Читать книгу Колдовской пояс Всеслава - Татьяна Луковская - Страница 4

Лесная дорожка, едва приметная в сгустившемся мраке, уводила Дуняшу все дальше и дальше от родного села. Позади в спину вздыхала красная августовская луна. «Что я делаю? Куда я иду?» – пришло запоздалое раскаяние. Теперь, остыв от столкновения с Кривко и потрясения от появления чернявого, Евдокия посмотрела на все со стороны: «Ушла из дому с незнакомым человеком, положившись только на его слово. Дура наивная! Ведь я в его власти, что угодно может со мной сотворить. Ну и что, что я ему жизнь спасла, кто сейчас добро помнит? А как прознают, что я с мужем чужим по лесу брела, да любой меня гулящей назовет. Уж не отмыться… А могилки? Кто ухаживать станет без меня? В небрежении останутся, травой порастут». Слезы навернулись на глаза. Не увидеть ей больше: ни родную церковь, ни погост, ни лесные тропинки, косогоры, старый дуб у развилки. Никогда – страшное слово.

Впереди уверенной походкой, расправив плечи и что-то насвистывая себе под нос, шел Юрко.

– Что приуныла? Только вышли – уж домой захотелось? – кинул он ей не оборачиваясь.

«Все то он чует, по-звериному».

– Что же мне и взгрустнуть нельзя? Ведь навсегда ухожу.

– Грусти, коли охота, – пожал он плечами.

– А зачем нам болотом идти? – решила отвлечься разговором Дуняша, – Нешто по дороге нельзя, и короче вдвое. Никто тебя все равно не признает, много воды утекло.

– Не болотом, а по краю. Я так прошлый раз утекал. В трясину не полез, утопнуть боялся, а бочком к броду вышел. Спокойней лесом. Показалось мне кое-что, как сюда шел, может лишь почудилось, да береженного Бог бережет.

– А что почудилось?

– Да так, – отмахнулся Юрко, явно не собираясь объяснять.

«Мутный он какой-то, все то у него загадки. Может домой поворотить, пока далеко не отошли? Кривко при Новице меня не тронет, а по утру к отцу Онуфрию побегу, расскажу, все как было, заступничества попрошу. Он отца любил, может поможет в Спасо-Евфросиньевский монастырь пристроиться. Знатная обитель. Вот, где бы душа спокойна была… А как чернявому сказать, что передумала? Ведь обещала домой не проситься, что же я своему слову не хозяйка? Господи, не дай пропасть!» Дуня перекрестилась, стиснула зубы и пошла вслед за воином. Будь, что будет.

Юрко резко остановился, так, что девушка от неожиданности врезалась в широкую спину.

– А это что? – чернявый пригнулся, словно кот перед броском. – Костер горит. Слушай, ты постой тут, а я пойду – разведаю.

– Чего тут разведывать, знахарь там живет Сновид, ведовством кормится. Ему в селе жить не дозволяют.

– Знахарь, говоришь? – опять расслабился Юрко, снимая ладонь с рукояти меча. – Ну, пошли посмотрим, каков у вас там знахарь.

– Давай не пойдем, – взмолилась Евдокия, от волнения хватая парня за рукав, – видишь, луна в полноте. Колдует небось, силы леса призывает, нежить всякую. Недоброе это. Стороной обойти надобно.

– Вот еще, у нас кресты на шеях, чего бояться? Поспим под крышей последнюю ночку в сухости да тепле. Опять же, может покормит. Он у вас нрава какого?

– Сварливого. Не даст он тебе ничего. Пойдем мимо.

– Мне, да не даст? – хмыкнул чернявый. – Куда он денется?

И Юрко пошел на огонь, за ним, от досады прикусив губу, побрела и Дуня.

– А что же ты, дочь дьяка, к волхву поганому хаживала? – поддел Евдокию попутчик.

– Муж заставлял за зельями да травками ходить, а сама я не в жизнь не пошла бы. Да я об том на исповеди каялась.

– Не ты одна, глянь, как здесь тропинка-то притоптана. Много вас христиан до волхования охочих.

У старой вросшей в землю избы горел небольшой костерок, над ним на деревянной жерди висел котел, в безветренный воздух белым столбом поднимался густой пар. Сухой маленький старичок сидел рядом на березовой колоде, уставившись в огонь. На его высоком уходившем в плешь лбу играли отблески пламени. Время от времени старик вскакивал и кидался помешивать варево огромным черпаком, потом опять умиротворенно усаживался, оправляя жиденькую бороденку. Все было обыденно и совсем не зловеще: ни тебе толпившейся вкруг поляны нечисти, ни диких завываний лесных духов, как рисовало Евдокии живое воображение.

– О, дед уж кашу варит, видать, нас поджидает, – подмигнул Дуняше Юрко и вышел в круг света. – Здрав буде, старче! – издали громко крикнул он.

Старик вздрогнул и резко вскочил, закрываясь деревянной рукоятью черпака.

– Чего надобно? – ворчливо проскрипел он, разглядывая нагрудник брони чернявого. – Добрые люди ночью по лесу не шастают.

– Это ты точно подметил, – ухватился за чужие слова Юрий, – нам, людям добрым, спать уж пора, прими на постой до утра. Заплатим, не обидим.

Вой двинулся к огню.

– Нам? А много ли вас? – старик с опаской попятился к двери хижины.

– Я да баба, нешто места не найдешь? – чернявый, очевидно опасаясь, что дед юркнет в дверь и закроется изнутри, в два прыжка обогнул костер с другой стороны, отрезая знахарю пути к отступлению.

И тут старик, забыв про воина, уставился острыми не по годам глазами на испуганно жавшуюся у опушки Евдокию.

– Наконец-то! – радостно взвизгнул знахарь. – Привела? Четыре дня уж жду.

– Кого привела? – растерялась Дуняша.

– Как кого?! – Сновид сердито махнул черпаком. – Бычка годовалого. Муж твой за снадобье обещался на следующий день привести, а нет и нет. Впредь наперед давать не стану! Где бычок?

– Нет у меня бычка, у меня-то и мужа больше нет… Умер он, вчера похоронили, – срывающимся голосом стала объяснять Евдокия.

– Мне-то какое дело?! – свирепея, кинулся к ней старик. – Зелье дал, давай бычка!

– Да ведь всем теперь Кривко распоряжается, с него и…

– Эй, бабу мою не тронь! – между ними вырос Юрий. – Не от зелья ли твоего муж ее загнулся? Поутру выпил, а вечером уж на погост неси, твоя работа, а?

– А ты что ж, полюбовник? – дед ехидно сморщил нос.

– Сперва на мой вопрос ответь, – надвинулся на него чернявый, – от твоей отравы убрался?

– Я ему говорил – все сразу не пей, по глотку в день, а ему небось побыстрее хотелось. Ежели он дурень, моя вина в чем? Я зелье дал, а теперь ты, коли ее полюбовник, бычка мне должен.

– Он мне не полюбовник, – вклинилась в разговор Дуняша, едва не плача от досады, – а бычка с Кривко спрашивай.

– Муж твой был? Твой, – старик загнул палец. – Зелье брал? Брал, – загнул еще один. – Отдавать кому? Правильно, тебе, – дед загнул все оставшиеся пальцы, показывая Евдокии кулак.

– А серебром не возьмешь? – Дуня кинулась развязывать калиту.

– Поутру отдадим, – отстранил ее Юрко, – и за бычка, и еще приплатим, ежели спать поудобней уложишь да покормишь. В накладе не останешься.

– Сейчас давай. Я таких, как ты, насквозь вижу.

– А коли видишь, так и меч небось разглядел? Сказано – поутру. Спать уж охота.

– Не боишься, добрый молодец, что я порчу на тебя наведу? – дед понизил голос до зловещего шепота, впиваясь цепкими очами в воя.

Юрий поманил его пальцем, склоняясь к блестящей лысине.

– Коли б ко мне все порчи от недругов моих приставали, так давно б уж в землице сырой лежал. То ты тут селян наивных попугивай.

Два взгляда скрестились, ведун первым отвел глаза.

– В избу не пущу, хоть убей. Вон сеновал, там и ночуйте, – смилостивился дед, – уж и сенце для бычка заготовил, лучшее, отборное. Ждал, а вон оно как обернулось, – совсем уж жалостливо всплакнул Сновид. – Голодаю в чаще лесной.

– Да ладно, небось в каждом углу по гривне серебряной припрятано, – Юрия стоны деда не проняли.

– Какие гривны?! Каждому дай, помоги, а платить никто не хочет.

– Ладно, спать мы пошли, сеновал, так сеновал.

– На сене не баловать, – ухмыльнулся беззубым ртом старик, косясь на съежившуюся фигурку Дуняши.

Сено нежно уволакивало в мягкие глубины, пряный запах кружил голову. Евдокия смотрела на крупные звезды, подмигивающие ей с черного небосклона. В душе творился разлад, настырный внутренний голос опять советовал, поворотить домой. Хотя какой теперь может быть дом, ведун из злости всем растреплет о полюбовнике. Если Новице с Кривко может и не поверят, их в верви не больно-то жалуют, то со старым ведьмаком все согласятся. Ему зачем врать? Дуня беспокойно перевернулась с боку на бок.

– Чего не спишь? – Юрко взбил походный мешок, укладывая его под голову.

– Уснешь тут, – тяжело вздохнула Евдокия. – Зачем ты меня своей бабой назвал? Что теперь в верви болтать станут? Срамно-то как.

– А как мне надо было сказать – не тронь чужую бабу? Ты же теперь под покровом моим, я тебя защищать поклялся, – в голосе чернявого звучало самодовольство.

– Но теперь он думает, что мы полюбовники! – Дуня от волнения порывисто села.

– Ну так что ж? Велика беда, ты сюда больше не вернешься, – отмахнулся Юрий.

– Я же память об отце запятнаю.

– То же мне пятно. Ты вот хозяйка дурная, так об том не печалишься, вот это уж беда, так беда.

– С чего это я хозяйка дурная? – вспыхнула девушка.

– А с того, что только серебро в руки получила, а уж всем в подряд раздаешь. Нешто хозяйки хорошие так-то поступают? – глаза чернявого даже в темноте блестели насмешкой. – Этак с такой большухой семья по миру пойдет.

– Вдова долги мужнины воротить должна. Как же иначе?

– Ну-ну, он твоего мужа уморил, а ты ему за то целую гривну отдай. Вы, чай, не в сговоре с ведуном?

– Да ты что?! – Дуняша задохнулась от возмущения. – Я такой грех никогда на душу не возьму!

– А коли так, то и платить не за что, – Юрко зевнул и отвернулся на другой бок.

– Так и ты ж ему то обещал, мол, заплатим по утру и за бычка, и за постой.

– Коли удобно уложит да покормит. Ты в доме на лежанке спишь али он тебя покормил досыта? То-то же. Все, спать давай.

Дыхание чернявого стало неторопливым, из горла вырывался легкий храп. «Спит себе», – с завистью посмотрела на попутчика Дуня. А ей все не спалось. «По утру серебро отдам, негоже за собой долги оставлять. Мое добро, что хочу – то с ним и делаю!» Она уже с вызовом глянула на мирно дремавшего Юрия. «Хозяйка я ему плохая, да у тебя такой-то ладной никогда и не будет, то же мне, княжий кметь. А мне бабка всегда говорила, что я на все руки мастерица». Дуня вспомнила о Лукерье, настырная слеза опять поползла по щеке.

Со стороны костра послышалось какое-то сдавленное бормотание, топот. «Колдует, нечистый», – опять стало жутко. Почудилось, что ведун шепчет на два голоса. Евдокия сильнее вжалась в сено. Раздался сдавленный вскрик, снова топот. Дуня подползла ближе к Юрко. «И зачем мы сюда забрели, так же и в лесу бы на ветках подремали?» В нос ударил запах дыма. «Ветер что ли на нас понес?» Девушка привстала и ахнула… ярким пламенем горела избушка. Соломенная крыша быстро превращалась в огромный костер.

– Пожар! – Дуня, что есть силы, тряхнула Юрия.

Тот мгновенно вскочил и кубарем скатился с сеновала, Евдокия побежала за ним. Деда нигде не было.

– Он в избе! Спасать надо, – Дуня кинулась к закрытой двери.

– Уйди, я сам! – оттолкнул Юрко.

Он ногой вышиб дверь. Из избы повалил густой дым.

– С крыши занялось. Колодец где? Облиться надо.

– Вон, – указала Евдокия.

Чернявый побежал к кринице, а Дуня к костру, выплеснуть варево, чтобы было чем носить воду. Она подобрала валявшийся поодаль замызганный рушник, схватилась им за горячую ручку и сняла котел с огня, на землю полилась мутная жижа какого-то травяного отвара. Едкий запах чабреца мешался с запахом гари. Теперь можно тоже бежать к колодцу.

Юрко стоял неподвижно, уперев руки в бока, разглядывая что-то в траве. «Чего он стоит?!»

– Эй! – окликнула она его. Он молча указал пальцем вниз. Дуня громко вскрикнула. Распластав руки, лицом в траву пред ней лежал ведун с проломленным черепом, рядом валялся окровавленный топор.

– Видать, с кого-то еще бычка так же настырно требовал, – Юрий наклонился, разглядывая рану. Дуняша отвернулась, не в силах смотреть.

– Удар не воя, не глубоко. Может, даже и бабы.

– Какая ж баба такое-то станет творить? – в животе у Евдокии замутило.

– Да кто вас знает. Глянь-ка, у него в руке что-то зажато.

Дуня, пересиливая себя, повернулась.

– Бусы, – Юрий поднял находку на свет пожара. Это были простенькие деревянные бусины, раскрашенные нехитрым цветочным узором.

– Мои! – обомлела Дуняша.

– Твои? Почем узнала?

– Сама рисовала. Только я потеряла их, уж седмицы две как.

– Нужны? – протянул Юрий.

– Нет, – отшатнулась Евдокия.

– Ну, так мне пригодятся, – он засунул их куда-то за пазуху. – Может и топор признаешь?

– Тоже наш, – совсем растерялась девушка, – вот зазубринка, так муж всегда свое помечал.

– И топор пригодится, дрова в лесу рубить, – чернявый обтер кровь пучком травы, – а теперь бежим отсюда, да что есть мочи!

И они, спешно подхватив свое добро, понеслись в лесную чащу.

Бежали молча, не останавливаясь, по краю болота, уходя все дальше и дальше от неведомой Евдокии погони. Небо светлело, занимался новый день. Дуня старалась не отставать, хотя силы быстро покидали ее, в боку начало прихватывать, сердце отчаянно билось о грудную клетку. Каждый шаг давался все труднее и труднее. Юрко беспокойно обернулся:

– Устала?

– Нет, я еще могу, – белыми губами прошептала она.

– Зато я устал, давай отдохнем, – спокойным ровным голосом сказал воин, он был свеж и даже не запыхался. Бегать по лесам, видать, ему было не привыкать.

Дуня рухнула в траву: «Скажет – навязалась на мою голову, даже бежать скоро не может».

– А ты молодец, выносливая, – неожиданно похвалил ее чернявый. – Там у тебя сало было, а у меня сухарики есть. Давай пожуем, есть охота. Старый хрыч так и не покормил.

– Негоже так о покойнике, – Дуня перекрестилась.

– Дойдем до церкви, Богу свечку поставь, что я на пороге твоем появился, – Юрий, тоже торопливо осенив себя распятьем, смачно захрустел сухарем, – сгубить тебя родня твоя решила.

– Как сгубить?

– Ты что ж, простота деревенская, не поняла ничего?

– Нет, – честно призналась Дуняша.

– Невестка твоя али боров деда-ведуна убили, а бусами на тебя указали. Пастухи рано скотину выгоняют?

– Как положено, – в груди как-то неприятно защемило.

– Дым от такого кострища из далека увидят?

– Должны.

– Побегут посмотреть. Найдут ведуна, в руках бусы, в голове топор приметный. Решат что?

– Что? – эхом повторила Дуня.

– Что ты, дуреха, за мужа своего ненаглядного ведуну отомстила, что он его зельем сгубил, да тебя несчастную вдовой оставил.

– Кто ж поверит? Все знают, что я мужа не любила.

– Значит, не любила? – хитро прищурился Юрко.

Евдокия густо покраснела:

– Уважала, – стала она неловко исправлять вылетевшее, – но чтобы убивать за него…

– Да ладно, не оправдывайся. Я бы тоже обрадовался, коли бы старый хомут с шеи упал. Любила, не любила, какая разница? На погребении рыдала, слезы лила?

– Нет… то есть да… да, но ведь так положено.

– Не хотел бы я, чтобы жена по мне плакала как положено. Вот ты слезы лила, стало быть, страдаешь, деда и убила.

«А ведь и верно, зачем Новица на похоронах подсаживалась, да про сватовство у гроба заговорила. Неужели она ведуна топором ударила?» Стало зябко.

– Ничего, теперь им вину на тебя не спихнуть. Бусы и топор у меня. Кроме как полюбовника, да и то, не какого-то там холопа немытого, между прочим, а самого дружинника княжьего, – Юрко приосанился, – больше на тебя никакого греха не повесят. Отец пусть спокойно в могиле лежит.

– А зачем мы так долго бежали?

– Пожар внимание привлекает, а нам того не надобно. Чем дальше, тем лучше. Подремлем, давай, чуток, да дальше в путь.

Дуня подложила под голову руку и провалилась в сон. Ей снился острый подбородок и злая ухмылка Новицы. «Распутница, не уйдешь, все равно сгною!» – шипела невестка в след убегающей Дунечке, отчего-то не шагая, а по-змеиному переползая следом. «Бабушка, бабушка, защити!» – молила Евдокия в бездонное синее небо.

– Эй, соня, вставай! Идти пора, – тормошил ее за плечо Юрко.

Дуня быстро поднялась, оправила слетевший во сне повой.

– А волосы у тебя все такие же, чистый лен, – улыбнулся чернявый. – Ты же теперь немужатая, зачем тебе косу прятать?

– Я вдова, в монастырь иду. Мне косы выставлять ни к чему, – вздернула нос Евдокия.

– Ох, дите ты еще, Дуняха, – рассмеялся Юрий. – Ладно, пошли.

Дуня обиженно закусила губу. Они побрели по топкой, размытой дождями стежке. «До Смоленска далеко, насмешки его выносить еще долго придется. И как его жена такого языкатого терпит?»

– А ты женат? – осторожно спросила она.

– Все-таки в жены ко мне метишь? – ехидно поднял он бровь.

– И в мыслях не было, уж и спросить нельзя, – щеки опять предательски загорелись.

– Не женат я, – вдруг как-то смущенно ответил Юрий.

– А уж не отрок, не хотят, стало быть, за тебя девки идти, – почувствовала чужую слабину Евдокия и тут же решила поквитаться.

– Княжий пес я, вот все по лесам бегаю. Не досуг мне семьей обзаводиться.

– Стало быть, ты в достойном целомудрии пребываешь? – наивно захлопала ресницами Дуня, теперь в ее голубых очах плясала насмешка.

– Ох, коза ты, Дунька. Я про то с тобой говорить не стану, дочери дьячка такое знать не положено.

– Грешишь. Ожениться некогда, а в блуд впадать завсегда время есть, – продолжала наступать Евдокия. – Отчего тебя отец за уши не выдерет да силком не женит?

– Померли мои родители, давно уж. Некому меня охальника уму разуму учить. Я ежели когда и женюсь, так на боярской дочке. Дед воем простым был, из Червоной Руси30 его во Владимирскую землю занесло, отец гриднем31 боярским ходил, а я уж княжий кметь. А сын мой внучком боярским станет. Как думаешь, Дуняха, отдадут за меня боярышню?

– Чего ж боярышню, сватайся уж сразу к княжне, – Евдокия отчего-то почувствовала обиду, словно Юрий опять неудачно над ней подшутил.

– Ну, так-то высоко я не летаю, а боярыньку бы под себя положил. Дунь, а ты чего губы-то надула?

– Ничего я не надула. Иду себе и иду, – Евдокия отвернулась к болоту. Тощие березки, утопая в липкой жиже, с жалобой протягивали к солнышку начинающие желтеть листочки. В лесу пахло приближающейся осенью. Ветер уныло шелестел кронами и навевал тоску.

– А ты красивая, даже в повое этом дурном, – мягко улыбнулся Юрий.

«На боярыне жениться собрался, а мне про красоту мою поет. Гусь!»

– У меня хороший повой, все говорили, что ладно вышит.

– Но косы краше.

– Боярышни своей косами будешь любоваться, – огрызнулась Дуня.

– Нешто ревнуешь? – опять эти очи карие, бесстыжие, так и сверлят.

– Я чернявых не люблю, мне белесые нравятся да голубоглазые.

– Гляди-ка на нее, – показно всплеснул руками Юрко, – в монастырь собирается, а сама о мужах голубоглазых мечтает. Вот так дочь дьякона, вдовица смиренная!

«Ну что с ним поделать? Он, насмешник, старше да хитрее. Его за пояс не заткнешь. Уж лучше помалкивать».

И оставшуюся до вечера дорогу Дуняша упорно отмалчивалась, лишь однозначно отвечая на вопросы чернявого. В конце концов он отстал, и они шли в тишине, наполненной только мягкими лесными звуками.

Для ночлега Юрий выбрал поляну у ручейка рядом с вековой дубравой. Суровые великаны на опушке украсили себя густой богатой листвой, под их могучие корни Юрко сбросил поклажу, взял топор и пошел в сторону болота за березовым сухостоем. Дуня начала обламывать ветки и рвать траву на поляне, чтобы соорудить два ложа благоразумно подальше друг от друга. Чернявый натащил березовых поленьев, как заправский охотник, разложил их так, чтобы костер давал жару много, а света – не очень. Да еще из тонких березовых жердей соорудил загородку, чтобы и с двух десятков шагов огня не было видно.

Дуняша освободила котел, варить кашу. Ей очень хотелось утереть нос Юрко за «дурную хозяйку». На дно шипящего котелка легли тонкие ломтики сала, потом колечки лука, с десяток лисичек, найденных дорогой, все это было присыпано шубкой из крупы. Евдокия не стала все сразу заливать водой, а как бабка учила, потихоньку подливала водицу, запаривая кашу.

– Ну, скоро там? – нетерпеливо сновал вкруг костра Юрко. – Живот уж сводит.

– Скоро, – улыбалась Евдокия.

Из бересты она умело свернула две ложечки, протянув одну их них чернявому:

– Откушай, Георгий, как тебя по батюшке?

– Андреич.

– Откушай, Георгий Андреич, – Дуня с поклоном поставила перед ним котелок.

– Да понял я уже, что не прав был. Хозяйка ты чудо как хороша, – Юрий спешно заработал берестяной ложкой.

Евдокия довольно улыбалась: «То-то же».

– Сама-то ешь, а то увлекусь, голодная останешься.

Вдвоем они быстро покончили с кашей. Спасть еще не хотелось. Оба сидели, глядя в костер. Юрко отодрал от палена кусок бересты и ножичком что-то нацарапал, улыбнувшись, показал Дуняше: человечек с узкими глазами и широкой улыбкой, обнимал толстопузый котелок. Евдокия прыснула от смеха. Юрий опять заводил ножом по бересте, но когда закончил работу, отчего-то не стал показывать. Дуня, сделав вид, что идет по своей надобности, зашла ему за спину, с любопытством заглянула через плечо. Мелкие буковки заплясали перед глазами. Евдокия резко отпрянула, спрятавшись по ту строну костра.

– Не понял? – Юрий изумленно вскинул голову. – Ты что же, простота деревенская, читать умеешь?

– С чего ты взял? – пытаясь унять смущение, пролепетала Дуня.

– А, так у тебя ж отец – дьякон, чай, обучил грамоте? Да по глазам вижу, что прочла.

Дуня молчала.

– Ну, прости, я же не знал, что ты грамоте обучена. Это я так, от безделья озорничаю.

– Прощу, коли перестанешь меня простотой деревенской обзывать, – насупилась Евдокия.

– Да не простота ты, то я уж понял. Ладно, не буду. Вот видишь, в огонь бросаю.

И он швырнул в костер обрывок бересты. В отблеске пламени девушка еще раз прочитала: «Хороша Дуняша, съел бы вместо каши».