Читать книгу Антихорошесть. Путь от маленькой девочки к пробудившейся женственности - Татьяна Сарапина - Страница 5

«Больше никогда».

Я твердила эту фразу как мантру, чтобы хоть как-то вместить в себя ужас произошедшего. Всего одна ночь, которая разделила жизнь на «до» и «после».

Боже, какой пафосной мне когда-то казалась эта фраза и какой уродливый смысл приобрела она сейчас. Оказалось, речь идет не о какой-то условной черте, преступив которую, ты прощаешься со старым, отжившим, шагаешь в сторону новизны. Нет, это просто тупик, из которого не то, что дороги вперед нет – назад пути тоже отрезаны. Как загнанная в силки лань, ты смотришь испуганными глазами по сторонам, гадаешь, когда закончится этот страшный сон: я проснусь в своей постели, все будет как раньше.

Еще вчера – счастливая и радостная, в ожидании предстоящих родов, сегодня – разорванная в клочья от боли. Я до сих пор видела большой живот перед собой. Даже могла погладить его руками, заговорить с ним, но мой ребенок больше не шевелился.

Его сердечко больше не билось. А значит, мне больше незачем жить.

Девять месяцев ожиданий. Мечты о будущем материнстве, ожидание первой встречи, первой беззубой улыбки, планы на будущее – все кувырком покатилось под откос. Я оказалась на обочине жизни.

Перед глазами мелькают лица людей. Они что-то говорят, но я не понимаю их. Как в неудавшемся кадре, картинка смазана, звуки неразборчивые. Какое-то время они еще пытаются что-то объяснить мне, а потом уходят по своим делам: в свои дома, к своим детям, в свою привычную жизнь, в которой наступит завтра. Я продолжаю стоять на краю – мое завтра никогда не наступит.

«Почему это случилось со мной?».

Воронка боли разворачивалась передо мной. Сопротивляться не было сил. Тело изворачивалось в истерике.

Я слышала слова врачей, которые пытались успокоить, говорили о том, что нужно собраться силами, родить «этого сыночка», что рожу еще много детей.

Не сегодня – потом.

А зачем мне потом и много? Мне нужен один, этот малыш, встречи с которым я ждала 9 месяцев.

Но встречи не будет.

«Малыш, почему?».

Даже имя ему подобрала – Артем. Тема…

Роды были очень сложные, ребенка тащили щипцами. Когда рождается живой малыш, щипцы применяют в экстренных случаях, чтобы не рисковать здоровьем ребенка. Здесь рисковать было нечем: ребенок уже не дышал. Его сердечко перестало биться 22 часа назад.

Он ушел тихо, никак не дав мне понять, что ему внутри очень плохо, что задыхается, умирает. На очередной вдох не хватило кислорода, и малыш тихонько умер. Позже врачи мне объяснят, что были нарушения в функциях плаценты, что последние сутки жизни сердечко малыша работало на износ, подберут правильные медицинские диагнозы, с сожалением пожимать плечами, когда я спрошу о причинах произошедшего. При абсолютно здоровом течении беременности, прекрасных анализах, хорошем самочувствии и вдруг гибель? Разве так бывает?

«Так бывает. Случай один на тысячу рожениц. Ничего предугадать здесь невозможно – ответят врачи. – Тебе нужно сейчас успокоиться, подумать о здоровье, старшем сыне и родить этого ребенка. Через год можно будет планировать следующую беременность, если захочешь».

Нужно отдать должное умению врачей работать со сложными психологическими состояниями. Сейчас я понимаю, что первые три дня я прибывала в шоковом состоянии, почти не осознавала, что происходит. Моя психика анестезировала все переживания, мобилизовалась на выживание. Я послушно исполняла инструкции врачей, сдавала необходимые анализы, отвечала на вопросы о течении беременности, рассказывала о последних сутках, когда еще слышала шевеления плода.

«Да, нужно поскорее родить, забыть все как страшный сон», – повторила я вслед за врачами, мысленно готовясь к какому-то чудесному уколу, благодаря которому ненадолго засну. Проснусь, когда все будет позади.

Как гранитной плитой, меня прибила новость, что рождение мертвого ребенка ничем не отличаются от рождения живого малыша. Такие же схватки, потуги и естественные роды. Никакого кесарева сечения (я умоляла об этом), дабы не допустить заражения организма, ведь процессы разложения внутри уже начались.

Я отказывалась в это верить. Слезы покатились по щекам, первые звоночки адской душевной боли тоненькой иголочкой проткнули сердце. Сколько их будет потом, как болит разбитое сердце, я тогда не знала, но даже этой демоверсии было достаточно, чтобы понять – это запредельно больно. Как при перегрузке электросети выбивает автоматом пробки, так психика перестает удерживаться за механизмы психологических защит – ядовитая боль заходит в каждую клеточку тела. Медленно, как спрут опоясывает его, сворачивая в клубок из оголенных нервов. Малейшее касание, случайное слово, сочувствующий взгляд служит детонатором, который запускает взрыв эмоций. Минуту назад ты еще адекватный человек, а через минуту – разлетаешься на осколки. Ничего нет. Ни реальности, ни понимания происходящего, ни людей вокруг. Ничего. Есть только маленькая ты: годовалая, не старше, которая умрет, если не найдет маму. Леденящий ужас сковывает дыхание, глаза всматриваются в пространство. Пусть только придет мама и отменит этот кошмар. Пусть возьмет на руки, споет колыбельную, скажет, что все позади.

Что значит, рожать мертвого, как живого? Терпеть мучительные схватки, чтобы потом в тишине не услышать плача родившегося ребенка? Где не покажут малыша, а торопливо унесут мертвое тельце, чтобы не причинять боль?

Это бесчеловечно. Это выше моих сил.

«Таня, ты сильная. Ты справишься», – успокаивали врачи.

Не знаю, почему, но меня сильно поддержало упоминание о том, что за последние две недели я третья, кто на позднем сроке беременности потеряла ребенка внутриутробно. Как будто я не убогая, а просто несчастная женщина, которая попала в печальную статистику быть одной из тысячи рожениц, у кого случилась антенатальная гибели плода.

Меня поддержал рассказ девочки – акушерки про похожую ситуацию в ее личной жизни. У нее была замершая беременность только на более раннем сроке, после которой она снова стала мамой чудесного сына.

«Таня, ты сильная. Ты справишься», – уже сама себе говорила я.

Убрав в сторону все чувства, опираясь на поддержку мамы и мужа, которые приехали со мной в больницу, я спокойно пошла в родильный зал. Просто очередная жизненная задача, очень трудная, но я справлюсь с ней. Чем быстрее это сделаю, тем быстрее поставлю новую цель и непременно ее добьюсь.

Мы рожали вместе с мужем.

Шутили во время родов: он рассказывал про будущее, обещал, что все у нас будет хорошо. Я верила ему, полностью диссоциировавшись от тела, которое осталось один на один с ужасом случившегося. Оно испытывало настоящие муки, оплакивало смерть малыша кровью, мобилизовало все силы, чтобы завершить процесс максимально экологично. Оно не понимало, что такая долгая подготовка к материнству будет безжалостно оборвана, лактация прервана, а окситоциновый рай закончится вместе с окончанием действия наркоза.

Бедное тело.

Пока психика анестезировала душевную боль, капсулы травмы вшивались в него. Изрешеченное, вывернутое наизнанку, отяжелевшее на 20 килограммов, оно послушно выполняло поставленные перед ним задачи.

Когда роды были позади, я отказалась посмотреть на мертвого ребенка. Убедила себя, что этого делать не нужно, дабы призраки прошлого никогда не возвращались в мою жизнь. Успокаивала себя, что я «ни первая и не последняя» и все будет хорошо.

Муж ненадолго оставил меня, чтобы взглянуть на ребенка, засвидетельствовать мертворождение. Так требовали правила. Он вернулся ко мне с улыбкой, но в глазах стояли слезы. Как и я, он только что потерял сына, появления которого очень ждал. Ему никто не оказывал столько поддержки, как оказывали мне, но он смело держал удар. Я никогда не забуду его лица, когда врач УЗИ, водя датчиком по моему животу, сообщил, что сердце малыша больше не бьется.

За 10 минут до страшной новости муж убеждал, что ничего страшного с малышом не произошло, отсутствие шевелений не значит что-то ужасное.

«Может, ребенок спит. Даже не думай о смерти, ведь ты же себя прекрасно чувствуешь и анализы хорошие. Вот увидишь, сейчас врач скажет, что все хорошо, мы поедем домой».

Оказалось, не все хорошо.

Слова врача шокировали своей однозначностью. Ничего исправить нельзя. Муж опустил голову на грудь, слезы покатились из глаз.

«Бедный, Рома», – подумала я.

Отвернула голову в сторону, посмотрела в окно: за окном стоял пасмурный осенний день. Ветер срывал листья с деревьев. Красиво кружась, они падали на землю. Природа готовилась ко сну. Мне тоже хотелось уснуть, чтобы не слушать, как врач диктует медсестре параметры погибшего плода.

Я не плакала, лишь думала, как же я людям скажу о случившемся.

«Скорее всего, люди посчитают, что я очень плохая, раз Бог так сильно наказал», – думала я.

Становилось жаль себя.

Машина скорой помощи уже ждала у дверей больницы, чтобы отправить меня в другой город на экстренные роды. По какому-то дурному стечению обстоятельств, вместе со мной в машине ехала молодая девушка с новорожденным ребенком. У малыша было что-то не в порядке с пищеварением: срыгивал молоко сразу после кормления, плохо набирал вес. Как и меня, их везли в областную больницу. Меня – для срочных родов, их – для дополнительного обследования. Никого из врачей не смутило это странное соседство, не смущало оно и меня. Ребенок не пробуждал никаких эмоций, вопросы персонала скорой помощи пролетали мимо меня. Я хорошо понимала, что произошло, хотелось поскорее закончить историю моей несчастной беременности.

Мозг работал быстро и логично. Прокрутив в голове слова врачей, свое поведение за последние сутки, пришла к выводу – я ни в чем не виновата.

«Ребенок умер ночью. Очень тихо, пока я спала. Если бы я пришла в больницу сразу же, как перестала слышать шевеления, ничего поделать уже было нельзя. Я не виновата. Я не виновата. Не виновата. Пусть только этот кошмар поскорее закончится. Я скоро обо всем забуду, пусть только исчезнет этот огромный живот перед моими глазами».

Чем больше я твердила о своей невиновности, тем сильнее ощущала вину. Как кадры немого кино, перед глазами проносились картинки событий, в которых я чувствовала свою вину перед мужем, старшим сыном, коллегами. Где я поступала некрасиво, цинично, о чем впоследствии сожалела. Ядом расползаясь внутри, вина отравляла и спасала одновременно. В тумане неопределенности, она рационализировала случившееся, глушила тревогу и страх. Объясняла причины и следствия произошедшего, доказывала логичность мира, позволяла ненадолго убежать от неопределенности.

Когда мир разлетается на тысячу осколков, хочется чувствовать, что хоть немного управляешь реальностью. Если я пойму, почему так случилось, то в будущем смогу избежать страшного повторения.

Сознание пыталось создать понятную, прозрачную картину мира, избавится от тревоги и напряжения. Эта картина совершенно не отражала реальность, не гарантировала устойчивости, но позволяла ненадолго успокоиться, почувствовать уверенность. Все же ясно: были ошибки, пришла расплата. Буду во всем хорошей – мир воздаст за прилежность.

«Просто, надо быть хорошей. С хорошими людьми ничего плохого не случается».

Я все дальше заходила темный лабиринт, выстроенный из психологических защит. Остановиться или вернуться назад не было выбора – шла вперед. Наощупь, во тьме искаженных картин реальности, с выключенной чувствительностью я брела на свет будущего. В тот момент только оно дарило надежду, придавало сил.

– Вы будете забирать тело ребенка или мы сами его похороним? – спросила врач у мужа.

Муж вопросительно посмотрел на меня.

– Нет, мы не будем забирать тело, – быстро ответила я.

Никаких похорон, никаких разговоров о ребенке – пусть все останется в прошлом. Все, что я хотела – поскорее вернуться домой, восстановить здоровье, чтобы планировать новую беременность.

Чуть позже придет другой врач и сообщит, что тело все же придется забрать, так как государство не выделяет средств на захоронение.

– Вы же не хотите, чтобы вашего ребенка просто выбросили в мусор?

Волна возмущения захлестнула меня. Безадресная. Возмущала реальность, которая не спешила оставлять в покое. Сколько бы я не боролась с ней, как бы не бежала, она догоняла меня, ставя перед необходимостью что-то чувствовать в связи с произошедшим. Разве мало того, что пришлось пройти через мучительные роды, заполнять бумажки о согласии на экспертизу тела ребенка, лежать три дня в родильном отделении, где в каждой палате лежит счастливая молодая мамочка с живым младенцем? Мало наблюдать за окном сцены выписки из роддома, в которых счастливые родственники бегут с цветами навстречу малышу? Мало каждый день объяснять младшему медицинскому персоналу, что уборка палаты не помешает мне с ребенком, потому что больше нет никакого ребенка? Почему вдруг врачи заговорили о том, что мой ребенок был болен, что здоровые дети внезапно не умирают? Флер сочувствия испарился. Наступили больничные будни, где никто не собирался быть бережным и аккуратным в высказываниях.

Зачем мне это знать, зачем думать, что делать с телом ребенка? Более того, приезжать за ним через пять дней, потому что нужно сделать патологоанатомическую экспертизу плода, таков порядок.

Я злилась на своего умершего сына, что оставил меня со всем этим одну. Как счастлива могла бы быть сейчас, если бы он родился живым. Вместо этого душу в себе слезы, когда вспоминаю, почему оказалась в этой больнице.

Глазами полными слез, смотрела на мужа, просила рассказывать о чем угодно, только бы отвлечься от происходящего. Пугалась, когда он уходил в аптеку или магазин, успокаивалась, когда возвращался.

До этого дня я не чувствовала подобного рядом с Ромой. С потерей нашего ребенка, разделившей жизнь на «до» и «после», мои чувства к мужу тоже изменились. Только в этом случаем «после» стало лучше, чем «до».

В целом мире не оказалось никого ближе, чем Рома. Эмоционально далекие друг от друга до сих пор, мы вдруг оказались связаны общей болью. В нашу жизнь постучала смерть, которая забрала сына и подарила любовь.

Любовь.

Ветром в распахнутое окно, она влетела во мрак жуткой реальности, привнося в нее чистый воздух. Это может звучать странно, но именно в этот момент я поняла, как сильно люблю своего мужа. Увидела родную душу, которую Бог создал специально для меня. Почувствовала доброе сердце, которое болело за умершего сына и меня, теряющую смысл жизни. Он был тем, с кем я могла плакать до тех пор, пока не оставалось ни одной невыплаканной слезы. С кем могла вспоминать о потерянной беременности, пока не оставалось ни одного невысказанного слова. Он молча слушал, вытирал руками слезы, а потом рассказывал о доме, будущих детях, которых мы еще родим. Столько, сколько захотим. Дыхание становилось тише, спокойнее. Лишь стук двух родных сердец напоминал о том, что в палате есть кто-то живой. В такие моменты я чувствовала, как части моего разбитого сердца возвращаются на свои места.

«Я люблю тебя», – сквозь слезы призналась я мужу.

«Я тоже тебя люблю», – ответил он.

Слезы покатились по щекам. Я часто слышала эти слова от мужа, но сама не произносила их очень много лет. Не находила ни повода, ни времени, ни желания – за 10 лет брака прекрасное успело превратиться в обычное, должное. Как пара, мы много раз оказывались на самом краю, балансировали на грани выживания. Наши взаимные ожидания друг от друга не оправдывались гораздо чаще, чем оправдывались. Наша непохожесть была больше нашей схожести.

Я часто чувствовала себя одинокой, но не делала ни шагу навстречу мужу, потому что «он не поймет так, как это чувствую я».

Я хорошо знала, что значит быть любимой, но почти ничего о том, что значит любить.

Мое «люблю» сейчас сильно отличалось от того «люблю», которое изредка произносила раньше. В нынешнем «люблю» появился субъект. Отдельный, интересный, не знакомый ранее мне человек. Вроде бы, тот же Рома, да не тот.

Точнее, тот же, только я увидела его иначе.

Он не проваливается в мою боль, опирался на себя. Отражал ситуацию более полно, чем видела я, из-за чего картинка становилась более целостной.

Он все понимал. По-своему, но это не было чем-то, что разъединяло. Наоборот, наконец-то встретились две разности и создали сумму. Совершенно не важно, понимают ли меня так, как чувствую я – достаточно, что человек просто рядом, откликается на мои чувства своими.

Не убегает, не обесценивает, не пытается спасти. Просто рядом и я чувствую, что такая слабая, разбитая, беспомощная могу быть в этих отношениях. Причин, почему мы можем оставаться вместе больше, чем причин расстаться.

Я ощущаю ЖИЗНЬ в этих отношениях. Я хочу ЖИТЬ рядом с мужем, чувствую его жизнь.

Я имею право БЫТЬ СОБОЙ. Мне страшно, меня поймут и примут.

У нас есть общий СМЫСЛ, общие ценности, общая цель, ради которой мы будем держать друг друга за руку.

Отношения не должны быть идеальными, совершенными, иначе из них исчезает жизнь.

Невозможно раз и навсегда навести порядок в доме: пыль все равно будет припадать к поверхностям, а в углах комнаты сплетет паутину паук. Особенно сложно сохранить порядок в доме, где много жизни: дети, взрослые, домашние животные и растения.

Где есть жизнь, есть изменения. Природой так задумано. Невозможно сохранить любовь в ее первозданном виде. Она не должна быть совершенной, как в женских романах.

Настоящие чувства не публичны – они только для двоих.

Они естественные, лишены пафоса. Они об искренней потребности заботиться о другом человеке, отдавать то, что долгое время по крупицам собирал для себя.

У них необычная шкала измерения – мгновения. Неповторимые, мимолетные, волшебные. Те самые мгновения, которые не в памяти, а в сердце. Они запечатлеваются не в виде картинки, а в виде ощущений, которые уже никогда не припадут пылью. Их не сотрешь ни одним ластиком.

К этим ощущениям ведет удивительная дорога: ночные звезды, запах цветов, звуки чарующей музыки. Это маяки любви. Такие же, как терпение, принятие, прощение, доверие, забота.

Не все могут достойно пройтись по этому пути. Здесь боль и счастье идут рука об руку. В этом проявляется совершенство любви: в умении совместить несовместимое в своем сердце. Близость связана с осознанием отдельности от партнера и наличия тех своих частей, которые предстоит раскрыть ему.

Нас двое. Мы не должны во всем соглашаться друг с другом. Не должны угадывать мысли, желания, настроение друг друга, но не должны оставаться безразличными к тому, что происходит с любимым человеком.

Однажды я услышала фразу, что обрушившиеся внезапные беды – это подарок судьбы для нас.

Кто чуть не умер в автокатастрофе и полностью пересмотрел свои ценности.

Кто-то заболел смертельной болезнью и стал больше проводить времени с детьми.

Кто-то потерял ребенка и понял, как сильно любит своего мужа.

Этот «кто-то» – я.

Конечно, я не видела в случившемся ни везения, ни подарка. Смерть безжалостна, бескомпромиссна. Она гасит огни за собой, уничтожает все живое вокруг. Но и она оказалась бессильна перед любовью.

Почти неживое, измученное сердце вдруг снова начало отсчитывать ритм.

Тук- тук – тук.

Я есть. Я здесь. Я живое.

Я слышу еще одно сердце. Оно стучит в унисон. Одной болью, одним смыслом, одной вечностью. Одним чувством под названием любовь, которое придает силы. Оно отзывается внутри волшебной музыкой, которая разливается по венам горячим желанием жить. Ради одной любви, которая родилась после одной смерти в четырех больничных стенах.

Любить – значит пройти от начала до конца весь опыт соединения с другим человеком.

Видеть в любимом человеке обычного человека, ценить его за ординарность, недостатки, самобытность.

Отношения начинаются с влюбленности, но не всегда заканчиваются любовью. Это история столкновения божественного и земного. Естественный цикл жизни: день и ночь, жизнь и смерть, влюбленность – любовь.

Не бывает отношений с чистого листа. Чистый лист – это выбор, как продолжить вчерашнюю запись. С обид и обвинений или с решения повременить с выводами, начать искать выход из сложившейся ситуации.

Меня выписали из больницы через три дня после родов.

Пока мы шли к нашей машине, муж тихо сказал.

– Ты, пожалуйста, сейчас не нервничай, не злись. Я все исправлю. Когда «скорая» везла тебя в больницу, мы с мамой ехали за ней. Попали в небольшую аварию. Я не вписался в поворот, машина чудом не вылетели с моста. Врезался в отбойник, машина сильно помята.

– Какая это все ерунда. Мне все равно, что с машиной. Главное, все живы.

– Да, твоя мама так и сказала. А еще сказала, что это Тема нас спас. Оттуда, с небес нам помог, потому что последствия могли быть гораздо страшнее. Если бы не отбойник, который остановил занос.

– Слава Богу. Поехали домой, я соскучилась по Максиму.

Через три дня нам предстояло вернуться в больницу за телом ребенка, чтобы похоронить его.

Я твердо решила: ни за телом, ни на похороны не пойду. Злость на сына ушла: осталась жалость, тоска, грусть. По привычке, иногда разговаривала с ним, но уже поднимая глаза к небу. Он виделся мне прекрасным ангелом.

Зачем смотреть на мертвого малыша? Зачем разрушать светлый образ? Мне казалось, что лицо мертвого ребенка должно быть уродливым, поэтому не нужно смотреть, чтобы не видеть в кошмарах. И хотя Рома утверждал, что мальчик был очень красив, убеждаться в этом не хотелось.

«Тем более. Если он красивый, будет еще больнее вспоминать о нем».

Возвращаться домой тоже было страшно. Последний раз я была там еще беременной. Мечтала, как принесу в дом сына, познакомлю его со старшим братом, кошкой. Как он будет учиться ползать, сидеть, делать первые шаги, скажет первое слово. Представляла, как держу сына на руках. Глядя в глаза рассказываю, как долго ждала нашей встречи.

Боялась вопросов окружающих людей, их сочувствующих взглядов, слов соболезнования. Я с ужасом представляла себя среди людей и с не меньшим ужасом себя в одиночестве. Понимала, что от болезненных воспоминаний мне не скрыться.

Как людям в глаза смотреть буду? Что старшему сыну скажу про братика?

Родственники сообщили Максиму, что мама вернется домой без ребенка, но он же все равно спросит, что случилось? Да, ему 10 лет, с ним можно говорить по-взрослому, но ЧТО говорить?

Я сама ничего не понимала: вот был ребенок, теперь нет. Так бывает, никто не виноват. Это? Макс сам еще ребенок. Не хочу показывать свои слезы, пугать своей тревогой о его жизни. Я стала бояться, что с ним тоже что-то может произойти. Так же внезапно, как и с Темочкой, а я ничего не успею предпринять.

Как жить с этим страхом?

Дорога домой занимала около трех часов. Машина ехала со скоростью 40 км./ч., я успевала разглядывать пейзажи за окном.

Стоял теплый осенний день: солнечные зайчики прыгали по салону машины, заставляя нас жмуриться и смеяться. Садоводы снимали урожай яблок с деревьев, в воздухе стоял сладкий фруктовый аромат. Медленно опадала листва, ложась разноцветным ковром у обочины дороги. Диссонанс внутреннего и внешнего. Кто-то рождается, кто-то умирает; кто-то смеется, а кто-то плачет. Кто-то открывает для себя что-то впервые, а кто-то разбивается о слово «никогда».

Вот живет человек: радуется, плачет, совершает ошибки, достигает побед. Планирует, просчитывает риски, мечтает о чем-то и вдруг…

Смерть, предательство, измена или война.

И все летит к чертям.

Правило «если я буду хорошей, то со мной никто, никогда не поступит плохо» больше не работает. Жизнь предстала во всей неопределенности, миф о собственной исключительности развенчан.

Если я хорошая, добрая, никому не причиняю зла – это не значит, что избранная судьбой или оберегаемая ею от встречного зла. Это вообще ничего не значит. Я – самый обыкновенный человек. Конечно, в мире нет подобных мне, но я не исключительная, не избранная. Моя правда существует только в моем внутрипсихическом пространстве, не распространяется на внешний мир. Я не знаю, кто придумал эти законы и зачем, но они есть, я увидела их в действии. Есть только то, что есть. Это не значит, что мир злой, опасный, а все люди волки. Это значит лишь то, что у жизни свои закономерности, которые не имеют ничего общего с моим представлением о них.

Вера в необыкновенность – это вера в свою неуязвимость. В определенный момент жизни каждый из нас сталкивается с тем, к чему не готов. Это может быть неизлечимая болезнь, увольнение, развод, смерть близкого человека.

Вера в собственную необыкновенность – защитное образование, которое дает внутреннее чувство безопасности, веру, что есть кто-то мудрее, сильнее, кто позаботится о нас, предотвратит несправедливость.

А жизнь, как оказалось, другая. Нет никакой справедливости. Никто не обещал, что будет легко. Нужно учиться жить, принимая всю неопределенность жизни. Делать сложные выборы, брать за них ответственность, идти дальше. Или не делать выводов, бегать по кругу, жить в плену иллюзий, время от времени сталкиваясь с очередным их крушением. И очередной раз спрашивать жизнь: «За что?! Почему?!».

Мои хождения по кругу только начинались.

«За что? Почему?».

Я устала задавать себе эти вопросы. Устала придумывать на них ответы, которые каждый раз были разные. Расплата за грехи, судьба, несчастный случай, выбор души малыша, неготовность быть мамой – голова шла кругом от придуманных версий. Но что-то придумывать надо было, потому что в неопределенности жить еще страшнее. Нет опор, ориентиров, возможности расслабиться. Временами я рассуждала как взрослый человек, хорошо понимающий экзистенциальные данности жизни. А в другое время, что чаще, как ребенок, который не желал ничего понимать.

Некоторые вещи невозможно с ходу понять, как ни старайся. Это как съесть слона целиком, за раз. Но я продолжала насиловать психику, старалась все понять, разложить по полочкам, чтобы никогда больше не возвращаться в этой теме.

«Никогда больше».

Я снова уткнулась в непробиваемую стену этих слов.

Никогда больше я не буду той, что была раньше – внутри что-то сильно поменялось. Мне предстоит узнать, что именно, разобраться, как с этим жить дальше.

Дома нас никто не ждал.

«Надо поскорее разобрать сумки, чтобы ничего не напоминало о родах, больнице», – решила я.

Вещей для новорожденного в доме не было. Все, что было куплено для Темы, мы оставили в больнице для детей, от которых отказались родители. Когда относили вещи в отделение для новорожденных, в голове родилась мысль об усыновлении, но быстро ушла в фон, уступив место дикой ярости на Бога на несправедливость, которую он допускает. Почему тем, кто всем сердцем мечтает о ребенке, он не дает постичь радость материнства, а тем, кому эти дети не нужны, такая возможность дана?

Вернулся из школы Максим. Пока мы были в больнице, он жил у моей сестры. От нее же узнал, что ребенок умер. Я бросилась к нему с извинениями, что оставили его одного, объясняла, почему взять с собой не было возможности. Говорила, что люблю, скучала и теперь мы снова вместе.

– Мама, а это правда, что Тема умер? – Максим с сомнением посмотрел на мой живот. Он хоть и был меньше, чем еще три дня назад, но все же оставался достаточно большим, как при беременности. Организму было тяжело справляться с внезапно остановленными процессами материнства. Мое тело, как и психика, застыло. Удерживало вес и жидкость, сбрасывало напряжение через слезы, выключалось в глубоком сне, где я продолжала видеть себя беременную, счастливую. Порой хотелось уснуть, чтобы больше никогда не просыпаться, не попадать в кошмарную реальность.

– Правда, милый. Так бывает, – сквозь слезы ответила я.

– Жалко. Очень.

– И мне очень. Но мы вместе, и я тебя люблю.

– Я тоже тебя люблю, мама.

Позже муж попросит Максима не отходить от меня надолго, разговаривать со мной чаще. И тот выполнит просьбу.

Они оба не отходили от меня ни на минуту, стараясь заболтать всякой ерундой. Чем угодно, лишь бы я не вспоминала о трагедии. Иногда мне казалось, что все позади, но тело напоминало о горе. Не только признаками недавних родов, лишним весом и пигментной полоской на животе, но и скованностью.

Я чувствовала себя парализованной – физически и эмоционально.

Мне казалось, что времяисчисление играет со мной злую шутку: день за год. Или за два. Я возрождалась с каждым восходом солнца и откатывалась назад с каждым закатом. Чувствовала себя Алисой из Зазеркалья, которая падает вниз, не понимая, будет ли дно.

Это страшное падение. Ничего не понятно: время, пространство, место – все смешалось в огромный клубок. В глубине этого чертового сплетения есть Я – маленькая, слабая, одинокая. Я умоляла, чтобы появилось это проклятое дно, чтобы больше не парить в невесомости.

Внутри было темно, страшно, пусто. Тело знобило. Казалось, никто и никогда не сможет меня отогреть. Дела, родные, прежние смыслы – все ни о чем. Внутри ничего живого: одна бессмысленность, каркас из плоти и крови, будто вывернули наизнанку.

В какое место себя поставить, что говорить, как вести, чтобы снова было как раньше? Как попрошайка, всматривалась в глаза прохожих, в надежде получить ответы на свои вопросы.

Но все молчали.

Родные делали вид, будто ничего не произошло. По принципу, чем меньше говорить о трагедии, тем быстрее забудется.

«Не переживай, доченька», – вздыхала мама. Нельзя так расстраиваться, сердце пожалей. Все будет хорошо, постарайся забыть обо всем».

Во взгляде читался испуг, в поведении суетливость. Если я плакала, она начинала мгновенно утешать, находила способы вернуть контроль над ситуацией, предупреждала истерику. Говорила, что такая реакция очень вредна и плохо скажется на моем сердце.

Видя ее испуг, я сама пугалась. Не знаю, чего больше: то ли того, что не смогу справиться с переживаниями, то ли того, что пугаю маму. Наверное, это про страх разрушить себя и другого рядом с собой. Ответственность не только за свои чувства, но и за чувства других. Как только поднимались чувства, которые пугали меня своей интенсивностью, я быстренько сбегала в рационализацию или нечувствительность. Убеждала себя и маму заодно, что все под контролем, просто минутка слабости. А вообще, все хорошо, все в полном порядке.

«Ты сильная, справишься, все будет хорошо», – говорили знакомые и друзья. А мне хотелось прокричать в ответ: «Мне плохо, я слабая, мне нужна ваша помощь и присутствие. Поймите же. А лучше просто побудьте рядом, расспросите об умершем ребенке. Я расскажу, что по-прежнему разговариваю с ним, а он отвечает мне. Не бойтесь, не сумасшедшая я, просто он единственный, с кем не нужно молчать о своем горе».

Но я молчала.

Сочувствие и жалость не помогали. Скорее, еще больше размазывали по земле. Я ненавидела способность помнить. Но еще больше ненавидеть способность чувствовать. Чтобы ничего не чувствовать, вдыхала больше воздуха, задерживала дыхание. На вдохе пытался жить, строить планы, временами улыбаться.

Ночь это поправляла.

Сначала плакала тихо, чтобы никто не слышал. До тех пор, пока плач не напоминал стон и рык раненого зверя.

Сколько не убеждай себя, что не больно – это не так. Больно, страшно, непонятно. Чувства рвутся наружу. Они раздаются истошным криком. Даже не криком, а глухим рыком. Я рычала от бессилия и непонимания.

Почему все это происходит со мной? За что?

Злость, обида, которая долгое время отрицается, непременно напомнит о себе при случае. Сдерживать чувства – то же, что душить себя.

Если телесную рану не лечить, обмотать потуже бинтом, она начинает гноиться, причиняя непоправимый вред всему организму. Попытка обесценить обиду, боль, страх – это способ обратить их вглубь своего бессознательного. Та же рана, но эмоциональная. Со временем она непременно проявится в виде различных зависимостей, депрессий, деструктивном поведении.

По ночам боль громко изливалась наружу, снося все защитные сооружения, которые я старательно возводила на границе между собой и окружающим миром. Тело подбрасывало от истерики, и тогда муж сверху накрывал его своим телом.

Не говорил глупых утешающих фраз: просто молчал и обнимал. Был рядом, делал то, о чем я просила, даже если это было полным безумием. Слушал о моем желании покончить собой, напоминая, что любит меня, что у нас есть Максим. Признавался, что плачет украдкой, как ему больно и страшно за меня.

Боль постепенно утихала.

Я преклоняла колени перед ней, понимала – это еще не конец маршрута, а только его начало. Впереди много темных ночей. Я не раз буду уничтожена этой болью и спасена ею. Если честно встречаться с ней, не на дно она приводит, а поднимает по спирали вверх. Не сужает, а расширяет, впуская в измученное тело небольшие порции жизни. Если я болею, плачу, размазываю по щекам слезы, вою как раненый зверь, значит, еще жива.

«Я хочу увидеть нашего сына и похоронить, – сквозь слезы, сказала мужу. – Я читала в блогах матерей, которые пережили внутриутробную смерть ребенка, что больше всего они сожалеют, что не смогли увидеть своих детей. Что нет могилки, куда можно было бы прийти и побыть с ними. Тема – наш сыночек. Мы ждали и любили его. Даже если у нас будут еще дети, Тема всегда будет нашим вторым сыном, мы будем помнить его. Я хочу поцеловать и попрощаться с ним. Он же красивый, правда?».

«Он очень красивый. Похож на тебя. Мы похороним его вместе», – ответил Рома.

На следующий день мы забрали тельце из морга, купили самый красивый гробик и похоронили своего сыночка. Со слезами, с любовью, со скорбью о случившемся, с благодарностью, что успели поцеловать малыша в лобик, навсегда оставить память о нем в своих сердцах.

Он и вправду был очень красивый. Как живой спящий ребенок, только очень холодный. Губки бантиком, пухлые щечки, кукольное личико. Я целовала его, благодарила за возможность этой встречи. Первой, единственной и прощальной.

«Привет, малыш. Прости меня за мое поведение. Прости, что отказалась от тебя сразу. Мне было больно и страшно. Прощай, любимый мой мальчик. Я люблю не меньше, чем, если бы ты родился живым. Я буду молиться за твою ангельскую душу, разговаривать с тобой, как все 9 месяцев нашей совместной истории. Ты, пожалуйста, будь рядом в минуты отчаяния, напоминай о нашей встрече, чтобы я не забывала, ради чего через все это прошла. Ради этой встречи и памяти о тебе, мой малыш. И еще ради чего-то, но об этом я узнаю гораздо позже. Спасибо тебе, что был со мной 9 месяцев, выбрал меня быть твоей мамой. Я буду приходить к тебе на могилку, приносить игрушки».

Не обращая внимания на родных, я разрешала себе плакать, пока силы не покинули меня. До последней слезы, разговаривала с мертвым малышом как с живым.

С этой минуты я больше не запрещала себе чувства.

Цикл должен быть завершен.

Мой потерянный ребенок – душа, которая требует внимания, признания со стороны всей семейной системы. Он – часть души моего рода.

Те ситуации, которые мы не проживаем в полной мере, блокируются внутри. Бессознательно мы будем стремиться прожить их еще раз.

Если мы бежим от чувств, нашим потомкам будет в разы сложнее. Родовая система создаст события, которые будут побуждать членов системы прожить чувства предыдущих поколений.

Спустя годы, когда я погрузилась в изучение своей семейной системы, увидела много непрожитой боли в связи с нерожденными или умершими детьми. Как по материнской, так и по отцовской линии.

Женщины моего рода теряли сыновей на войне, запрещали себе быть в трауре, потому что рядом «школота», которую нужно поднимать на ноги. Женщины моего рода делали аборты, чтобы «не плодить нищету». Убегали в тяжёлый труд как в своеобразную терапию, чтобы забыть о боли.

Как и женщины моего рода, я тоже пыталась закрыть глаза на свою боль. Заглушить ее, чтобы ничего не чувствовать, убежать в жизнь, в работу, в семью. Выписываясь из роддома, я спрашивала врачей, когда можно планировать новую беременность. Даже в мыслях не соглашалась с потерей, хотела быстрее оказаться в будущем. Только боль была сильнее, быстрее меня. Догнала и я сдалась ей.

Адская боль.

Нужно отработать все этапы. Не ускорять выздоровление, не заглушать боль, а дать отболеть.

Наступит зима…

Глухая, мертвая, долгая. Кажется, она навсегда.

Зимняя стужа проверяет на прочность желание жить дальше. Вроде бы нет ни капли жизни в дереве: пышная крона исчезла, обнажив несовершенный ствол. Кривые ветки стали подобны демонам, а испорченная старая кора заставляет стыдиться собственной никчемности. Кажется, что дерево больше никогда не зацветет, не будет благоухать пышным цветом, ни укроет от жары и дождя, ни обрадует ослепительной зеленью по весне. В его жизни произошла странная метаморфоза, оставив в прошлом важную часть жизни.

Нет, это не конец жизни. Просто пришла зима. Дерево не сопротивляется, не ищет виновных в том, что жизнь перестала играть красками. Оно спокойно принимает свою беспомощность – это дает возможность родиться чему-то большему. Очередной жизненный цикл, новый этап. Очень трудный. Все наносное улетает прочь. Никаких контекстов, только текст. Как есть, без фальши.

Чтобы обрести что-то новое, необходимо лишиться старого. Дерево сбрасывает листву, змея сбрасывает старую кожу, человек отказывается от старых убеждений. Разбившись на мелкие кусочки, чтобы воссоздать себя заново. В новой конфигурации, не выбрасывая несовершенства, пороки и теневые части души. С любовью к себе, собирая удивительный калейдоскоп новых возможностей.

Да, есть стыдное, невыносимое, ничтожное, но это та зима, без которой не будет весны. Та зима, которая рождает силу и мудрость для нового цветения. Зима для внутренней тишины и диалога с собой о себе, чтобы заинтересоваться, принять, полюбить, стать объемней. Рождается новая комплектация тебя, версия 2.0.

Когда наступает зима в жизни, мы не становимся хуже или безобразней по своей сути. Мы просто обретаем способность видеть себя таким, какими были всегда. Глубоко внутри продолжается теплиться жажда жизни, которая дает силы расцвести по весне.

Зима спасает жизнь. Она необходима как дереву, так и человеку. Чтобы жить дальше, через необходимость умереть, обнажиться, уйти от ненастоящего, испытать лишения. Ничего смертельного не происходит, просо старые шрамы стали видны. Они всегда были, только мы их искусно прятали. Мы и шрамы суть одно: не было бы нас без шармов, как и шрамов не было бы без нас. Понимание этого разоружает: больше не хочешь бороться. Мы сдаемся и замечаем, как рождается сила для новой жизни.

Священная боль.

Она дала мне возможность проститься с сыном, прожить потерю, найти смыслы и освободить место не только для будущего ребенка, но и для многих жизненных перемен, которые пришли ей на смену.

Слабое, измученное тело будет учиться дышать заново. Тихо-тихо, очень поверхностно. Сначала сбивчиво, но уже без задержек. Тишина вернет мне меня: блудная дочь, наконец, вернется домой. Эта зима была нужна для того, чтобы вернуть в свою жизнь весну, лето, и осень. Меня вывернули наизнанку для того, чтобы я разобралась, где правда, а где ложь. Оказывается, навыворот я ходила всю жизнь, даже не догадываясь об этом. Бежала, достигала, планировала, что-то кому-то доказывала. Я просто завернула не на ту улицу, продолжала убеждать себя, что жизненная карта соответствует местности. Если бы меня сейчас спросили, как правильно обходиться со своей болью, с запредельными чувствами, я бы ответила – никогда не бегите от своих чувств!

Не обесценивайте их! Не делите их на правильные или неправильные, хорошие или плохие. Не слушайте тех, кто будет советовать забыть, смотреть вперед, говорить, что все к лучшему. Что люди вообще могут знать о ваших чувствах?! Не верьте тем, кто считает, что вы преувеличиваете свои переживания, неуместно выражаете их.

Самые глупые советы, которые я слышала в критические моменты жизни, звучали так: «Не ты первая, не ты последняя», «Бог не дает нам ничего того, чего мы не можем прожить», «Нужно забыть и жить дальше».

От таких советов ничего хорошего, кроме дополнительного ощущения своей неправильности не прибавляется. Кроме того, в такие моменты я чувствовала себя обузой, рядом с которой другим неловко. Инопланетянином, которого совершенно никто не понимает. Вроде бы не умерла, но и не жива. Вроде бы все хорошо, но воздуха в груди не хватает. Нужно идти дальше, а способность ходить пропала. Чувствуешь себя чужой в мире когда-то близких людей. Как птица, которую лишили крыльев: хочется взять высоту как орлица, а вынуждена прыгать по асфальту как воробей.

Как убить боль? Как прекратить чувствовать? Как научиться жить с этим?

Вопросы, вопросы, вопросы….

Ни на один из них ты не знаешь ответ. Со временем начинаешь стыдиться своих чувств, хочешь уничтожить их. Кажется, что другим виднее, уместно ли сейчас кричать от боли. Другие знают лучше, что моя боль не такая сильная, чтобы впадать в депрессию. Люди стараются, чтобы помочь, а я ни во что не ставлю их старания. Надо забыть. Надо исчезнуть, не мешать. Наверное, я какая-то не такая, гневлю Бога своими страданиями. Дура бракованная, ношусь со своей болью месяцами.

Почему мы разрешаем другим людям судить о глубине своей боли?

Вы точно знаете, чья боль сильнее? Женщины, которая потеряла ребенка на десятой неделе беременности или той, кто потеряла ребенка в 40 недель? Вы знаете? Я нет. Я понятия не имею, что чувствует женщина, у которой замер ребеночек в 10 недель. Но я точно знаю, как услышать в 40 недель, что ребеночек уже не дышит.

Женщине, которая потеряла ребенка на раннем сроке «утешающие» будут говорить: не переживай, слава Богу, не слышала шевелений, не успела свыкнуться со своим неудавшимся материнством. Только представь, если бы это случилось позже – вот это горе! А сейчас переживешь, молодая еще, пятерых родишь.

Если горе случилось на позднем сроке, тут найдутся свои обезболивающие таблетки: хорошо, что не успела на руки взять, в глазки посмотреть, это было бы больно. А сейчас – нет, переживешь, еще пятерых родишь. Если родила, а ребеночек вскоре умер? Тоже не драматизируй: поплачь, живи дальше. Слава Богу, не видела, как растет, улыбается, плачет, мамой называет. Вот это страшно. А сейчас – справишься.

Потеряла взрослого ребенка – смирись, вон соседка троих схоронила и ничего. Держится, живет потихоньку, и ты справишься.

Да, может и рожу еще пятерых! И конечно справлюсь. Но у меня всегда будет на одного ребенка меньше, сколько ни рожай. Не говорите ерунду, пожалуйста!

Не разрешайте людям оценивать легитимность ваших чувств. Ваша «чрезмерная уязвимость» нормальная с учетом вашей личной истории, индивидуальных отличий. Другой быть не может. Только вам решать, что чувствуете и как.

Не позволяйте другим обесценивать свои чувства.

Никто и никогда не сможет прочувствовать вашу боль так, как это чувствуете вы. Проявлять чувства – функция здоровой психики. Своевременное освобождение от груза чувств позволяет нам гармонично идти дальше по жизни. Мы – живые люди. Мы все разные. Не разрешайте мерить свои чувства общей линейкой, указывать, где больно, а где не очень. Пусть кому-то непонятно, пусть недоумевают, но право на жизнь имеет каждое чувство.

Никому ничего не доказывайте. Каждый человек живет в собственной психической реальности, которая создается из его убеждений и личного опыта. Лучший способ заявить о своих правах на чувства: принять их, разрешите проявиться в той полноте, которая вам нужна.

Каждый из нас выше, шире, глубже того, чем он может себя явить и, тем более, того, что о нас знают люди. Признавать свои чувства, значит называть своими именами. Плохо – значить плохо. Страшно – это страшно, а не «показалось». У каждого чувства есть свое название, своя сила.

Пряча неугодные чувства в глубинах своего подсознания, вытесняя из психического опыта, мы рискуем встречаться с ними в самой примитивной форме.

Не бегите от своих чувств.

Проживайте их так, как хочется вам, а не так, как должны чувствовать «нормальные люди». Не стыдитесь интенсивности переживаний. Вы никому не обязаны доказывать свое право на чувства, объяснять, почему вам больно, чем ваш случай отличается от опыта «нормальных людей». Он просто ваш. Никто другой не сможет понять его так, как чувствуете вы. Только вы решаете, сколько времени нужно, чтобы принять свою боль, впустить в себя и с легкостью отпустить.

Никогда не слушайте тех, кто говорит, что пора брать себя в руки, настраиваться на лучшее. Отпустить болезненные чувства можно, только приняв их. Проживая в своем темпе, давая свободу этой энергии. Полностью, до ощущения, что страдать больше нечем. До чувства, что вывернут наизнанку, до состояния бессилия и пустоты. Когда не останется ни одной невыплаканной слезы, а рана перестанет болеть.

Она никогда не исчезнет из памяти. Исцелиться – не значит забыть. Это помнить, но без боли. В образовавшуюся пустоту ворвется что-то новое, что будет иметь ценность только в новых условиях. Начнется новая жизнь. Она не будет ни лучше, ни хуже предыдущей. Она просто будет другой. Время от времени старые раны будут напоминать о себе тупой болью, но вы вне претензий, вне обвинений. Просто знаете, что все, что приходит в вашу жизнь – не случайно, во благо.

Пройдет время. Для кого-то это будут недели, для кого-то месяцы, а для кого-то – года. Здесь так же нет правил. Каждый живет на своей скорости.

Чтобы встать на ноги и оттолкнуться от дна, нужно время. Возможно, много времени. Идите в своем ритме, потому что это только ваш путь. Здесь нет общего ритма и пункта назначения. Каждый путь особенный, неповторимый.

Если в сложной ситуации нужно будет поступить так, как хотите этого вы, а не так, как хотят от вас другие – поступайте. Не думайте, что подумают люди, как вы будете выглядеть.

Берегите себя, свое сердце, делайте то, о чем оно просит. Не теряйте себя в том, чего нет. Учитесь простым вещам: молиться, радоваться восходу солнца, вдыхать свежий воздух полной грудью, принимать медленно пищу, смотреть людям в глаза.

Когда вы живете наизнанку, на подобные «мелочи» часто не хватает времени. Сегодня – времени, завтра – сил, а послезавтра не хватит вас.