Читать книгу Я отомстила Гитлеру. Менталитет советского народа - Татьяна Муратова - Страница 11

ОТ АВТОРА:

Понимаю, что газета – это не то, где может быть напечатана моя повесть. Но вы – журналисты, и в своем деле понимаете гораздо больше меня. Если для кого-то это будет интересно, то, может быть, какой-нибудь журнал или газета смогут опубликовать эту работу.

На фоне деградации, пьянства, наркомании, безысходности для большей части молодежи сегодня, может быть, им будет интересно: а как все было у нас, «потерянного» поколения, последних комсомольцев, «авантюристов»? Здесь нет политики ни строчки, просто я пыталась уложить в несколько страниц 25 лет моей жизни. Есть фильмы, книги о наших родителях (60-е годы), а о нас, кроме маленьких Вер, дрянных девчонок, Эдичек или напротив революционных лент о сталеварах, больше ничего нет. И мы не сопротивляемся. Это совсем неправильно. Ведь мы – не неудачники. Именно из нас вышли «новые» русские и «новые» нищие.

А наша жизнь продолжается в наших детях.

Северобайкальск, 1996—1997 г.

– У вас есть заварка? – чуть приоткрыв дверь, спрашивает белобрысый парень и протягивает мне кружку, не дожидаясь ответа.

С этого вопроса начинается моя студенческая жизнь.

Всматриваясь в запотевшее окно троллейбуса, я старалась не пропустить знакомый поворот со светофором, но воспоминания налетали, сбивали с толку. И только когда светофор прощально мигнул красным светом, я окончательно поняла, что проехала мимо нужной остановки. Проклиная неласковый Иркутск, встретивший меня дождём и ветром, утопая в потоках воды и грязи, пропуская машины, которые так и норовили обдать меня грязной водой, я вышла на перекрёсток.

Выбрав по памяти среднюю улицу, но для верности удостоверившись в правильности своего выбора у продавца торгового ларька, попутно купив коробку конфет для девчонок, я направилась вдоль улицы. Она была длинна и пустынна, и уже ничто не мешало мне полностью отдаться воспоминаниям…

– Собери свои вещи. Ты будешь жить в моей комнате, это напротив. И не спорь, пожалуйста, все решено, – не проходя в комнату, с порога, объявила Жанка, моя однокурсница.

В ответ на мой немой вопрос она смешно сморщила нос, так что веснушки сбежались в одну линию, подчеркнув и без того яркую рыжину её лица.

– Но Наташа…, – слабо пыталась возразить я, – она будет недовольна.

– Наташа не в счёт. Она тебе не пара. У неё своя жизнь, у нас – своя. И не спорь, а собирай вещи. У меня мало времени, надо до вечера разместиться на новом месте. На вечер у нас другие планы. Поедем в кино, – утверждающе произнесла она, посматривая на мою полку с книгами.

Геля уехала вчера на практику, предстоял месяц мучений моих нелёгких взаимоотношений с Наташей. В общем, выбирать было нечего. Предложение Жанки было подарком судьбы. Я стала укладывать вещи.

– Умница, – похвалила Жанка, – Я буду через пару часов, вот тебе ключ. Комната 405, напротив, – она победно удалилась, сверкнув на солнце рыжей шевелюрой.

Вечером, когда все вещи нашли свои места в новой комнате, когда было позади не очень приятное объяснение с Натальей, когда мы по полочкам разложили игру актеров в нашумевшем, но не понравившемся нам фильме, был выпит чай и рассказаны сокровенные тайны, раздался стук в дверь.

– Девчата, извините, разрешите войти.

И вслед за любезными словами в комнату ввалился явно не джентльмен, а рубаха-парень в полосатой тельняшке, с обгоревшим лицом и синими, как небо в ясную погоду, глазами. От него так и исходило дыхание моря, любой даже с закрытыми глазами определил бы, что парень служил в морфлоте.

– Меня зовут Виктор, я ходил в разные страны, будем знакомиться, где стаканы, будем пить водку, шевелитесь, девочки, – без остановки монотонно выдал он, сгребая со стола учебники и ставя бутылку столичной.

Пока я медленно переваривала увиденное и услышанное, Жанка схватила одной рукой бутылку, другой парня, ловко вытолкнула все в коридор, захлопнула дверь и закрыла её на ключ.

– Только таких нам не хватало, – пробурчала она в ответ на стук в дверь.

За дверью успокоились, но не надолго.

– Девочки, извините, это опять я. Честное слово, я пришел извиниться, откройте, – умолял голос за дверью.

– Он, чего доброго, всю ночь там плакать будет, – пожалела Жанка и отперла дверь.

Дальше нас ждало непредвиденное. За уже знакомым парнем стояли ещё двое незнакомых, у каждого в руках было по бутылке водки, последний, кроме столичной, держал в руке сетку с дюжиной бутылок пива. Обстоятельства принимали непредсказуемый оборот. Виктор как хозяин быстро поставил своё богатство на стол и потребовал:

– Закуску гоните.

Парни, ухмыляясь, раскланивались. И вновь, как ветер, Жанка ловко схватила сетку с пивом, бутылку водки, сунула ее в сетку и молниеносно протянула руку с сеткой за открытое окно. Сетка повисла на вытянутой руке, грозя немедленно сорваться.

– Так, мальчики, или через секунду вашего духу не будет в нашей комнате, или ваше богатство будет на асфальте. Учтите, в моей руке не так много силы, – очень просто и внятно произнесла она.

Её слова для парней были подобны грому среди ясного неба, её действия – извержению вулкана. Желание обуздать строптивых девок ушло на второй план, остался только один порыв: сохранить спиртное во что бы то ни стало.

– Парни, заберите водку и выходите, я заберу пиво у этой ненормальной. Она совсем бешеная, я сегодня полдня в очередь простоял, ну её к аллаху – заговорил Виктор, приближаясь к Жанке.

Парни покинули комнату, один из них выразительно покрутил пальцем у виска. Жанка отдала сетку, Виктор подхватил ее, и, все еще во власти возможной потери, молча ушёл, с достоинством закрыв за собой дверь. Инцидент был исчерпан. Дверь заперта на ключ, абитура удалилась восвояси пить героически спасенное пиво, а мы легли спать.

Первый день «НАШЕЙ» жизни был позади.

А улица все не кончалась. Она казалась мне длиннее и длиннее. Хлестал дождь, сумка оттягивала руку, коробка купленных конфет, в мелких капельках глины из-под прошедшей мимо машины, потеряла товарный вид, яркий первый день геодезической практики после первого курса стал меркнуть в памяти. Показались поля, последние дома улицы, и, наконец, знакомый поворот. Свечение люстры в комнате добавило уверенности, знакомые ворота приободрили. За воротами в будке лежала собака. Напрочь забыв кличку собаки, осторожно постучала в калитку. Никакого ответа. Сияние света в комнате, спящая собака в будке, шум дождя и порывы ветра. Стучу еще и еще. Безрезультатно.

– Собачка, ты меня не кусай, пожалуйста, мне надо войти в этот дом, – говорю я и медленно продвигаюсь по двору.

Дождь и холод усыпили в собаке всю собачью бдительность, она безучастно провожает меня взглядом. На крыльце новое препятствие – вторая псина. Она гораздо больше первой. Но погода подействовала и на нее. Она мирно спит, прикрыв глаза лапой. Осторожно дотягиваюсь до звонка и слышу шум распахивающейся двери.

– Ой, проходите, пожалуйста, мамы нет дома, но она скоро придет, – слышу я такие желанные слова Насти, старшей дочери Жанны.

Не успеваю пройти в прихожую, появляется другая красавица с полураспущенной косой. Но это не Алена, младшая, это какое-то другое, неведомое мне создание.

– Я – Оля, племянница, – успевает ответить она на незаданный мною вопрос.

– Вы на встречу, конечно, я понимаю, такую встречу пропустить невозможно, – говорит Настя, принимая зонтик, конфеты, сумку, мокрую куртку и пропуская меня в комнату поближе к обогревателю.

– А встречу не отменили? – спрашиваю я и получаю ответ:

– Да что вы! Конечно, нет! Завтра на турбазе. Мама собрала всех, кого смогла найти.

Их дружелюбные охи и ахи, желание немедленно напоить меня чаем, обогреть, переодеть, вновь наполняют меня воспоминаниями, и я опять уплываю – туда, в юность, в двадцатилетнюю давность.

– Мальчики, пошевеливайтесь, – подгоняла Жанка, – нам абсолютно некогда.

Ее «абсолютно» звучало категорично и не допускало никаких возражений. Но от мальчиков не было никакого толка. Пришлось мне становиться за теодолит, делать поверки. Жанна неизменно торчала рядом, командуя и проверяя меня. Чаще она вообще никого не допускала до прибора. А мальчики беспрекословно держали рейку, без эмоций переносили ее с места на место, подолгу курили и обсуждали свои мужские дела. День клонился к вечеру, теодолитный ход был успешно пройден, оставалось собрать прибор и колышки. Наш преподаватель – дремучий дедушка послепенсионных лет – был как всегда угрюм и озабочен. Но в кармане лежала заветная пятёрка, вечер ещё не наступил, а значит речной трамвайчик на ходу, а в кафе ждало нас вкуснейшее мороженое. И даже предупреждение старшекурсников о том, что дедок не любит девчонок, и получить даже тройку за практику девчатам у него чрезвычайно трудно, не могло удержать от соблазна сбежать. И мы сбежали, бросив теодолит, рейку, колышки на совесть наших мальчиков. Вечером, предвкушая успех завершённой работы, Жанка проверила ряд отметок. И «о, ужас!» расхождения в них составили 10—15,а то и все 20 сантиметров. Это не соответствовало никаким нормам. Ответ на первый вопрос «кто виноват?» нашли быстро. Наши замечательные мальчики за разговорами о футболе, чувихах, экзаменах ставили рейку без разбора – то на колышки, то на землю, чем оказали нам поистине медвежью услугу. Ответ на второй вопрос «что делать?» найти было гораздо сложнее. Но и он был найден. Из учебников извлечены нормы погрешностей, целая ночь впереди, логарифмическая линейка под рукой, и, прощай сон, мы работаем. К трём часам ночи стройная система теодолитного хода выстроена, соблюдены все поверки, все погрешности соответствуют допустимым. Теперь спать.

Через неделю – экзамен, защита практики. Наша группа в огромном амфитеатре кажется жалкой кучкой, которая прижимается к столам, чтобы быть незаметной. Наш грозный экзаменатор жаждет крови, все боятся. «Анька, вперед, мы еще успеем на дневной сеанс в Баргузин» – слышу я Жанкин приказ и с невозмутимым гордым видом спускаюсь вниз. Жанка спешит опередить меня, она всегда должна быть первой. Ну а мальчики тащатся следом, куда им деваться. Дедок язвительно окидывает нас взглядом и начинает экзекуцию. Вопрос за вопросом, ответ за ответом. О, чудо, он обращается к нам и просит зачётки. Подаём зачётки, следим, как тщательно выводит свирепый преподаватель «отлично», ликуем и …исчезаем, так и не поняв, шутили старшекурсники или нам несказанно повезло, не иначе как у дедка внук сегодня родился.

– Мама, тётя Аня приехала, – доносится до меня Настин голос из прихожей. И я готовлюсь к появлению рыжеволосого друга студенческих лет. Комната заполняется ароматом весны, у Жанки всегда были какие-то необыкновенные духи. Но вместо рыжей шевелюры я вижу модную стрижку, чёрного с синеватым отливом, цвета.

– Ты почему меня пугаешь? Я звоню, звоню, на работе телефон молчит, дома молчит, я уже в отчаянии, что ты не приедешь, – вместо приветствия обрушивается она на меня, обнимая меня и одновременно проверяя, не вымокла ли моя одежда. Я отшучиваюсь, объясняя свое отсутствие дома присутствием в поезде. И сразу становится тепло и уютно, все сомнения, колебания, страх посещения новой русской Жанки, безденежье, проблемы и безысходность улетучиваются, растворяются без следа. Вспоминается только хорошее последних дней: начальник, без слов подписавший приказ на отпуск, девчонки из бухгалтерии, в первую очередь наскребшие денег на мои отпускные, муж, уговаривающий меня не обращать внимания на внешние атрибуты богатства «новых русских» и вести себя по обстоятельствам, но с достоинством, мои дорогие студенты, сын и дочь, первым делом доложившие о своих пятёрках и преподнесшие подарок с одной стипендии на двоих – настоящие французские духи «Сальвадор Дали» в крошечной упаковке, но настоящие. Становится легко и свободно, дальнейшие события идут по кругу и воспринимаются как само собой разумеющиеся. Ужин, встреча с Сергеем, мужем Жанки, или «трудоголиком», как она его называет, появление Алёны – ничего не вносит сумятицу в атмосферу вечера. И как-то остаются на втором плане краем глаза замеченные аксессуары нового достатка в квартире: четырёхкамерный холодильник, японское видео, швейная и стиральная машина престижной фирмы, в общем, вся бытовая электроника от чайника до телевизора. Нам некогда обсуждать квартиру, разговор крутится вокруг предстоящей встречи. Обидно, что из девчат мы будем только вдвоём из семерых. Анюта приехать не сможет, у нее самая чёрная полоса в жизни: бегство из Казахстана, где они с мужем прекрасно работали на оборонном заводе и имели всё по тем меркам – большую квартиру, дачу, машину, средний достаток и прекрасную дочурку. Вывезти удалось машину и одежду. Квартира и мебель брошены. Вернувшись, поселились в квартире Анютиной свекрови, работы нет, денег нет, перспективы нет. Случайная подработка в фирме привела к одному результату – Славка ушел к молодой, процветающей, с деньгами и вещами. Он очень просто решил для себя все проблемы, утверждая, что это любовь и дочь поймёт его. Но Янка в свои шестнадцать считает отца предателем и порвала все отношения с ним. На работу удалось устроиться в Иркутск. Наш Сенечка, наш староста, по просьбе Жанки взял в свою организацию, посочувствовав Анкиному горю. Вот и вся история про нашу умницу, нашего ангела, нашу ласточку Анечку.

– Девочки, я решилась, я лечу, – Анечка помахала билетом, – а вдруг это судьба?

– Маме ни слова, она будет волноваться. В случае чего – я у вас. Новый год мы встречали вместе. Обратно буду завтра, в шесть. Телеграмму послала, он меня встретит в Новосибирске, встречаем Новый год, а там… Господи, неужели это я? Не может этого быть. Но лечу, лечу!

– Лети, ласточка, кто знает, где твоё счастье. Счастливого пути!

Жанкины слова Анюта ловит в коридоре, у неё считанные минуты до самолёта, её ждет такси в аэропорт. В её сияющих глазах – робость, надежда, доверие, вдохновение. Она летит.

Новогодняя ночь пролетает как одно мгновение. Поздравления, здравицы, поцелуи, танцы до упаду – все смешалось, завертелось, унеслось.

– Анюта, ты уже здесь! Ну как?

– Прекрасно, – как всегда невозмутимым спокойным тоном.

Наша, прежняя Анюта. А где восторг в глазах, безумная решимость, ожидание? Что случилось в том далёком незнакомом нам городе?

– Рассказывай! – прошу я.

– Всё нормально, девочки. Это была безумно интересная ночь. Валерка не встретил меня.

– ?

– Нет, я видела его, конечно. Он даже проводил меня до аэропорта. Но по порядку. В половине двенадцатого я прилетаю в Новосибирск, а меня никто не ждет! Никто, девочки! Я ловлю такси, мчусь в общежитие, а его там нет! Ребята предполагают, раз его комната закрыта, он у друзей в общежитии рядом. Лечу туда. До Нового года минуты, а я летаю! Его там нет. Заглядываю во все комнаты подряд, ищу, мальчишки хором помогают, но Валерки нигде нет. Часы бьют двенадцать, девчонки снимают с меня пальто, парни подают шампанское, мы пьем за счастливую молодость. И так всю ночь. Поздравления, здравицы, поцелуи, танцы до упаду – все смешалось, завертелось, унеслось.

Днем нашли. Где – неизвестно. С кем был – неизвестно. Почему – неизвестно. Телеграмму получил? Получил. Почему срочно не ответил, чтобы не прилетала? Молчит. Проводил, приедет скоро. Зачем? Откуда я знаю? Визит вежливости. Я здесь, девочки! И ничего со мной не случилось.

И тоска в глазах.

Анюта, Анечка! Так закончилась самая безрассудная выходка отличницы, домашней девочки, паиньки, одной из лучших студенток на потоке, чьи лекции, написанные каллиграфическим почерком, не раз спасали нас на экзаменах. Валера, Валера! Где ты сейчас? Неужели так и не понял, что упустил свою Жар-птицу, прилетевшую в новогоднюю ночь на ковре-самолёте! Нашу Аню, Анюту, Анечку – умницу, ангела, ласточку.

– Ты не рада? Или не слышишь? Я говорю – Ванечка будет, представляешь? Боже мой, двадцать лет прошло, двадцать! Говорят, он не изменился, все такой же, только раздался. Должность точно не знаю, но что-то солидное. Кажется, главный инженер. Помнишь, мы все были немного в него влюблены, но у него уже была Алевтина. Девчонка у них, одна. Учится где-то здесь, в Иркутске. А как твои студенты, сдают? Как Фёдор? Что-то ты всё молчишь, молчишь. Помнишь Олега? Хотя, что за глупый вопрос. Разве можно забыть первую любовь, – тараторила Жанка, сидя за швейной машинкой и дошивая летнее платье.

Страсть к шитью и вязанию были в ней со школьных лет, и сейчас, в новых русских, она не изменила своим привычкам. Напоминания об Олеге срывают меня с места, комната становится маленькой, компьютер расплывается перед глазами и… я уже там, в далеком ушедшем морозном дне.

Головная боль от так и нерешенной задачи не проходила, в голове прокручивались возможные варианты решений, освободиться от которых не было сил. На десятом кругу я вдруг обнаруживаю, что я не одна в моем пространстве. Кто-то упорно преследует меня круг за кругом, не сходя с дистанции. Бесцеремонное вторжение в мои владения неизвестным раздражает меня. Я пытаюсь внезапно развернуться и замечаю, что не могу сделать этого, кто-то уже другой крепко держит меня за руку, мы несемся в общем потоке.

– Меня зовут Дмитрий, я очень хочу составить вам компанию, не отталкивайте, пожалуйста, – произносит незнакомец, а я внимательно, насколько позволяет скорость движения, рассматриваю его.

Высокий рост, черные глаза, открытое лицо – идеальный вариант для Жанки.

– Передохнём», – прошу я, и мы приближаемся к бортику, где сидит в одиночестве Жанка.

Она ещё очень плохо держится на коньках, а мне невмоготу «лететь» по хоккейной коробке гусиным шагом, мне нужна скорость. Мы знакомимся, я прошу парня составить компанию моей подружке, но он возражает и тут же находит для неё «учителя», представляя нам своего друга. «Олег», – произносит тот, и я сердцем улавливаю, что это он не давал мне покоя десяток кругов, терпеливо сопровождая меня в толпе, шаг в шаг. Он насмешливо осматривает нас и беспрекословно соглашается учить Жанку. Она счастлива. Старомодные сверхвежливые манеры Дмитрия утомляют меня, от его чрезмерной опеки начинает тошнить. К концу вечера я начинаю тихо ненавидеть его. Предложения ребят встретиться завтра я пропускаю мимо ушей, мы уходим. Завтра и послезавтра, и после послезавтра вечера повторяются, они похожи один на другой, с одной только разницей, моя ненависть к Дмитрию достигает гипертрофических размеров. Поэтому предложение встретить Новый год одной компанией не вызывает у меня особого энтузиазма. Но девчонки, Геля и Жанна, соглашаются, я не могу перечить им.

Вот и 31 декабря. Моя голова поверх бигуди обмотана красной косынкой, спортивный костюм не мешает мне легко перепрыгивать со стула на стул. Мы твёрдо решили получить первый приз за оформление комнаты к Новому году. Геля спит, у нее болит голова. Приходят парни. Приносят шампанское и цветы. Спрашивают, что ещё нужно купить. Я злая и раздражённая, представляю себе длинную ночь ухаживаний Дмитрия и возможные пути для побега из этой компании. Прекрасно понимаю, что этих путей нет. И вдруг замечаю взгляд Олега, задержавшийся на мне дольше вежливого приветствия. Он оценивающий, располагающий, волнующий. А Дмитрий идет мимо меня и будит Гелю. Я не успеваю перепрыгнуть на другой стул, чтобы развесить серебристый дождик, Олег подхватывает меня вместе со стулом и переносит на другое место. Я стараюсь ничего не замечать, хотя не заметить этого невозможно. И я чувствую себя в неведомом мне полёте, мне страшно, и захватывает дух. Что-то случилось в этот миг, что-то случилось. Ребята уходят, комната готова для приема жюри. Ёлка так светится украшениями и огоньками, что всё остальное отступает на второй план – пельмени, салаты, компот, одежда, причёска, гости. Жюри без колебаний отдает нам первое место, вручает грамоту и шампанское, берёт интервью победителей в Новогоднюю стенгазету. Нам достается вопрос: «Чего не хватает студентам перед экзаменом?» Под общее ликование отвечаем: «Одного дня и …мамы!»

Уже одиннадцать, а Жанки нет. И вот она появляется в комнате, вся в слезах, с ситом в руках. Геля спешит успокоить ее, узнать, что случилось. Вперемежку с рыданиями мы ловим, что весь Жанкин вечер был потрачен на приготовление пирожных у сестры, потом она поехала в общежитие, но трамваев долго не было. Потом подошёл один, она сумела влезть, но народу было столько много, что сито с пирожными перевернули, и она привезла нам одни крошки, все раздавленные и бесформенные. Её рыдания при этом достигают апогея.

– Перестань плакать, – просит Геля, – мальчики приходили. Они сейчас придут. Олег будет.

Её слова производят успокаивающее действие. Всё ещё всхлипывая, но, уже улыбаясь, Жанка поворачивается ко мне и заявляет:

– Анна, ты у меня Олега не отбивай.

Что-то оборвалось внутри меня, неясная тревога заполнила, опустошила, унеслась. Совершенно безучастным голосом я отвечаю:

– Чего ты выдумываешь, разумеется, это исключено.

Но вот уже почти двенадцать, гости входят, музыка чуть слышно играет, стол готов, свет выключен, сияет ёлка, всё чинно и благородно. Я помню Жанкино предупреждение, излишне по-хозяйски веду себя, рассаживая гостей и хозяев. Понуро выбираю себе в кавалеры невзрачного блондина, предполагая, что он окажется не таким занудой, как Дима. Олега определяю рядом с Жанкой. Никто не спорит. Ждём двенадцати. И вот этот миг налетает, такой долгожданный и такой неожиданный. Все кричат, льётся шампанское, звенят стаканы, мир взрывается. Из коридора доносятся рёв, песни, музыка, топот. Едва успевая выпить шампанское, несёмся в коридор и вливаемся во всеобщее безумие. Взявшись рука за руку, все обитатели пятиэтажного общежития в едином потоке под невообразимую музыку несутся в неистовом танце по этажам – первый, второй… пятый, пятый… второй, первый. Все кричат, поют, свистят. Безумие длится пять, десять, пятнадцать минут – сколько выдерживают ноги. Танец заканчивается в рабочей комнате, где в мирное время стоят кульманы и рождаются курсовые. Сейчас здесь музыка, музыка, музыка. Она убыстряется, сменяются ритмы, безумие, захватившее нас в коридоре, продолжается. Кто-то кричит по ослиному, кто-то прыгает до потолка, кто-то пытается удержать ритм: все танцуют. Но вот безумие спадает, музыка утихает, утихают студенты. Медленный танец. Танцуя, замечаю, что со мной рядом не тот невзрачный блондин, и даже не зануда – Дима, а Олег. Олег? Почему Олег? А не всё ли равно, Олег так Олег. Душная комната одурманивает, думать ни о чём нет сил. И вот вся компания поднимается в комнату. Мы голодны и жаждем пира. Пир состоится. Пельмени идут на ура, салаты великолепны, Жанкины пирожные на бис. Мы сыты и счастливы. И вновь рабочая комната, танцы. На этот раз танцы до упаду, насколько сил хватит.

Но вот слышится истошный крик: «Горим!» Выбегаем на улицу. На втором этаже в какой-то комнате открыто окно, из него валит дым. Следом вылетает матрац, он объят пламенем. Огромным факелом он медленно опускается на снег. В комнате, видимо, больше ничего не загорелось, все успокаиваются. Морозный воздух освобождает от безумия, в летнем платье холодно. Зябко одергиваю плечи и замечаю, что чьи-то руки заботливо укутывают меня в пиджак. Кто это? Олег? Опять Олег?! Что? Танцевать? Танцевать, так танцевать! Теряемся от компании и танцуем, танцуем, танцуем. Ноги не выдерживают нагрузки, и я зову Олега наверх, отдохнуть. Мы идём, взявшись за руки. В комнате никого нет. Я скидываю туфли и босиком плетусь к столу. Олег подсаживается рядом. Еды на столе практически не осталось: студенты есть студенты. Но есть конфеты и шампанское, та самая выигранная нами бутылка, припрятанная мною на всякий случай. Олег наполняет стаканы и предлагает выпить на брудершафт. Я знаю, что это значит, но почему-то не сопротивляюсь, а пью всё до дна. В голове проносится, что за ночь выпита тройная норма, но опьянения нет. Заходят девчонки, и это освобождает меня от поцелуя, которого очень боюсь. Мы идём танцевать всей компанией, уже который раз за ночь. Ночь на исходе, все быстрые танцы танцуются медленно, остаются пары, среди которых мы с Олегом. Но вот и наши силы иссякают, мы идём наверх. В рекреации напротив нашей комнаты никого нет. Олег увлекает меня, прячет за штору и целует, целует, целует. Все мои страхи улетучиваются, реальность исчезает, я во сне.

Вдруг из-за дверей нашей комнаты доносится страшный грохот битой посуды. Влетаем в комнату и застаем необычную картину: Геля с Димкой напару бьют пустые бутылки шампанского, держа их за горлышки и ударяя друг о друга. На полу груда битого стекла, но руки их на удивление целы и невредимы. Вдвоём останавливаем это безумие. Всходит день. Сумрачная комната выглядит безобразно: с ёлки сорвана мишура, на столе груда объедков, на полу груда битого стекла, а на стене грамота за лучшее украшение комнаты. Олег увлекает меня за дверь, в рекреацию, я сопротивляюсь, беру ведро и начинаю собирать стекло и мусор. Никто не помогает мне. Кто лежит, кто сидит, кто поёт, кто что-то жуёт. Выношу мусор на свалку, возвращаюсь, начинаю мыть полы. Ребята потихоньку исчезают. Полы домыты, посуда убрана, комната вновь приобретает привлекательный вид: всё чинно и благородно. Парни ушли, девчонки принимаются пить чай. Хочу присоединиться, но вдруг понимаю: «Олег ушёл. Ушёл?! Почему ушёл? Как ушёл?» Со мной истерика. Я не хочу, чтобы он уходил, не хочу. Мои рыдания сродни моим мыслям, то громкие (он ушёл совсем!), то чуть слышные (может, ещё не всё потеряно?). Девчонки тащат валерьянку, уговаривают, упрашивают, вытирают мои слёзы, а я вдруг понимаю, что впервые в жизни безумно влюбилась.

– О чём задумалась? – возвращает меня в реальность голос Жанки.

И я вдруг замечаю усталость в её голосе.

– Осколки от бутылок шампанского, безумная радость и тоска, запах валерьянки – это и есть моя первая любовь, – отвечаю я.

И вот Олег забыт, он остался там, в прошлом. И уже не болит сердце и не стучит в такт приближающимся к комнате шагам. И давно высохла подушка от безудержных девичьих слёз. Двадцать лет прошло, двадцать.

– Валентина наша бросила к черту инженерную работу, вкалывает маляром, два неудачных брака, живёт одна, с дочерью, – продолжает выдавать новости Жанна.

Дождь за окном не утихает, пожалуй, даже усиливается.

– После института она развела бурную любовную деятельность, представляешь? Это наша-то Валька, недотрога и страдалица.

– Анюта, ну, пожалуйста, я тебя очень прошу…, – канючила Валя, не давая мне спать в поезде, который мчал нас в стройотряд.

– Анюта, я не умею сама знакомиться, а так хочется, чтобы у меня был парень. Понимаешь, я знаю, ты можешь мне помочь. А я тебя научу танцевать вальс, – поглядывая хитренькими глазами на меня, уговаривала она.

Одному богу известно, откуда она узнала о моём сокровенном желании. Контракт был заключен по взаимному согласию. Поезд вёз нас в романтическое лето, с работой от зари до зари, со свиданиями при луне, романами и страданиями. И жизнь внесла свои корректировки в реализацию девичьего соглашения.

– Боже мой, какие красивые! – возглас Вальки прозвучал над моей головой.

Моё письмо никак не дописывалось, виной тому была фотография Олега, неизменно находившаяся в записной книжке и случайно оказавшаяся в моих руках. Мысли сразу перепутались, бодрый тон письма маме о прибытии исчез, слова потерялись.

– Серёжка, ты их мне принёс? – спрашивает Валентина, а я пытаюсь сосредоточиться. Ответа я не слышу, обдумывая, что же писать дальше. Написать строчку не успеваю, так как на листок опускается чудесный букет красивых лесных лилий.

– Это вам, – слышу я глуховатый мальчишеский голос откуда-то сверху. Поднимаю голову и вижу восторженные серые глаза Валькиного собеседника. Я ничего не спрашиваю, просто смотрю. Валентина недовольным голосом знакомит нас. Это ее одноклассник, он в соседнем стройотряде. Сергей устремляет свой взор на фотографию в моих руках и спрашивает:

– Это кто?

– Жених, – отвечаю я, – на север уехал деньги на свадьбу зарабатывать.

И мне так хочется, чтобы это была правда, но я знаю, что это не так. Грусть сквозит в моем голосе, но парень этого не замечает, он говорит утверждающе серьёзно:

– Отобьем!

Я не отвечаю и иду искать банку, чтобы поставить цветы. Второй раз в жизни мне дарят цветы, и я не хочу повторить ошибку школьных лет: отвергнутый мною букет был брошен в бурную горную реку. Валя сердится, мало того, что я не познакомила ее ни с кем, так еще и овладеваю вниманием её друзей.

Пора спать, мы всем мешаем. Девочкам утром на занятия, Сергею на работу. Да и нам рано вставать: Алексей заедет на машине в половине девятого. Мы расстилаем диваны, укладываемся, благо, что квартира большая и спальных мест много. А дождь все стучит и стучит за окном, порывы ветра срывают дверцу чердака, и она монотонно стучит на крыше. Заснуть не удается. Спотыкаюсь на Алексее, новость не выходит у меня из головы.

– Романовы разбежались! – сообщает Анечка, – Вы представляете, Катя выходит за Алексея?!

Новость ошарашивает всех без исключения. Катя с Андреем неразлучны с девятого класса, их давно все поженили. И вдруг она бросает самого умного парня в мире и выходит замуж за Алешку! Бесшабашный Алешка, душа общества, гитарист и добрый друг женится на самой заурядной девчонке в группе. Вот уж поистине мужская душа не изведана. Два интересных, умных, многообещающих парня не могут поделить посредственную троечницу, необаятельную глупышку. Но это так. И свадьба состоялась. И горе Андрея закончилось женитьбой на красивой архитекторше с четвёртого курса. Пути господни неисповедимы. И горечь от сознания того, что гуляние в ресторане выпускного бала не состоялось отчасти от того, что Катерина сдала в прачечную бельё, а Алексею необходимо было забрать его, он был чрезвычайно занят и заняться рестораном не мог. Обезглавленная группа в ресторан так и не пошла.

И вот теперь, двадцать лет спустя, Алексей оставляет Катю с двумя детьми и уходит из семьи. Боль, разочарование в конце – концов настигли его. А наш Андрей попадает в авиакатастрофу, его больше нет. Наши первые жертвы. А Катя? А что Катя? Работает на пятачке, торгует товарами. Ревность, разочарование, сознание потерянной возможности гладкой жизни с Андреем окончательно выбили её из колеи. Теперь самой приходится решать все проблемы. Жанка сказала, что Алексей без работы сейчас, ему очень трудно. Но в новой семье растёт сынишка – отрада и надежда. Сон не приходит. И радостно и страшно представить завтрашний день. Но вот он, рассвет. Разве скажешь, что на дворе июнь, когда за окном снег? Густая трава выползает из-под снежного покрова зелёными змейками, листья на деревьях отяжелели под грузом вывалившего не по расписанию снега, солнце едва пробивается из-за туч. Настоящий октябрь в начале лета. Гудок за окном оповещает о прибытии транспорта. И вот я уже вижу Алешку. Неужели этот маленький седоватый с угрюмым взглядом мужчина средних лет – душа и сердце нашей группы? Синие глаза внимательно, с головы до ног изучают меня, и я чувствую, что подобные моим мысли, но уже обо мне, проносятся в его голове. Ни удивления, ни восклицания. Всё там, в себе, внутри. Привычка жить без эмоций. Покупка хлеба, конфет и других мелочей отвлекает от беседы. Да я не могу еще прийти в себя от событий последних дней. Всё кажется нереальностью. Но вот уже и турбаза, боже мой, кто это стоит на крыльце? Неужели Ванечка, всеобщий любимец девочек, без всякой надежды на взаимность под зорким оком Алевтины? Это действительно он. И ничуть не изменился, всё такой же. Как хорошо смотрит за ним Алька, какой он вальяжный и ухоженный!

– А где Анечка? – обращается он вместо приветствия, – Анечка будет?

Отвечаю, что Анечки не будет, и замечаю, как тускнеют глаза первого парня в группе, исчезает его задорный огонек, который как магнитом притягивал девчонок двадцать лет назад. Он разочарован, обижен, убит. А я не могу понять причину этого превращения. Я не помню, что что-то связывало их в студенчестве, Анюту и Ивана, но предаваться размышлению некогда, ребята окружили, заохали, заахали, обнимаются, признаются в любви, восхищаются, поворачивают, говорят, говорят, говорят. В большинстве это адэшники, я их абсолютно не помню к своему стыду. Появилась Жанка с видеокамерой, все застыли как перед фотоаппаратом, застеснялись невидящего ока, стали чопорными и неестественными. Она засмеялась, разрядила обстановку, и все опять ожили и засуетились. А ко мне уже спешит Виктор, я помню его, он ни чуточки не изменился.

– Это ты?! – вопросительно – восклицательно произносит он. И я понимаю, ведь нас кроме группы связывает еще одно воспоминание: практика в Усть-Илимске. И его первый вопрос конечно о том времени.

– А помнишь, – говорит он, – как мы летели из Братска в Усть-Илимск в кабине пилотов?

Я не успеваю ответить, просто окунаюсь в тот душный ужасный летний день практики после четвёртого курса.

– Вам необходимо добираться до Усть-Илимска, – голосом, не терпящим возражений, заявил начальник отдела кадров в Братске.

После самолета, битком набитого автобуса от аэропорта, волокиты с чемоданами, предложение казалось мне издевательством. И если бы не было Виктора, я бы расплакалась. Но он без эмоций взял чемоданы, бумаги и молча направился к автобусной остановке. После очередной пытки в автобусе – аэропорт. Билетов нет, и не предвидится на ближайшую неделю. Количество желающих улететь немедленно в десятки раз превышает возможность аэрофлота. Вся страна строит Усть-Илимск. О, чудо, лётчик выбирает Виктора из толпы желающих, и мы летим зайцами с оплатой по цене билета летчикам! Кроме нас в салоне еще три зайца. Но я единственная особа женского пола, лечу в кабине летчиков, на запасном сидении, Виктор со мной. Самолет отрывается от земли, моя душа уходит в пятки, но величие возникшей перед глазами панорамы захватывает меня целиком и полностью. Я не могу оторваться от «зелёного моря тайги», голубых сверкающих ниточек-рек, аккуратных просек ЛЭП, я в восторге. Сейчас и я хочу быть лётчиком, смотреть через застекленную кабину в любую сторону, видеть красоту Земли с неба, а не ютиться в душном, некомфортабельном салоне самолета. Уже одно это объясняет мне желание мальчишек летать. Но вот уже Ангара, плотина строящейся ГЭС, три – пять многоэтажек и …дачи, дачи, дачи.

– А где город, почему одни дачи? – обращаюсь я к лётчикам. Они в ответ смеются. Оказывается, всё, что я вижу под ногами, это и есть город. Времянки, построенные из отработанных щитов опалубки на ГЭС. Нового города на правом берегу еще не видно в тайге, там строится всего несколько домов. Приземлились мы благополучно, автобус довозит нас до конторы. Получаем распределение в палаточный городок для проживания, на строительную площадку для работы.

– Опять палатки, – огорчаюсь я, у меня третье лето в палатках.

Надеясь на нормальные условия, я и вещей-то тёплых для палатки не взяла. И работать придётся мастером в смену, строить город на правом берегу.

Палатки встречают нас безразличием, Виктор будет жить с москвичами, я – с ленинградками. В палаточном городке десятка два палаток, живут студенты со всего Союза. Кроме москвичей и ленинградцев большие группы из Новосибирска, Омска, Томска, Алма-Аты, Караганды, Тулы, Душанбе. И по одному – два со всех городов необъятной Родины.

– Скучно не будет! – успокаиваю я себя, и первый раз за эти суматошные дни после разлуки с Фёдором, теперь уже официальным моим женихом, осенью будет свадьба, мне легко и свободно. Тоска уходит.

– Аня, я помню твой роман в то лето. Но я Фёдору ничего не говорил, хранил тайну, -возвращает меня в настоящее обращение Виктора.

– Какой роман? – недоумеваю я.

Я не помню никакого романа, его просто не было. Была моя сумасшедшая тоска по Феде, слезы в подушку, ожидание писем и нелётная погода, телеграмма «почему молчишь?» и ответная «почему молчишь?», неделя без писем и следом шесть писем в один день.

– Какой роман, ты о чём? – спрашиваю я.

– Ну, помнишь, как мило вы танцевали? – отвечает Витя. Концентрируюсь на его словах и вспоминаю…

Если в Ленинграде белые ночи, то в Сибири – полубелые. Сумерки наступают поздно, ближе к двенадцати. Поэтому разнообразие русых, чёрных, рыжих, каштановых, и разных оттенков волос студентов, танцующих на танцплощадке, порядком позабавило меня. Пока я разглядывала вьетнамцев, арабов, негра, таджиков, туркмен и просто тех, кто попал в мое поле зрения, смеркалось. Полилась необыкновенная волнующая мелодия, танго. Это мелодия была до боли знакомая, в то же время неведомая и космическая для меня: это было наше с Фёдором танго. Чтобы не расплакаться, поворачиваюсь и ухожу, но на полпути меня догоняет парень, он просит потанцевать с ним. Его голос умоляющий, я не могу отказать. Мы выходим в круг и …я ничего не помню. Я чувствую рядом Фёдора, мы плывём, мы в неведомом пространстве, наши чувства объединяются, моя тоска уплывает через горы на Маму, к геологам, мне хорошо и спокойно. Партнёр не обнимает меня, не пытается целовать, не разговаривает. Его не интересует, кто я, откуда, как меня зовут, он живёт танцем, он растворяется в нём без остатка. Я понимаю, что он чувствует то же, что и я. Каким-то шестым чувством он уловил мою тоску, его любовь так же далека, как и моя, через меня и волнующую мелодию он там, рядом с любимой. Звучат последние аккорды, парень доводит меня до выхода, извиняется и уходит. И я ухожу, мне больше нечего делать на танцплощадке. И так каждый свободный мой вечер. Он ждёт меня, ждёт заветное танго, и мы танцуем. Ни одной реплики, ни одного лишнего слова, ни единого вопроса. Разрешите, спасибо, простите. Три слова и летящий необыкновенный танец помогают нам пережить месячную разлуку сумасшедшей любви, ему – к невесте, мне – к моему жениху.

– Ты абсолютно прав, – обращаюсь я к Виктору, – у меня действительно был роман. Я не хочу ничего объяснять ему.

– Анюта, ты строила первые дома на правом берегу Усть-Илимска! Ведь это уже история! – слышу я сплошные восклицания.

Моя история уносит меня в тайгу, вечерние сумерки.

– Господи, это что за явление? -вопрос сорокалетнего водителя панелевоза, только что прибывшего из Братска, обращён явно не ко мне, а к моим рабочим. Сначала я не обращаю на вопрос никакого внимания и требую накладную. Но шофер всё ещё в шоке, и я вдруг вижу себя его глазами. Темнота, тайга, стройплощадка, сварщики в масках и сварочных костюмах, крановщики на башенных кранах, монтажники на втором этаже закрепляют панели. Идёт монтаж дома. И вдруг на фоне этого чрезвычайно серьёзного момента откуда-то из темноты появляется девятнадцатилетнее воздушное существо, скорее подросток, чем девушка, в жёлтой элегантной кофточке, джинсах, ярко жёлтых носках и такого же цвета заколке в волнистых уложенных волосах. Место мое на танцплощадке, а не на стройплощадке. Мне смешно, я не могу удержать смех, а водитель просит воды и жадно пьёт, пока я осматриваю панели, принимаю, даю распоряжение на разгрузку и ставлю штамп в накладной.

– Тебе и печать доверили? – всё ещё не верит мужчина. В его глазах и недоверие, и страх, и жалость. Он долго чертыхается перед отъездом, всё смотрит и смотрит в мою сторону. Я ухожу в бытовку, следом заходит дядя Гриша – крановщик, про которого я знаю, что восемь раз он падал с краном, но остался жив, бросить кран не смог, так и работает, пока не упадёт в девятый раз.

Он смеётся над водителем и докладывает, что монтируют последнюю плиту, получилось двадцать кубов за смену, я отмечаю на графике и радуюсь, прораб утром будет доволен, на этаж дом вырос.

А днём, когда я сладко сплю после успешной трудовой смены, в палатку просовывается сначала рука с кружкой, затем чёрная блестящая голова вьетнамца Вьета. Он громко, нараспев, спрашивает:

– У вас есть чайварка?

Всех зовут в столовую, ребята, как и в далёкой юности, набрали столько водки, что и представить невозможно. Звучат тосты, каждый второй посвящён Жанке. Она и красавица, и умница, и молодец, и лучик солнца. Жанка смеётся, спрашивает сразу всех, что же двадцать лет назад она этого не слышала ни от кого из присутствующих. Чай заканчивается, больше нет кипятка, и Олег Хлебов зовёт меня на кухню, вскипятить еще воды. Мы оставляем компанию и по крутой лестнице спускаемся вниз. Работники кухни ушли, дверь заперта. Только одно раздаточное окошко даёт возможность совершить задуманное. К моему удивлению Олег без раздумий пролезает сквозь него на кухню, я жду с другой стороны. И не могу себе представить, чтобы двадцать лет назад могло произойти что-либо подобное. Наше разгильдяйство не позволяло нам сдавать проекты вовремя, у нас вечно не хватало времени. А Олег всегда был на высоте, один из первых. Но никогда мы не осмеливались просить помощи у него, он казался недосягаем и недоступен.

– Олег, – говорю я, – я тебя так боялась в студенческие годы. К тебе невозможно было подступиться. А сейчас ты можешь мне ответить, ты достиг в жизни того, чего хотел?

Он недолго думал, чтобы ответить.

– Что касается карьеры и работы – без сомнения да. Но только сегодня, после ваших воспоминаний о студенчестве я понял, что обокрал сам себя. Мои воспоминания связаны с учёбой, занятиями, успешными экзаменами. А вы просто жили, дурачились, влюблялись, выручали дуг друг друга, попадали в невероятные ситуации и выкручивались из них, я прошёл мимо вас, тогда это казалось мне не главным, второстепенным. Знаешь, почти все пары со студенческих лет не распались. Скоро серебряные свадьбы играть будут. Очень жаль, что я понял, что не прав, очень поздно.

Чайник вскипел, несём его назад, в компанию. Навстречу Ванечка с печальными глазами. Он пытается уйти пешком в город, уехать к Анечке, он пьян и необуздан. Мои уговоры на него не действуют, Ванечка начинает нудно объяснять мне причину своего поведения. Появляется Виктор, он трезв и как всегда придирчив к ребятам. Ему не нравится приставание Ивана ко мне, и он абсолютно серьёзно заявляет, чтобы я не боялась, никто не смеет сегодня обидеть нас с Жанкой. Мне смешно, я обнимаю Ванечку и целую его в щечку. Наши мальчики никогда не посмеют обидеть нас. Мы сидим в комнате, орём песни. Песни нашей молодости. Алешка уже не может играть на гитаре, у него болят пальцы. Больше нет сил, засыпаем на ходу. Идём с Жанкой в свою комнату, проваливаемся в тяжёлый сон. Едва посветлело за окном, слышим стук в дверь. Не открываем. Жанка поднимается, придирчиво осматривает себя в зеркало, поправляет причёску, одежду. Только после этого открывает. На пороге Валерка, он фотографирует с ходу и разочарованно произносит:

– Ну, девчонки, вы уже готовы к приёму гостей.

Жанка смеётся, поясняя, что мы красавицы от природы. Занимается рассвет, приезжает Жанкин Сергей, мы покидаем турбазу. С нами Ванечка, он не хочет уезжать, не повидавшись с Анечкой. У Сергея новенькая волга, он горд своей жизнью и уверен в себе. В Жанкиной квартире нас встречают девчонки, они готовят завтрак.

– Жанка, ты что, крутая? – задает вопрос Ванечка, осматривая комнаты, и садится завтракать в «крутой» квартире.

– Девчонки, скажите честно, вы не хотели бы сейчас оказаться на месте своих детей, двадцать лет назад? – задает он вопрос, – ведь это так здорово, можно изменить всё что захочешь.

– Нет, – отвечает Жанна без раздумий. – Меня моя жизнь устраивает.

Я молчу.

– Ну что тебе дал этот БАМ? – задаёт Ванечка вопрос мне, – ты же бамовский авантюрист. Я не отвечаю, вспоминая декабрь 1985 года.

Мороз, ветер, пурга. Окна вагончика зашторены, света нет, только свечка. Но внутри тепло и уютно, ребята натопили печку. Вся наша компания после тяжёлого предсдаточного трудового дня рада домашней обстановке. Позади – монтаж ферм на пронизывающем ветру, холод, проникающий под любую одежду, ругань с бесноватым начальником участка по поводу отсутствия колонн, впереди – день рождения крановщицы Валентины. Традиция отмечать праздник с ребятами на работе не нарушена несмотря на сухой закон Горбачева. Наш скромный Санька рассказывает, что когда он не был женат, при этом он переводит дух и задаётся вопросом: а когда же это было? Между первым и вторым или между вторым и третьим браком? Его рассуждения тонут в шквале хохота, он работает у нас недавно, все мы считали его самым скромным девственником, который за версту обходит девчат из бригады штукатуров. Осетин Миша степенно разливает вино, при этом умудряясь рассказать дюжину анекдотов; каждой даме, а нас всего три, оказать внимание; с каждым мастером перекинуться одним им понятными фразами. А когда из-под рабочего полушубка извлекаются три живые гвоздики, по одной для самых прекрасных женщин, нашему восторгу нет предела. Санька задаётся вопросом, как назвать свою дочку, а что будет дочка, он не сомневается. Мы с радостью причастности к великому событию вспоминаем всевозможные имена, а он только хитренько улыбается, отрицательно покачивая головой. Наши фантазии не беспредельны, мы назвали всех Аленок, Машек, Джульетт и Настась.

– Вы не нашли достойного имени для моей дочки! – кричит Саша – Я назову ее Анной! Я назову ее Анютой в честь тебя, мой строгий нормировщик, – обращается он ко мне. – Она всю жизнь будет напоминать мне о той ночи, когда я переписывал две дюжины нарядов, которые ты мне зарубила. Между прочим, это была незабываемая ночь!

Обвальный хохот заглушает его слова, перед моими глазами предстает Сашенька с выражением обречённости на лице, когда я возвращала ему пачку проверенных нарядов. А за окном снег, метель. И пора расходиться по домам, и мы бредём по колено в снегу, пряча лицо от пронизывающего ветра, прижимая к груди чудо – живой цветок…

– БАМ дал мне то, что не может дать ни одна страна в мире – отвечаю я Ванечке.

Мы едем к Анюте. И вот знакомый поселок, знакомый дом. Анюта дома. Она бросается к нам, не веря своим глазам, плачет. Ванечка вытирает её слёзы, пытается успокоить, смотрит в глаза. Ничего не осталось от задорной девочки с карими глазами. Маленькая измождённая женщина с морщинками вокруг глаз, с потухшим взором. Она собирает на стол, хвалит свою Яночку, свою отраду. Ни слова о своей тяжелой жизни, только одни восклицания:

– О боже, как я рада этой встрече! Вы даже не представляете себе, какой подарок вы мне сделали! Сколько я буду вспоминать этот день!

Я сдерживаюсь от рыданий, пытаюсь подхватить разговор, но это плохо получается, тогда я замолкаю и только смотрю, смотрю, впитываю в себя всю атмосферу встречи. Меня хватает до машины, а там я закипаю, становится невыносимо тоскливо, и слёзы градом льются из моих глаз. Ваня сидит рядом.

– Что ты ревёшь? – говорит он.– У тебя есть муж, живи, носи его на руках и…

Он не успевает закончить фразу, а я реву уже в полный голос и не могу остановиться.

– Что с ней? – спрашивает Иван Жанну обо мне.

– Ты попал в точку. Анна уже носила мужа на руках. У него был инсульт, – слышу я и проваливаюсь в самый жуткий период моей жизни.

С трудом взбираюсь на четвёртый этаж и звоню. Мама встречает меня и вместо приветствия обрушивается с очередными жалобами на непослушных детей. Я не могу ее слушать. Потом. Позже. Я знаю одно: если я сейчас не доберусь до кровати, то засну тут, у порога. Трое суток на ногах, трое суток без сна. Я засыпаю и вижу системы, уколы, врачей, палату. Действительность не отпускает меня и во сне. Фёдор болен. У него парализована вся левая часть тела. Для сорокалетнего мужика, ни разу не болевшего даже гриппом, это трагедия всего существования, всей жизни. Он плачет. Плачет впервые в жизни. А мне плакать нельзя. Надо убедить, что это не конец, надо заставить поверить в себя, во врачей, в то, что будущее есть. Днём – процедуры, врачи, посетители. Ночью – боль в руках и ногах, массаж, массаж и массаж. Массаж каждую минуту, каждую секунду. Я уже не чувствую своих рук, пальцев. Они онемели. Я не чувствую усталости, просто не сплю трое суток. Звонок будильника вырывает меня из мучительного полусна, и я готова снова идти в больницу и снова не спать сколько потребуется. Но дочка сообщает, что моя сестра сменит меня на дежурстве этой ночью, после которой кризис миновал.

– Извини, я не знал, – доносится до меня голос Ивана, и я перестаю всхлипывать.

И вот уже снова Иркутск, студгородок. Ванечка уговаривает нас заехать в общежитие к его дочери. Мы дружно поднимаемся на четвёртый этаж, заходим в комнату и видим красавицу в ярком розовом халате. Ванька счастлив, он любуется дочерью, хвастается перед нами, какая она умница и красавица. Чем-то отдаленным девушка напоминает нам Алевтину, но черты ее лица тоньше и изящнее, она несомненно красивее своей матери. Иван в порыве счастья обнимает Жанку, на что его дочь отвечает критическим замечанием и обещанием обо всём рассказать матери. Мы смеёмся.

– Папочка, а деньги? – слышим мы вопрос и смеемся еще громче, вопрос уносит нас в наши студенческие годы.

Денег, конечно, нет. Они пропиты в загульной встрече с однокурсниками. Времени у нас тоже нет, Иван уезжает поездом домой. Спешим на вокзал, провожаем, напутствуем, обмениваемся адресами и телефонами, обещаем звонить, писать, приезжать и …расстаемся.

Сергей довозит меня до общежития, я добираюсь до комнаты моей дочери, вижу ее озабоченное лицо:

– Мам, что ты так долго? и заваливаюсь спать, больше сил нет ни на что.

– У вас есть заварка? – доносится до меня. И я не могу понять, что это: воспоминание двадцатилетней давности или реальность сегодняшнего дня. Открываю глаза и вижу белобрысого парня, протягивающего кружку моей дочери.