно? Нет! Я всё-таки глупышец. Овеллушки с нами нет. Афи осталась без крылышек, я с больной ножкой, ты с разбитым сердцем и все мы без нашего доброго славного прежнего Многомирья. Теперь мы все сгинем.

Хомиш продолжал молчаливо идти рядом с ведмедем.

Лапочка не унималась. Она склонилась ещё ниже и попыталась говорить как можно тише.

– Хомиш, а ты уверен, что оборотень нас не сожрёт? Мы все такие голодные, что я бы на его месте нас точно сожрала. Да, да, – покосилась Лапочка на ведмедя, но тому дела не было до досужих разговоров слишком болтливой муфлишки. Она болтала и капризничала непозволительно много даже для больной муфлишки. Её стенания раздавались в ушах путников из-за голода, из-за холода, из-за жары и дороги, от боли и от того, что боль прошла.

Хомиш наконец отвлёкся от своих мыслей. Он посмотрел на измученного зверя, а потом перевёл взгляд на муфлишку.

– Вспомни законы муфлей, – с заметной укоризной произнёс Хомиш. – Со всеми важно быть любезными. Он везёт нас столько долгих дней и ночей, что мы и считать сбились, а ты всё одно заладила: сожрёт, да сожрёт; сожрёт, да сожрёт. Шэм всё слышит и ему обидно.

– Обидно? – призадумалась на мгновенье Лапочка и присмотрелась к Шэму. – Откуда знаешь?

– Он мне сказал.

– И когда ты собирался рассказать мне об этом, – всполошилась муфлишка и погладила Шэма по загривку, как бы давая ему понять, что вовсе не хотела обидеть.

– Глупая муфлиш-ш-шка, и память коротка, – пропищало из-за шиворота у Хомиша. – Я же говорила ей, сколько раз говорила, что ведмеди могут говорить со своим хозяином, – норна показалась и глянув на муфлишку продолжила. – Не знала, что скаж-ж-жу это. Но порой ведмеди сообразительнее иных муфлиш-ш-ш-шек. Шэм знал, кого выбирать новым хозяином. Шэм, выбрал Хомиша хозяином.

– В таких случаях я слышу то, что мне хотелось бы услышать и не слышу того, о чём слышать мне ни к чему,– надменным голосом парировала Лапочка. – Поэтому скажи-ка мне Афи, с чего ты взяла, что Шэм выбрал хозяином Хомиша? А? Я безусловно не против, и Хомиш уже не юный муфель, – при этом Лапочка смерила шедшего рядом муфля глазами и посмотрела на норну, что выбралась наконец из-за куфтана и сидела на плече хозяина. Покачивающаяся в такт ходьбы муфля норна представляла собой жалкое зрелище, впрочем, как и все в этой компании путников. Помятое шерстистое тело Афи было грязным. Поломанные крылья свисали вниз, но глаза её были полны решимости.

– Хомиш-ш-шик не юный, – громко вещала с плеча муфля Афи. – Хомиш-ш-ш-шик самый отважный из всех муфлей, кого видела Афи, а Афи, уж поверь, Лапочка, видела всех муфлей всего Многомирья. Если бы видели твои маленькие глазки как он замахивался на великантеров…

– О, прошу побереги мои уши, – взмолилась Лапочка перебила Афи и демонстративно зажала оба уха лапками. – Я наслышана как отважно Хомиш бился с великантерами. Да, да, Хомиш, – муфлишка уже отвела лапы от головы и вновь включилась в диалог с Хомишем. – И это не усмешка. Вовсе не усмешка. Ты, и верно, стал другим. Совсем взрослым чтоли. Если б была у меня шляпка, я бы сняла её перед тобой. Судя по тому, что я вижу на твоей щеке и по тому, что нарассказывала Афи, ты стал смельчаком. Хоть и бесцветным. Но, не удумай. Это тоже не усмешка. Быть бесцветным тебе даже идёт и даже шрам вот этот, – Лапочка несмело указала пальчиком на левую щеку муфля. На ней краснела выпуклая отметина от великантерского копья. – Хотя я глупость сказала, да? – она прикусила пальчик. – Конечно глупость! Как может идти бесцветность муфлю? Может ты стал бесцветным от того, что осмелел. Опять глупость сказала. И вовсе я не о том. А о том, с чего зверю выбирать хозяина? Звери любят свободу.

Ведмедь замотал огромной головой, давая понять, что ему надоело и уже не по нраву когда о нём говорят так, словно сам Шэм где-то не с ними в походе и не везет их домой.

– С того, что вспомни, – успела вставить словцо Афи. – Говорила, ведь, бескрайллион раз говорила. Когда ведмедь оборачивается и становится лыдышеподобным он может говорить и все его всенепременно понимают. Но стоит ему вернуться в своё истинное обличье зверя, он лишь рычит, но зато мысленно соединяется со своим хозяином, но лишь с тем, кого сам таким выбрал. Ураземеешь?

Снежные горные кряжи, то тут, то там словно б вспуганные и кровоточащие красными стволами исполинских деревьев ципорусов, наконец изменились.

Кровавые ципорусы заменили незнакомые Хомишу редкие кусты и деревья. В отличие от пугающе красной коры ципорусов, стволы и ветви новой растительности были обычного цвета.

Появилась живность. Изредка вспархивали мелкие пичуги из-под тонкого слоя снега. Но они не пугали. Ровно наоборот, они были признаками другой жизни и другого мира. Души путников на короткое время успокоились. Там, где цветут цветы и живут птицы вроде и зла быть не может. Но зло уже начало пожирать Многомирье, как скусный пирог, сразу со всех сторон.

Путники чуяли это и уши их постоянно стригли воздух. Новые звуки и ароматы заставили их уши насторожиться, а носы щупать воздух. И Хомиш, и Лапочка, и Шэм вытянули шеи и крутили головами по сторонам. От такого изменения Шэм даже немного приободрился и ускорился.изменения А Хомиш принялся прислушиваться к деревьям и разглядывал местность.

– Хо-о-омиш, не отставай? – оглянулась на него Лапочка. Хомиш встретился с ней глазами. Муфлишка смутилась и улыбнулась.

Ты уже понял наверняка мой дорогой читатель, нужно ли говорить? Но это была улыбка совсем другой Лапочки.

От ее прошлой беззаботности и красоты остались огромные пронзительные глаза, ресницы-опахала, волосы, падающие милыми завитками на впалые щечки, очаровательной формы голова и пухлые губки, всё ещё кривливые и пухленькие.

Еe милого очарования не смогли испортить ни болезненная ножка, ни время, проведённое в страшнейшем месте Многомирья, ни голод, ни холод уходящего белоземья.

Она смотрела на муфля. Хомиш перестал вертеть головой, вернул своё внимание ей и улыбнулся в ответ, словно уверяя, что милейшая прелесть муфлишки ещё при ней.

Щечки Лапочки вспыхнули и вдруг она на мгновение преобразилась и стала совершенно здоровой и невредимой, наивной и нежной. В это мгновение Хомишу показалось, что и его любимый мир тоже здоров и невредим и всё ему снится и стоит только взмахнуть лапкой, как чёрно-красные бабочки жуткого сна разлетятся и все хорошее вернётся.

Он машинально махнул лапкой у своего носа, но всё осталось, как и прежде. Никто из спутников не рассмеялся. Все поняли. И норна Афи, и ведмедь Шэм, и муфлишка Лапочка, каждый из них понял этот жест. Каждый бы желал сейчас отмахнуть тот страшный сон, что снится всему Многомирью.

– Если б крылышки не поломались и Афи б махнула ими у своего носа, но это не поможет. Нет. Да и крылышки мои… – Афи захныкала и юркнула Хомишу под одежду.

Муфель мягко похлопал по шебаршащемуся взгорку на кафтане и ничего не нашёл, чем можно было бы успокоить крошку.

Чем тут успокоишь? Ты же уже знаешь, мой дорогой читатель, кто такие норны и что значит норне остаться без крылышек. Если ещё не знаешь, то представь, что ты оказался одновременно и без рук, и без ног, и без души. Ибо крылышки норн крохотны, но благодаря их структуре и особому волшебному хитину, подёрнутому переливчатой пудрой норны, летают по всем мирам, где собирают радость и приносят её на поля радостецветов.

Теперь ты понимаешь, что значит для норны остаться без крыльев. Это может быть необыкновенной бедой для всех. Ибо если у норн нет крыл, то не опыляются радостецветы, а уж если не опыляются радостецветы и радости не видать ни одному из миров.

– Темнеет уже, – оглянулась Лапочка и шебаршение под кафтаном у Хомиша стихло. – Хоть бы куст непечалиуса встретился. Его замерзшие ягоды так сладко хрустят и тают во рту. О, Хомиш! Мне от них всегда становилось спокойнее и слаще.

Хомиш не ответил.

– Так нет же кустов ягодных. Голо-о-о-одно. Холодно-о-о-о, – снова подала голос муфлишка. – Хомиш чего ты ни словечка не проронишь? Совсем скучливо и страшенно. Когда говоришь не так совсем. Когда говоришь, словно и не страшно. Надо заговаривать страх.

– Когда молчишь легче идти.

– Сядь на Шэма, – предложила Лапочка и указала на спину ведмедя, позади себя. – Так легче.

– Ему тяжело и без того. Пусть передохнёт, – отрезал Хомиш. – Вот, если б крылышки Афи были целы. Слетала б в деревню и прислали за нами большого глифа.

– Кто бы прислал? – с горечью в голосе переспросила Лапочка. – О, Хомиш. Огорчаться не время сейчас, но и надеяться глуповато. Разве не помнишь, что стряслось? Стояли б наши деревни это б было бы счастье так счастье.

– Не болтай, муфлиш-ш-шка что попало на язык, – вдруг снова показалась норна. – Куда бы делись деревни? Подумаешь, Черный Хобот! Деревни точно стоят.

– На том и закончим разговор, – сравнялся с Шэмом Хомиш. – Не думал, что скажу вот так, но скажу. Я согласен с Афи. Лучше думать, что Черный Хобот пожалел деревни. Что все целы, живёхоньки и ждут нас не дождутся. А того гляди и глифа за нами пошлют. Все устали, – Хомиш бережно погладил бок ведмедя. – И Шэм устал. Скоро привал надо делать. Всем отдохнуть не мешало б. А потом снова двинемся и до дома доберёмся. А там моя мамуша Фло. Уж она заварит самый лучший чай и к Шэму силы возвернутся и подлечит крылышки Афи и твою лапку подлатаем. Всем мамуша поможет. Домой только дойти.

– Овеллу только не спасёт, – всхлипнула Лапочка.

Шэм взревел и остановился, ему последовал Хомиш. Лапы всех налились непосильной тяжестью. Идти было уже невмоготу.