Читать книгу Пятнадцатое воплощение. Исторический роман - Тамара Ла - Страница 3

За три месяца индийский караван прошел торговыми дорогами через Забул, Ортоспану, одолел просторы Дрангианы, Мидии и в начале весны прибыл в столицу огромной западной державы.

Персеполь был построен два века назад на каменистой равнине, окруженной волнистыми линиями голубых гор.

Великолепная и величественная столица Персии восхитила индийцев.

Среди всех дворцов огромный Царский Дворец – самый прекрасный. Всех поражали благородно светлая красота его гигантских залов для торжественных церемоний и праздников, царственная роскошь сотен залов и комнат. На фоне безоблачного лилово-синего неба вырисовывались прямые линии высоких порталов и стен. На светлом песчанике стен – множество красочных рельефов с изображениями царей, придворных, воинов.

Вокруг Священной Столицы разросся целый лагерь из шатров многочисленных посланцев, прибывающих со всего Царства на празднование персидского Нового Года. Среди всех индийцы ходили с полуголыми загорелыми торсами, в набедренных повязках от пояса до колен; на их перевязях вдоль боков висели мечи и кинжалы. Они наслаждались своим пребыванием в Персеполе, хотя в сухой жаре Персии индийцам не хватало влажности их родины.

День за днем они видели вокруг себя представителей разных народов. Любовались прославленными низийскими конями, украшенными золотом, алыми лентами, чепраками, расшитыми драгоценными каменьями. В бесценных одеяниях проходили по улицам знатные персы, увешанные золотыми ожерельями и серьгами, в сопровождении целых толп своих слуг. Златокудрые и голубоглазые персианки прятали красоту своих лиц за покрывалами.

Переводчики и несколько индийцев, давно живущих а Персии, рассказывали, что Царя Царей выбирают из самого знатного рода Ахеменидов. День и ночь он проводит в ослепительной роскоши, всегда разодетый в алые, шитые золотом одежды. У него – десять тысяч личных телохранителей, тысяча всадников, 15 000 слуг, 365 наложниц, каждую из которых он по очереди посещает один раз в году, точно солнце – день. Впереди Великого Царя всегда идут глашатаи, за Царем – толпа придворных: одеватели, постельничьи, носители скамеек и паланкинов, ковростелители, врачи, писцы, записывающие каждое его слово. Услышав всё это, многоопытный Варуман сказал, что, скорее всего, Царь Царей – лишь символ огромной державы, а настоящая власть находится в руках семи главных советников и двадцати трех сатрапов, составляющих Царский Совет.

В первый день персидского месяца фервердина торжественное шествие посольств из всех народов, вельмож и гостей направилось по ста ступеням двухпролётной лестницы к «Воротам Всех Стран». По обе стороны арки Ворот величественно вздымались два огромных крылатых быка с прекрасными человеческими лицами, увенчанными царственными тиарами.

Пройдя через Врата и портик, шествие миновало широкую площадь и вступило в огромный Зал Приемов – Ападану, окруженную портиками с трех сторон.

Семьдесят две стройных розовых колонны в сорок локтей высоты подпирали потолок Ападаны из вызолоченного кедрового дерева. Вершины колонн венчали протомы: симметрично расположенные, с подогнутыми ногами резные туловища быков, львов и грифонов.

Знатные гости и посланцы, прибывшие из всех уголков Царства и окрестных стран заполнили зал.

Тогда раздвинулись алые занавеси, и появился сорокапятилетний Царь Царей Дараявауш (Добронравный), сын Арсама. Все, кроме его ближайших родственников, пали ниц. Владыка Персии прошел в центр залы и воссел на золотой трон. На семи его ступенях встали семь главных советников, а вокруг разместились начальники сатрапий, веероносцы, царская родня, друзья, сановники, евнухи, маги, казначеи, почетная стража в золотых доспехах.

В одеждах, сплошь усыпанных драгоценностями, Царь Царей находился в центре Ападаны, как олицетворение мощи и богатства всего Царства.

Индийцы со своего места смотрели на нового, всего лишь год назад избранного владыку Персии и за блещущим сверканием его одежд и головного убора почти не различали черт его лица.

Началась торжественная церемония приветствий Царя Царей, подношение ему дани и подарков со всех концов державы, распростершейся под солнцем и луной на тысячи парасангов. Блистающее великолепие всего Царства словно воплотилось сейчас зримо в Ападане. Благородная простота розовых колонн и черных базальтовых дверных проемов еще ярче оттеняла блещущую роскошь одеяний и сверкающих украшений. Смотря во все глаза, Рамалли любовался всем окружающим, разглядывал величественных царедворцев и знаменитых людей, чьи имена громко произносил переводчик, указуя на них Варуману.

По окончании парадной церемонии Царь Царей и его гости перешли в соседний Стоколонный зал, и начался пир. ЦарьДараявауш восседал во главе огромного стола. Индийцам досталось место в середине. Слуги разносили еду в блюдах и чашах с чеканными орнаментами, вино – в рифленых золотых ритонах с головами львов, в кувшинах с ручками в виде крылатых зверей. На гостях переливались драгоценности браслетов, серег, украшений. Звучал многоязычный радостный гул.

Поздним вечером индийцы через «Ворота Всех Стран» вышли из Дворца. Косые теплые лучи солнца освещали огромных быков, двухпролетную лестницу, стены, ограждающие великолепный дворцовый комплекс.

Варуман остановился и стал смотреть поверх строений и улиц на запад. Стоя позади сбоку своего военачальника, Рамалли видел часть его щеки, плечи в шелковом одеянии, золотое ожерелье на шее.

Варуман постоял, потом молча, ничего не говоря сопровождающим, начал спускаться по лестнице, слегка уставший от долгого праздника.

Индийские воины пошли по правому пролету. Их удлиненные тени бесшумно заскользили по пологим ступеням, по светло-желтому песчанику стены, увенчанной поверху белыми треугольниками выступов.

В вечерней мирной тишине дворцы и улицы Столицы выглядели величественными и незыблемыми.

На следующий день посольства начали разъезжаться. Варуман решил проехать в Междуречье и повидать знаменитый Вавилон. Соскучившиеся по движению индийцы за восемь дней прискакали из Персеполя в Сузы – очень древний город, столица некогда могущественного царства Элам. Сейчас Сузы – одна из столиц Персии. Царь Царей живет здесь несколько месяцев в году.

Дороги, соединяющие все концы Царства, очень удобные и, будто вены, соединяют все сатрапии страны. Через каждый парасанг (примерно пять километров) расположен постоялый двор. Государственные вестники-ангары неслись по этим дорогам как стрелы, сменяя друг друга на каждой станции. Индийским гостям сказали, что почта в Персии – самая быстрая на свете.

Мимо высоких, заснеженных восточных гор индийские кони спустились к равнине, раскинувшейся вокруг двух могучих рек, подобных Инду или Ганге. Земля здесь – будто сплошной сад. Всюду – зелень, сады, финиковые пальмы, платаны, ячменные и просяные поля, орошаемые водой многочисленных каналов.

В отличие от буйного изобилия родных мест природа Вавилонии показалась индийцам более однообразной. Пыль, жара, мутно-желтоватая вода рек и каналов. Рамалли удивляло бесцветье жаркого неба.

На пятый день пути через многолюдные предместья въехали в Вавилон – самый прославленный и огромный город на свете, как уверяли чужеземцев все местные жители. Но Варуман имел свое мнение и сразу сказал:

– Наши города и столица Паталипутра – красивее!

Едва приехали в Вавилон, как по приказу военачальника его помощник Ирани отправился на рынок и купил для раджи двух наложниц – добавил к третьей, взятой им из Суз, – а также юную рабыню с побережья Западного Моря – для воинов.

Все поселились на постоялом дворе возле Кишских ворот, рядом с большим храмом. Для охраны ночью по двору бегал злой ослик. Однажды он покусал торговца из Ашшура, поздно вернувшегося после пирушки. Ослиный громкий рев будил по ночам спящих, но Рамалли лишь смеялся этому. Ему ушастый охранник очень нравился – у него такой свойственный всем ослам симпатичный и добродушно-лукавый вид.

В отличие от двухсотлетнего Персеполя, Вавилон (Bab-ili – «Врата Богов») имел несколько тысячелетий легендарной, почти несравненной ни с чем истории. На протяжении множества веков этот город – свидетель бесчисленных событий, он пережил множество человеческих поколений.

Город окружали две стены высотой в 60 и 30 локтей. В этих стенах – восемь главных ворот. Посреди города текла широкая река Евфрат. На обеих ее берегах – многочисленные прямые улицы с глинобитными домами, множество знаменитых храмов, площади, сады, предместья. В центре – зиккурат Этеменанки «Дом Основания Неба и Земли», 400 локтей в длину и 400 в ширину. Семь его гигантских уступов, облицованных глазурованными кирпичами разного цвета – белый, черный, красный, синий, алый, серебряный, лилово-голубой – вздымались к знойно белесому небу. Там, на самой вершине сверкало золотом святилище главного бога Мардука и его жены – Богини Утренней Зари: Рамалли так и встрепенулся, услышав это, он с детства посвящен Богине Утра.

Индийцам объяснили, что в праздники верховные жрецы поднимаются по трем лестницам на вершину Башни, где живет священный змей и находятся золотое ложе и золотой стол, поставленные для Бога – ведь временами он спускается с неба и живет в своем святилище. В определенные дни года самая красивая жрица Города поднимается на вершину Башни, и Бог проводит с ней ночь.

Гигантский зиккурат Этеменанки ранее венчали золоченые рога, а рядом в большом нижнем храме – священной Эсагиле – возвышалась золотая статуя бога Мардука в 12 локтей высоты, а так же стояли золотая статуя его жены, и его золотые трон и стол в 800 талантов весом. Все это золото персы увезли в свою казну, а Эсагилу велели разрушить в знак наказания Городу, более ста лет назад восставшему против их владычества.

Двадцать дней, пока Варуман занимался торговыми делами через своих слуг из варны вайшьи, его воины каждое утро проезжали коней, а затем среди тесноты и шума постоялого двора невозмутимо занимались боевыми упражнениями по три-четыре часа. Всё остальное время шатались по огромному городу, несмотря на весну пыльному и душному. Глазели на товары, свезенные сюда со всех стран, толкались по переполненным паломниками дворам многочисленных храмов и часовен. На улицах, площадях и рынках любовались прославленными пышнотелыми блудницами с большими, подведенными глазами, с необыкновенно светлой кожей. В отличие от женщин Индии, в Междуречье и Персии лишь блудницы и рабыни ходили с открытыми лицами. И вообще жители от пыли и солнца закутывались в длинные одежды, тщательно следили за чистотой тел и волос, любили пользоваться миррой и сандалом. Горожане – коренастые и бородатые, себя они называли «детьми Вавилона». Состоятельные вавилоняне поверх льняных хитонов надевали шерстяные одеяния, а сверху накидывали пестрые накидки; как люди торговые и деловые, они носили на пальцах перстни с самыми разнообразными печатками, в руках держали резные жезлы.

Роскошь дворцов и домов богатых жителей пряталась за высокими глинобитными стенами. Лабиринты широких и узких улиц выводили к огромным храмам – из их настежь открытых дверей струились дымные потоки курящихся благовоний, заглушая запах крови и внутренностей разделываемых жертвенных животных. Храмовые большие дворы и многокомнатные комплексы окружали главные святилища – таинственно полутемные, недоступные простым смертным.

Кипенье жизни с утра до ночи бурлило в Вавилоне – множество людей наполняли его площади, улицы, базары. Караванные дороги вели сюда со всех восьми сторон света.

Завороженные многолюдьем, обилием самых удивительных товаров пятеро друзей толкались целыми днями на рынках, подолгу простаивали перед оружием разных стран, до одури споря об их достоинствах или восхищаясь мастерством, сотворивших их людей.

В 12 день луны в Новом Городе они вышли из винной лавки – долго играли в кости, но теперь им пришлось спешить, пока на ночь не разъединили деревянный мост через Евфрат. Перейдя на левый берег, они углубились в переулки, направляясь к большой улице, ведущей к Кишским воротам. Быстро вечерело, и яркие звезды уже проглядывали в вышине ясного неба. Справа над плоскими крышами и стенами поднялось зарево – предвестье луны, встающей на юго-востоке.

Перед выходом на широкий проспект воины наткнулись на почти голую блудницу с пышно распущенными волосами, обступили ее и с помощью расхожих слов и жестов договорились с ней о плате и поделили ее тут же под стеной чьего-то садика – раскидистые ветви инжира свешивались из-за стены.

– Бросим кости! Узнаем чей черед! – со смехом решил Шарад.

Рамалли выпало быть третьим. Сначала всё было мирно, но потом из-за платы разгорелась ссора. Женщина потребовала денег больше, чем ей дали, она вцепилась в хохочущего Шарада и угрюмого Нагху и стала громко вопить, зовя к себе на помощь или ругаясь по арамейски. Мадхука решил не вмешивался в эту свару, зато Рамалли умерил ссору, сунув женщине еще один кусочек серебра, и полусонные воины вновь побрели в густой тени улиц. Раза два в конце улиц мелькали яркие факелы ночной стражи, да кое-где за стенами слышались голоса веселой компании, допоздна горланящей песни.

Рамалли шел, мечтательно смотря на звезды – сверкающие гроздья их выступали из черной бездны неба и ярко горели над огромным городом, за стенами домов которого таилась жизнь множества людей, манящая индийца своей непознанностью.

Найдя ворота гостиницы запертыми, воины влезли на более низкую ограду соседнего дома, через нее спрыгнули на двор, вымощенный кирпичом, и, негромко переговариваясь, пошли в потемках искать вход в свою каморку. Чей-то привязанный у стены пес громко залаял, преграждая им путь в коридор.

– Эй! – присвистнул Марури и топнул ногой.

Собака, рыча, всё кидалась им под ноги. Шарад пнул ее. Следом подошел Нагха – свирепый и неукротимый воин с широченными грудью и плечами; вьющиеся волосы разметались по его гладким плечам, густейшая борода окружала пышным полукругом лицо. Он с размаху вонзил свое, неразлучное с ним копье в псину, пригвоздив к дощатому настилу порога. Марури прервал мурлыканье песенки и негодующе вскричал:

– Что ты делаешь? – Он свел длинные, гибкие как плети лианы, брови, нахмурившись. – Да поразит тебя Варуна! Позорить благородное оружье кровью этой гадины! Да я задушил бы ее двумя пальцами!

В полутьме коридора послышался насмешливый голос Мадхуки.

– Пусть Нагха благодарит Индру, что это не в Персии, где псы священны, как петухи у нас.

Шарад так и покатился со смеху – даже привалился к стене, чтобы вдоволь похохотать, а затем весело пригрозил:

– А вдруг эта псина принадлежит персу – с тебя сдерут шкуру за непочтение, Нагха!

Нагха проворчал что-то, входя в угловую каморку для воинов и валясь на циновку. Рамалли, тоже не снимая кинжала и повязки с бедер, вытянулся рядом с ним на постели, не участвуя в перебранке между Шарадой и Мадхукой о том, кто из них в темноте ногой задел кувшин и разлил воду. Едва он перевернулся навзничь и уткнулся лицом в руку, как тут же заснул счастливым, глубоким сном, уже ничего не слыша и не видя.

На следующий день Варуман, закончивший свои дела, узнал от проезжего торговца, что в полнолуние из Экбатаны должен выйти большой караван, направляющийся в страну Магадхи. Варуман объявил своим спутникам, что завтра утром они выезжают, чтобы нагнать караван.

Его помощник тут же перепродал двух мулов и двух лишних рабынь знакомому бактрийскому купцу, с товаром отправляющимся в добрый для себя день, в западные страны: по рассказам путешественников, там, в пятнадцати днях езды, находится берег моря, а вокруг моря расположены богатые и прославленные своей древностью мелкие и крупные царства.

За несколько последних месяцев воинам надоело безделье, и они соскучились по родине – быстро собрались в дорогу.

Еще до рассвета перекусив финиками и запив их водой (один Мадхука выпил красное ячменное пиво, понравившееся ему в Вавилоне), они вскочили на коней и через улицы, полные кипучей суматохой начинающегося дня, в толпах путников, всадников, караванов, носильщиков, повозок, по бесконечным предместьям и полям выбрались на дорогу в Куту.

Варуман ехал впереди на рыжей лошади. Второй его любимый конь – темно-гнедой, с золотистой гривой – шел за ним в поводу, покрытый ярко-красным чепраком, расшитым золотыми цветами.

Небольшой караван торопился. Уже к вечеру возле Описа всадники переправились через Тигр и, торопя коней, поскакали на ночевку в недалекую Эшнунну. В ясной вышине неба заблистали золотыми лучиками первые далекие звезды. Впереди в синей дымке вырисовывался горный хребет Загра. Именно через эти горы разматывающаяся нить дороги в дальнейшие дни поведет их на плоскогорья Ирана, где за Экбатаной, по пути в Парфию, Варуман предполагал присоединиться к индийскому каравану.

В этот час торжественное хоровое пение наполняло святилище Бога Набу в Вавилоне. Перед статуями Богов распевали хвалебный гимн жрецы и жрицы – жены и дочери Бога. Среди них – Таллат, дерзко совершенная в своей красоте.

Месяц назад в весеннее равноденствие она прошла вторую ступень Главного Посвящения и заняла свое место в великой череде избранников, имеющих Знание.

Наследие древней и устремленной в будущее Мудрости связывает посвященных по всей Земле в единое сообщество.

Ей говорили:

– Как по ступеням «Лестницы Неба» восходят на вершину, чтобы слиться с божеством неба, так душа восходит по ступеням совершенства к свету высшего постижения. Большинство людей идут по мелким ступеням обычного, доступного им, земного знания. Но не мы.

– Зашифрованные символы Мироздания вечны, и переплетение их создает один-единственный Знак Истины-Вечности. И обязательно найдется создание, чья душа способна уловить его и постичь.

– Люди называют богов многочисленными именами, но сами боги не то, что о них думают люди. Владычицу Мира все окружающие народы именуют «Иштар» (Звезда), Ишхара, Нана, Астарта, и будет еще много других ее имен, но свое настоящее имя ведает лишь сама Богиня. Знай, цифра – гораздо более точное выражение сути божества!

И помни, что даже самые священные храмы и города – всего лишь внешняя оболочка мира, не заслуживающая особенного внимания. Истинные мудрецы живут в глубине своей души – целого мира, вмещающего Вселенную и потому бескрайнего. За целую вечность ты не сможешь пролететь от одного края своей души до другого.

Вечером в своем доме Таллат сидела в кресле. Держала на узкой ладони статуэтку египетской девушки, присланную персом Мазаком: помощник египетского сатрапа Сабака постоянно слал ей из Мемфиса почтительные послания и многочисленные дары.

С ласковой и загадочной улыбкой смотрели на нее широко открытые глаза египетской жрицы, выточенной из дерева и ярко раскрашенной. Смуглоту обнаженных рук, шеи, ступней статуэтки оттеняли белоснежное одеяние, обтягивающее идеально правильное тело, и разноцветные широкие браслеты и ожерелья.

Прекрасное лицо было пышно обрамлено черными волосами. Круглые щеки, тонкие чуткие ноздри, чуть приподнятые к вискам огромные, блестяще черные глаза, и губы, улыбающиеся невыразимо счастливой и загадочной улыбкой.

Таллат сказала:

– Я хочу поехать в Египет.

Ее новый наставник Мардукшаддин – они знакомы с Праздника весеннего равноденствия – восседал напротив. Его массивное, сильное тело облегал ярко голубой льняной хитон, расшитый по вороту и подолу желтым узором. Синевой отливали черные кудри волос и бороды. На выпуклой груди – золотая цепь с рубинами, в ее центре – золотая пластина, украшенная сложным узором из драгоценных камней. Эта пластина – знак высокого сана жреца.

От статуэтки Таллат подняла взгляд на наставника, спрашивая:

– Правда ли, что сила, заключенная в мемфисских пирамидах и символах на их боках, влияет на четыре стороны света?

Красиво полные губы Мардукшаддина потянулись в ласково снисходительную улыбку. Держа в руках, он загорелыми пальцами перебирал грани конусовидного розового амулета; не поднимал закрытых глаз, словно опьяненных созерцанием своей души и видений, возникающих в ней. Медленно заговорил – словами, словно драгоценными камнями выкладывал маяки дороги в ночной тьме.

– Даже малейшая пылинка влияет на Вселенную – исчезни она, и она весь мир исказится… не говоря уже о больших творениях, созданных по велениям избранных мудрецов. Уродливые строения вносят резкий диссонанс в мелодию земной сферы, прекрасные улучшают наш мир – как башня Этеменанки, дворцы Персии, пирамиды Египта…

Он раскрыл непроглядно черную глубину больших глаз, всегда будто погруженных в созерцание блаженных видений, – его глаза раскрылись, словно раскрылись дивные черные цветы. Смотрел на Таллат, свободно проникая в ее душу. Потом сказал:

– Тебя влечет страна пирамид. Твое совершенство подходит Египту – во многом равному Вавилону, наследнику Божественного Знания, полученного нашими мудрецами от богов еще в глубокой древности.

Жрец вновь прикрыл ресницами глаза и, помолчав, заговорил, продолжая долгую мудрую беседу:

– Знай же, юная посвященная, вокруг нас нет этой комнаты, этих стен, земли, всего, что ты видишь или о чем думаешь, нет тебя и меня, есть лишь всеобъемлющий поток Силы, по виткам времени ведущий себя к совершенству. Мы составные звенья этой Силы.

Не следует обращать внимание на мнимое разрушение чего-либо. Ты видела возле Суз развалины священного эламского города. В такой же прах давно погрузились южные города нашей земли… Всё внешнее – всего лишь легкая занавесь, закрывающая от нас реальный мир. Ты ясно должна видеть то, что находится за ней… Можно часами говорить о тайнах мироздания, но Время и Безвременье, тайны Истины ты постигнешь лишь сама – если сможешь возвыситься до них. Обретение Знания – это постоянное восхождение к Высшему. Тебе открыт этот путь, так иди же по нему, любимая сестра моя.

Не придавай значения жизни или смерти вокруг – рушатся царства или возникают… Вся земля вокруг устлана прахом мертвых; толпы людских поколений и других бесчисленных созданий проходят по ней летучими тенями. Но для нас главное – из века в век передача Знания истинно посвященным, с рождения избранным. Многое из этого Знания уже утрачено или по-настоящему не понимаемо нами, но Истина никогда не умирает. Мы – ее носители. Она вокруг нас – за внешним ликом всего окружающего. Всё, что видишь, – отблески на лике Истины, зашифрованный путь, ведущий к ней, – неторопливо и красочно говорил дивноглазый жрец.

Таллат слушала и раскрывшимся сердцем сознавала: она – одно единое с Миром, она – красота совершенного Мира.

– Когда он обнимает меня, я прямиком попадаю на седьмое небо!

– Что ты там видишь?

– Там ничего-ничего нет! Просто одна прозрачная тьма!

– Тогда, наверно, это не седьмое небо, а какая-нибудь область низшего мира.

– А почему тогда мне так хорошо там? – поинтересовалась Иддиль.

– Потому что эта область мира соответствует тебе, – ответила Таллат.

Подруги говорили, лежа на коврике под легким навесом среди роз, левкоев, мака и миртов – в саду, где царит полдневная жара, и слышно журчанье воды. Это предместье Бит-шар-Бабили на берегу Евфрата. Между высокими серебристыми тополями видна широкая водная гладь – как огромный поток жизни, река Евфрат ежесекундно струит мимо свои волны.

Иддиль – новопосвященная жрица Богини Наны – делилась впечатлениями о своей новой жизни. Три седмицы назад ее супругом стал самоуверенный, красногубый молодой человек – сын богатого жреца.

– Я подсчитываю: сколько раз он меня ласкает! Кладу бисерные бусины в шкатулку, и за двадцать один день уже восемьдесят четыре раза! Последние два раза только что этим утром. Смотри, сколько бисера уже на дне!

Она тряхнула синей стеклянной вазочкой, с улыбкой глядя на катающиеся по дну крупные и мелкие бусины. Ее черноволосую головку украшают золотые подвески, серьги, шпильки с лазуритовыми миниатюрными фигурками богинь, стоящих меж деревьев и зверей. Иддиль заявила:

– Я буду всегда после любовного соединения класть сюда бусины и считать, чтобы к концу жизни знать точно, сколько раз я имела мужчин!

Та, чье храмовое имя «Дочь Неба», «Звезда Зари», с легким презрением видела, что стремление подруги наслаждаться чувственной жизнью слишком эфемерно и не выдержит испытание временем. Но сейчас на миг проницая будущее, она и через двадцать лет увидела подругу по-прежнему уверенной, полной жизненных сил… Что ж, пусть будет так. Иддиль достойна этого.

Увлеченная Иддиль без стыда твердила о ласках двух тел, рассказывала все подробности.

А Таллат, не менее дерзкая в своей невозмутимой чистоте, смотрела на течение реки между зеленых берегов и словно через иные – не свои – глаза видела изменяющиеся лики будущих событий, видела течение Времени и над всем – двуединый лик Божества, ласково взирающий на нее.

Разгар лета, жара Сузы – сюда переехал царский двор.

Царский дворец в Сузах – это великолепные строения из ливанского кедра, украшенные мидийским и бактрийским золотом, серебром и бронзой из Согды, слоновой костью из Эфиопии, Индии и Арахосии.

Таллат находилась в свите Матери Царя.

Видения иной жизни не оставляли ее – от самых простых до сложнейших, невыразимых и неописуемых словами. Ночью она вставала на край веранды возле перил и словно улетала в видения – отзвуки прошлых и будущих событий напряженно ловила ее душа! Наступал миг, когда она словно растворялась между небом и землей, переставала помнить, кем является она, видящая все это. Бытие смешивалось с небытием, прошлое с будущим.

Она словно переставала существовать, но перед ее неподвижным взором скользил отчетливый поток возникающих явлений…

От края до края пустынная земля, в закатной дымке клубящиеся облака, по степи неистово скачущие всадники… Когда они останавливают коней, Таллат ясно – на расстоянии вытянутой руки – видит их лица, знаки царской власти на переднем всаднике; их губы шевелятся, произнося друг другу слова, их глаза смотрят прямо на нее, но совсем не видят ее.

…Яркие цветы сада перед незнакомым храмом, по верхнему краю его белых стен – яркие зеленые и золотые полосы узоров. Таллат – гигантского роста и стоит в воздухе лицом к храму – ее ступни находятся на уровне цветущих верхушек кустов, а голова – выше кровли. Это было единственное видение, в котором она видела саму себя со стороны.

Видения не зависели от ее воли и жили своей собственной жизнью, и чем чище было ее сознание, тем отчетливей и ярче разгорались они перед ней.

Однажды ночью на вершине трехступенчатой башни-беседки Таллат пронзительно ясно увидела вокруг залитые солнцем просторы Персии, и среди них – запустелые развалины, полные диких зверей. Словно через тысячу лет она очутилась здесь! Мучительное осознание исчезновения всего прошлого!

Увидела будущее и вернулась в настоящее – вновь ее глаза видели сад и в свежем ароматном дыхании ночи высящиеся вокруг дворцы. Она опустилась на колени, неподвижно стала глядеть на сияющее великолепие звезд, из дали вечности созерцающих великолепие земного царства…

Через месяц жизни в Сузах Мать Царя и знатные женщины посетили зверинец. Здесь держали ланей, львов, и других животных, выловленных в окрестных степях и лесах.

Сизигамбис остановилась недалеко от входа, разговаривая с женой брата Царицы Статиры, а так же со своей давней подругой Аристомой – родственницей Артабаза, главы царских приближенных. Рабыни держали над ними зонты и опахала. Между тем царевны и их знатные подруги развлекались созерцанием могучих львов и бросали им кусочки вареного мяса. Лица девушек совсем не прикрыты покрывалами, ведь сейчас рядом нет незнакомых знатных мужчин. Все они разряжены в яркие одежды, щебечут звонко, как птички.

Вокруг цвели сады, а в жгучей синеве неба таяли лиловые и белые облачка.

В плавно струящейся прелести движений Таллат прошлась по аллее, обсаженной лимонными деревьями, вернулась к Матери Царя. Вокруг, как всегда, множество слуг. Толпы евнухов, как обычно, наполняют женскую половину Дворца, всюду сопровождают знатных женщин. Таллат с детства приучили не бояться евнухов и слуг.

Поодаль стоят воины – они охраняют зверинец и Дворец. На стражниках – пестрые кандии (кафтаны), темные анаксариды (шальвары). Длинные рукава одежд покрыты железными чешуйками, сверкающими на солнце, точно рыбья чешуя. Они держат короткие копья, вооружены акинаками – короткие мечи в дорогих резных ножнах.

Таллат, находясь возле Сизигамбис, незаметно, не поворачивая головы, смотрела на молодого воина слева, на его ярко освещенную солнцем безбородую щеку, на оранжевую, с узорной каймой, одежду. Вдруг воин покосился на нее смелыми глазами, и на ярком солнце сошлись их взгляды, разошлись, затем вновь они взглянули друг на друга.

Возгласы страха и удовольствия раздались со стороны шалившей стайки девушек царской крови: темногривый лев прыгнул, стараясь достать верха ямы, огороженной каменной стеной.

Сделав два шага поближе к внучкам, Сизигамбис продолжала с Аристомой разговор о распоряжениях по уходу за садом и способах лечения двухлетнего, заболевшего сына Царицы Статиры. Таллат слышала их слова, но не слушала их. Она стояла очень стройная, глаза чистые и светлые, как горный ручей, ярко-черные волосы, заплетенные в косы. Солнечный свет высвечивал голубизной светлый шелк ее длинного одеяния.

Теперь воин стоял ближе. Золотая молодость его лица всем бросалась в глаза. Сильные бедра юноши обрисовывались в складках одежды, будто изогнутый лук, и дерзкое желание кружило голову Таллат: хотелось положить плотно ладонь на его бедро и ощутить сквозь легкую ткань кандия и шальвар горячую силу и тяжесть мышц!

Царевна Статира, быстро перебирая по песку аллеи маленькими башмачками, усыпанными драгоценными камнями и жемчугом, подбежала к Сизигамбис и со всего разбега бросилась обнимать бабушку, целуя и тормоша.

– Позволь нам поехать посмотреть охоту!

Прервав беседу, Мать Царя с улыбкой положила длинные, поразительно изящные руки в широких рукавах одеяния на белокурую голову внучки.

– Красавица моя, а откуда ты знаешь о завтрашней охоте?

– Знаю, знаю! Мне Анфратена (распорядитель царского дома) сказал! Позволь же нам посмотреть! – смеясь и ласкаясь, настаивала царевна.

– Что ж, свет глаз моих, я попрошу его, чтобы вас взяли.

– Я тоже хочу посмотреть, – сказала Таллат, от воина оборачиваясь к Сизигамбис.

– И мы! И мы! – закричали остальные знатные девушки.

Охота состоялась в парасанге от Суз в излучине реки Улей.

Воины из личной почетной охраны Матери Царя верхом на высоких и сильных, парфянских конях, прославленных по всему царству и даже изображенных на рельефах лестницы Ападаны, окружали полукругом веселую стайку пестро одетых всадниц: здесь собрались юные царевны, дочери знатных семейств, их няньки, наперсницы, евнухи, служанки, рабыни. Одежды и украшения сверкали на солнце, соперничая красками и блеском с яркой синевой неба и с цветами, густо алевшими среди свежей зелени трав.

На окаймленной деревьями луговой равнине растянулись цепью загонщики: сейчас они погонят дичь в огороженное место, где стоят знатные охотники с луками – оттуда доносились веселые выклики, звон тетивы, посвист стрел, отрывистый топот игриво скачущих, сытых коней.

С небольшого возвышения группа весело переговаривающихся всадниц смотрела на знатных охотников, многие из которых их родственники – отцы, дядья, братья, женихи. Позади женщин толпа разряженных евнухов и слуг тоже громко гомонила. Таллат обвела взглядом лица всадников охраны. Тот молодой воин сидел верхом на темно-кауром, почти черном, коне.

Когда загонщики погнали ланей, юные всадницы, толпясь вокруг двух царевен, передвинулись вперед, – одни смеялись и взвизгивали, у других возбужденно сияли глаза и раздувались ноздри. Цепь охраны тоже переместилась, и, вдруг оглянувшись, Таллат увидела, что воин находится совсем близко – значит, он понял ее влечение! Почти в гневе она смотрела поверх ушей своего светло-золотистого коня, ничего не видя перед собой. Если бы он подъехал еще ближе, осмелился протянуть руку к ней, она с яростью ударила бы его по руке плетью!

– Глянь туда, моя госпожа, – раздался за ее правым ухом голос Балишана, и его толстая ладонь, по запястью отороченная лазоревым рукавом парадного одеяния, показала направо: охота началась.

Среди женщин поднялся крик и смех, когда зазвенели тетивы луков, засвистели стрелы, и начали падать пораженные животные. У знатных персов охота – одна из главных занятий и забав.

После полудня охота кончилась. Женщины повернули коней к Сузам. Переполненные впечатлениями, ехали, смеясь, болтая и перебивая друг друга, потеряв царственный порядок. Няньки и слуги ехали позади тоже в беспорядке. Царевны понукали своих коней, то и дело порывались скакать вперед, увлекая за собой всех остальных. В общей оживленной суматохе Таллат ехала, сдерживая коня, не торопясь, не оглядываясь.

Когда во дворе Дворца евнухи и рабыни стали снимать с коней знатных всадниц, Таллат увидела, что воин остановил коня у ворот и смотрит на нее. Успокоенная возвращением, она большене взглянула на него, пересаживаясь с крупа коня на руки Балишана. Усталых всадниц разносили по покоям на полдневный отдых – наступало самое жаркое время дня.

Жара. Она сидела на синем ковре – на переплетении его ярко-розовых и светло-серых узоров. С высоты большой террасы – сквозь ее балюстраду – во всей красе был виден роскошно цветущий сад. Из внутренних комнат и из дверей зала, полу-заслоненных занавесями, доносились звонкие девичьи голоса и звуки песни, которую разучивали знатные девушки и за смехом и шутками никак не могли разучить.

Таллат сидела, поджав под себя правую ногу, сцепив пальцы рук на поднятом колене левой ноги, торс слегка откинув назад, голову чуть склонив вперед. Полы светлых тонких одеяний и длинные черные тонкие косы, как змеи, свернувшиеся кольцами, неподвижно лежали вокруг нее. Она не шевелилась. Таллат казалась полностью законченной и самодостаточной, как прекрасный узор ковра, к которому невозможно ничего добавить… Но она думала о воине, и ей казалось, что по телу бегают мурашки озноба.

Прошло несколько дней.

Их неожиданная встреча состоялась в коридоре возле бокового выхода в сад. На стенах коридора, сложенных из светло-кремового известняка, ярко выделялись раскрашенные рельефы: торжественное шествие знатных царедворцев.

Воин в замешательстве остановился перед Таллат, но тут же шагнул ближе к ней. Она без малейшей боязни взглянула на него. Молодой воин сразу крепко притиснул ее спиной к стене, целуя в подставленные ему губы. Несмотря на все одежды, впервые чужое горячее тело стало столь близким к ней, и впервые же возникло сильное, осознанное влечение именно к этому человеку. Ясное осознание всего предстоящего.

Одновременно взглянули в глаза друг друга, ощущая желание еще большей близости – сегодня же.

– Госпожа, я весь твой… – прошептал он.

– Ночью приди ко мне, – сказала Таллат.

В текучей плавности и бесшумности движений она прошла к себе. Воин ушел из коридора, прежде чем его заметили возле женской половины дворца.

Вечером, чтобы не идти в охраняемый стражей сад, он проскользнул по крыше большого здания, спрыгнул на ниже расположенную крышу павильона, дошел до стены следующего строения, дотянулся до угла веранды изацепился за ее перила.

Из-за жары постель Таллат разложена возле занавешенного выхода на веранду – здесь, распростертый поперек дверного проема, спал и храпел во сне Балишан, лежа на боку, подложив пухлую ладонь под толстую щеку.

Заслышав легкий шорох на веранде, Таллат поднялась с постели и, бесшумно по коврам пройдя комнату, чуть приоткрыла дверь в коридор – возле порога спали нянька, второй евнух и две полуголые девочки-рабыни, разметавшиеся в крепком сне. Она отступила, вновь прикрыла дверь; переступив через Балишана, вышла на веранду и, быстро перебирая кончиками босых ног, подбежала к тонким колоннам, подпирающим крышу, и взялась за рукав одежды воина, перелазившего через перила, словно помогая ему.

Жаркая ночь. Ни единое дуновение ветерка не колыхало воздух и занавеси. Вслед за ней воин прошел в комнату. Таллат повернулась к нему.

– Клянись, – прошептали ее губы, а рука поднесла к его губам перстень со знаками, известными только посвященным. Не сводя с Таллат глаз, молодой воин прошептал клятву верности и поцеловал кольцо и ковер у ее ног. Затем встал.

– Меня зовут Арешат. Я из рода Асмурга, из племени марафиев.

Он растормошил ее одежды, добираясь до тела. Дикая гордость вдруг прорвалась в нем. Он изо всех сил сжал ее в объятьях.

– Тебя не отдадут мне, но я никому тебя не отдам! Ты – моя!

– Да, да!

Она прижалась к нему. Арешат сорвал с себя одежду и, с необузданной силой бросив Таллат на спину, со стоном сквозь стиснутые зубы приник к ней.

Утром она проснулась из-за того, что Балишан сидел рядом и сдержанно – чтобы не услышали в коридоре, – плакал и вопил, бия себя кулаком по лицу.

– Зачем ты сделала это, госпожа моя?! А если узнают Царицы?! Что тогда будет?! Его надо убить немедленно – я сам ткну его кольцом с отравленным жалом или позволь мне велеть верным людям расправится с ним!

В надменном спокойствии Таллат несколько вавилонских минут смотрела на своего слугу глазами, загадочно ясными и бесстрастными, зажегшимися обжигающе холодным светом; затем встала и запахнула ночную полупрозрачную одежду. Положила ладонь на мокрое от слез лицо евнухи и толкнула слегка – он, как толстый мешок, повалился перед ней на ковер, заслонив дверной проход.

– Встань, – сказала она, высоко держа подбородок, – приведи в порядок постель и себя.

– Хорошо, госпожа, – сказал Балишан, всхлипывая и приподнимаясь, – но я боюсь, что госпожа Царица и другие узнают…

Ее нестерпимо ясные глаза сверху опустились на его лицо – на него словно хлынула успокаивающе прохладная волна.

– Никто не узнает, ведь ты никому не скажешь. – Она показала на столик, заставленный посудой. – Возьми эту золотую чашу, я дарю ее тебе.

– Хорошо, госпожа. – И одной рукой прижимая к груди чашу, а второй отирая опухшие от слез глаза, Балишан тяжело привалился к стене, пропуская Таллат мимо себя на веранду. Он начал обтирать себе лицо и поправлять одежду, прежде чем начать мыть и расчесывать свою госпожу.

В чуть прохладной свежести сияющего утра Таллат в легких светлых одеждах встала у перил и с высоты поверх сада глядела на прекрасные земли Элама – на далеко простирающуюся зеленую равнину между двух синих рек, на иззубренные, серо-голубые в прозрачных тенях, цепи гор, непрерывной и отдаленной стеной протянувшиеся с севера на юг к Персеполю и Пасаргаде. Ее прекрасные светоносные глаза находились вровень с их заснеженными вершинами.

Она не оглянулась на мягкие шаги толстой няньки – рабыни-киликийки.

– Госпожа, Великая Царица зовет тебя присутствовать при ее одевании, – с поклоном сказала киликийка.

– Ты слышишь. Балишан? – не оборачиваясь, спросила Таллат, не сводя глаз с сияющих под солнцем горных цепей, захваченная утренней свежестью и своей юной, неиссякаемой полнотой жизни.

– Да, госпожа, – раздался послушный голос евнуха, – сейчас же принесу тебе одежду. Какое платье ты хочешь надеть?

Таллат сбросила ночное одеяние и села на постель. Балишан и рабыня начали расчесывать и заплетать ей косы, умывать, одевать. Прибежала самая младшая из рабынь и то с одной стороны, то с другой подставляла им ларцы с бусами и украшениями.

Когда служанки ушли, Таллат с невозмутимым лицом взглянула на Балишана и велела:

– Скажи Арешату, что теперь он придет ко мне через пять дней – в новолуние.

– Как ты желаешь, госпожа, – склонился он в поклоне.

Она прошла мимо него в коридор и, окруженная раболепной толпой служанок и евнухов, направилась в покои Матери Царя.

Горячий разгорался день. Таллат любила, как змеи, сухую жару Элама.