Читать книгу Группа - Татьяна Калугина - Страница 4

Часть 1
4. Темные туннели

Оглавление

Бабушка никогда не называла это место «бункером». Она говорила иначе: остров. Подземный остров. Митя понимал, как им с бабушкой повезло. Таких островов на земле насчитывалось всего полтора десятка, и бо́льшая часть из них была не в России. В России сохранилось всего три. Их с бабушкой, под Тамбовом, был самым крупным и хорошо оснащенным. Еще один находился под Москвой, и один – под Санкт-Петербургом. В каждом жили по несколько человек.

Это все, что осталось от населения Земли.

Ну, в смысле, Митя думал так раньше, до того как его мир перевернулся с ног на голову. Он не сразу поверил тому, что услышал. Сначала он решил, что Никита над ним просто прикалывается. Никита – это был друг из Питера. Лучший друг.

Ха, да какой там «лучший»! Правильнее сказать – любой. Каждый из них. Каждый, кого ни возьми из его друзей-мальчишек, был на самом деле этим человеком, актером, которого никак не звали и которому было вовсе не пять лет. Не пять, потом – не восемь, не десять и не тринадцать. Он играл их всех – Джорджа из Кливленда, штат Огайо, Мунира из Мараккеша, Чена из Пхеньяна. Менял киберлуки, как перчатки. Переключался с языка на язык, натаскивая Митю в английском, французском и хинди, в арабском и немецком. А на самом деле не знал ни одного, все делала за него программа. А лет ему вообще было тридцать. Или двадцать. А может быть, пятьдесят. Митя не запомнил – просто не в состоянии был все это переварить.

Воззрившись на Никиту во все глаза, он слушал – и не верил услышанному.

– …А девчонок играет моя напарница. Катя – это она. И Хильда, и Амели…

– …Помнишь, как ты хотел позвать на свой день рождения всех своих друзей? Тебе тогда исполнялось десять. Ты притащил все скайп-хэды в одну комнату, «рассадил» за столом и принялся всем названивать. Вот же мы с бабулей тогда стреманулись, не хило так! За головы схватились, не знали, что и делать! Пришлось устроить всемирное отключение электричества…

– А помнишь, как ты позвонил Сураджу, а вместо него в его комнате сидел Чен?

– А разве ты не заметил, что на связи никогда не бывает больше двух человек? Не задумывался, почему так? Да потому что так и есть: нас всегда было только двое!

Митя хлопал глазами и честно старался въехать в то, что впаривает ему Никитос. «Въехать», «впаривает» – это были его словечки, Никитины. У них, двух русских парней, много было таких словечек, и не только таких, были и другие, которые бабушка Мити и мама Никитоса точно бы не одобрили. Были словечки, которые они роняли сдавленными придушенными голосами, поглядывая через плечо и нервно хихикая. Были такие, от которых Митя поначалу заливался краской, а потом, последние года два – только небрежно гыкал, сдувая челку. И что, получается, Никитос – никакой не Никитос? Его лучший друг – престарелый актер, которого наняли «расти» вместе с ним, с Митей, изображая сначала ребенка, потом подростка?..

– Ты гонишь, чувак, – пробовал сопротивляться Митя. – Ты просто меня разводишь! Как тогда Чен с Сураджем. Так я тебе и поверил! Ха-ха!

– Да уж, развод получился что надо, нехилый такой разводик… Твоя бабуля меня чуть не убила за этот трэш! Вот ведь, кнопкой промахнулся – а у тебя в итоге вся жизнь вверх тормашками! – Никитос, то есть человек, играющий Никитоса, был беспощаден. – Помнишь, как ты из-за этого убивался, чуть с ума не сошел?

Митя помнил. Очень хорошо помнил. Им тогда было по двенадцать лет…

В тот раз он не сразу сообразил, что именно тут не так. Чен улыбался ему своими темными азиатскими глазами, скалил крупные зубы-лопаточки, а за спиной у него виднелась хорошо знакомая Мите кровать с балдахином и грудой разноцветных подушек, массивная статуя Ганеши возле тумбочки и плетеный коврик на стене – бирюзовые и малиновые, засасывающие взгляд психоделические узоры в виде заключенных друг в друга разновеликих капель. Сурадж называл их «крэйзи кукумберы». Каждый раз, когда он куда-нибудь отлучался, то в шутку предлагал Мите: помедитируй, мол, пока на мои crazycucumbers.

И вот теперь на фоне этих крейзанутых огурцов сидел Чен. Сидел, как ни в чем не бывало, уставив на Митю веселые щелочки глаз и помахивая рукой в знак приветствия:

– Аннен-хасее, друг!

– Аннен-хасее! – отозвался Митя и тоже махнул рукой. Уже в следующую секунду его подбородок отвис, а глаза вылезли из орбит. – Это же… Это ведь дом Сураджа!!! Как ты туда попал?!!

Улыбка Чена мгновенно слетела с его лица. Они сидели и смотрели друг на друга в полном остолбенении. Положение спас… Сурадж. Он возник рядом с Ченом из невидимой для Мити части комнаты, втиснул в монитор свою смуглую глазастую физиономию и возбужденно затараторил по-английски:

– Привет, Митя! Ну что, ты в шоке, да? Я тоже в шоке! Семья Чена переехала к нам, в Бомбей! У них там, на острове, произошла какая-то авария, утечка кислорода или что-то типа того. Короче, все взорвалось и сгорело нафиг, и теперь Чен с родителями будут жить у нас! Здорово, правда?!

В тот миг Митя почувствовал, что утечка кислорода «или что-то типа того» происходит сейчас, с ним. Воздуха вдруг стало не хватать. Пока Сурадж говорил, Митя так и сидел с отвисшей челюстью и вытаращенными глазами, и неизвестно, как долго он просидел бы истуканом, если бы необходимость дышать не заставила его легкие разжаться. И снова сжаться.

– Ка…кха… кхак это – переехали в Бомбей? – выдавил он, не справляясь с простым алгоритмом вдоха-выдоха. – На чем? И… по чему?

После всего, произошедшего снаружи, планета лежала не просто в руинах – она была ошкурена, освежевана. Ее верхний слой был вывернут наизнанку, перемешан с ошметками атмосферы и частично унесен в космос, частично размазан по орбите тонким слоем грязи и пепла. Бабуля показывала Мите снимки, сделанные со спутника. Земля до и Земля после. И до, и после – это были миры, одинаково чужие для Мити, никогда им не виданные. Миры поверхности, по которой его нога никогда не ступала и вряд ли ступит в обозримом будущем. Он горевал по Земле, но не очень сильно. Не так сильно, как бабушка.

Его мир был здесь, на подземном острове. Это был единственный мир, пригодный для житья, и законы этого мира были просты и непреложны. Чен только что нарушил один из них, самый главный. Основной. Если бы Чен шагнул в комнату Мити прямо с экрана, это вряд ли потрясло бы его столь же сильно.

Будь на месте Мити взрослый островитянин, его рассудок подвергся бы серьезному испытанию. Возможно, эта новость свела бы его с ума, превратила бы в крейзи-огурец, мгновенно и безвозвратно. Но Мите на тот момент было всего двенадцать. Храм его разума пошатнулся, но устоял.

Митя помнил, как он мчался к бабушке на верхний уровень по длинным туннельным секциям. Он еще не был толстым, не был даже упитанным – они с бабушкой много времени проводили в модуле субпространства, нагуливали по трансферам десятки километров, любуясь видами природы, более не существующей, и плутая по улочкам городов, сметенных с лица Земли. А еще они каждое утро делали зарядку. И пару раз в неделю играли в теннис. И иногда в бадминтон. Так что Митя был в очень даже неплохой форме для мальчика, выращенного в огромном фешенебельном погребе, при свете искусственных матово-белых солнц.

Митя влетел в Летний сад и на секунду ослеп, зажмурился. Закат был выставлен на максимум: должно быть, бабушка снова читала в его лучах. После едва подсвеченного полумрака переходов даже эти нежно-розовые закатные лучи казались невыносимо яркими, полоснули, словно лезвия, по неподготовленным Митиным глазам.

– Бабуля! – завопил Митя, еще ничего не видя и наугад повернувшись в ту сторону, где бабушка имела обыкновение располагаться с какой-нибудь толстой бумажной книгой. – Ба, люди вышли из-под земли! Семья Чена сейчас в Бомбее, у Сураджа! Их перевез челнок!

И, запинаясь, прыгая с пятого на десятое, Митя пересказал бабушке свой разговор с друзьями. О том, как остров Чена взорвался и выгорел изнутри. О том, как они с родителями выбрались наружу, готовые к худшему – к тому, что их кровь закипит, глаза вывалятся на щеки, а тела мгновенно мумифицируются. Но ничего подобного не случилось! Едва они открыли дверь бункера и выбрались на поверхность, к ним подрулило нечто, похожее на старинный гусеничный вездеход. Это были ученые, снимавшие пробы грунта. Вездеход взял их на борт и доставил на один из шаттлов, а шаттл за пару минут перекинул их прямиком в Бомбей, на остров семьи Сураджа.

– Ты представляешь, что это означает?! Бабушка! – теребил ее Митя. – Мы больше не обречены на вымирание! Теперь у нас появился шанс – у нас, у людей, бабуль! У людей Земли!

Бабушка внимательно и терпеливо выслушала его вопли, но, кажется, ничего не поняла. Вернее, поняла – что ее внук бредит. Что с ним что-то произошло. Что-то привело его в состояние крайнего возбуждения, разволновало и встревожило.

– Солнце садится, друг мой, – сказала она ласково и провела ладонью по стоящим торчком Митиным волосам. – Иди в свою комнату, поиграй во что-нибудь перед сном.

– Но бабушка!.. – воскликнул Митя, не веря своим ушам. Как можно было во что-нибудь играть, как можно было думать о сне этой ночью – в свете таких событий! Ему хотелось как можно скорее связаться со всеми своими друзьями, со всеми сразу (ничего, что генератор не рассчитан на такие нагрузки и может вырубиться – пусть вырубается, дело того стоило!), и обсудить эту грандиозную, потрясающую новость, этот Апокалипсис-вспять, Конец Света наоборот!

Однако бабушка была непреклонна. Связь между подземными островами прекращалась ровно в двадцать один ноль-ноль. «Великий Взрыв отнял у нас солнце и небо, лишил привычного уклада жизни, но мы не можем позволить ему отнять у нас чувство времени», – любила она повторять в тех случаях, когда Митя пытался выклянчить дополнительные полчаса перед скайпом или в игровом модуле. Время, чередование дня и ночи, мерное скольжение бусин-минут на четках жизни – это, считала она, одно из главных достояний человечества. Если мы хотим оставаться людьми, то должны помнить о ходе времени и строго придерживаться его законов.

– Уверена, завтра все разъяснится. Вездеходы и шаттлы никуда не денутся до утра. Если, конечно, они существуют на самом деле.

Так сказала бабушка и отправила Митю спать.

Но лучше бы она этого не делала! Лучше бы взяла его за руку, самолично отвела к скайп-хэдам и, вызвав на связь Чена и Сураджа, заставила бы их во всем признаться. В том, что все это только розыгрыш. Глупая, злая шутка! Игра с наложением голограммам, маскарад киберлуков или что-нибудь в этом роде… «Ты ведь знаешь Чена с его своеобразным чувством юмора!» И тогда ее внук лег бы спать – да, несчастным, да, бездонно разочарованным, но и только. За пару дней он пришел бы в норму, со всем смирился и постарался бы все забыть.

Но бабушка совершила ошибку – оставив Митю наедине с этой безумной «новостью» на целую ночь. За эту ночь он стал другим, словно какой-то вирус стер в его голове все прежние установки и задал новую, одну-единственную – выход к людям. Выйти к людям! Увидеть живых людей! Увидеть своих друзей – и коснуться их! Увидеть Катю… Оказаться с ней лицом к лицу, но не за сотни километров, а – рядом, по-настоящему, вот прямо здесь, или там, да, лучше там, в ее маленьком Подмосковье… на ее острове под Москвой… Глаза в глаза… И чтобы пальцы коснулись пальцев…

Всю ночь Митя шагал длинными туннелями воображения, тускло подсвеченными зелеными лампочками (тускло, но все равно как-то празднично, волнующе-красиво), поднимался все выше и выше, и вот он уже возле последней преграды, отделяющей его от неведомого… Он вводит код… Ведь там наверняка будет какой-то код, установленный бабулей, это как пить дать… Откидывает тяжелую крышку люка и выбирается наружу. Резкий солнечный свет – белый свет – бьет ему в лицо, и Митя вынужден зажмуриться, отгородиться рукой от этого ослепительного сияния. Его глазам нужно время, чтобы привыкнуть к свету. Даже здесь, внутри собственной грезы, он не может ничего разглядеть. Свет, белый свет… И вот наконец – человеческие фигуры, темные, истонченные этим светом. Они идут к нему.

Больше он пока ничего не видит, но точно знает: он увидит это потом… уже очень скоро… в самые что ни на есть ближайшие, считаные часы!

Утром, когда выяснилось, что этот миг никогда не наступит, было уже поздно. Вирус белого света уже проник в Митину душу и начал разъедать ее изнутри. Он исчезал, его становилось все меньше – того Мити, которого создавала бабушка на протяжении многих лет.

– Помнишь, как ты трое суток лежал пластом? Никого не хотел видеть, еду выбрасывал… Я уж думал, плакала моя работа, пора искать новую. Хорошо, что твоя бабуля все исправила. Уж не знаю, как ей это удалось и чего она тебе наговорила, но ты начал снова есть и выходить на связь.

Митя помнил и это, конечно же. Отлично помнил.

Только псевдо-Никита напутал: в тот раз его привела в норму не бабушка, а он сам – Никитос, его лучший друг. Они просидели в скайпе всю ночь (и бабушка не возражала), говорили, говорили и говорили, и Никита нашел слова, которые принесли Мите пусть временное и неполное, но все-таки облегчение. Помогли смириться с вечной изоляцией как с данностью. Мир не стал прежним после разговора с Никитой, но к Мите хотя бы вернулась способность дышать, а не проталкивать в себя каждый глоток воздуха с усилием, словно комок ненавистной овсяной каши.

Воспоминание вспыхнуло, как молния, осветив на миг фреску на стене памяти: два мальчика друг напротив друга, близко подавшиеся к экранам, с бледными, напряженными лицами… «Я понятия не имею, почему нам досталась именно эта жизнь, но это единственная жизнь, которая у нас есть, а другой – не будет». Фреска пошла трещинами и осыпалась еще до того, как человек, выдававший себя за Никиту, с сожалением произнес:

– Это была твоя бабушка, чувак. В моей шкуре. Блин… Террибли сорри. У меня у самого сейчас аж мороз по коже…

Митя смотрел на псевдо-Никиту и пытался что-то почувствовать. Вся его жизнь оказалась розыгрышем. Фейком. И другой не будет. Вот даже у него, у псевдо-Никиты, от этой жизни – мороз по коже. А Мите – ничего. Даже воздуха на этот раз вполне хватает.

Один вопрос все же следовало задать.

– Скажи, – спросил Митя, – почему ты решил открыть мне все это именно сейчас? Ты что, собираешься уйти на пенсию?

(Про пенсию Митя знал из книг и фильмов о людях Земли. С течением лет люди становились старыми и выходили на пенсию. В конце жизни люди умирали.)

– Гы, – осклабился псевдо-Никита совсем по-прежнему, как в те времена, когда он еще не был псевдо. – Не, до пенсии мне еще далековато. Но я и вправду собираюсь свинтить с этого вашего милого островка. Надоело мне все это. Слишком безумно. Но перед уходом я решил все тебе рассказать. Потому что… Потому что у каждого должен быть шанс. А я, сдается мне, и есть твой шанс. И – сдается мне – единственный. Тебе семнадцать. Последние пять лет ты провел, тупо обжираясь, протирая штаны в виртухах и проклиная собственную бабку, ранее боготворимую, на всех изученных языках. Ненавидя ее за то, что она не дала тебе сдохнуть вместе с «людьми Земли». Ты – жирный, несчастный, заживо погребенный лузер. Вот, собственно, и все. А теперь я сваливаю отсюда – и тебе тоже советую заняться поиском выхода.


– Что было потом? – произнес доктор Голев, заметив, что пауза затянулась.

– Потом? – Митя потер лоб, поморщился от мыслительного усилия. – Да ничего особенного. Все то же. Я думал, что больше никогда не увижу этого Никитоса-Чена-Джорджа, но на следующий день он опять возник. Вызвал меня на связь, как ни в чем не бывало. Я сразу понял, что это не он, а кто-то другой, новый… Запустил ему в рожу пудингом. Но потом мы и с ним, с этим новым Никитосом, более-менее подружились. И со всеми его клонами, Ченами-Мунирами. А что я должен был делать? Что?! – воскликнул Митя, обведя взглядом остальных участников группы.

Они сидели в уютном внутреннем дворике, кто-то – в плетеных креслах, кто-то – утонув в мягких бесформенных подушках-грушах, кто-то прямо на траве. Стоял теплый майский денек 2099-го года. Установочно-подготовительный тренинг только стартовал, до растождествления оставалось около трех недель.

Общее недоумение выразил толстяк Модест:

– Так ты что, наверх так и не выбрался? – спросил он. – Остался жить с бабкой в подземелье? После всего, что узнал?..

Митя в ответ на этот закономерный, в общем-то, вопрос, ужасно разволновался и начал говорить громким, срывающимся в рыдание голосом, как расстроенный рояль:

– Куда мне было выходить? К кому? Кто меня там ждал, наверху? Вот вы бы сами, вы бы на моем месте – вышли бы?

– Конечно, вышел бы! – ни на секунду не задумался Модест.

– А можно узнать – зачем?

– Зачем! Ха! Да хотя бы Никитоса этого самого найти и морду ему начистить! – Моди выглядел крайне самодовольным. Широко расставленные слоновьи ножищи, ухмылочка на лице. Разве что руки вдоль тела болтались как-то неловко и непристроенно: огромный живот мешал Модесту скрестить их на груди или хотя бы сцепить перед собою пальцами.

Оба толстяка, хорошо поживший и молодой, окинули друг друга неприязненными взглядами.

– Сколько времени ты провел там, уже зная правду? – полюбопытствовал Закария.

– Совсем недолго! Может быть, пару месяцев! – снова принялся навзрыд задыхаться Митя. – А потом… потом бабушка умерла.

– И тогда ты взломал ее контакты и отправил всему списку то cвое сообщение? – сочувственно подсказала Нина.

– Ну… можно и так сказать, – ответил Митя уклончиво.

На самом деле сообщение с текстом «Пудинги кончились пудинги. Бабушки больше нет» Митя отправил далеко не сразу, а спустя еще пару месяцев – когда подошел к концу запас карамельных пудингов, его основного на тот момент продукта питания. Митя набрал этот текст в каком-то беспамятстве, в полубреду, чем и объясняется его диковатое содержание. Он, конечно же, имел в виду «Помогите!». А пудинги тут совершенно ни при чем.

– Кто-нибудь еще желает высказаться? – спросил доктор Голев.

Высказались двое. Девушка с вьющимися волосами, Карен, поинтересовалась, что Митя чувствует по отношению к своей бабушке. Похожий на йога долготелый жилистый парень, растянувшийся на траве, представился Глебом и спросил у Мити, известно ли ему что-нибудь о его родителях. Кем они были, куда пропали, почему Митю растила бабушка, а не они?

Митина бабушка умерла. Что он чувствовал по этому поводу? Трудно сказать. Всякий раз, как только он собирался что-то почувствовать, легкие начинали судорожно сжиматься, воздух застревал поперек горла, словно проглоченный шарик от настольного тенниса, в который они играли по вторникам и четвергам, и тут уже становилось не до бабули. Тут уж главное было – не задохнуться.

Поэтому на вопрос красивой Карен Митя ответил набором слов, скороговоркой, ставшей уже привычной за несколько месяцев общения с людьми Земли, которые оказались сплошь журналистами и психиатрами:

– Гнев, обиду и опустошение.

«Йогу» на его вопрос о родителях Митя ответил чуть более развернуто:

– Все, что я слышал о своих родителях, было рассказано мне бабушкой. А значит, все это тоже было враньем. Которое нет смысла обсуждать.

– Кто-нибудь еще? – Доктор Голев скользнул глазами по группе. Задержал взгляд на Альбе. На Одиссее. На Андреа.

Группа у них подобралась, конечно, странная. С каким-то слишком уж очевидным, подозрительно контрастным соотношением сил: семь человек «красавцев» и семь «уродов».

Все «красавцы» были красивы одинаково. Каждый «урод» – уникален в своем уродстве.

«Красавцы» были улыбчивы и словоохотливы. «Уроды» предпочитали помалкивать, пока не спросят. Поэтому в первые дни тренинга доктору Голеву приходилось их окликать, тормошить, выдергивать, обращаясь к каждому индивидуально.

Доктор Голев уже открыл было рот, чтобы высказаться самому (как тренер группы, он всегда был завершающим в сборе обратной связи), но тут подал голос другой участник, Арсений Елькин, сидевший все это время с унылым отсутствующим лицом. Задохлик Сенечка.

– У меня вопрос, – сказал он, не глядя в сторону Мити. – По поводу киберлука. Что-то я не понял, как это твой актер оказался в доме «индуса», активировав «китайца»?

– «Корейца».

– Без разницы. Я знаю эту программу. Там же при активации персонажа сразу выставляется вся стилистика: пол, возраст, одежда, фоновый интерьер… Чтобы это изменить, нужно специально копаться в настройках. Этот ч-человек, Ни… Никитос, он все в-в-врет. Не мог он «с-случайно» перепутать дома.

Говоря, Сенечка заметно нервничал, раскачивался вперед-назад, зажав руки между коленями и сосредоточенно глядя вниз. Даже заикаться начал. Было видно, что общее внимание его тяготит и пугает.

– Ну, не знаю. Может, глюк какой-нибудь, – пожал плечами Митя. Кажется, он был рад, что разговор перескочил на чисто технические нюансы. Он тут же перестал отдуваться и вытирать пот со лба, испытывая сейчас явное облегчение.

– Да н-нет, н-не могло там быть та-та-такого г-глюка, – упорствовал Задохлик.

– Но было же.

– Очень с-с-с… с-со… сомневаюсь. Это с-стан-ста-а-ан…дартная прога, там п-персонаж п-привязан кф…кф… к фону. – Чем дальше, тем труднее давалось Сенечке выдавливание из себя слов. Его лицо искажали мучительные гримасы, угол рта начал дергаться в нервном тике. – Шт…шт…штобы его п-переместить, нужно за-за-залезть в на-на-наст…ройки…

Участники – и «красавцы», и «уроды» – страдающе поглядывали на Сенечку. Первой не выдержала Нина:

– Мне кажется, не имеет значения, что там на самом деле произошло. Давайте считать, что это был глюк. Все равно уже никак не проверишь. Все согласны?

Доктор Голев неодобрительно повел бровью. Но все остальные были согласны, включая Сенечку – который, закончив свою речь, втянул голову в плечи и больше не возникал.

Митя тоже был согласен. Его единственным настоящим другом в мире людей оказался системный глюк. Почему бы и нет? Многие в их группе не могли похвастаться даже этим.

Группа

Подняться наверх