Читать книгу Иуда - Татьяна Окоменюк - Страница 3

Своих настоящих родителей Кешка Юдин никогда не видел: мать умерла при родах, а отца не знала даже усыновившая мальца тетя Марина, старшая сестра покойной. «Командировочный какой-то, – через много лет призналась она уже взрослому Иннокентию. – Таскался по службе в Первопрестольную из своей тмутаракани. Жениться на Ленке не собирался – имел семью. В каждый свой приезд караулил девчонку у общежития и вез ее „на природу“. Когда же понял, что та беременна, испарился, как капля воды с раскаленной сковородки. Мы с Иваном в это время в Ленинграде жили. Вот и проморгали ее, непутевую».

Фамилию в метрику младенцу записали по матери, у нее же взяли и отчество. Что касается имени, то за него парень должен благодарить нянечку роддома бабу Фросю. Та после ухода доктора потихоньку открыла «Святцы» и, найдя там первоапрельских, обнаружила, что ими только святой Иннокентий и заправляет. «Будешь откликаться на Кешку! – сообщила нянька орущему во все горло ребенку. Тот, смолкнув, заулыбался, как бы выражая свое согласие. – Вот и договорились. А то не по-людски как-то: то Чудик, то Рыжик».

Внешность у Кешки и в самом деле была весьма примечательной: весь рыжий – волосы, брови, ресницы, густая россыпь веснушек по всему телу. Размыто-водянистые, близко посаженные и круглые, как у лемура, глаза делали его похожим на инопланетянина. Когда мальчик, не мигая, смотрел на кого-нибудь, у того от страха подкашивались ноги.

Пока Марина уговаривала мужа усыновить племянника, Кешку отправили в Дом малютки. Там он какое-то время был в центре внимания всего обслуживающего персонала: каждый норовил взять «чудика» на руки и продемонстрировать его своим знакомым, собравшимся под окнами детского учреждения.

Тетка с супругом раз в месяц проведывали мальчика, привозили ему из Ленинграда гостинцы, гуляли с ним в парке. Однажды по дороге домой Марину прорвало:

– Ну сколько ты еще будешь к нему присматриваться? Своих нам бог не дает. Так чем тебе Кешка не сынок? По-твоему, лучше чужого взять, с непонятной наследственностью?

– Можно подумать, Кешкина наследственность тебе известна, – недовольно засопел Иван Петрович. – Папашка – черт-те кто. Мать, пардон, тоже… из детдома.

Этого ему говорить, определенно, не стоило. Сейчас он наступил на больную мозоль супруги, и та в долгу не осталась:

– Да, мы с Ленкой выросли в детдоме! И, в отличие от тебя, единственного избалованного чада, детства были лишены. Для педагогов мы были обузой, для домашних детей – детдомовцами, для собственных мужиков – существами с непонятной наследственностью. Именно поэтому я не хочу, чтобы Кешка называл мамой всех подряд. Чтоб он вышел в самостоятельную жизнь беззащитным и неподготовленным, как Ленка, льнувшая ко всякому, кто погладит по голове…

Иван Петрович приобнял жену:

– Мариш, не горячись. Давай с годик понаблюдаем за парнем. Какой-то он… странноватенький. Взгляд у него жуткий и вообще… Догадываюсь, что Ленка творила, чтоб избавиться от нежеланного плода. Пусть он ходить научится, заговорит, проявит интеллект. Мы ведь от него не отказываемся. Будем и дальше приезжать, гулять с мальцом в выходные. На будущий год мне пообещали место в главке. Вернемся в Москву, там окончательно все и решим.

Женщина сдалась. Ей и самой нужен был этот год, чтобы закончить аспирантуру. С появлением в семье ребенка на науке пришлось бы поставить крест и удовольствоваться перспективой до пенсии преподавать литературу в какой-нибудь очень средней школе.

Кеша тем временем рос и разивался. Несмотря на внешнюю экзотичность, никаких патологий, кроме слабого (сорок процентов от нормы) зрения, за малышом замечено не было. Он был в меру подвижен, смышлен и любознателен. К трем годам обладал довольно большим словарным запасом, хорошей памятью, сноровкой и неуемной фантазией. Он все время что-то сочинял и выдумывал, за что его в «Малютке» прозвали Кешкой-Фантазером.

Что касается зрения, то тут было над чем призадуматься. Улучшения доктора не обещали. Наоборот, прогнозировали ухудшение. Помочь же ребенку ничем не могли – слишком редкой и малоизученной была патология. Столь необычный дефект зрачка офтальмологи объясняли воспалительным процессом, произошедшим в организме матери в период внутриутробного развития плода. А значит, очки с толстыми линзами должны были стать его пожизненным атрибутом.

Зная о намерениях Марины усыновить племянника, заведующая «Малютки» сказала ей при встрече:

– В будущем году мы должны будем перевести Кешу в детский дом. Если вы не передумали, советую приступить к сбору документов. Процесс этот хлопотный и небыстрый.

Приехав домой, Марина взяла мужа в оборот:

– Иван, пора вплотную заняться усыновлением. Пока мы будем раскачиваться, пацан уже в школу пойдет. Не стоит Кешке знать, что мы ему не родители. Звони Матросовым, пусть подыскивают себе другую квартиру. Я возвращаюсь в Москву и начинаю ходить по инстанциям. К твоему приезду половина бумажных хлопот уже будет за спиной.

Иван Петрович промямлил что-то невразумительное. Марина разозлилась:

– Что ты блеешь? Тут мычи-не мычи, а здоровье твое не позволяет нам стать родителями. Не до старости же нам куковать в одиночестве?

Последний аргумент был ударом ниже пояса, но именно он и решил судьбу сироты. К удивлению Ивана Петровича, процесс усыновления прошел как по маслу, и Новый 1956 год Кеша встречал уже в «собственной» семье. Ни фамилию, ни отчество менять ему не стали, оставили все как есть. Во-первых, Марина, по-прежнему, носила свою девичью фамилию, совпадавшую с Кешкиной, а во-вторых, общительный ребенок давно уже всем представлялся «Кентием Юлевичем Юдиным».

Вскоре у Ивана Петровича появилась любовница, и он горько пожалел об усыновлении племянника жены. Жалел не зря, потому что, уйдя к своей молодой пассии, он не только оставил бывшей семье двушку в центре столицы, но и вынужден был выплачивать алименты чужому, раздражающему его мальчику.

Марина горевала недолго. Особой любви к мужу она никогда не испытывала, а жизненный опыт подсказывал: если мужик твой уходит к зазнобе, еще неизвестно, кому повезло. В конце концов, Петрович удалился красиво, забрав с собой лишь чемодан с одеждой, картину «Ленин в Смольном», полученную в подарок от ленинградских коллег, да свой любимый письменный стол.

Новоявленная мамаша отдала Кешку в детсад, объяснив ему, что Иван Петрович переехал от них в другой район и был ему вовсе не папой, а дядей. Настоящий же папа, герой-пограничник Юрий Юдин, погиб в перестрелке с диверсантами, пытавшимися нелегально проникнуть на территорию Советского Союза.

Эта новость очень обрадовала паренька: статус настоящего отца поднимал его в глазах дворовых и детсадовских мальчишек, а исчезновение дяди Вани привело к появлению у него собственной комнаты, которую раньше все называли «папиным кабинетом». Мама Марина оснастила ее удобным диванчиком, настоящей школьной партой с гнездом для чернильницы, этажерками, шведской стенкой, специальным экраном для просмотра диафильмов и большим фанерным ящиком для игрушек.

Кеша ни в чем не знал отказа. Захотел в цирк – пожалуйста, попросил аквариум с рыбками и клетку с канарейками – получил, озвучил желание иметь большого деревянного коня на колесиках и алюминиевую сабельку с буденовкой – Марина с ног сбилась, но заказ выполнила. Она его обожала и, порой, сама забывала, что Кешка ей не сын, а племянник.

А в детском саду мальчика недолюбливали: и дети, и воспитатели, и няньки. Нет, он не был хулиганом, грязнулей или отстающим, но была в пареньке какая-то негативная энергетика, порождающая вокруг него нездоровую атмосферу.

Стоило Кеше появиться на горизонте, как дети сразу начинали драться, ломать друг другу песочные сооружения, отнимать игрушки, реветь, бегать к воспитателям жаловаться. Когда же он болел или был с мамой в отпуске, в группе царили тишь, гладь да божья благодать. А с возвращением мальчика все повторялось: детсадовцы начинали капризничать, не могли уснуть в тихий час, не хотели принимать рыбий жир, есть гречневую кашу и пить молоко, в котором плавает пенка.

В присутствии Кеши и воспитатели чувствовали себя неуютно, но ощущения, как известно, к делу не подошьешь. Что же касалось фактов, то, в основном, педагоги возмущались враньем мальца. «Никогда не признает своей вины. Всегда выкручивается, – жаловались Марине пожилая воспитательница Лилия Григорьевна. – Нет бы сказать: больше не буду, и все – конфликт исчерпан. Так он, вместо этого, всех вокруг виноватыми сделает, такого насочиняет – Андерсен обзавидуется».

«Вот карга! – возмутилась про себя Марина. – Кеша – неординарный ребенок с высоким интеллектом и творческим мышлением, а она хочет из него слепить среднестатистическое быдло. Сказочником его называет. А, может, парень – будущий писатель и уже сейчас тренирует свою фантазию. Маразматичка старая, а не педагог».

После очередного родительского собрания уже другая воспитательница, молоденькая Ольга Петровна, попросила Марину остаться для беседы с глазу на глаз.

– Думаю, вам следует знать, что Кеша – мальчик хитрый и мстительный. Он никогда не скандалит открыто, не дерется с детьми, не ругается, но, если что не по нему, мстит обидчику исподтишка…

– В чем конкретно провинился мой сын? – прервала ее монолог Марина.

– Понимаете, вначале я думала, что это – случайность. Это когда Аллочка Кузина, – она была назначена старшей по уборке павильона от снега, – попросила Кешу повторно убрать его квадрат и поставила ему тройку за прилежание. Так вот, в тот вечер, когда дети уходили домой, выяснилось, что пушистая шапка девочки почти лысая.

– И причем тут Иннокентий?

Ольга Петровна грустно улыбнулась:

– После ухода последнего ребенка мы с няней проверили все комнатные тапочки и только на Кешиных обнаружили серый пух.

– Тоже мне улика, – пожала плечами мамаша.

– Второй случай произошел через месяц. Мы лепили из пластилина сказочных героев. Кеша пошел самым простым путем: скатал Колобок, причем, кривобокий. Его творение мы на выставку не взяли. Взяли лучшие работы и среди них – Буратино, сделанный Вадиком Спицыным. Кеша сказал тогда, что Буратино этот похож на своего Папу Карло – такой же шепелявый и беззубый. Вадик ему ответил: «Лучше быть беззубым, чем кривобокой лепешкой, которую стыдно кому-нибудь показать». На следующий день Буратино с выставки исчез и был обнаружен в ботинке у Вадика. Это был уже не Буратино, а кучка пластилина, приставшая к ступне Спицына. Я позвала Кешу, посмотрела на его руки – под ногтями у него был пластилин. Как мы его не уговаривали признаться – все без толку: куда делся Буратино, он не знает. Полагает, что тот ночью ожил и куда-то убежал. А пластилин у него под ногтями – еще с прошлой лепки. Мол, не любит он мыть руки, потому что хочет попасть в сказку «Мойдодыр» и познакомиться с «умывальников начальником и мочалок командиром».

Родительница удовлетворенно хмыкнула, что означало не просто одобрение – восхищение своим питомцем.

– А недавно, – продолжила педагог, невзирая на странную реакцию родительницы, – мы распределяли роли сказочных героев для новогодней инсценировки. Кеше достался Львенок, а он хотел сыграть Принца. Мы ему объяснили, что он очень похож на своего героя, такой же рыженький и забавный, а Принца будет играть Коля Мухин – мальчик рослый, спортивный, с готовым костюмом. Кеша, вроде бы, согласился, но на репетиции, как бы нечаянно, наступил на корону, и от той остались одни осколки. Думаете, раскаялся? Нет! Пока Мухин оплакивал свой царский атрибут, он в маске Львенка носился по залу с радостными воплями: «Я – самый, самый главный! Я – царь зверей, а царь – главнее принца».

Марина с трудом собрала в кучу мускулы лица и, подавляя смех, произнесла:

– Благодарю за информацию. Я обязательно проведу с сыном воспитательную работу.

Никакой работы она с Кешкой не провела, потому как ничего предосудительного в его поступках не усмотрела. Отметив про себя находчивость, неординарность мышления и недетскую смекалку паренька, внутренне порадовалась: «Этот не пропадет. Молодец!».

И он, действительно, радовал мать своими успехами: к пяти годам уже бегло читал, считал до ста, знал на память массу детских стихов. К шести стал сам сочинять незамысловатые куплеты и сказки. Последние, правда, были весьма странными. В финале все его положительные герои погибали в страшных муках…

Воспитатели не раз жаловались Марине Юрьевне на то, что Кеша в тихий час превращает спальню в комнату страха. Как только нянька удаляется, он, как кот Баюн, сразу же начинает шипеть: «В черном- пречерном лесу, на пороге избушки лесника, в луже крови, лежала голова маааааленького мальчика…».

В ответ на вопрос Марины, зачем он это делает, парнишка возмущаля: «Здрааасьте! Сами же меня просят, а потом бегают жаловаться. Воспиталки меня за это скакалкой к шведской стенке привязывают… Надоели они мне все. Скорей бы в школу».

На самом же деле, в школу Кеша стремился из-за формы, которая напоминала ему военную. Ведь это так забойно: ходить в фуражке с желтой кокардой и сером кителе, опоясанном ремнем с массивной пряжкой. Идешь себе на занятия: в правой руке – настоящий дерматиновый портфель, в котором теснятся учебники, чернильница-непроливашка, деревянный пенал с карандашом, ручкой, перочисткой, резинкой и запасными перьями. В левой – матерчатый мешок со спортивной обувью. Взрослый человек! Но главное —ремень с пряжкой.

Он с завистью наблюдал за Виленом, внуком Лилии Григорьевны, приходившим к ней после школы, чтобы сытно поесть на детсадовской кухне. Отобедав, он, по обычаю, направлялся в их спальню «наводить порядок». Снимал с себя ремень, накручивал его на руку и, прохаживаясь между кроватями, угрожающе щелкал им над головами притворяющихся спящими детей. Кеша мечтал научиться таким же щелчкам, но для этого нужно было наконец пойти в школу.

Вскоре у него с Вадиком Спицыным произошел еще один конфликт. Все началось с очередного хвастовства Юдина своим отцом-пограничником. Перечитавший и прослушавший массу рассказов о стражах родных границ, он принуждал ребят играть с ним в прославленного пограничника Никиту Карацупу и его верного четвероногого друга Ингуса. Сам он всегда изображал своего отца, которого идентифицировал с Карацупой. С каждой новой игрой на счету его «героического бати» оказывалось все больше задержанных нарушителей, все больше наград и звездочек на погонах. В последний раз он уже был майором-орденоносцем.

Спицын, которому Кешка отвел роль служебного пса Ингуса, презрительно фыркнул:

– Портрет моего папки на Доске почета висит, а твой – никакой не пограничник. Хватит уже брехать. Он в толстых очках ходит, таких же, как у тебя. А очкариков в пограничники не берут. Мне мама сказала, что он ушел от вас в другую семью.

– Сам ты брешешь! – завизжал Кешка. – Никакой он не очкарик. Он погиб, когда мне еще и годика не было. У меня дома есть его пограничные медали и даже один орден.

– Нет у тебя никаких медалей, – ухмыльнулся Вадик, – а у моего папки есть. Я принесу и докажу. А ты не докажешь. Ты вечно все сочиняешь.

На следующий день Кешка не захотел идти в детсад. Медалей у него не было. Не было и никаких других доказательств. Он выпотрошил весь семейный альбом, но ни одной фотографии с изображением человека в форме не нашел. Теперь его все засмеют. Особенно, если Вадька медаль принесет.

Мать даже слушать не стала Кешкиного бреда о внезапно заболевшем животе. Со словами: «Не выдумывай!» натянула ему на голову шапку, завязала на загривке шарф и поволокла сына в детсад. Тот, как собачка на поводке, семенил рядом с Мариной Юрьевной, лихорадочно обдумывая ситуацию. Мимо прогрохотал трамвай с рекламой облигаций трехпроцентного займа на крыше. Вздрогнув, Кеша споткнулся и повис в воздухе, удерживаемый матерью за шарф. «Плохая примета, – огорчился он. – На левую ногу споткнулся. Если б на правую, пацаны забыли бы про медаль, а так…».

Мать завела его в группу, привычно попросила вести себя хорошо и в понеслась на работу. В предбаннике Кешку уже ждала группка мальчишек во главе со Спицыным. У Вадика на кармане его клетчатой байковой рубашки болталась «настоящая золотая медаль» с ленточкой темно-зеленого цвета и двумя продольными желтыми полосками по краям. Ребята, молча, воззрились на вошедшего. Юдин даже ухом не повел. Как ни в чем не бывало, вытряхнулся из плюшевого пальто, засунул в его карманы болтавшиеся на резинке варежки, стянул валенки и байковые шаровары, нащупал ногой в шкафчике свои войлочные тапки.

– Принес? – бросил Вадька с усмешкой.

– Что? – «не понял» Кеша.

– Медали пограничные, что ж еще.

– Не-а. Мамка не дала. Сказала, что это не игрушка, а память. Вдруг кто стибрит.

Пацаны, переглянувшись, загомонили.

– Я ж говорил, что он – брехун, а не сын пограничника, – припечатал Кешку Спицын.

– Брехун, брехун! – запрыгали мальчишки, показывая на него пальцем.

– Сами вы… – прошептал Юдин сквозь слезы.

После тихого часа ребятишки стали одеваться, и тут выяснилось, что медаль с рубашки Вадика куда-то исчезла. Воспитатели обыскали всю группу, заглянули в каждую щель, вывернули все карманы, гольфы и тапочки – как корова языком слизала. Упав на кровать, Спицын бился в истерике: «Папка меня убьет! Я ее без спросу взял!».

В глазах у Кеши засветилось злорадство.

– Я же говорил: могут стибрить! Потому и послушал маму.

Вадик враз перестал рыдать, поднял с подушки голову и пристально посмотрел на Кешу.

– Это ты их украл! Я знаю! Ты – вор!

– Кешка – крадун, Кешка – крадун! – завопили вслед за Вадиком остальные. – Мы с ворюгами не играем!

Несмотря на все увещевания воспитателей, дети, действительно, перестали принимать Юдина в свои игры. Тот сидел в сторонке, выстраивая из кубиков дома или листая свою любимую книгу «Черемыш – брат героя».

Кеша тяжело переживал бойкот, хоть и знал, что страдает заслуженно. Именно он снял с рубашки спящего Спицына медаль «За освоение целинных земель» и глубоко вдавил ее в мягкую землю стоящего на подоконнике алоэ. И сделал он это не из подлости, а из мести. Нечего было над ним издеваться, обзывать его отца очкариком и всех против него настраивать. Даже воспиталки с няньками и те поглядывают в его сторону как-то недобро. Ну ничего, он им всем еще отомстит.

Случай для мести представился через три дня. У детсадовской медсестры Анны Ивановны как раз был день рождения. Уже с утра повариха тетя Тоня, нянька баба Паша и Ольга Петровна шуршали подарочной бумагой и репетировали стихотворное поздравление.

– Как только наши архаровцы улягутся, идем в медпункт. От греха подальше, Анечка там стол накроет, – шепотом сообщила повариха Ольге Петровне. – Она «наполеончик» испекла и наливочку сделала – пальчики оближешь.

Наступил тихий час. Строго погрозив пальцем, воспитательница велела всем спать. Дети послушно улеглись на бок и закрыли глаза. Когда шаги Ольги Петровны стихли, Кешка повернулся лицом к Вадику.

– Я знаю, кто твою медаль свистнул, – прошептал он.

– Кто?

– Повариха тетка Тонька.

Спицын недоверчиво скривился:

– Че ты опять брешешь?

– Честное ленинское, – поклялся Кеша. – Сам видел сегодня, как она бросила ее в кастрюлю. Ту, в которой на полдник какао варится.

Вадик вытаращил на него глаза.

– Зачем?

– Чтоб золото слезло. Она себе из него зубы сделает. У нее как раз двух не хватает.

Спицын задумался.

– Не веришь? Иди сам посмотри, – посоветовал Юдин. – Не бойся: там сейчас никого нет, все ушли в кабинет к врачихе.

– А как я там медаль найду?

– Очень просто: возьмешь круглый табурет, тот, что у пианинки стоит, подставишь его к плите, влезешь наверх, снимешь с кастрюли крышку и большим черпаком достанешь со дна свою медаль, если она окончательно не разварились.

Несмотря на абсурдность услышанного, Вадик поднялся с кровати и босиком отправился в кухню. Какое-то время там было тихо. Мутным питоньим взглядом Кеша напряженно скользил по входной двери: ждал результатов авантюры. И дождался: из кухни донесся сильный грохот и одновременно с ним душераздирающий крик Вадика. От страха Кешка засунул голову под одеяло. Через мгновение на лестнице послышался топот ног и разноголосые крики: «Скорую!», «Как он сюда попал?», «Дай соду и подсолнечное масло!».

Вскоре за окном завыла сирена неотложки, и по лестнице загрохотали новые шаги. Дети проснулись, но никто не рискнул встать с постели. Все сонно таращились друг на друга. Наконец в спальню влетела белая, как мел, Ольга Петровна. На ее левом ухе болтался носок капронового чулка, выбившийся из недавно еще пышной прически «тюльпан». Руки воспитательницы ходили ходуном. Она пересчитала лежащие на подушках головы с челочками-чубчиками, хотя и так было видно: пуста лишь одна кровать.

– Дети, куда пошел Вадик? – спросила она прерывающимся голосом.

– Не знааа-ем, – прошелестел неслаженный хор голосов.

– Кеша, он же рядом с тобой лежал, ты не в курсе?

– В туалет, наверное, – «предположил» он. – Не знаю, я спал.

Ольга Петровна обессиленно упала на кровать Спицына. В спальне повисла напряженная тишина, прерванная появлением трясущейся от страха бабы Паши. Она присела рядом с воспитательницей и зашептала ей на ухо:

– Оль, там из милиции тебя спрашивают и это… отец Вадика приехал. Злой, как черт. Грозится всех поубивать. Я сказала, что прикорнула на стуле, вот и не услыхала, как малец мимо прошмыгнул. Тонька клянется, что лишь на минутку кухню покинула по причине естественной надобности. Ты тоже не подставляйся. Говори, что спустилась вниз по телефону позвонить. Слышишь меня?

Как ни старался персонал детсада скрыть от общественности трагический случай, вскоре уже вся округа знала: в «Теремке» погиб мальчик. Толковали, что во время тихого часа ему захотелось пить, и он пошел в кухню, подставил к плите вращающийся стул пианиста, влез на него и стал доставать черпаком кипящий какао. Сидение под его ногами провернулось и, стараясь удержаться, пацан ухватился рукой за край гигантского сосуда. Вместе с кастрюлей и спикировал на пол, опрокинув на себя находившийся там кипяток. Обварил малец семьдесят процентов кожи, что практически несовместимо с жизнью. Непонятно только: куда смотрел персонал? Родители на этих росомах в суд, конечно, подали, да что толку: за халатность им дадут условно, а заведующая, та вообще отделается неполным служебным соответствием…

А Кеша после случившегося заболел. Лежал с температурой и бредил. Каждую ночь ему снились кошмары. Как только он закрывал глаза, к нему являлся Вадик. Cпицын ничего не говорил – стоял, босой с черпаком в руке и, молча, смотрел ему в глаза. Кешка пытался объяснить Вадику, что вовсе не желал его смерти, что просто хотел отомстить за организованный им бойкот, но у него ничего не получалось: изо рта вырывалось лишь змеиное шипение.

Наутро этот жуткий сон превратился в явь – он, действительно, не мог разговаривать. Норсульфазол и сульфадимезин не помогали. Мать была в панике. Как же так: кашлять громко может, смеяться может, а говорить – никак. Правда, засмеялся он всего лишь раз, когда доктор, осматривая Кешкино горло, произнес: «Открывает Щука рот, а не слышно, что поет». Засмеялся звонко, заливисто. Врач одобрительно закивал головой:

– Оч-чень хорошо! Голосовые связки нормальной конфигурации, цвет слизистой обычный. Тем не менее, удалить гланды не помешало бы.

– Зачем? – удивилась Марина Юрьевна.

– На всякий случай. Береженого, знаете ли, бог бережет. На моем участке уже почти все дети без глпнд.

– Спасибо, доктор, но мы останемся вне этого модного течения. Я считаю, что в организме нет ничего

лишнего, – отчеканила женщина.

– Как знаете, мамаша, как знаете. Вам же потом мучиться… Стрессы у пацана в последнее время были?

Та смахнула слезу:

– У него в группе мальчик погиб. Кеша очень переживает. Даже кричит по ночам.

– Стало быть, афония у нас психогенная, – заключил доктор. – Нарушена корковая регуляция голосообразования. Пропишу я вам, голубушка, препараты брома и витаминчики. Мальчик нуждается в режиме «голосового покоя». Пусть пьет минералку с молоком и горлышко ему смазывайте облепиховым маслом. И, знаете… я вам все-таки дам направление к детскому психиатру…

– Спасибо, не надо, – решительно отказалась Марина Юрьевна, а про себя подумала: «Не хватало нам еще подобной записи в медицинской карточке. Не дай бог, в школе что не заладится, учителя напрягаться не станут – сразу направят в школу для „особо одаренных“. Всю жизнь потом доказывай, что ты не верблюд».

Через несколько дней Кешка снова заговорил. Сначала шипение перешло в отчетливый шепот, затем голос стал звончеть и наконец он вместе с радио запел:

Марина Юрьевна облегченно вздохнула.