Читать книгу Лита. Семь прях. Книга 5 - Тамара Михеева - Страница 3

В первый день зимы царица Альтиды, светлая ралу Артемис Росса, которая была больна вот уже несколько месяцев, вышла на балкон Круглой залы. Балкон выходил на тихую улицу: с одной стороны – стена дворца, с другой – яблоневый сад. Царицу увидел садовник Брахим, ну да что с того? Он видит ее почти каждый день: царица любит гулять в закрытом садике, любоваться цветами. Но сегодня к Брахиму зашел в гости старший сын, советник Таир.

– Что с нашей светлой ралу? – ужаснулся он.

Брахим отвел глаза.

– Ты знал, отец? Ты знал?

Знал не знал, а догадывался он, старый Брахим, отец семерых детей, еще с начала осени догадывался, что с их царицей. Вот и Хлоя, нянька Фиорта-царевича, ходит сердитая и зареванная, а ведь преданнее ее у царицы никого нет. Да и разве не слышал весь дворец, что спорят и спорят они – царь Эрисорус и царица Артемис. Царица выглядит неважно еще с лета, вот и объявили, что больна. Но беременность такая болезнь, которую надолго не скроешь.

– О великая Гета! – выдохнул советник Таир, сын садовника Брахима. – Почему? Почему никто не знает? Почему не знает Первый совет? Отец, почему ты мне не доложил?

Садовник Брахим свел седые брови и дал подзатыльник советнику Таиру.

– Кто я тебе, чтобы бегать докладывать?

– Прости, отец, – Таир глаза опустил смиренно, но сказал упрямо: – Но я не могу не доложить Совету. Это мой долг. Это дело государственной важности.

– Что ж, – тяжело вздохнул Брахим. – Долг есть долг.

Ему жаль свою царицу, но с государственной важностью не поспоришь.

Ох, не должно, не должно быть на свете этого ребенка! Царской семье разрешается иметь только одного наследника. Один ребенок – одна линия наследования престола. Слишком много пережила междоусобных войн Альтида, слишком много распрей! Сколько пролито крови, сколько невинных душ навсегда ушло на Верхние луга, да хранит время все их имена! А теперь ничего не изменишь, куда же денешь ребенка, ведь в каждом – божественная сила Рала или Айрус, Геты или Тимирера. Царской чете надо было соблюдать закон: после рождения царевича Фиорта им нельзя было прикасаться друг к другу. Тем более что царевич родился здоровым, красивым и сильным.

Весь город бурлит и говорит теперь только об этом. Ну да, страсть, страсть! Они молоды и так любят друг друга. Говорят, они и обряд Семи ночей прошли только с пятого раза. О горе, горе!

– Спросили бы меня! – кричала толстуха Митас на площади Токо. – Я бы дала светлой ралу одну травку, и могла бы она любить своего мужа сколько душе угодно!

Народ шарахнулся от Митас: как посмела она своими гадкими мыслями коснуться царской семьи! Ну да что с нее взять, она сумасшедшая.

– А мудрецы говорят, что появление ребенка – дело божественное, боги лучше знают, кому, когда, зачем и в какой семье родиться.

Это сказал Ятл-табачник, всеми уважаемый человек. И, может быть, с этих его слов, брошенных в толпу, станет потом шептаться народ, что Артемис понесла от самого бога ветров Тимирера, он любит земных женщин, что ребенок этот – особенный: то ли славу и силу принесет он Альтиде, то ли погибель и разрушение.

Но Первому совету что за дело до слухов и толков, до сумасшедшей Митас и Ятла-табачника? За всю историю существования Первого совета не было случая, чтобы в царской семье родился второй ребенок, и решить его судьбу оказалось сложнее, чем принимать законы. Советники думали долго, и на исходе месяца даависа объявили свое решение.

Его принесли царице в полдень, как и все решения Первого совета, на золоченой бумаге, с подписями всех советников. Четкие и ясные инструкции. Ни оспорить, ни ослушаться…

«Дабы у второго царского ребенка не было связи с альтийской землей:

– родить его в море, на корабле; корабль после сжечь;

– царицу Артемис Росса после родов отлучить от мужа и детей, посвятить в жрицы Рала и отправить в Рал-Тионский храм, чтобы более не было у нее другого занятия, кроме как смиренно служить богам;

– царю Эрисорусу в искупление греха построить храм Гете на южной окраине и посадить без помощи слуг и других помощников рощу у Восьми колодцев;

– второго ребенка воспитывать в строгости и готовить, если родится мальчик, к дипломатической службе, если же девочка – к судьбе жрицы Айрус».

Артемис прочитала, обхватила руками ставший тугим и круглым живот и расплакалась.

…Последний зимний месяц шел на убыль. Давно растаял снег, который в этом году внезапно обрушился на Альтиду. Народ говорит, что такое здесь бывает раз в сто лет; наверное, все дело в этом ребенке – конечно же, в нем. Всю зиму царица, гуляя по садику, то и дело набирала снег в пригоршню и подносила к лицу, замирая, будто вслушиваясь, вдыхала поглубже, закрывала глаза. Сейчас уже все растаяло, на пригорках вылезла трава, в низинах земля пахла пряно, вкусно. Весной пахла, зарождающейся жизнью, близким теплом. В царском саду проклюнулись крокусы. Артемис любила эти маленькие стойкие цветы. Как же их здесь называют? Никак не запомнит. Артемис погладила живот, с грустью подумала: «Хлоя говорит, это мальчик, она умеет угадывать и еще ни разу не ошиблась. А мне почему-то кажется, что девочка. Но я и про Фиорта думала, что девочка». И тут же она ахнула от боли и неожиданности: ребенок, казалось, подпрыгнул у нее в животе. Артемис тихонько засмеялась: «Если это и девочка, то крепкая и сильная, как мальчишка». И царица поспешила в свои покои – на завтрашнее утро был назначен отъезд, надо было еще успеть все подготовить. Ехать не так уж и долго, но в ее положении это будет нелегкий путь.

Будь проклят Первый совет и его безумный закон о единственном ребенке! Уже столько лет прошло с окончания последней междоусобной войны, когда четыре брата воевали друг с другом в попытке захватить трон. Альтида давно зализала свои раны, да и вопрос еще: царевичи ли развязали ту страшную войну? Артемис укусила большой палец левой руки, пытаясь утихомирить злость. Она была из другой страны и не испытывала благоговейного трепета перед мудрецами Первого совета. Артемис не привыкла жаловаться, но, когда верная Хлоя погладила ее по голове, не выдержала и расплакалась, выплескивая отчаяние и горечь. Хлоя обняла ее. От служанки пахло чужими благовониями, к которым Артемис уже привыкла. Если бы она могла вернуться… о боги, если бы могла!

– Как я расстанусь с Фиортом, Хлоя? Он еще так мал, он ничего не поймет. А этот ребенок? Я даже не успею посмотреть на него! О, Хлоя!

Если бы она могла вернуться, если бы могла… Поздно, поздно, Артемис, думать об этом, даже если бы можно было отыскать в этом мире озеро Тун, даже если бы ты решилась снова нырнуть в его ледяную воду, ты не сделаешь этого – не оставишь ни детей, ни мужа, ты будешь жить отныне не в прекрасном городе, который стал тебе родным, а в Рал-Тионском храме, далеко, далеко, далеко на побережье, у подножья гор. Ты будешь жить там в одиночестве, потому что так все равно чуть ближе к самым родным и любимым. Никуда ты не уйдешь.

Артемис чуть отодвинула Хлою, насухо вытерла слезы.

– Надо собираться.

К вечеру, когда есайский воздух стал тих и нежен, заложили кибитку. Семь колесниц должны были сопровождать царскую семью на берег моря. А в спальне царицы разгоралась ссора:

– Почему?! Почему мне нельзя взять с собой Фиорта?!

– Первый совет…

– Да плевать я хотела на ваш Первый совет! – в гневе крикнула Артемис, и у царя Эрисоруса вмиг погрустнели строгие глаза. – Он мой сын!

– Он наследник престола, Артемис. Пора бы тебе привыкнуть к этому! Мы всё обсудили много раз, зачем ты снова и снова возвращаешься к этому?

– Потому что… – Артемис прижала кончики пальцев к глазам, стараясь удержать слезы. – Потому что я люблю его. Хочу видеть, как он растет. Как меняется. Хочу читать ему книжки на ночь и…

– И это невозможно, – прервал ее Эрисорус.

Он подошел к ней, обнял со спины, стараясь не коснуться руками живота, прошептал в ухо:

– Мы же знали, что так будет. Мы нарушили закон. И наказание…

– И наказание понесу только я.

Слова вырвались сами собой. Эрисорус развернул жену к себе:

– Только ты? Ты думаешь, я не наказан? Думаешь, я не умираю каждый раз от одной только мысли о том, что мы будем жить в разлуке?

– Но наши дети будут с тобой, а я…

– А ты станешь первой жрицей…

Она лишь усмехнулась и отвела глаза. Неравноценный обмен.

– Прости меня, – прошептал Эрисорус. Он по-прежнему старался не касаться живота жены. – Но так нужно. И у нас нет выбора.

«Я умру от тоски», – подумала она, а вслух сказала:

– Почему мы не можем взять Фиорта сейчас с собой? Ведь неизвестно, когда все произойдет, – может, мы еще неделю будем в море. Я хочу, чтобы он был рядом, ведь я никогда его больше не увижу!

– Тебя ждут тяжелые дни. Не до мальчишки будет. Тем более такого… ну, радостного.

У Артемис опять намокли глаза. Радостный Фиорт, ее черноглазый мальчик, такой веселый, такой ласковый, ни секунды он не сидит на месте, каждый миг у него находятся новые дела… Но ей так хотелось, чтобы он был с ней там, на корабле! Чтобы он проводил ее в Рал-Тионский храм.

– Я не увижу его больше… – прошептала она сердцем, которое вдруг сжалось от страшных предчувствий.

– Ну что ты! Увидишь… конечно, увидишь, мы приедем к тебе через год, Первый совет разрешил видеться нам один день в году, мы приедем в храм, ты увидишь их обоих!

– Почему мне нельзя забрать этого малыша с собой, раз уж он так всем здесь мешает?

Эрисорус посмотрел на нее удивленно, будто сама эта мысль была настолько странной, что он не мог ее осознать.

– Но… я не знаю, любовь моя, ведь это мой ребенок, он должен жить во дворце и…

– И кому он будет тут нужен? Ты все время занят, к Фиорту его не подпустят, чтобы не возникало никаких конфликтов и ссор с наследником престола! – она так выделила голосом эти слова, что Эрисорус нахмурился, и Артемис тут же смягчилась, погладила его по щеке. – Позволь мне забрать малыша с собой. Ребенок должен расти с матерью.

Эрисорус покачал головой:

– Я не могу. Это не в моей власти, ты же знаешь.

– Ты царь!

– Но я не правлю, – устало вздохнул он. – Первый совет выше меня, и, пожалуйста, давай не будем тратить последние часы здесь на глупые споры.

– Глупые? – Но Артемис тут же взяла себя в руки и спросила почти спокойно: – Кто будет кормилицей этого ребенка?

– Хлоя нашла хорошую женщину, здоровую и добрую. Не плачь, не плачь, любовь моя, пусть крылья Тимирера осушат горе…

Выехали затемно, и царица нежно поцеловала на прощанье спящего сына. Он разметался во сне, скинул одеяло. Темные длинные ресницы, светлая нежная кожа, высокий лоб… он так похож на нее, так к ней привязан! Утром он проснется, и Хлоя, обливаясь слезами, расскажет, что мама уехала далеко-далеко и никогда не вернется. Он ей, наверное, не поверит. И будет ждать. Хорошо, что хоть Хлоя будет рядом – она найдет нужные слова, она сможет утешить.

– Пора.

Ей подали плащ. Усадили в повозку. Хлоя, Брахим, Тиго и остальные слуги провожали их. Эрисорусу это не нравилось, но какое это имеет теперь значение? Она уезжала навсегда.

И вот – дорога. Три колесницы королевской стражи несутся по ней, за ними повозка, и четыре колесницы едут следом.

– Они будут ехать с нами до моря? – спросила Артемис. Вот чего она точно не хотела, так это чтобы вся царская стража помогала ей рожать!

Эрисорус крикнул Элтина и сказал:

– Проводите нас до Суульских холмов и возвращайтесь во дворец.

– Но, светлейший…

Эрисорус Великий, царь Альтиды, сдвинул брови, и командир стражи покорно склонил голову.

– Спасибо, – шепнула царица мужу.

Ехали и ехали, мимо предместий, вдоль полей; у Суулы колесницы развернулись, и Элтин, заглянув в повозку, пожелал:

– Легкости и радости вашему ребенку в этом мире, ралу.

– Спасибо, Элтин, – проговорила Артемис. – Не обижайтесь, что мы отказываемся от вашего сопровождения. Но уже утро и до моря недалеко, а я волнуюсь за Фиорта: вы же знаете, чтобы уследить за этим мальчиком, даже легиона мало.

Элтин улыбнулся и снова склонил голову. Он любил царицу, и ему было жаль, что она покидает дворец. Артемис улыбнулась ему в ответ, но улыбка получилась ломаной, через силу. Эрисорус тронул царицу за руку.

– Да, – ответила та. – Кажется, начинается…

Сквозь нарастающую боль Артемис слышала удаляющийся грохот колесниц.

– Потерпи, родная! – Эрисорус встревоженно смотрел на дорогу.

Море вставало за холмами, огромное, оглушительное в своей утренней синеве, оно ждало ребенка, предназначенного ему, Айрус протягивала руки, но Гета еще крепко держала их повозку, цеплялась длинными пальцами дорог и холмов, и Артемис в предродовых муках казалось, что все боги скачут вокруг нее в диком хороводе. Она застонала.

– Нужно найти деревню, светлейший, – сказал возница Бат. – Иначе твоя жена родит на дороге, будто бродяжка.

Только верному Бату, который вынянчил царя, и могли сойти с рук такие слова.

Царь думал, пока они ехали по Ривельскому холму. Артемис кусала губы, пытаясь сдержать крик.

Эрисорус Великий, царь Альтиды, любил свою жену. По-настоящему любил, нежно и трепетно. Он хотел бы взять на себя ее боль сейчас и смягчить удар судьбы, который ее ждет. И мысль о том, что новорожденный малыш мог бы помочь ей пережить разлуку с первенцем и с ним, Эрисорусом, не шла у него из головы. Еще минуту он решался, но очередная кочка на дороге сильно качнула повозку, и новый стон жены сдернул его с места. Он выпрыгнул на дорогу, подбежал и влез на козлы, рядом с Батом.

– Погода портится, светлейший, – сказал тот. – Не знаю, успеем ли до ливня. А на море уже шторм, видите? Уж я-то знаю: сколько лет ходил на арутах. На море будет несладко, но и земле достанется, защити нас Гета.

Эрисорус дотронулся до плеча Бата.

– Как проедем холмы, увидишь у дороги засохшее дерево…

Бат заметил, что слова даются царю Альтиды с трудом, и от удивления чуть не опустил вожжи.

– От него в лес идет тропа. Сверни на нее и дальше все время прямо, до развилки. Там остановись, я сам буду править, а ты пойдешь на маяк Четырех китов и будешь ждать меня там. И никому никогда не расскажешь об этом. Или я сам отрублю тебе голову, Бат.

Эрисорус забрал вожжи у Бата. Повозка повернула в сторону леса.

Штормовое море, освещенное рассветным солнцем, что пробивалось сквозь быстро сгущающиеся тучи, смотрело, смотрело им вслед.