Читать книгу Группа - Татьяна Калугина - Страница 2

Первый после пробуждения семинар решено было приурочить к завтраку и провести в десять часов утра на закрытой веранде Башни.

В десять утра… Кинув взгляд на дисплей птифона, Фадей не на шутку забеспокоился. Прошло уже сорок минут, а Лисса и не думала выходить из ванной!

Кстати, прежде чем называть ее так, хорошо бы не забыть спросить разрешения. Может быть, ей совсем не захочется, чтобы он так ее называл. Может, она рассердится или расстроится, узнав, что на протяжении целого года была Лиссой, сама того не ведая и не давая на то никакого своего согласия.

А ведь ей так идет быть Лиссой!

Лиссой. Лисенком. Листиком…

С этой новой прической, которую он для нее придумал, с этой шелковистой короткой челочкой, круглящейся валиком над глазами…

Когда она засыпала, ее волосы были коротко острижены. Они походили на свалявшийся войлок и казались грязными, сальными – из-за нарушенного обмена веществ, как сказал доктор Голев. Той же природы были неприглядные россыпи прыщей на лице и плечах, розовато-белесые пятна шелушений, нездоровая худоба и патологическая невозможность согреться. Ее глаза постоянно слезились от жжения и рези – симптомов так называемой аллергии на даль, неизменного спутника аутоморфов. Кожа еще хранила рисунок сетки – следы мелких округлых шрамиков, расположенных продольными и поперечными рядами.

Одним словом, девочка из лепрозория. Классическая картина.

Но даже тогда она была ею. Той самой.

Как только Фадей услышал, что ему достанется Листиана Глумова, сердце его тихо возликовало. Нежным хрустальным звоном тренькнуло, едва ощутимо лепетнуло в груди. Вначале он подумал, что это жалость. За три дня, истекших от начала тренинга, он уже привык испытывать укол этого чувства при каждом взгляде на нее – полосато-пятнистую девушку, забившуюся вглубь кресла.

То есть, конечно, да: он с самого начала знал, что Листиана достанется именно ему. Других аутоморфов в группе не было. Но теперь, когда это знание было облечено в слова, когда их имена прозвучали вместе, – теперь у этой хрустальной певучей жалости появилась еще одна грань, дополнительная.

Теперь он знал, что сможет помочь.

Это знание наполняло его спокойствием. С той самой минуты, как доктор Голев назвал их имена, жизнь Лиссы была вне опасности, и осознавший это Фадей услышал свой собственный выдох – выдох глубокого облегчения. И тут же, поймав на себе взгляд девушки, поспешил изобразить гримаску вежливой «обрадованности», преувеличенно растянул губы в улыбке, помахал рукой. За радостью показной скрыл радость подлинную.

Впрочем, Лисса в те дни вряд ли была в состоянии отличить одно от другого.

8:54. Фадей поднялся с низкого загогулистого диванчика, похожего на ящерку, застывшую на бегу. Диванчик разделял комнату на две половины и был призван навевать ассоциации с богемной квартиркой-студией – модным когда-то типом жилья.

Что можно делать в ванной так долго? А вдруг… Нет, в это он поверить не мог. Да и нет там ничего такого, представляющего угрозу… ничего, к чему можно подключиться и нырнуть в Поток.

Фадей запустил пятерню в волосы на затылке, взъерошенно огляделся по сторонам. Какой дурацкий диванчик! Как он вообще додумался его сюда поставить?

И небо дурацкое, и Париж…

Ей было всего двадцать три. Самая юная участница в группе, если не считать мальчишку Клокова.

Он уже видел таких девчонок, да и парней тоже, полупрозрачных пятнистых зомбиков с воспаленными глазами, со странными нечитаемыми жестами, нарушенными рефлексами и утраченными навыками прямохождения. С повадками зверьков, извлеченных из их естественной среды обитания. Столь же естественной, впрочем, и пригодной для существования белковых форм, как атмосфера Плутона.

Мало кто из них, из таких, доживал до своего следующего дня рождения. Смерть забирала их сразу, едва успев пометить. Некоторых – при первом же выходе в Поток; у кого-то умирание занимало недели, редко – месяцы. Но это было именно умирание, то есть процесс абсолютно необратимый. Человек иссыхал, истаивал, перекачивался – уже даже отключенный от портала – в другую реальность на глазах у родных и близких, у нянек-ситтеров, у физиотерапевтов и нейрофизиологов, пытающихся его вернуть. На последней стадии втекания от него оставалась одна полупустая дряблая оболочка, которую, как правило, сдавали в специализированный дом ухода, один из тех, что в народе хлестко именовались «овощебазой» и «лепрозорием», или еще – «матрицей». Из «матрицы» выход был только один – в парк покоя.

«Существуют бывшие курильщики и алкоголики. Мир переполнен бывшими толстяками. И бывших геймеров я тоже встречал, – вспомнил Фадей слова доктора Голева, сказанные на одном из семинаров. – Но я никогда не видел бывшего аутоморфа. Разница между геймером и утекшим примерно такая же, как между любителем побаловаться травкой и тяжелым героиновым наркоманом. Утекший – значит обреченный. Но мы попытаемся это опровергнуть. Вернее, вы: ты, Фад, и ты, Листиана. А мы, все остальные, станем свидетелями чуда… если, конечно, у вас получится его совершить».

…Фадей прошелся из конца в конец комнаты, поглядывая на дверь ванной и безнадежно отсчитывая минуты. 9:05. Все было зря. Он просто дурак, что все это затеял. Хорошо еще, что решил ограничиться только видом и обойтись без всякой музыки и смелл-миксов наподобие ароматов свежесваренного кофе, хрустящих круассанов и благоухающего цветочного киоска «с соседней улицы», куда только что завезли покрытые росой тюльпаны и фиолетовые снопики лаванды.

А ведь он почти было поверил… Чудо почти произошло!

Он готов был схватить ее на руки и кружить по комнате, словно глупый и смешной влюбленный. Он едва от этого удержался… в ту, самую первую, минуту, когда Лисса открыла глаза. В ту минуту, когда она посмотрела на него. Впервые за год – и раз в пятый или в шестой, наверное, за все время их знакомства – она посмотрела в его глаза – своими синими, сияющими глазами.

Первый солнечный луч пробил скорлупу горизонта.

«С добрым утром, любимая», – апатично подумал Фадей, наблюдая за тем, как рассвет, подобно птенцу, деловито извлекает себя из оползающего дымчатого-серого покрова предутренних сумерек; как вслед за острым клювом и округлой макушкой появляются крылья, как они стремительно удлиняются и обрастают перьями, как распахиваются во всю ширь, обнимая город… Нет, пока только верхнюю часть города – Париж крыш, Париж голубей и горгулий.

Это был один из лучших рассветов, найденных Фадеем в его европейской коллекции городских пейзажей. И теперь он пропадал впустую.

Фадей поднял с дивана пульт, чтобы поставить рассвет на паузу, но передумал. Пусть себе рассветает. Какое теперь это вообще имеет значение? Фиг с ней, со всей этой романтикой; надо бы проверить, как там Лисса.

«Листиана, ее зовут ЛИСТИАНА!»

Перед тем как заглянуть ванную, Фадей протянул руку и вслепую постучал по пластиковой раме проема. Да, конечно. Он видел ее голой. Много раз. Невозможно целый год быть оператором контура и при этом исхитриться не заметить его, контура, наготы, не разглядеть его тела во всех подробностях. В конце концов, это было частью его, Фадея, работы. «Сними одежду, брось в корзину, открой воду, встань под душ…» – и так далее, и тому подобное.

Со временем Фадею удалось довести их с Лиссой контакт до уровня более сложных командных связок – «Прими душ!» или, к примеру, «Съешь обед!» вместо подробной и утомительной цепочки мини-команд. Но от контроля за действиями контура Фадея тем не менее никто не освобождал: он должен был постоянно находиться рядом, держать свою ведо́мую в поле зрения, чем бы та ни занималась – вышагивала километры по беговой дорожке или, раскинув руки и ноги в стороны, лежала внутри капсулы с питательным фитогелем.

Но теперь, когда она проснулась… В общем, теперь все выглядело по-другому. Для нее-то никакого года, проведенного в обществе Фадея, не было: для нее они расстались вчера. А может, и не встречались вовсе.

– Можно! Входи! – отозвалась Лисса на его деликатный стук.

«ЛИСТИАНА!» – еще раз напомнил себе Фадей. Листиана обернулась к нему от большого, в рост, 3D-зеркала, встроенного в стенную нишу рядом с раковиной. Влажные волосы зачесаны назад. Глаза блестят и смеются под мокрыми, слипшимися в стрелы ресницами.

– Что… – начал было Фадей, но она его перебила.

– Ты мне снился, – сказала она. – Я видела тебя во сне этой ночью.

– Правда? – пробормотал он, не зная, как ему следует отнестись к этой новости и – главное – куда ему девать глаза от ее такой знакомой и такой внезапной сейчас наготы.

– Да, – подтвердила Листиана. Лисенок. Лисса. И, многозначительно глядя исподлобья, как неумело флиртующий подросток, сделала шаг в его направлении. Один только маленький шажок – и они оказались почти вплотную друг к другу. Он почувствовал, как пахнут ее волосы. Юностью и шампунем.

Быстро присев, он поднял лежавшее на полу полотенце и протянул ей:

– Вот, возьми. Ты, видимо, уронила…

– Спасибо, – вежливо сказала девушка, взяла полотенце и кинула его на бортик ванны.

«Она не замечает, что раздетая», – сообразил Фадей, чувствуя, как волна замешательства окатила его изнутри и наверняка заставила покраснеть.

– Это был очень хороший сон, – продолжала делиться Лисса. – Я не помню, как там все начиналось, но потом мы шли по какой-то лесной дороге… Долго-долго. Мы шли с тобой и молчали. Но одновременно как бы договаривались. Мы договорились, что встретимся здесь.

– Здесь? – по-глупому удивился Фадей. – В ванной?

– Здесь, в этом мире, – хихикнула Лисса. – Ты ведь сам говорил, что… что в этом мире мы сможем быть вместе. Принадлежать друг другу… Ты забыл?

«Она сейчас не в себе, – догадался Фадей. – Испытывает сильнейшее потрясение».

– Наверное, я мог такое говорить. Наверное, даже говорил. Но я этого не помню. Это же был твой сон, – заметил Фадей, осторожно подбирая слова. – В любом случае, для начала нам надо…

Лисса не стала дослушивать, что им надо.

Еще один стремительный шажок, перемещение по кафелю маленьких босых ступней – и губы Лиссы прижались к его губам.

– Я не хотела засыпать на целый год. Я и так спала слишком долго. Этот год рядом с тобой, он мог стать лучшим в моей жизни… Мне так не хотелось его терять… Но я не могла сказать об этом доктору Голеву. Физически не могла. Мне было трудно даже произнести свое имя, разве что по слогам…

Они сидели на полу ванной, обнявшись, переплетая и вновь разъединяя пальцы – лаской помогая своему первому настоящему разговору.

– Но, ты знаешь, Голев и сам все понял. Как-то раз он сказал доктору Ларри в моем присутствии: это очень хорошо, что они оба запали друг на друга. Это, мол, резко увеличивает мои шансы на выздоровление. Он вообще много чего говорил, но я услышала только это – что ты тоже на меня запал… что мы – оба… Я-то думала, только я…

Она смутилась и снова принялась хихикать, как будто в этом признании заключалось что-то смешное. Фадей в ответ лишь вздохнул и зарылся лицом в пушистые, уже подсохшие у корней волосы девушки. Невероятно. То, что сейчас между ними произошло, – невозможно, невероятно! Один миг – и все вышло из-под контроля. Желание стало неодолимым, заволокло и затмило разум. Сказалось все. Напряжение их связи. Воздержание длиною в год. Долгие прогулки по тропинкам леса и аллеям парка, по бутафорским улочкам Гномьего городка… Его ладонь поверх ее ладони, лежащей на шершавой коре дерева. На кирпичной стене. На перекладине ветхой садовой скамейки, покрытой капельками дождя и слоящимися чешуйками краски… Тот день, когда две улитки ползли навстречу друг другу по мясистому темно-зеленому листу ландыша. Фадей поднес руку девушки к одной из них и осторожно, стараясь не повредить хрупкий ракушечный домик, погладил его Лиссиным указательным. Чувствуй, ощущай!

Целый год уроков тактильности. Стимуляция сенсорных ощущений, воссоздание утраченного навыка пребывания в этом мире… Странная, никем из двоих не высказанная, ни вздрогом ресниц не выданная, но взаимная – как оказалось – любовь. Любовь сквозь сон. Любовь по предписанию доктора…

– Так значит, доктор Голев одобрил наше взаимное увлечение? – вспомнив о докторе, не удержался Фадей от усмешки.

– О да. Доктор Голев – это наш крестный волшебный фей.

– Насчет меня легко было догадаться. Но как он мог понять что-то насчет тебя? Вернее, как у тебя вообще могло возникнуть что-то, о чем можно было бы догадываться? Ты была не в том состоянии, чтобы что-то к кому-то испытывать. Ты… ты вообще уверена, что это не было частью сна? Может, все это тоже тебе приснилось?

Лиссина голова на его предплечье отрицательно поерзала.

– Это не было частью сна. Я точно знаю.

– Но откуда? – как можно мягче спросил Фадей. – Как ты можешь об этом знать?

– Я просто помню, – тихо сказала Лисса. – Вчера… то есть в ту ночь, когда все мы уснули на год, я легла в кровать с единственной мыслью: пусть мне приснишься ты. Я очень сильно пожелала себе этого. Раз уж весь год, находясь рядом с тобой, я не смогу видеть тебя наяву, то пусть хотя бы во сне… И вот мое желание исполнилось. Не знаю, в которую из ночей. Может быть, в самую первую, год назад – сразу, как только я заснула. Может быть, за секунду до пробуждения. А может, это был сон длиною в год. Я не знаю…

– Главное, что сейчас это все не сон, – пробормотал Фадей. Он собирался добавить что-то еще, но в этот миг из кармана его джинсов, лежавших на полу бесформенной смятой кучкой, раздалось настойчивое пиликанье. Птифон подавал сигнал, напоминая о времени. 09:55. Еще немного, и они опоздают.

– Идем! – заторопился Фадей. Поднялся, потянул девушку за руку, помогая встать и ей тоже.

Оказавшись в комнате, Лисса на миг застыла, потрясенно глядя в окно.

– Какая красота… Что это, Фадей? Где мы?

– Рассвет в Париже, – коротко ответил он. И, взяв что-то с чайного столика, вложил в ее ладонь. – Надень это, пожалуйста. Просто приблизь к лицу.