Читать книгу В плену времени – 2. Повести - Тамара Ла - Страница 4

Утром проснулась под плеск волн, играющих на просторе в свежем ветерке и в солнечных лучах, и вновь долго смотрела на море и слушала его. Затем поднялась на гору, окликнула искавших ее рабынь. Они спустились на дорогу и вдоль моря, мимо Мегар, дошли до Элевсина. Знойный день царил над землей, жаркий ветер овевал-гладил спеющие колосья ячменя на полях.

Медея не собиралась заходить в город, а намеревалась идти дальше на север – по Беотии и Тессалии. Навстречу ей от ворот Элевсина торжественная процессия горожан двигалась к святилищу Деметры – великой критской богини, покровительницы земледелия. С пеньем и весельем женщины и дети с подношениями и колосьями в руках шли освятить первины урожая.

Возле дороги Медея в старой бордово-малиновой шерстяной тунике стояла статно, в мощном спокойствии. Золотым огнем полны ее глаза. Всем видно: это дочь Солнца и Земли, избранница Богини. И одна из участниц священного шествия подошла к ней и назвала по имени. Медея пристально посмотрела на женщину с жреческой повязкой на голове и узнала в ней Глеонику.

– Медея, идем с нами, – сказала элевсинская жрица.

Шествие направилось к маленькому древнему храму.

После свершения обрядов Глеоника рассказала Медее, что уже шесть лет как она живет в Элевсине, ее сын сейчас на службе у мегарского царя Ниса, а двух своих дочек она сбыла с рук, выдав замуж.

– И теперь я живу одна на свободе, а ты?

– Я свободна.

– А где Ясон?

– Мы расстались.

– А дети? Они живы?

– Нет. Их убили три дня назад, – Медея произнесла эти слова столь спокойно, словно это событие произошло не три дня, а три года назад. Она коротко рассказала о том, что случилось в Коринфе, и добавила: – Я ухожу из Эллады.

– Куда?

– Возвращаюсь домой.

– Пешком?

– Да.

Глеоника помолчала, думая, чем помочь подруге. Сказала:

– Через три дня будет полнолуние – праздник Богини. Проведи его с нами, и я верю: Богиня пошлет тебе силы и помощь на предстоящий путь.

Два дня и две ночи Медея провела наедине с собой – обнаженная и распростертая в кромешной тьме священной пещеры. Когда час настал, и женщины вывели ее наружу, глазам ее открылась необыкновенная, ярко лунная ночь. Здесь в окружении гор и лесов под высокой луной женщины собрались на ночное тайное служение Богине.

Голые, с распущенными волосами они окружили глиняный чан, поставленный перед деревянным изображением Деметры; маленькими золотыми ковшиками они черпали напиток из вина, настоянного на душистых травах и, поднося к губам, впивали в себя пахучую влагу. При свете факелов женщины порой взглядывали друг на друга, но не произносили ни слова. Каждую пригнали сюда скованность повседневной жизни, невозможность осуществления мечты, мания освобождения. Они жевали листья плюща и украшали душистыми венками головы.

Медея стояла неподвижно, почти грозно, и отражения факелов, точно сполохи огня, мелькали в ее больших глазах.

Менады встряхивали волосами, раздували ноздри, словно кобылицы в предвкушении звонко-стремительной вольной скачки. Их дыхание и движение учащались; то у одной, то у другой вырывались бешеные крики. Под удары бубнов нарастало биение сердец, и священное безумие, выпрастывая крылья, кидало тела в исступленный танец.

Восторг экстаза пронизывал их: всё тело – наслаждение и боль! Запрокидывая головы, женщины тянули руки к небу и словно падали в разверзающуюся перед ними бездну.

Им казалось, что чей-то пронзительно голубой взгляд, испепеляющий и неотступный, вбирает в себя каждое их движение; что нечто пронзительно-острое, входит в них, разрезая плоть и раздирая душу, и женщины мучительно и неистово сверху донизу раскрывали себя перед миром. Будто немая и слепая тварь, цепляясь острыми когтями, судорожно пыталась выкарабкаться из тьмы на свет звезд.

Мучение тем мучительнее, что знаешь, что ему будет конец.

Заливая жажду, Медея глотала дурманное, горькое питье. Она ощущала, что душа ее наконец-то вновь вырывается на свободу. Священное безумие, точно ласка Богини, после долгого перерыва коснулось ее и охватывало всё сильнее. Ослепляя и стирая разум в ничто, начали проноситься видения невероятной, немыслимой силы и красоты.

Ослепление. Уничтожение себя. Безжалостное кромсание себя, чтобы заново создаться перед Богиней, растворяясь в ее вечных подобиях. Чередовались тьма уничтожения и палящий вихрь обновления. Огненные звезды проливали свой свет и, ослепляя, давали иное зрение.

Всюду разверзалась бездна, дышащая красным мраком, и Медея без колебаний устремилась в нее. И бездна принимала Медею в себя, как мать свою дочь. Огонь в огне.

Утром пришла в себя – лежала в густых травах на берегу ручья. В жарком ветре сквозили на фоне неба высокие, цветущие стебли кустов. Нежная голубая дымка окутывала долину и горные дали, а с моря все время разносился ласковый, неумолчный плеск волн.

На следующий день провожая Медею в путь, жрицы дали ей черный плащ, почти новые крепкие сандалии и золотой браслет – плату на плавание на корабле в Хеттию. Рабыни умоляли ее взять их с собой, а не оставлять храму Деметры.

– Разве не хочешь ты вернуться на родину? – спросила она уроженку Трои.

– О нет! Я стала другая, и там все другое! Я разделю твой путь, госпожа!

А вторая рабыня даже не знала, где родилась, и своей жизнью считала постоянное присутствие возле хозяйки.

В малиновом хитоне, темном плаще Медея прошла по городку, будто не видя его. Она больше никогда не опустит солнечное золото глаз на людей и их жалкое существование.

Она встала перед морем, измеряя взглядом даль предстоящего пути от всего остающегося на берегу. «Мне все равно, что я потеряла здесь всё, а взамен ничего не получила. Я не жалею. Ведь Богиня дала мне благословение потерь».

Медея отвернулась от гор и долин Эллады и смотрела только на могучий лик моря, в сиянии солнечных отблесков переливающегося всеми оттенками синего, голубого и зеленого. Теперь осталось лишь одно: переплыть море и добраться до Родины. «Я возвращаюсь домой Свободной – без всего!»

Она подошла к небольшому кораблю, готовому отплыть в Смирну. Рядом, у причала без дела торчал бородатый крепкий элевсинец – кормчий, он же капитан суденышка «Мощь Посейдона».

– Ты перевезешь меня через море за этот браслет?

Он посмотрел на браслет и на Медею. Солнечный огонь горел в ее глазах, устремленных поверх него в морскую даль.

– Пожалуй. Кто ты?

– Я служу Богине.

Она с трудом могла говорить, ей больше были не нужны человеческие слова.

– Что? Какой Богине? Нашей Деметре?

– Нет.

– Ты что – жрица хеттской Кибелы, о власти которой всем вокруг известно?

Медея не ответила.

– Ладно, – проворчал капитан, – раз ты жрица, я возьму тебя на корабль.

Вскоре отплыли. За островом Эгиной, при выходе в открытое море Медея вдруг сорвала с шеи шнурок с деревянной статуэткой и швырнула ее в бегущие за бортом голубые волны, словно амулет поведал ей, что ему не нужно возвращение домой. Пусть его примут глубины моря, или вынесет волна на берег.

К вечеру задул сильный ветер, погнал на восток серые пенные валы, высоко вздымающиеся под потемневшим небом.

Медея стояла на корме, рабыни прижались к ее ногам. Буря ее ни капли не беспокоила, она упорно смотрела вперед в сторону Хеттии. Кормчий тоже спокоен, моряки же метались взад-вперед, как муравьи на конце горящей ветки. Поссорившись, они начали драться. Затем они стали указывать на Медею и переговариваться, и, наконец, закричали ей:

– Это ты принесла с собою бурю! Чем ты прогневила своих богов?!

Толпой с угрозами двинулись к ней. Ее не испугали ни их крики, ни их гневные лица. Ее несокрушимость теперь ничто не могло поколебать. Медея лишь презрительно коротко взглянула на них. Внезапный душевный порыв охватил ее, она вскинула руки, как птица взмахивающая крыльями, и морякам показалось, что перед ними появилась огромная черная птица в развеваемых ветром перьях громадно раскинутых крыльев! Сквозь перья просвечивали по совиному огромные, горящие глаза, и хищно разевался загнутый клюв. В смертельном ужасе они попятились к мачте, но тут же от порыва ветра, накренившего корабль, стремительно покатились к левому борту, где их захлестнула волна, хищно похитила двоих из них и бесследно утащила в бушующую водяную бездну. Гнев и ненависть моряков сменились страхом и почтением.

Взмахнув руками, Медея в своем сознании стала птицей – возникло ощущение стремглавного полета среди бурного ветра и облаков… С трудом она вернула себя на корму плывущего корабля…

Молча наблюдавший за всем этим, кормчий увидел, что бунт закончен, и тогда пригрозил зачинщику:

– Эй, Кривоглаз, мегарское отродье, еще раз начнешь панику, я тебя выброшу за борт, пусть тебя там рыбы съедят!

И вновь начал озирать бушующее море. Он сохранял спокойствие, ведь ветер – попутный: быстро гонит кораблик к берегам Хеттии.

Волны бушевали до полуночи. Затем буря стихла. Между уносимыми ветром облаками, из прозрачной черноты неба проглянули острые точки сверкающих звезд.

С рассветом показались горы Хиоса, затем приблизился берег Ахаявы – западной части бывшего Хеттского царства.

Моряки все время поглядывали на Медею. Ее неустрашимость перед бурей и их злобой дивила их, а теперь они даже стали бояться ее, будто в ее образе на корабле присутствует сама Богиня. Они смутно, но сильно ощущали обаяние чужой могучей силы и жаждали излить ей свое поклонение.

Один из моряков подполз на коленях к Медее и, сняв с шеи свой золотой амулет, благоговейно выложил его к ее ногам – будто перед божеством. Медея не взглянула ни на дарителя, ни на дар. Втянув голову в плечи, моряк отполз в сторону, и больше никто не смел подойти к Медее, или взглянуть на нее без почтения. Так что в полдень, когда корабль, обогнув полуостров, причалил в порту Смирны, кормчий при расставании сказал Медее, кивнув на своих матросов, потащивших на берег тяжелые корзины и кувшины.

– Ты могла бы командовать ими не хуже меня.

Не обращая внимания на его слова, Медея ступила на доски сходен и неторопливо пошла на пристань. Кормчий смотрел вслед, и досада на ее невнимание к нему стерла улыбку с его лица и начала донимать его обидой. Ведь как-никак он единственный раз в своей жизни выказал уважение женщине! Правда давно, еще в начале своей семейной жизни, он побаивался своей молоденькой жены – таким загадочным казалось ему это существо, каждодневно держащее его в плену мыслей и в объятьях своих тоненьких ручек. Но с течением лет жена народила пятерых детей, растолстела, стала крайне болтливой, со своими приятельницами целые дни проводя за прялкой и готовкой еды.

У него искренне вырвалась похвала Медее, и, вот, она даже не соизволила заметить этого… Он смотрел, как она в сопровождении рабынь, удаляется по набережной. «Интересно, откуда в ней эти спокойствие и сила? Я-то не страшусь смерти, потому что мне все обрыдло в этой паршивой жизни – дела людей на берегу, жена, дети; только и делаю, что спасаюсь от земли в море… Эх! Что растравлять себя!» Он сплюнул за борт на доски пристани и решительно прошел по опустевшему кораблю в кормовую каюту и там, усевшись поудобнее, взялся за кувшин вина с намерением влить его в себя сколько влезет.

Медея, как и несколько других одиноких путников, присоединилась к большому каравану богатого торговца из Сирии. Несколько дней торговец набирал попутчиков и нанимал стражу, а затем с утра караван в семьдесят человек и рабов, не считая двадцати воинов, выступил в дорогу, тянувшуюся по зеленой равнине между горами Сипил и Тмол. Путь поведет на запад через Сарды, мимо Пессинунта – священной горы Матери Богов, затем через Гордий и реку Сангарий, а там уже близко будет Хаттуса, бывшая столица хеттского царства.

На второй день караван раскинул привал возле реки Герм. Медея пошла по берегу реки, смотрела на гладь речных вод и рощи, ярко зеленеющие под синим солнечным небом. Сорванной веткой волчеягодника провела по песку знак-черту, долго смотрела на него.

Справа низко над водой пролетела птица. Повернув голову, Медея проводила ее взглядом, и в больших глазах ее на мгновение словно пронесся золотой огонь.

Вновь опустила взгляд на знак. Думала о прошлом… Четырнадцать лет прошло, как она покинула родину. Она посмотрела на свои руки. Четырнадцать лет, а руки – пусты! Носком ступни она стерла линию и пошла дальше, по приречному песку оставляя следы босых ног.

На третий день после выхода из Сарды на заднюю часть каравана, где шла Медея, с двух сторон напал большой отряд разбойников.

Отрезанные от основного отряда люди кинулись бежать врассыпную. Конные и пешие разбойники догоняли бегущих, убивали или хватали в плен. В этом бегстве рабыня из Трои потерялась сразу, а вторая держалась за Медею, схватившись за край ее плаща. Спасаясь, они взбежали на вершину холма и по крутому склону покатились вниз, цепляясь за траву и мелкие колючие кусты. У подножия холма спрятались в приречном ущелье, а затем ушли в лес.

Забравшись в густую чащу, они переночевали под могучим орешником, а утром пошли искать дорогу, чтобы по ней догнать караван, но до полудня так и не набрели на большую дорогу и остановились в густых зарослях молодых ив: напиться в ручье и отдохнуть. Затем Медея встала, полная решимости идти дальше. Она знала направление домой и знала, что дойдет туда. Вначале нужно идти по течению Герма, потом – вдоль притока большой реки Сангарий дойти до города Гордия, и далее на север через горы выйти к морю и, вдоль него двигаясь на восток, она обязательно придет на родину. Дней пятнадцать пути.

Шли вдвоем два дня, держась подальше от мелких поселений – люди в них хуже диких зверей и крайне опасны для двух одиноких женщин. На второй день после полудня шли в лесу. Рабыня спешила впереди, беспрестанно оглядываясь во все стороны. Медея двигалась за ней, ее сильному широкому телу не очень легко проходить среди стволов деревьев и густых зарослей. Это удивительно помогло ей. Когда рабыня выскочила на опушку, двое мужчин, неожиданно появившиеся из-за выступа скалы, схватили ее и, с торжествующими криками показывая свою добычу другим людям, выскочившим из засады, потащили вдоль леса к подножию холма – туда спускалась к речке утоптанная тропа, и сквозь заросли были видны хижины небольшого села. Сквозь завесу зеленых ветвей Медея проводила толпу взглядом и свернула в противоположную от села сторону. Не выходя из леса, обошла поселение стороной и вновь направилась на восток.

На следующий день с раннего утра – она опять в пути. Ее сандалии ступали по нехоженой земле между полынью и астрагалами. Края хитона и плаща задевали ветви ладанника, фисташки, волчеягодника и высокого вереска.

Земля, по которой ступала Медея, – земля великого царства. Ныне завоеванное дикими, хлынувшими с востока, племенами, хеттское царство распалось на отдельные части и перестало существовать. И везде по всем окрестным землям настали запустение и вражда. Разрушены Хеттия и Митанни, ослаблен Египет. Всеобщий упадок царит везде. Моря выплескивали гигантские волны на берега, землю потрясали подземные толчки, уничтожалась вся прежняя власть. Тьма небытия надвигалась на разваливающиеся царства, смыкалась над ними, покрывая мраком нового зарождения.

Но имена гор, рек, ручьев, данные уходящими в небытие народами, продолжали жить в шелесте листвы, журчании и блеске воды, голубизне озер, в изгибах скал, в волнистых линиях гор.

И Медея знала их и, словно наяву, видела происходившие здесь издавна события.

Однажды Медея заблудилась. Сколько ни шла вперед среди зарослей и скал, но снова и снова выходила к ущелью большой горы. Наконец, она одолела скалистый гребень горы и спустилась к широкой реке, волнистой линией обмывавшей подножия красных скал.

В приречной долине устроившись на ночлег, Медея утолила голод ягодами, но ела неохотно. Ночью все ее тело горело, и кружилась голова. Утром, проходя по лугу, она почти машинально вырыла из земли укрепляющий и поддерживающий силы корень, сорвала несколько трав и на ходу жевала их.

Слегка кружилась голова. Спотыкались ноги. Что-то стало неладное с ее большим телом. Она чувствовала в себе болезнь. Душа будто вынималась Матерью из тела, как большой меч из ножен. «Я устала от всего; как же мне умереть, чтобы жить заново?»

Бредя наяву, продолжала идти днями и ночами; устав, ложилась в травы, а потом вновь шла, словно охваченная исступленным порывом. Шла, пока не начинала шататься от слабости, тогда снова припадала к всегда приветливой, спокойной силе земли.

Однажды всю ночь лежала на спине, в глубоком забвении смотрела в небо. В нее вливалась сила звезд и земли. Утром поднялась совсем выздоровевшая и не удивилась этому. Ведь она постоянно чувствовала связь между собой и миром – ликом Великой Матери.

Она с новой силой двигалась вперед, проходила по городам и избегала сел. Ясность сознания, данная Богиней, позволяла ей все слышать, все видеть, во время обходить опасности, и она только издали видела людей, а они ее – нет. Она не могла больше жить с ними. Она шла, словно по полностью безлюдному миру.

Видения все чаще посещали ее.

…Сняв сандалии, босыми ногами она ступала по цветущей поляне. Вокруг – разноцветные горы и скалы. С ладони напилась воды из речки, омыла лицо и руки, посмотрела в светло-голубые струи, на колышущуюся завесу молодых ветвей и на лавр, поодаль на пригорке стерегущий вход в южное ущелье, на жаркое синее небо и голубые горы, покрытые знойной дымкой… На священном, прекрасном лике земли и неба все казалось неизменным, но Медея ясно увидела тени прошлого или будущего, проскользнувшие по всему окружающему миру.

…Ночью открыла глаза – все небо пронизано пронзительным сиянием, покрыто скоплениями огромных голубых и белых сфер; затем небо стало морем для невиданных, гигантских животных, а земля внизу растянулась плоско-зеркальным и темным отражением.

День за днем, неторопливо-уверенно ступая, Медея несла свое статное широкое тело по древней земле, и наконец, как грозовые тучи, засинели впереди родные горы. По лесистым склонам она спустилась к большому городу Синопе, и перед ней раскинулась прекрасная голубая даль моря. Вдоль берега она шла еще пять дней до своих родных мест.

На поляне между хижинами и священной рощей женщины сидели вокруг костра, в его тепле греясь от предзимней, легкой прохлады.

Неторопливой, статной поступью, с развернутыми плечами, Медея подошла к женщинам и заговорила на их и своем родном языке. Прямо смотрела им в лица, узнала нескольких, и ее тоже признали. Сказали, что Анхи и некоторых других ее родных уже нет в живых.

Медею повели к новой предводительнице рода. Она – моложе Медеи. По глазам и внешности друг друга сразу поняли: они – соперницы в соревновании за близость к Великой Матери.

Стала жить среди своего племени, снова – жрица. Для Медеи это – возвращение к себе.

Порой брала в свою хижину того или иного мужа, но она безразлично смотрела в их лица и не собиралась их запоминать.

Она стала связью между Матерью и людьми. Через нее Богиня общалась с людьми.

Ее душу до краев наполняла властная уверенность в себе. В величественных храмах природы тайны Матери всегда открыты ей. Неразрывная с природой, это она сияла над миром солнечными лучами, разливалась ночным мраком, плескалась морскими волнами. Цвела на лугу цветами.

Она шла в лес и начинала слышать голоса листьев, пение цветов и облаков. Целые дни и ночи проводила возле моря. Уходила в горы. По виду и запаху отыскивала волшебные, помогающие прозрению, растения. Она ложилась на склон горы, всем телом впитывала ее неимоверную мощь. Ночь расцветала, и исступленный свет священного откровения опьянял раскрытую настежь душу.

К вечеру или утром Медея приходила в себя, и ей даже не нужно было вспоминать, где и кем она была в своих видениях в прошедшую день или ночь. Она была всем.

Она возвращалась в селение. Садилась перед палящим пламенем костра, вдыхала запахи проясняющих сознание трав и предсказывала женщинам и мужчинам их дальнейшую жизнь, а также рассказывала жизнь их предков. Лицо ее было неподвижно, а слова ронялись с губ, будто в засуху капли влаги со скалы. Она смотрела сквозь огонь в неведомые и недостижимые другим дали.

Ее родные и почитатели говорили, что предводительница рода завидует ей, но Медея знала, что это не так. Их силы почти равны. Им незачем завидовать друг другу.

Однажды проходя мимо Главной, сидевшей возле своей хижины, Медея случайно взглянула в ее глаза и мимолетно, без жалости или злорадства смогла предвидеть, когда и отчего та умрет. Главная уловила этот все открывший взгляд Медеи и мгновенно отвернулась, не желая ни с кем делить свои тайны. Когда Медея прошла, Главная, обернувшись, гневно посмотрела ей вслед.

Раз в несколько лет местные женщины паломницами отправлялись пешком на юг в древний город Мелид в Комагене – в издавна знаменитый храм Великой Богини. Медея пришла вместе с ними на праздник Богини, и в древнем грубо-каменном святилище они поклонились изображению Матери.

В храме – присутствие всесокрушающей женской мощи. В древних, основанных самой Богиней, обрядах кровь жертв текла на алтари дымящимся потоком. Мать Мира – извечно свирепая и кровожадно ненасытная, и ее служительницы – столь же беспощадные. В ритуальных беснованиях жрицы убивали детей, мужчин и животных в угоду Властительнице жизни и смерти.

В новолуния и полнолуния они проводили ночные служения. В обретении своей настоящей сути женщины предавались неистовым танцам, соитиям с мужчинами-жертвами, кровавым беснованиям.

В такт ударов бубнов душа Медеи очередной раз высвобождалась и мучительно раздирала обвившие ее путы повседневности – так под ударами топора обнажается от коры ствол дерева, превращаясь в фигуру богини, в заточенное готовое к бою копье. Неистовое выворачивание-высвобождение себя, растягивающееся до сокрушающего взлета все чувств.

Горячий вихрь безумия заполнял ее, будто горели, доставая до небес неба, обжигающе красные языки пламени – они сжигали мир, не оставляя ничего, кроме обнажившегося сознания Богини.

Подступающий священный экстаз восторгом и тоской, неистовым вихрем обжигал жриц – Богиня входила в них! Всё тело – крик наслаждения и боли!

Их задыхающееся дыхание переходило в вопли, повторявшие бешеные порывы чувств, как льющаяся вода повторяет острые изгибы скал.

Исступленное напряжение пронизывало тела одержимых, точно стрела света пронзает тьму пещеры.

Сила экстаза заставляла женщин извиваться и метаться, как диких зверей, выпущенных на свободу. Хохот и воющие вопли рвались с губ. Красная тьма колыхалась перед глазами. Они метались, нанося раны себе и друг другу; с наслаждением резали свое тело и тела жертв; кусали их плоть, жадно пили кровь! Потом падали среди своих жертв и сами лежали, как мертвые.

Через несколько дней Медея вышла за пределы храма, на поляне села в травы и ощутила, как упругими легкими волнами распространяются вокруг волны полдневной тишины и покоя. Они могучими объятьями объяли ее, и душа вплелась в них, освобождаясь от напряжения кровавых ночных обрядов.

Она поднялась, пошла по лугу и с глазами, осыпанными солнечным блеском, внезапно обернулась на чей-то взгляд. Сбоку тропы стройно высился высокий куст аконита – это он глядел на нее светло-синими глазами цветов. И голубые цветы вдруг напомнили ей о Ясоне. Медея почувствовала, что это напоминание не случайно. Вероятно, в этот день или ночь с ним что-то случилось; возможно, он умер. Что ж, в былое время они были достаточно близкими, чтобы и теперь она могла уловить важные события в его жизни. И все же она очень отдалилась от прошлой жизни, и вспоминание о Ясоне было коротким.

Она стояла, смотрела на цветы, лес и горы. Почувствовала, что сама скоро умрет. Этой ночью она услышала зов Матери, зовущий ее к себе. Нужно умереть, сбросить кратковременную оболочку земного бытия.

Не дожидаясь спутниц, Медея зашагала домой на север к морю. Опять одна шла. Жажда вернуться в родную стихию влекла ее вперед, сиянье моря она видела всюду на своем пути.

…Холмы и леса расступились, выводя Медею на побережье. Вдоль всего берега бескрайний синий простор играл-переливался свежо шумящими волнами. Наконец-то! И ее грудь поднялась в счастливо долгом вздохе облегчения.

Священно прекрасное море простиралось до края мира, сладкозвучным шумом и блеском зовя в извечную даль.

Не заходя в село, столкнула лодку в волны и гребла, пока вокруг нее остались лишь бескрайние голубые и синие дали.

И, встав, Медея сделала ритуальный знак поклонения Небу и Морю – двум могучим ликам Матери, – приветствуя их, готовая войти в них и раствориться.