Читать книгу Дженга. Книга первая о любви, которая впервые - Татьяна Федорова - Страница 5

Будни даны человеку для того, чтобы в воскресенье он научился высвобождать всю свою креативную жизненную энергию. Обязательный ритуал – вот, что сделает этот день особенным! Для меня воскресенье навсегда будет связано с Амитой, моей единственной и очень близкой подругой. Я специально не знакомила вас с нею, чтобы посвятить ей целую главу.

Каждое воскресенье на завтрак мама делает омлет, это блюдо содержит как раз тот максимум операций, которые она может  безошибочно освоить, и поэтому делает его с воодушевлением. Взбивание яиц всегда с новым ритмом, та-та, та-та-та. Именно этот звук стал  опознавательным сигналом волшебного дня! Еще это означало, что хватит обниматься с подушкой, играть со светом, с помощью которого, если медленно закрывать и открывать глаза, можно миксовать реальность и сон: окно с кусочком облака, похожего на нос крокодила, и пасть, раскрытая во весь обзор сотни желтых клыков из сна.  Нога тридцать восьмого размера с длинными розовыми пальцами торчала из под одеяла и казалась очень далекой.  Я вытянула ее как в балете и впервые полюбовалась выворотом стопы. Зря, наверное, мама меня не отдала в балет лет в пять.

Зеркало в ванной было уже более благосклонно ко мне. Я впервые внимательно рассмотрела свое лицо. Дорогие мои глазки, ротик, носик, никогда больше не покидайте меня, обещаю, буду любить вас и заботиться.

Мама всегда дома ходила в широких штанах с низкой посадкой и резинками внизу, накладные карманами на бедрах, по-видимому, должны были увеличивать их объем, футболка с длинными рукавами, которую на уроке технологии я раскрасила батиком, сделав на спине из прорезей сердечко,  всегда сползала  с одного плеча. Волосы у нее  русые, пушистые, собраные в пучок, вокруг лица выбиваются, образуя нежное обрамление. Когда мама в хорошем настроении, она прехорошенькая.

– Привет милая, – мама даже пропела, выкладывая реально аппетитный омлет в тарелку.

– Привет, мамуль. Мы с Амитой сегодня хотим сходить на выставку Модильяни в музее Фаберже, дашь денег? Просить деньги у кого бы то ни было отвратительно, стараешься это сделать непринужденно, но всегда получается  крайне фальшиво. Дети мечтают стать взрослыми, устав от этого ощущения. Интересно, отличается ли чувство  траты своих денег от траты денег чужих.

– Конечно, милая. Тысячу хватит? – мама больше считать не умела, у нее было в арсенале только два калибра – сто рублей и тысяча. Это касалось всего, если я хотела купить себе новые брюки, мне приходилось либо экономить на обедах (это сто рублей), либо  искать брюки за тысячу.

– Да, конечно! – у меня была заначка от Люси, если что.

Ступеньки, ступеньки, тяжелая бурая дверь, писк домофона, немного усилий – и перед тобой открывается светлый, нежный, свежевоздушный мир воскресенья. После темного, вонючего тамбура подъезда дневной свет слепит глаза. Все это напоминает христианское представление смерти, живешь в темноте невежества и удушья – белый тоннель – слепящий свет – и неиссякаемая радость от попадания в рай!  Таков образ воскресения  в моем сознании!

Шла и смаковала свое настроение! Красное кашемировое пальто, которое мама купила мне в секонде, где впрочем, покупалась почти вся наша одежда, было потрясающее! Мягкое, яркое, как ягода брусники, без лишних строчек и деталей – моя прелесть! Ботинки тяжеловатые для такого дня, но мне нравилось ощущать на ногах их конкретность. Впервые я так смело распустила волосы, и ветер их подбрасывал то от лица, то к лицу. Мы с Амитой придумали, что если ходить быстро как стрижи, то недостатки фигуры и походки будут незаметны. Поэтому я шла легко и быстро, широким шагом.

Встретились мы у Спаса, как обычно. Он похож на рожок мороженного с цукатами и карамелью, а еще на карусель прошлого века, как в кино показывают, с лошадками, лебедями и петушком на макушке. Я не знаю ничего сказочней и чудесней. И, как на ярмарке, собрались вокруг него всякие странные гости: Михайловский парк, со своими ровными круглыми лужайками, созданными для хороводов, Грибоедов канал, с открыточными видами, в какую сторону не посмотри, Конюшенная площадь и одноименный храм, в котором отпевали Пушкина,  окруженный со всех сторон каналом с арочными, словно нарисованными акварелью мостами. Марсово поле подсматривает за всеми в щель Царицынского проезда. Уже здесь можно гулять целый день.

Амита стоит как всегда, задрав голову вверх, изучает купола Спаса, есть у нее любимые башенки и изразцы, говорит невозможно все его детали рассмотреть, что-нибудь да в первый раз видишь. Сравнивает его с Саграда Фамилия в Барселоне. Но тот, говорит творение разума, а этот творение сердца.

Пока иду к ней, любуясь ее маленькой, как на шахматной доске фигуркой.

С Амитой мы дружим с первого класса, она училась с нами до восьмого, потом ее перевели в школу хинди, а еще позже они семьей переехали в Красногвардейский район. Папа у нее из Индии, учился в первом меде, там влюбился в маму и они сделали Амиту. Живут дружно и весело, ее любят безумно, опекают как маленькую. Вот мы нагуляемся, и папа Ману, среднего роста, смуглый, с черными большими глазами, заберет нас там, где мы будем сидеть, уставшие, есть мороженное и молчать, потому что наговоримся и насмеемся до першения в горле.

Но до этого еще полдня. А пока она увидала меня и машет как-то по-индийски, плоской ладошкой. Мы ускоряемся друг к другу, беремся за руки и кружимся так, что мой рюкзак центробежной силой отрывается от спины. Иностранцы кивают на нас  и обсуждают. Амита знает в совершенстве три языка и всегда мне переводит, что они говорят. Я знаю только русский, моя неспособность к языкам такая же потрясающая как способность к ним Амиты. Еще в кружении, зная, что я спрошу, она мне кричит:

– Они говорят, что мы, наверное, слишком близкие подруги.

– Это хорошо, значит, всем видно как я тебя люблю, и как ты любишь меня, а что это просто дружеская любовь пусть останется тайной, – мы могли говорить любыми словами о чем угодно, всегда все понималось правильно.

Наверное, такая дружба дается в награду за что-то очень большое, и я ломаю голову над этой загадкой уже девятый год.

Я, правда, очень люблю Амиту, но как любят небо, море, как любят воскресенье, как-то абсолютно, идеально.

– Срочно расскажи про свои сны, ты меня вчера заинтриговала, – Амита всегда расспрашивала с таким искренним интересом, что я, улавливая его  своими невидимыми антеннами, всегда таяла от удовольствия. Мы никогда не договариваемся куда пойдем, просто идем и болтаем, поэтому  привычные маршруты всегда как ниточка разрываются, путаются, делая петли, мы только смеемся, если оказываемся в одном и том же месте несколько раз.

Я подробно рассказала обо всем, что случилось за эти два дня. Мы редко общались по телефону, давали впечатлениям недели вызреть, оформиться мыслями, обрасти мифами, чтобы  обсудить все подробно в воскресенье. Говорили о нас с Максом из сновидений как о реальной паре. Типичное «а он что, а ты что» – и, правда, стало казаться, что были и джунгли, и крокодилы, и старик с козой. Личико Амиты такое подвижное со смешными гримасами, что если не понимать, о чем мы говорим, но смотреть на нее, можно обо всем догадаться. Вот она бросает вверх свои фигурные черные брови, и верхнее веко с черными густыми ресницами оголяет молочно белые белки, а, черные, блестящие и круглые, как у какого-то животного глаза, отражают весь окружающий мир, в них даже можно разглядеть разноцветные  башни Спаса.  Вот морщит свой смуглый носик и на нем образуется три маленькие складки, смеется, всегда сгибаясь, как будто болит живот, и глаза превращаются в длинные черные щелки.  Я давно сделала вывод, что знаю, как выглядит Амита лучше, чем саму себя, причем в динамике наблюдаю, как она меняется. В детстве, мы наблюдали с ней за тем, как развиваются лягушки. Набрали в коробку из-под йогурта лягушачьей икры из канавы в Пискаревском парке, и разделили поровну. Амитина мама прочитала, как правильно выращивать головастиков и мы тогда возились с ними как с младенцами, искали камушки и траву с корнями, носили воду из той же канавы, прятали в тень от прямого солнца. Икринки цеплялись за растения, как пузырьки, потом на них появлялись два черных глаза. Мы могли часами рассматривать и обсуждать своих подопечных. Когда головастики вылупились  и подросли, выпустили их в родную заводь. Примерно так, я наблюдаю в жизни, как меняется Амита, из шустрого черного головастика прекращается в индийскую царевну-лягушку.

– А как твой крокодил? – пришло время ей делиться своими впечатлениями.

– Скорее козел, ничего не понимаю, что происходит, – у Амиты мгновенно брови изогнулись вниз, фантастическая гибкость.

– Не пишет как будто специально, дразнит, по всем признакам ему не все равно. И холод напускает, когда говорит со мной. А бывает, так посмотрит, что как прокричит прямо в глаза.  Как ты думаешь, он меня еще любит? – спросила, сама зная ответ.

– Амита, отпусти ситуацию, тебе вообще ничего не нужно делать, чтобы тебя любили, просто будь собой – этого достаточно. Обмажь тебя грязью, обстриги наголо и  забей под ногти сажу, ты все равно будешь привлекательна как никто, – я была убеждена в этом стопроцентно.

Амита была русско-индийским фейерверком, все самые яркие признаки двух наций постоянно сталкивались в ней с обязательным взрывом. Кротость и бесшабашность, открытая миролюбивость и тугое упрямство, восторженность и скрытность,  внутреннее равновесие и ранимость. Даже во внешности в ней всегда конкурировали чернявость черт и нежный румянец, точеность фигурки и небольшая неуклюжесть.

Модильяни мой любимый художник. Может потому, что я похожа на все его портреты вместе взятые, особенно на портрет юной девушки. Я обожаю их гусиные шеи, матовость лиц, плавность силуэтов. Мне нравится их застылая немота, простые одежды. Меня поражает глубина фона, его многослойность. Я слышу в его картинах музыку, тихую, не столько музыку, сколько звон и скрипение, авангард.

Мы бродили по выставке завороженно, кивая друг другу глазами, а Амита так вообще могла ничего не говорить, а просто смотреть на картину и было понятно, что она думает. Ходили врозь, и все время встречались у одного и того же полотна. Мы никогда не брались за руки, но всегда на расстоянии чувствовали инфракрасное излучение друг от друга. И, конечно, запахи. Амита, понятно, пахла карри, я и с закрытыми глазами могла ее найти.

Знаменитая Жанна Эбютер со своей лебединой шеей и девочка в голубом платье со скрещенными на животе, как старушка руками, все это мои «человеки», из моего царства.

Мы вышли с музея немного чище и добрее, чем вошли. Озвучили все свои впечатления от каждого нового знакомства с героями романтичного Модильяни, сумашедшего Сутина и нерешительного Утрилло.

– Как герои города Оз, – Амита смешно показала каждого, как они идут за свои счастьем, особенно Сутина, шла впереди меня по набережной Фонтанки, кривя ногами и косолапя.

– Ты похожа на маленькую обезьянку, – крикнула я ей в спину, она обернулась и, кривляясь, показала, как держа двумя руками ест банан. Мы ржали.

Так, дурачась, серьезно обсуждая мировые вопросы, умирая от смеха и утешая дуг друга в сердечных делах, мы вышли на Дворцовую набережную. Это место в Питере мы называем «голубая бездна». Амита на все лето уезжает в Индию, ее индийская родня живет в Бангалоре и принадлежит к элитной касте, Амита с родителями много путешествует и ее рассказы о далеких странах были всегда для меня как живой путеводитель. Когда она рассказывала о кораллах в Египте, то чувство, когда с коралла выплываешь на глубину, и резкий синий цвет глубины бьет в глаза так, что сердце замирает, она называла «голубая бездна». За схожесть ощущений мы так назвали Дворцовую. Невозможно насытиться видом, он всегда настолько разный, что приходится узнавать его заново каждый раз. Сегодня все искрилось и сияло, подсвеченное весенним солнцем. Нева разбивала солнечное изображение на миллиарды осколков, а шпиль Петропавловки  пронзал голубое небо как шпага.

Вдруг, Амита сильно толкнула меня локтем, обычно мы так делали, когда видели первыми желтую машину, я стала крутить головой, выискивая в потоке машин желтое пятно, пока нос к носу не столкнулась с Максом. Они с Кристиной шли навстречу. Кристина по-взрослому держала Макса под руку, ему видно было стремно.

– О, Амита, привет! Ничесе как ты выросла! – Кристина не видела Амиту больше года. Она даже наклонила голову немного набок, внимательно оценивая мою подругу.

– И ты, Кристи, меньше не стала, приветики! – Амита по-индийски покачала ладошкой и уставилась на Макса.

А Макс, невероятно, но факт, внимательно  смотрел на меня, как будто это меня не видел больше года, и это я за это время выросла в два раза. Горячая волна ударила снизу вверх, лицо загорелось краской, выдало меня предательски, как слабак на допросе.

Кристина с Амитой обменивались формальными сведениями друг о друге, а мы с  Максом обменивались взглядами.

– Ну ладно, гуляйте, пошли, – Кристина потянула Макса за рукав, и неожиданно обернувшись вполоборота добавила:

– Прикольное пальтишко!

Движение по удалению набирало ход. Я где-то на уровне грудины физически ощутила натяжение резиновых нитей. Ноги вставали на гранит набережной и подламывались, казалось, вывернутся коленки.

Минут пять мы шли молча.

– А он, правда, стал красивым, может и я бы в него влюбилась, – сказала Амита задумчиво, – Что-то в нем от зверя есть, – добавила потом.

– Я не знаю, почему я так запала на него, ты же помнишь, он никогда мне не нравился, только бы поржать ему. А теперь мне нравится в нем все, даже если он тупит, он смешно трет лоб. И ржет правда, как зверь. И делает все уверенно, как будто имеет право.

– Да уж, подруга, пристегнись покрепче, похоже самолет взлетает, и страшно и хочется увидеть что там наверху.

– Неа, наши пути никогда не пересекутся, как траектории планет, только в нижнем соединении можно максимально сблизиться, а потом снова по своим орбитам, – изрекла я философски.

«Может сегодня и было то самое нижнее соединение, кто знает», -подумала я, вспоминая перед сном нашу не совсем обычную воскресную прогулку…