Читать книгу Тимуровцы - Татьяна Корнева - Страница 6

«Да, это та самая кошка!» – такая мысль разбудила Ингу на следующее утро. Женщина села в постели. Не расчесанные после вчерашнего душа волосы спутались и торчали во все стороны. Инга заколола их на затылке и вышла на балкон. Определенно, нужно лечить нервы. Наверное, она слишком много работала в последнее время… Саяна и Кужугет… Вот ведь несчастье! Хорошо бы, вчерашние травмы ребят оказались таким же наваждением, как кошка, а ещё лучше – плохим сном.

В этот миг на соседском балконе зашевелился хлам, и показалась косматая головенка.

– Наташа? Ты почему не в приюте?

– Удрала, – пожала плечами девчонка.

– Чем мама занимается?

– Спит с двумя дядьками, – проворчала малышка и, в ответ на испуганную гримасу Инги, успокаивающе махнула рукой, – Обдолбанные.

– Хочешь есть?

– Ага.

– Залазь…

Инга привычно отвернулась, чтобы не видеть, как ловко малышка сейчас перекинет ноги через балконную решетку третьего этажа.

В соседней квартире живёт Наташкина мать – беда всего подъезда. Сколько лет женщине, раньше высчитывали по числу обитавших с нею детей, которых та рожала каждый год, начиная лет с шестнадцати. В конце концов, городской отдел опеки очнулся и детей изъяли. Теперь определить возраст соседки логическим путем невозможно, а на вид можно смело давать от пятнадцати до восьмидесяти лет. Дорогу домой знает только старшая дочь непутёвой соседки – Наташка – вот и удирает иногда к матери. Наташке на вид не то лет семь, не то –все десять. Точный возраст девочки, наверняка, известен теткам из опеки, но тем лишних вопросов не задают. Удрав к матери и «погостив» в родном доме, Наташка каждый раз перелазит на балкон к Инге, угощается тем, что найдется в холодильнике, и смирно дожидается вызванных по телефону сотрудниц отдела опеки. Те приезжают, стучат в закрытую дверь к Наташкиной матери, потом заставляют Ингу подписать очередной акт, после чего везут Наташку в приют, из которого та снова удерет через какое-то время. Такой ритуал.

Сегодня у Инги суп. Вчерашний, с фасолью, брюссельской капустой и сыром. Наташка уселась за стол, ахнула, подчерпнув ложкой крохотный кочан капусты, рассмеялась и принялась уплетать супчик.

– Вкусно, – похвалила Наташка.

Помолчав, добавила:

– И ты – хорошая.

– Правда, что ли? Почему это? – усмехнулась Инга, припомнив вчерашние комплименты в свой адрес.

– Вопросов лишних не задаешь.

– Каких ещё вопросов?

– Как тёть Вера из двадцать первой. Вечно привяжется: «Любишь маму?» «Не обижают в приюте?»… За что мне её любить…

– Все любят маму.

– Мамы разные бывают. Знаешь, зачем некоторые люди рожают много детей? На продажу!

– Кому?

– Злым-презлым старухам. Старухи пекут их в печке, а потом съедают, чтобы помолодеть. Многие из старух таки живут вечно. Бедные люди продавали своих детей с давних времён, но сейчас Путин запретил. Теперь ненужных детей забирают в приюты и прячут за решетками, чтоб старухи до них не добрались.

– Ну и глупость же ты придумала! – ахнула Инга.

– Это не глупость.

– Ешь, давай! – приказала Инга, просматривая телефонные контакты в поиске номера опеки.

Проблемы одни от добрых дел!

В школе имелась достопримечательность – Гайдаровский музей. Детский писатель Аркадий Гайдар в годы Гражданской войны воевал в степях Хакасии. «Аркадий Гайдар четырнадцатилетним подростком сбежал на фронт, а в шестнадцать уже командовал батальоном…» – такими словами начиналась экскурсия, которую Инга проводила около своей экспозиции. Сейчас-то у неё волосы встают дыбом, от мыслей, чего такого «героического» успел натворить вояка к шестнадцати годам, если юнцу доверили командовать взрослыми головорезами! Тогда об этом никто не задумывался – ни она сама, ни руководители музея, ни его посетители. Во всяком случае, никто никому ни разу не задал лишнего вопроса – такого рода любопытство не поощрялось, а героизм, революция и гражданская война считались безусловной доблестью старшего поколения. Почему-то в детстве казалось само собой разумеющимся, что много лет назад их ровесники радостно умерли героической смертью, чтобы теперь у них – юных пионеров-гайдаровцев – было всё самое лучшее. Стоя у музейной витрины Инга каждый раз воодушевлённо декламировала заученный текст и, не оглядываясь, попадала указкой точно в нужную фотографию.

Спустя много лет о зверствах Аркадия Гайдара в Хакасии издадут книжку Геннадия Сысолятина «Соленое озеро». Там автор подробно опишет, как расправлялся красный командир с врагами революции. Как старая хакаска в чашку собирала со стены мозг расстрелянного «красными» сына. Как тела деревенских парней, заподозренных в связях с партизанами, солдаты заталкивали батогами под лед. Их командир не позволил родным даже предать их земле. «Хайдар» по-хакасски означает «куда?». «Куда ушли партизаны?!» – кричал красный комиссар инородцам. «Вон, Хайдар едет…» – говорили те меж собой о юном злодее. После Гражданской войны, вернувшись на родину, Аркадий Голиков возьмет в качестве писательского псевдонима придуманное хакасами прозвище… Книжку Сысолятина, выпущенную после так называемой «перестройки» 1985 года, Инга прочла и поставила на полку рядом с народными сказками. Нельзя сказать, будто новые сведения стали для бывшего экскурсовода гайдаровского музея потрясением, но свою экскурсию сегодня она бы обязательно ими дополнила…

Школьники 1970-х годов знали Аркадия Гайдара, как героя, прославившего Хакасию революционными подвигами. К тому времени он зарекомендовал себя и как детский писатель. В отличие от «Детства Никиты»,повести – «Тимур и его команда», «Р.В.С.» и сказку о Мальчише-Кибальчише – изучали на уроках литературы. История о том, как юные пионеры-ленинцы, под руководством неунывающего Тимура и его веселой подружки Женьки помогали пожилым людям по хозяйству, очень вдохновила школьных идеологов, отчего в стране возникло настоящее тимуровское движение. Только… их поколение было уже не очень правильными пионерами. «Взвейтесь кострами синие ночи…» пели они не так вдохновенно, как героические пионеры из старых фильмов. Пионерский галстук соседа по парте Сережки Инга растворила однажды на уроке химии в серной кислоте. В пробирке шла ещё не изученная реакция. Кусочки красного галстука чернели и хлопьями выпадали в осадок. Они с Сережкой, завороженно наблюдали процесс, когда химичка заметила, чем они занимаются. Обоих отвели к директрисе. Лина орала, что галстук олицетворяет народную кровь, пролитую за свободу и за их с Сережкой счастливое детство. Сережка-то – ладно, на тройки учится, ему одна дорога – в «бурсу»! А ей – Инге – дружина доверила шефство над четвертым классом, а она… Серёжка старательно ухмылялся, пока не схлопотал от Лины затрещину. От современных директрис затрещин не дождешься! А вот в то время… 

Что касается тимуровской работы, и с нею случались проблемы. Тимуровцы и сами становились общественной нагрузкой для ветеранов войны и одиноких пенсионерок – состарившихся строительниц социализма. Принять у себя на подворье ораву школьников, занять их нетрудной работой и благополучно выпроводить, пока чего не сломали – задача не из лёгких! От тимуровских услуг ветераны чаще всего предусмотрительно отказывались, да и пионеры часто отлынивали от тимуровских дел. Стащить металлолом на ремзаводе и выпросить старые протоколы в милицейском архиве – веселей и почетнее. Но Гайдаровский музей предполагал наличие в школьной дружине обязательных тимуровцев. Одним словом, тимуровцами их назначили по остаточному принципу. Раз в неделю, после уроков, Инга была обязана отправиться на Первую Строительную вместе со всем своим третьим звеном. По дороге она досадовала, что из-за Аделаиды Ефимовны совсем нет времени на репетиции, ради которых затеяла она шефство в четвертом «В». Даже помечтать некогда о «Гусях-лебедях»! Лишь дома перед зеркалом и удаётся переброситься парой реплик с братцем-Иванушкой, печкой, речкой и яблоней, всякий раз при этом обращаясь к медведю, набитому опилками. Тот сидел в углу коридора и мало что понимал в драматическом искусстве. А ведь для школьного спектакля предстояло ещё смастерить декорации и выпросить у мамы её павлово-посадские шали – на крылья гусям-лебедям… 

Свою подопечную они навещали всю осень, так и не придумав, чем той помочь. Дом старухи стремительно ветшал. В избенке от визита к визиту становилось всё безобразней, а сама бабка – неопрятнее. 

– Конфеты сегодня дала старые, и пахнут гнилью, – пожаловался как-то Коля. 

Он первым обратил внимание на старые географические карты. Раньше они выглядели, словно только что нарисованные, но к каждому новому приходу тимуровцев на природных рельефах появлялись пятна. Словно пока их не было, старинные карты, собственноручно начертанные царевичем Федором ещё в шестнадцатом веке, расстилали на столе неведомые бичи и устраивали пиршество. Углы у карт всё больше обтрепывались, шкурки чучел животных тоже отчего-то протёрлись до залысин. Их вины в том точно не было, но как знать, может, к бабке наведываются тимуровцы седьмой школы и небрежно обращаются с редкостями? Угощали их теперь исключительно черствыми булками, а сама Аделаида Ефимовна, выглядела так, словно спала, не снимая темно-синего платьица с засалившимся воротником. Лишь глаза старухи светились всё тем же пронзительным синим блеском, который, если, конечно, не думать о Гретеле и Гензель, можно было принять за доброту, и голос её оставался по-прежнему ласковым… 

Отдел опеки задерживался. Наташка слопала две тарелки супа, нашла забытые в холодильнике печенюшки и две конфеты. Выпросила их с собой, но сгрызла на диване в гостиной под мультики. Только к 12 часам за ней приехали.

– Малыш, – перехватила девочку у порога Инга, – На самом деле никто не ест детей. Даже самые бедные родители не продают их старухам.

Женщины из опеки изумленно взглянули на Ингу и поспешили увести ребенка.