Читать книгу Геннадий Селезнёв: о нем и о его времени - Татьяна Корсакова - Страница 9

Мама Вера смотрела в окно вагона, за которым бежали назад мощные уральские ели и сосны. Она то плакала тайком от сына от перенапряжения последнего часа, то улыбалась, довольная: «Ну и пусть. Я это сделала. Я всё сделала правильно. Так ему и надо. Доводил меня до слез – пусть сам изводится. А я всё сделаю для Геночки, для сыночка моего дорогого». И прижимала к себе ребенка.

Она сняла с Гены зеленое пальтишко, дала пирожок, потом попить воды из бутылки, наполненной еще в Серове и заткнутой самодельной пробкой, потом вытерла ребенку руки после пирожка и вытащила из сумки книжку с картинками. Поезд Серов – Свердловск шел строго на юг, лишь иногда огибая рудоносные горы. В Свердловске мать оформила билеты, детский и взрослый, на поезд до Ленинграда.

Бывая уже в наше время в летние месяцы в Чудском Бору, Вера Ивановна часто чаи распивала с младшими сестрами, и они рассуждали о том, какие дети у кого получились. Тетки внимательно и ревниво следили за взлетом старшего племянника. В кого он такой ладный, умный, добрый, обстоятельный? И все сходились, что в деда по матери, в отца их, Ивана Васильевича Свободина, того, что без ноги остался в результате нападения в поезде. Другого-то деда, кузнеца Селезнёва Степана Юменовича, они не знали, но и тот был умен и силен.

– Вы только вспомните, – говорила Зоя Плаксина, самая младшая из сестер Свободиных, младше даже своего племянника Гены Селезнёва на два года, выслушав в очередной раз сначала грустную, но в целом оптимистичную повесть Веры о бегстве из города Серова. – Мама и папа наши никогда в жизни ни на кого из детей и внуков не кричали и строго не наказывали! Никакой ругани, никаких скандалов, пьянок, драк, мата мы от них не видели и не слышали. А как Гену дедушка воспитывал? Учись, учись, надо учиться, будешь грамотным – будет легче жить. Переживал за него, помнишь, Вера, тебя всё время расспрашивал, когда вы уже в Ленинграде жили: «Как там Гена, как Гена учится?»

Как верно подмечена Зоей эта простая, без излишеств, конструкция жизни: на что насмотрится ребенок в сознательном детстве, когда память его уже четко фиксирует происходящее, – то он в собственной жизни и повторит. Всё в этой жизни со всем связано. Да Вера Ивановна тогда, в тот непростой день, просто-напросто спасла для страны и мира того Селезнёва, которого мы знаем!

Мать уезжала в свое девичье прошлое, а маленький сын – в свою новую, другую жизнь, где у него будет решительно всё: домашний покой, любовь родных, друзья, свой деревенский дом, высокие липы на улицах, школа, потом городские комнаты и квартиры, новая школа, новые друзья, сам Ленинград (о, Ленинград – лучший город Земли!)… У него в новой жизни будет всё, кроме ссор отца с мамой.

А еще ленинградские белые ночи!..

Да, эти ночи без тьмы были у него и на Северном Урале, только тогда он был маленьким и не запомнил их. А в Ленинграде Гене предстояло увидеть, почувствовать и полюбить белые ночи во всём их великолепии – это торжественное безмолвие, эти свежие запахи лета, этот блеск полуночного солнца над великой и мощной Невой, над уверенной в себе Фонтанкой, трогательной Зимней канавкой, ощутить эту блистательную роскошь бытия, за которую можно простить Петру Великому и шальные питерские ливни, валом валящие с хмурых небес, и нудные осенние дождики, и ленивую весну, правда, с долгожданным огуречным запахом свежевыловленной корюшки, и буйные балтийские штормы, поворачивающие реки вспять, и мгновенно налетающие снежные бури, которые засыпают белым искрящимся пухом скверы, дома, соборы и дороги.

Истинные петербуржцы ценят, между прочим, даже непогоду, которая учит их не суетиться и с мудростью воспринимать все преходящие сложности жизни.

Территория истории

И в благодатной первой половине XIX века, и в его блистательном конце Санкт-Петербург, столетний имперский град, вельможный, роскошный, с мостовой и до крыш упакованный в камень, на проспектах сияющий фонарями, как какой-нибудь Париж или Лондон, дождливый и снежный, а иногда и кокетливо солнечный, с жадностью вбирал в себя самых талантливых литераторов Российской империи, которые не могли противиться притяжению столицы: москвичей Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, Достоевского и Алексея Феофилактовича Писемского, почти москвича Льва Толстого, уроженца Симбирска Гончарова. А могучие русские композиторы?

А ученые, политики, военачальники, промышленники, путешественники? Путь каждого из них к любому своему открытию и свершению начинался, как правило, в столице – Санкт-Петербурге.

Шло время. Поэтический Петербург легко и шумно, под звон бокалов и в папиросном дыму отметил миг перехода золотого XIX века в век XX – какой? платиновый, механизированный, автомобильный? – нет, в век науки и технологий! – оказавшийся на поверку кровавым двадцатым веком. Эйфория допустимой свободы с перерывом на стихийную, но, кажется, вполне обоснованную социальным напряжением революцию 1905 года длилась до августа 1914-го, когда под влиянием патриотически настроенных граждан звучащий слишком по-немецки Петербург был переименован в Петроград.

В 1924 году, вскоре после смерти вождя революции В. И. Ленина, город был вновь переименован – в благодарную память об Ильиче – в Ленинград.

В своих указаниях по тотальному разрушению бывшей столицы Российской империи фюрер нацистской Германии А. Гитлер назвал его Petersberg.

Но поздней осенью 1941 года самонадеянный Адольф впал в недоумение. Им овладела ненужная и пагубная во время исторических событий злость. Можно легко реконструировать ход его размышлений: «Почему они там, в России, начали сопротивляться с такой силой? Он где-то ошибся? Но этого не может быть по определению, потому что он – не ошибается! За считаные годы, всего за восемь (!) лет – допустим, не без помощи определенных сил Америки и Европы – ему удалось всё! Он не просто восстановил немецкую экономику и всю привычную немецкую жизнь с ее упорядоченностью после позорного поражения в Первой мировой войне, вогнавшего в депрессию целую нацию, – он восстановил веру немцев в законно избранную сильную власть! В него не просто поверили немецкие народные массы – он стал для них подлинным кумиром! Он не просто начал Вторую мировую войну – но уже, по сути, выиграл ее! Ему теперь принадлежали все, решительно все страны Европы либо в виде легко поверженных им территорий, либо в качестве надежных союзников за печальным исключением этой упрямой островной Британии с ее королем-заикой, а также Швеции, важно заявившей о своем “традиционном” нейтралитете, и Швейцарии с ее “вооруженным” нейтралитетом! И вот теперь (временно, разумеется!) – оказывает сопротивление этот СССР?! Почему Советский Союз стал “исключительным” противником? Почему не сдаются русские дикари? Почему не завершились победой эти два хорошо продуманных им и нарисованных на карте “Барбароссы” стремительных наступления – на Ленинград и Москву?»

Внятных ответов на эти свои вопросы Гитлер не знал.

Высокопоставленные генералы вермахта также анализировали причины поражения немецких армий под обеими столицами России – официальной и старой. Некоторые из профессиональных военных и аналитиков видели причину поражений в том, что стратегическими операциями со стороны Третьего рейха руководили в ходе операции «Барбаросса» две не равные по возможностям и не очень дружные между собой силы: верхушка вермахта, т. е. вооруженных сил Германии, и руководство Национал-социалистической немецкой рабочей партии (NSDAP) в лице ее главы ефрейтора Адольфа Гитлера – рейхсканцлер свободно мог пренебречь мнением профессионалов и всё повернуть по-своему. И поворачивал порой, причем в самый неподходящий для Германии момент. Генералитет понимал, что у противника – стратегов Советского Союза – наблюдается похожая система взаимодействия между единственной правящей партией – Всесоюзной коммунистической партией (большевиков) во главе с секретарем ее Центрального Комитета Иосифом Сталиным, с одной стороны, и руководством Красной армии, где Верховным главнокомандующим… также был Сталин, – с другой. Но Сталин, кажется, брал на себя меньше несокрушимой инициативы.

Военные авантюры Гитлера принесли неисчислимые бедствия жителям Ленинграда. Власти никак не предполагали, что враг может так быстро дойти до города, и поэтому подробные планы эвакуации пришлось составлять на ходу, уже после нападения гитлеровцев на Советский Союз. Организованная эвакуация жителей продолжалась неполных два месяца, с конца июня до конца августа 1941 года, пока немцы не перерезали все железные дороги, ведущие от Ленинграда. Еще хорошо, что десятки тысяч человек успели эвакуироваться со своими предприятиями. Позже, с сентября 1941 по октябрь 1942 года, эвакуация проходила с гораздо большими трудностями. Всего из окруженного города было вывезено полтора миллиона человек.

В самом осажденном Ленинграде от голода, связанного с блокадой, умерли сотни тысяч, в результате воздушных бомбардировок и артиллерийских обстрелов погибли десятки тысяч жителей города – всего больше миллиона. В дни нечеловеческих испытаний, когда человек, шедший на работу, был похож на бесплотную тень, когда люди могли превратиться в нелюдей, и такие случаи тоже были, более всего, кроме лишней крошки хлеба, ценились помощь, простое человеческое участие и… нечто более высокое, чем простая повседневность.

В городе работали все десять действующих храмов, куда женщины в первую военную Пасху смогли принести на освящение «куличи» – кусочки черного хлеба, выданные по карточке. Ольга Берггольц читала по радио в прямом эфире свои стихи. Работал Театр музыкальной комедии. В филармонии была исполнена Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича. Ленинградские издательства продолжали выпускать книги.

Студенты Ленинградского медицинского института имени Ильи Мечникова, как о том сообщает современный сайт Северо-Западного государственного медицинского университета им. И. И. Мечникова, мало того что дежурили в госпитале по вечерам и в ночные часы, но еще и вязали подарки для подопечных. Собирали у преподавателей и медперсонала шерстяные вещи, распускали их и вязали из этой шерсти для бойцов носки, варежки, шарфы, которые дарили на память при выписке…

…Как странно сравнивать планы по уничтожению целого города, непременно вместе с людьми, разработанные по указанию Гитлера, вождя многотысячных армий, солдаты которых в каждое отвлечение от войны на исполнение, извините, естественной надобности видели на пряжках своих ремней неплохие, в сущности, слова о себе и Боге: Gott mit uns, – и эти варежки, связанные голодными студентками атеистической страны для красноармейцев, уходящих из госпиталя, где более или менее тепло, где койки, где кормят, где лечат, – на фронт, навстречу смерти, которую несут хищники, у которых на брюхе выпирает слово Gott: «С нами Бог»… Чудны дела твои, Господи.

29 марта 1944 года Государственный комитет обороны СССР примет решение «О первоочередных мероприятиях по восстановлению промышленности и городского хозяйства Ленинграда в 1944 году», и уже в 1945 году ленинградская промышленность выполнит план по выпуску валовой продукции на 102,5 %, с превышением. Ленинград восстанавливался после блокады даже быстрее, чем можно было ожидать. Были отремонтированы тысячи зданий, стали появляться вновь построенные дома, были проложены новые улицы и проспекты.

…Вот какой это был город, на один из вокзалов которого прибыли из Свердловска Вера Ивановна с маленьким сыном.

Но сначала мать с сыном вернулись в Чудской Бор – ни в забытом Верой Выборге, ни в предвкушаемом Ленинграде их никто не ждал.

– Мои родители тут, в Чудском Бору, так и жили. Приняли меня, плакали, что, слава Богу, я приехала, обрадовались внуку, – говорит Вера Ивановна.

Отец уже отремонтировал дом. Жить Вере с сыном было где. Но где работать? На Урале ей довелось потрудиться даже в детском садике. А сейчас куда было идти товароведу с дипломом? Попытаться устроиться в поселках вокруг Любани и в самом городе? Но это означало одно: каждый день приходилось бы идти по невозможной дороге до шоссе 8 километров и столько же вечером обратно. Эта грунтовая дорога еще до войны раскисала от самого малого дождя, а немцы на мотоциклах разбили ее вконец.

Однажды весной сестры Вера и Люба отправились в город за овощной рассадой, и Вера, всегда чисто и тщательно одетая, конечно же, надела белые туфельки. Корзинки с рассадой они, разумеется, до дому дотащили, в них зеленело благосостояние семьи на месяцы вперед, но каково было им шагать то по грязи, в которой катались бревна, то по канаве вдоль дороги, да к тому же в сером весеннем мареве, еще до внятных белых ночей! Страшно же. Тогда много ходило слухов, возможно, небеспочвенных, о том, что какие-то бродячие негодяи насилуют и убивают женщин. Дошли, наконец, до дому – замерзшие, грязные – а мама Настя их ждет, встречает. Тут же налила в таз горячей воды, сестры вымылись, насухо вытерлись – и скорее на русскую печку, греться. А человек, который заставит наконец местные власти построить нормальную дорогу, которую назовут Селезнёвкой, – через полвека, не раньше, когда будет четвертым человеком в государственной власти, – не дождался мамы и тети и уснул: Гена тогда еще и в школу не ходил. (Между прочим, и в городе Серове на Урале тоже есть Селезнёвская дорога, а сам он там почетный гражданин; в Чудском Бору Геннадий Николаевич построил к тому же и школу.)

Вскоре на семейном совете решили, что Вера оставит сына родителям, а сама переберется в Ленинград. После долгих поисков она нашла работу в Осиновой Роще. Тогда это был красивый северный пригород, на территории которого в бывшем дворце располагался военный гарнизон и офицерская столовая, куда Вера, товаровед, устроилась буфетчицей.

В Осиновой Роще – гарнизонном городке – Вере Ивановне выделили комнату в коммуналке. Целых пять квадратных метров! Никакой иронии тут нет. И эта пятиметровка, по площади похожая на закуток тети Оли в родном доме, была в то время чудом.

Аккуратную и привлекательную молодую женщину офицеры сразу отметили. Но она на все комплименты отвечала красивой вежливой улыбкой. Хотя, надо заметить, невольно обратила внимание на одного симпатичного, но редкого посетителя – офицера, который приезжал в Ленинград как командированный из Германии, где находились после войны наши войска.

Да ладно, какие кавалеры?! Вера старалась каждую неделю выбираться из Ленинграда в Чудской Бор, чтобы увидеться с сыном и привезти семье дефицитных городских продуктов, а также какую-нибудь детскую книжечку Гене, цветные карандаши для книжек-раскрасок и школьные тетрадки – впрок.

Гена с предвкушением новизны и порядка пошел в первый класс в маленькую деревенскую школу Чудского Бора, нашел в ней то, что искал, эту самую новизну и порядок, и учился с удовольствием. У него была замечательная учительница Раиса Алексеевна Миронова. Конечно, ему хотелось переехать к маме в Ленинград, но он не был капризным избалованным ребенком и умел ждать.

В деревне тихо. Трава с утра покрыта росой. Сентябрь. Сияет фиолетовым и ярко-розовым луговая герань. Ходят гуси, индюки, индюшки. Шмели летают, как вертолеты, над зеленой росистой травой и добывают себе мед из диких северных цветов. Гена идет в школу. Это теперь его, Гены, родная деревня, хотя по рождению он горожанин.

После школы мальчики договариваются играть в казаки-разбойники. Дело сугубо мужское, опасное. Но тут вдруг из-за угла появляется Зоя Свободина, маленькая тетя Гены, на два года моложе его.

– Здрасте, только тебя нам тут и не хватало.

Но ничего не поделаешь, надо брать эту малолетнюю Зою Ивановну в компанию воинственных казаков, иначе заревет, и Гене – кому же еще, другие не справятся! – придется ее успокаивать.

Зато ближе к вечеру, когда все школьники уже выучат уроки и соберется больше народу, начинает командовать Зоя:

– Ручейки! Ручейки!

Мальчикам неудобно играть в степенную девчачью игру, становиться в пары, припевать какие-то куплеты, пролезать под сцепленными руками, но надо иногда и девчонкам подчиниться.

А девочкам после войны, когда стало известно из радиопередач о подвигах летчиц и девушек-санинструкторов на фронте, партизанок Зои Космодемьянской и Лизы Чайкиной, не хотелось отставать от мальчишек и только в куклы играть. Зоя Свободина-Плаксина о куклах даже не вспоминает:

– Особенно летом у нас было очень интересно. Главной игрой была картошка с мячиком. Такая вот ямка, и кто-то там сидит, а все по кругу стоят и в него волейболом (волейбольным мячом. – Т. К.) кидают. Попадешь – сам туда садишься. Как картошка растет в ямке, так и ты сидишь там на корточках. Бац по ноге – ну, конечно, не сильно били – и вылезаешь из ямки, в круг становишься… Если никто не попадает, так и сидишь.

Но настал момент, когда у мальчиков появилась настоящая любовь и особая забота! И в данную закрытую сферу их жизни девчонки допущены так и не были.

Этой любовью стали кони.

В деревне Чудской Бор находилось отделение совхоза – то есть «советского хозяйства», в отличие от колхоза – «коллективного хозяйства». Чем обычно владел совхоз, что у него было? Обширные государственные поля, которые засевались зерновыми культурами, например, рожью, или засаживались картофелем, овощные плантации, в основном под морковью и капустой, техника (это еще до МТС, общих для целого района машинно-тракторных станций), птичник, склады и обязательно скотный двор, где содержались животные. И в Чудском Бору был такой двор, а там – коровы и кони. Точнее, тут у коней было отдельное помещение, целый конный двор. Машин и тракторов в послевоенные 1950-е годы еще не хватало, поэтому земледельцы сохраняли, как могли, «гужевой транспорт», то есть конское поголовье, на котором и пахать, и сеять можно было, и продукты возить на телегах, и семена, и урожай, и людей.

Ученики первого, второго, третьего класса однажды осмелели и затаив дыхание подошли к лошадям.

– Ну, чего остановились? – спросил конюх. – Вот ты, дяди-Ванин внук.

– Я Гена.

– Боишься, Гена? Ты не бойся. Хочешь погладить лошадь по мордочке – погладь. Осторожно, чтобы не обидеть. Вот так. На кусок хлеба, дай ей.

Гена не верил своему счастью, и если о каких деревенских удовольствиях и пожалел вслух, переезжая в Ленинград к маме, которой «генерал выбил наконец 11-метровую комнату с балконом», то это о живущих в Чудском Бору лошадях. Они так и остались для него огромной любовью на всю жизнь.

Мама, которой он сказал про это, успокоила его:

– Сынок, ну мы ведь не насовсем уезжаем. На каникулы будешь к дедушке с бабушкой приезжать и увидишь своих коней.

Так и вышло. Из года в год, из лета в лето Гена Селезнёв возвращался на летние школьные каникулы в Чудской Бор, спрашивал у родных, кто из его друзей сейчас здесь, заглядывал к ним и шел, один или вместе с ребятами, на конюшню. Когда дети повзрослели, им разрешили не только смотреть на лошадей, но и ухаживать за ними, пасти их в поле, играть с ними и даже садиться на них. Каждый из мальчиков выбирал себе коня и ухаживал за ним. Наконец, им разрешили выйти с ними в ночное.

Выйти в ночное? Что-то очень хорошо знакомое всем русским.

«…Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за гуртовщиков. Это просто были крестьянские ребятишки из соседних деревень, которые стерегли табун. В жаркую летнюю пору лошадей выгоняют у нас на ночь кормиться в поле: днем мухи и оводы не дали бы им покоя. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун – большой праздник для крестьянских мальчиков».

Тургенев, «Бежин луг», 1851 год, произведение из обязательной школьной программы по русской литературе. Человек заблудился. Увидел мальчиков, коней, собак, подсел к костру, перекинулся с детьми парой слов, а потом улегся под куст и стал глядеть вокруг… Писатель прислушивался к разговорам пяти крестьянских детей, чтобы потом не только написать об этом рассказ, но и создать типы русских людей, которые получатся из этих мальчиков, когда они вырастут. Федя, надменный наследник деревенского богатея. «Славный мальчик» Павлуша – умный, знающий, сильный защитник и вожак. Работящий наивный Ильюша. Застенчивый и грустный Костя. Романтик Ваня. Характеристики на все времена! Но вырасти повезло не всем. В конце рассказа Тургенев с искренним сожалением упоминает о гибели Павла в том же году: «Он не утонул: он убился, упав с лошади».

Гена Селезнёв, как и множество юных читателей, мальчиков и девочек по всему Союзу, не мог не заметить этих главных и очень притягательных черт характера героя рассказа «Бежин луг» Павла – серьезности и надежности. Именно в том возрасте взросления Гена, знавший от матери, что его отец был пограничником, начал мечтать о том, чтобы стать военным, офицером, потому что начал ощущать в себе, что он защитник по жизни.

В разговорах у тех ребят в Ленинградской области, между прочим, не могла не присутствовать тогда некая внутренняя детская убежденность в безусловной правоте своей страны. Так что же было той неосознаваемой политической подоплекой жизни, нерушимой базой хорошего отношения к стране и власти у подавляющего большинства детей послевоенного поколения?

Вспомнить и перечислить нетрудно.

Это было счастье от того, что они живут в другой, новенькой, не капиталистической стране, в которой нет ни помещиков, ни капиталистов, то есть чужих для народа людей, угнетателей, о которых они знали из произведений русских писателей.

Была гордость от того, что мы победили в страшной войне, что дошли до Берлина, что наша армия и наши бойцы – лучшие в мире. День Победы к тому времени был уже объявлен официальным праздником, но выходным он не являлся, потому что очень много было еще молодых, работающих участников войны, а страну надо было восстанавливать, и на счету был каждый рабочий день и каждый человек.

Радостное ощущение как равенства, так и общности окружающих людей; для многих это было (и остается) чувством Советской страны как большой семьи.

Невероятное ощущение спокойствия, справедливого устройства жизни и защищенности благодаря тому, что в обществе не было – по определению! – откровенных поводов для зависти. Скромность, но при этом разумная достаточность потребления обеспечивала приятное равенство людей без каких-либо деклараций.

Всеобщее презрение к бездельникам, тунеядцам, пьяницам и спекулянтам.

Постоянство и даже регулярное снижение цен, и отсюда – общая стабильность, чувство будущего. (Там, в послевоенном социализме, ты изначально был человеком, пусть даже в ранге «единицы», по Маяковскому, а «здесь», после реставрации капитализма, должен постоянно доказывать это. Некоторые устают.)

Бесплатное обязательное школьное образование; доступное для всех (по способностям) высшее образование; бесплатное медицинское обслуживание с его бесконечными прививками – обязательными вакцинациями, обследованиями, правилами гигиены на плакатах, надоедавшей всем диспансеризацией, путевками в санатории, которых строилось всё больше и в которые рабочих и служащих отправляли почти «за так»; бесплатные государственные квартиры с совершенно незаметной для семейного бюджета квартплатой, на которые не могли рассчитывать алкоголики и бракоделы; обязательные, приемлемые по размерам пенсии для работавших всю жизнь трудолюбивых бабушек и дедушек и социальные пенсии для тех, кто не имел достаточного стажа, – всё это было и составляло солидную основу для уважения своего государства и себя в нем.

В результате социализм, наследие Великой Октябрьской социалистической революции, – разумеется, «исправленный» социализм, без шизофрении репрессий и прочих унижений, без страха за свою жизнь от предательства малодушного или «загребущего» соседа, а может, и «завидущего» сотрудника, – давал в послевоенное время большинству советских людей потрясающее ощущение свободы.

Причем всё это было само собой разумеющимся. Мы рождались в том сказочном обществе. Мы в нем жили. Были изъяны в самой организации общества – вечно меньшие права у сельского населения, например, или вечно чванливые и необязательные чиновники.

А самое интересное было в том, что, когда советские дети вырастали и становились советскими взрослыми, они почти все оставались детьми, «были как дети» в точности по отвергаемому марксизмом Иисусу Христу, словно веруя в неведомый коммунизм. Так было вовсе не со всеми, и дальше мы об этом узнаем из рассказа о письмах в газеты, но было, было…

Естественно, мальчики Чудского Бора чувствовали себя взрослее и умнее своих ровесников, попавшихся на глаза старине Тургеневу.

Крепостные ребята всерьез, нимало не сомневаясь, толковали о леших (лесных), домовых, водяных и прочих сказочных существах, обитавших по соседству, а также о божьих звездах в вышине.

А нашим образованным подросткам, собиравшимся учиться долго и упорно, причем в том институте, который сами выберут и который выберет их, с начальной школы было известно, что звезды – это главные составные части бесконечного космоса. Они очень гордились тем, что именно их детство озвучил своими неназойливыми позывными «бип-бип» первый искусственный спутник Земли, который запустила их единственно любимая страна всего через 12 лет после разрушительной войны. Все ждали, хотя мало кто в это верил, что недалек час запуска человека в космос. Радость от того, что чудо всё-таки произошло и первым за пределами стратосферы побывал советский человек Юрий Гагарин, оказалась безмерной.

К тому времени уже печатался в отрывках в «Пионерской правде» и «Комсомольской правде», а в 1958 году был издан отдельной книгой и попал в библиотеки роман Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Томик зачитывался до невозможной ветхости. Гагарин полетел в космос в апреле 1961 года, когда Гене Селезнёву не исполнилось еще и четырнадцати лет. Уже совсем по-другому смотрели ребята на звезды. Им было о чем поговорить в ночном.

Ночное заканчивалось на рассвете. Точно так же, как тургеневские мальчики, дети и подростки Чудского Бора пригоняли коней в стойла, запирали конюшню и отправлялись по домам спать. Днем предстояла куда более опасная операция.

Тогда, в 1960-х, подростки и их старшие братья-студенты старались помочь материально своим семьям и заработать хотя бы самому себе на хорошую одежду и обувь.

Гена с товарищами ловил змей. Гадюк обыкновенных, как выразились бы серпентологи. Аптечные работники научили мальчиков, как ловить змею, чтобы она не укусила, как сбрасывать ее в банку, а также как и чем банку быстро закрывать, чтобы ловкое пресмыкающееся оттуда не выбралось, но дышать могло. Это была, безусловно, опасная игра. Но не для змей, которых дети сдавали в аптеку, откуда гадюки отправлялись в серпентарии для забора ценного яда, применяющегося в производстве целебных мазей, и дальнейшей «работы» – регулярной сдачи яда, а для самих мальчиков, которым аптека платила за сданных гадюк. Но всё заканчивалось благополучно. У ребят был толковый руководитель – Гена Селезнёв. Надо заметить, что по-деревенски, по-родственному в детстве его звали мягче – Геня.

Вдова Геннадия Николаевича Ирина Борисовна впоследствии рассказывала:

– В деревне, когда Гена приезжал к дедушке с бабушкой на каникулы, все ребята его ждали. Им с ним было интересно. Он всегда что-то новое придумывал. Вокруг него всегда организовывалась какая-то компания, для которой он изобретал, чем заняться. Геннадий Николаевич, между прочим, всегда делал то, что хотел делать, что ему было интересно, что доставляло удовольствие. И он всего себя отдавал тому, что ему нравилось, что он любил. Например, тех же лошадей. Всё вот это легковесное, когда всё «как-нибудь», «как получится», когда всё без труда: приехал, сел на лошадь, покатался, посоревновался, уехал – было ему чуждо. Если Гена занимался конями, значит, он должен был за ними ухаживать: чесать, чистить, мыть, гриву расчесывать, угощать и никак иначе. Он именно так понимал любовь к животному.

А его дочка Таня вспомнила вот что:

– Папа всегда говорил, что лошади любят конюхов, а не наездников.