Читать книгу Вот увидишь: все получится - Татьяна Эдел - Страница 5

Вспоминая давно прошедшие дни, я часто мучаюсь вопросом, а могло ли быть иначе? Могла ли я сама стать хозяйкой своей судьбы? И нахожу, что моя жизнь вполне могла пойти по более счастливому пути…

Когда мне исполнилось десять лет, моя матушка, собрав в охапку двух дочек, большой чемодан, баул, сшитый из старой шали, и швейную машинку, покинула суровый сибирский край и поехала в теплый Узбекистан, надеясь избавиться от горькой этой жизни и обрести новую, авось, более счастливую. Восемнадцатилетний брат мой остался учиться в городе.

Поезд громыхал почти трое суток, и за это время мы вдоволь насмотрелись на казахские степи, невиданных раньше верблюдов, попробовали копченого жереха, которого казашки носили по вагонам, дивились пуховым шалям, разноцветным беретам, связанным, казалось, из ваты, но уж никак не из верблюжьей шерсти.

Предстоящая жизнь в Узбекистане не пугала меня. Мы ехали не в пустоту, а к родному брату мамы. Однако, все оказалось далеко не столь радужно. Только повзрослев, я поняла, что причина моих комплексов и вечной неуверенности в себе кроется в полной неподготовленности к среднеазиатскому образу жизни, их нравам и обычаям. Все это часто заставляло мое детское сердечко замирать от страха.

Но в момент приезда в Ташкент настроение было радостным. Город встретил нас ясной и теплой погодой. Видимо, организму, попавшему из морозов в тепло, было славно. Пересели на электричку и через два часа прибыли в небольшой город, в центре которого и жил наш дядя Федя. Приняли нас радушно. Спать, правда, пришлось на полу, да в тесноте – не в обиде. Зато вскоре мы купили свой маленький домик, который в этих краях почему-то назывался кибиткой. Наверно, потому, что был построен из глиняных кирпичей, а может, потому, что считался временным жильем, – не знаю.

Для нас вселение в этот домик было счастьем. Мама чисто выбелила две комнатки, купили шифоньер, настоящий большой круглый стол и три кровати – вот и вся мебель. Зато мы знали, что никто больше не придет бить окна и гоняться за матерью. Разве двинулась бы женщина с двумя детьми в столь долгий путь среди холодной зимы и учебного года, если бы крайние обстоятельства не принудили ее к этому?!

Мой отец, несмотря на образование, к этому времени стал законченным алкоголиком. Когда не пил, то лучшего мужа и отца было не найти. Но с первой же рюмки в него вселялся бес, и тогда он бегал по селу с ножом или вилкой за матерью, а мы ревели и синели от страха, сидя дома под кроватью или у сердобольных соседей.

И в одну из тяжелых ночей после битвы, в которой на этот раз выиграли мы, она приняла решение уехать. В тот вечер был сильный мороз. Я радовалась, что моей подружке разрешили заночевать у нас и мы надеялись играть допоздна. Отца дома не было, и все надеялись, что он не явится до утра, и ночь будет спокойной. Но просчитались. В восемь вечера раздался громкий стук в дверь, потом в окна. Отец орал и матерился, перекрикивая завывание январской метели. Стало понятно, что в дом его пускать нельзя, иначе будет худо. Хотя детей он не трогал никогда, но от этого нам было не легче. Страшно было за мать до ужаса.

Вся семья затаилась, выключили свет. Он понял, что ему не откроют и в ярости разбил окно. Разбил удачно, только одну четвертинку. Снег тут же завихрился в кухню. Мать метнулась к печке, набрала золы в алюминиевую миску и швырнула в окно. Отец заорал, заматерился и побежал к другому окну. Мы с подружкой тоже набрали в чашки золы и встали у других окон. Он разбил еще одно окно, где стояла Аня, и тут же получил новую порцию золы в лицо. Сколь ни страшно нам было стоять с чашками у разбитого окна, но ужаснее было увидеть, как мать бежит по улице, а за ней отец, крича: «Курва ты с котелком». Кто такая курва и почему с котелком – ответ на этот вопрос я не нашла до сих пор. А дебошир удалился, грозя попомнить ей.

На следующий день у мамы было суточное дежурство. Мы боялись оставаться дома одни, и пришли ночевать к ней в больницу. В стационаре нашлись две свободные кровати и мы спокойненько улеглись спать. Среди глубокой ночи всех разбудил громкий стук в дверь. Это заявился отец, требующий немедленно открыть дверь. Больные сбились тесной кучкой, укрывшись одеялами. Дверь ходила ходуном и грозила вылететь. Решили подпереть ее сеткой от кровати. Хорошо, что среди больных было двое мужчин. Отца уговаривали, но тщетно. Он разбил одно окно, но влезть не смог – оказалось, слишком высоко. Мороз стоял нешуточный. Больные заложили прореху подушкой. Побесновавшись вволю, он убежал, изрыгая трехэтажный мат.

Наутро пришел участковый, собрал с больных показания, и загремел наш разбойник в тюрьму на небольшой срок.

Вот тогда мать и решилась на развод. Однако, он мало чему помог. Отец после освобождения никуда не ушел и так же гонял ее по селу, а потом спал за печкой, как так и надо.

Я никогда не могла понять, зачем он гоняется за матерью. Зачем ему нужно бить ее, невинную овечку, тянущую тяжелый воз сельской семьи с тремя детьми, с хозяйством и огородом. Интеллигентную женщину, никогда не повышающую голоса, работающую от зари до зари на полторы ставки в больнице, успевающую при этом содержать огород и скотину.

Чего он хотел? Кто его знает. Иногда он пропадал на месяцы или даже на полгода, потом появлялся, будто и не уходил. И все начиналось сначала.

Теперь, в новом городе, мы зажили спокойно и счастливо. Мать устроилась в регистратуру кожного диспансера с окладом в шестьдесят рублей. Другой работы для фельдшера с большим стажем не нашлось. Зарплаты хватало лишь на хлеб с маргарином и макароны. Летом будет чуть легче – мы посадим помидоры, перец, баклажаны и даже виноград, вишни и персики. Перейдем на подножный корм, как любила говорить мама.

Я пошла учиться в ближайшую школу, куда меня, отличницу, приняли с распростертыми объятиями, чего нельзя было сказать о сестре. Она оценками похвалиться не могла, и ее взяли в другую школу, гораздо дальше от дома.

В новой школе – как на другой планете. Класс состоял, в основном, из детдомовских ребят. Среди пяти «домашних» оказалась и я. Меня усадили за первую парту в центре класса – законное место отличников, и уже к концу года мое фото красовалось на Доске почета.

Лучшим воспоминанием о той поре, остро врезавшейся в мою детскую память, был первый урок пения. Нас построили и привели в другой класс, где стояло, о, чудо! пианино. Учительница заиграла веселый мотив, и класс запел, правда не очень попадая в такт музыки:

Фуражечка, фуражечка, хвалить тебя не грех! Наденешь — так и кажется, что стал солидней всех, Что стал солидней, стал нарядней, стал красивей всех.

О таком я даже не мечтала. Теперь выяснилось, что у меня красивый, звонкий голосок, и учительница, задержав меня после урока, предложила ходить на занятия в детский хор Дворца химиков. Это было настоящее, большое детское счастье для девочки, приехавшей из сибирского села.

Тогда я поняла, что мои мечты, которые раньше казались несбыточными, могут осуществиться. Я хотела играть на фортепиано. Мои надежды были робки, как предрассветный туман. Было понятно, что мама не вытянет оплату музыкальной школы. Но я знала, что теперь уж ни за что не оставлю эту мечту.

Учебный год подошел к концу, и наступило жаркое лето. Закончились, наконец, уроки, после которых обязательно какой-нибудь драчун из класса бежал за мной до самого дома, махая портфелем, а я неслась что было духу, гонимая ужасом. Я не понимала, что таким образом мальчик пытался привлечь мое внимание. Думала, что он затащит меня куда-нибудь, изобьет и сделает что-то плохое. Видимо, сказывалась память о погонях отца за матерью.

Следующим чудом, свалившимся на меня, стало предложение учительницы провести лето в городском пионерском лагере, расположенном в одном из парков. Стоимость путевки была лишь десять рублей. Я летела домой на крыльях. Мама одобрила эту затею. Чего ребенку маяться дома в жаре, пусть будет под присмотром. Мы собрали мне некоторый багаж – ватное одеяло вместо матраса, простыни, наволочку, покрывало… В первый раз мама отвела меня в лагерь сама. Это был дневной лагерь, после полдника (в 5 часов) дети возвращались домой. Все было новым для меня и вызывало радостное волнение.

Однажды наш отряд отправился во Дворец пионеров смотреть мультфильмы. В тот день главным героем фильмов был Котик- Наплотик. Этот трогательный желтенький котенок-путешественник стал моим любимцем на многие годы. После кино вожатая собрала нас вокруг себя и спросила:

– Кто из вас умеет хорошо читать?

Меня этот вопрос очень удивил. Что значит хорошо читать? Мы же все умеем и, конечно же, подняла руку. Следом за мной подняли руки еще две девочки. Вожатая повела нас в комнату с надписью «Драматический кружок». Там нас встретила руководительница, сидевшая на стуле с поджатой ногой, похожая на какую-то птицу. Она представилась. Я ничего не разобрала, поняла только, что Юдифь, а дальше что – неизвестно. Потом я прислушалась, как ее звали другие дети, – Юдифь Лянна, Юлиановна, оказывается, а Лянна – сокращенно. Она попросила новеньких прочесть какое-нибудь стихотворение. Вот оно что! Не просто читать, а стихи читать! Мы прочли по короткому стихотворению и в итоге лишь меня пригласили стать участницей этого кружка, а других девочек поблагодарили, и они ушли, расстроенные. С этого дня Дворец пионеров стал для меня любимым домом на всю оставшуюся жизнь, давший мне путевку на сцену.

Это был шестьдесят первый год, человек полетел в космос, чередой шли партийные съезды и конференции, и наша задача была приветствовать их и давать клятвы верности Ленинскому делу.

Лучшим залом города считался тот же Дворец химиков, куда я ходила зимой петь в детском хоре. К концу учебного года там сменился руководитель, и моя тяга к пению постепенно утихла. Теперь я загорелась театром. Сегодня была генеральная репетиция, и завтра выступление.

В приветствии участвовали четыре мальчика и шесть девочек. Некоторые из них учились в другую смену, и поэтому я их видела первый раз. Последним пришел Гена. Его ждали и без него репетицию не начинали. Коллектив принял его с особой теплотой, глаза Юдифь Лянны засветились любовью.

Юноша был старше нас, учился уже в восьмом классе, но был невысокого роста, что позволяло ему участвовать в пионерских приветствиях и быть правофланговым. Правда, сегодня руководительница с улыбкой пообещала, что это в последний раз.

Я видела перед собой образец идеального мужчины. Тонкий прямой нос, уверенный взгляд, серо-голубые глаза, прямые, плотно сжатые губы, выдающие сильную личность (как я думала), красивый негромкий голос и крепко сбитая фигура повергли меня в смятение.

Когда мы встретились глазами, в мое сердце словно вошел осколок раскаленного волшебного камня. Окружающий мир перестал существовать, а глаза и голос этого юноши на долгие годы стали моей манящей звездой.

В следующий раз я увидела его лишь через два месяца на Новогоднем празднике. Естественно, я играла Снегурочку, а он – Деда Мороза. На мою долю выпало сыграть вместе с Геной только три спектакля – ведь и другие Снегурочки тоже хотели! Но и этого было достаточно для истинного счастья! Мне казалось, что и Гена рад нашему общению. Он умел смотреть долгим, лукавым и завораживающим взглядом,, и от этого мое сердце трепетало и рвалось из груди.

Так прошел год. За этот год мы виделись лишь дважды, но каждая минуточка моего свободного времени была наполнена мыслями о нем.