Читать книгу Почти подруги - Татьяна Труфанова - Страница 7

Аля бежала по серой спиральной лестнице вверх, вверх, вверх, дробно стуча каблучками. Руку оттягивал пакет с тремя звякавшими бутылками швейцарской минеральной воды. В голове трезвонил вопль: «А-а-а… не успе-ею!» Некогда было задумываться, чего уж такого важного она не успеет и что уж такое страшное может случиться. Специальную воду, особый сорт сигарет, яблочные чипсы и букет фестончатых ирисов нужно было доставить к приходу Катерины Жуковой, возвращавшейся из недельного отпуска. Как только та позвонила из аэропорта и объявила, что приедет в офис не завтра, а буквально через час, то вторая секретарша, Ульяна Барабанова, перешла в режим пожарной сирены и, выдавая Але двадцать инструкций в минуту, заразила ее своей трясучкой.

Аля добежала до третьего этажа и потянула на себя тяжелую стальную дверь «Веспер продакшн». Ставший за неделю знакомым просторный холл восхищал как впервые. Белые стены, как непредсказуемая чистота холста, на который стряхнули первые брызги краски. На белом – постеры выпущенных фильмов с черепами, пламенем и мускулами; венецианские маски с черными провалами глаз, два ржавых (бутафорских?) серпа… Плюс достаточно красного – диваны (а за одним из них – обмотанная пожелтевшими бинтами мумия, тянущая руки к тому, кто изволит присесть), красная барная стойка в дальнем углу холла, красные двери. Красный – это движение, страсть, кровь, без которой не обойтись ни единому фильму. А еще прозрачный – это про прямоту Катерины: стеклянная перегородка, отделявшая ее кабинет от холла, и дверь к ней тоже стеклянная. Впрочем, если Катерине захочется уединения, она могла опустить жалюзи за стеклом.

Офис занимал полэтажа в особняке на одной из тихих улиц рядом с Тверской. Людей здесь было немного. Погодин – совладелец «Веспера» и партнер Катерины, невзрачный солидный мужчина с брюшком и лицом- яблочком, то носа не казавший из своего кабинета, то уезжавший на встречи. Ульяна Барабанова – как раз секретарша Погодина, русоволосая бойкая москвичка, недавно кое-как окончившая пед. Трое разнополых юристов в идентичных темно-синих костюмах. Приходившая по вечерам бессловесная уборщица Гюзель. Водитель Жуковой, Славик… и теперь еще Аля. Все прочие надобности компании были «на аутсорсе», то есть выполнялись сторонними фирмами.

В первый день Аля была поражена тишиной и безлюдьем в «Веспер продакшн» – ей казалось, что здесь она должна была встретить всю толпу, что заполняла съемочный павильон. Но Ульяна объяснила ей, что съемочная группа – от режиссера до подай-принеси – каждый раз собирается для кино заново. Что продакшены бывают разные: «Веспер» – это идея, розыск денег, подбор звезд и команды, общее руководство. А есть еще рабочие лошадки: одни, как компания голубчика-Голуба, отвечают за подготовку съемок и их процесс, другие доводят до кондиции плоды съемок (монтажом, графикой, озвучанием), и все они претворяют в жизнь то, что задумала Жукова.

Жукова… Ее кабинет стал центром притяжения для Али. В ту неделю, когда Катерина со своим другом загорала на островах, Аля могла разглядывать его невозбранно. Ее секретарский стол стоял в холле прямо перед стеклом, отгораживающим кабинет Катерины. Работая за компьютером, Свирская сидела спиной к начальственному месту, но она часто разворачивалась на крутящемся стуле и рассматривала дубовый стол с хрустальным шаром, бронзовой лампой и стопкой бумаг, стеллажи с книгами и безделушками, паука размером с ладонь, замершего на подоконнике (еще один реквизит из отснятого Жуковой ужастика), полуметровую вазу из венецианского радужного стекла, кожаное кресло для гостей в виде великанской черной ладони. Все здесь было дорогое, броское, первоклассное (сразу было ясно, кто придумал дизайн офиса – нет, не скучный Погодин!). Из общей картины выбивался лишь один предмет – советский плакат на стене: под сапфировым небом простирались поля спелой пшеницы, белозубо улыбалась колхозница, прижимая к себе пук желтых колосьев и почему-то стоя у шикарной городской машины – черной, с лаковыми крыльями. «С каждым днем все радостнее жить!» – провозглашал плакат. Зачем Катерине эта сталинская колхозница?

Аля, недоуменно пожав плечами, отворачивалась от кабинета и возвращалась к работе: разбиралась в базе имен и почте, сортировала чеки и упоминания в прессе, собирала сценарные заявки. Как неспешно текло время в ту неделю, когда Жуковой не было… Впрочем, с некоторыми вещами без помощи Ульяны было бы трудно разобраться. Прежняя помощница Жуковой (уволившаяся в одночасье, как было сказано), похоже, вела дела небрежно.

И вот сейчас, буквально через полчаса, Катерина Великая должна была вернуться.

– Отчет от бухгалтеров – в отдельную папку! Ирисы ей на стол! Проверь, пепельница – чистая? – выдавала указания Ульяна. – О-ох, голова моя! Не зря в этом доме была больница, как пить дать от морга аурой фонит…

У Альбины зазвонил телефон.

– Алька! Пошли вечером с нами на мастер-класс!

– Стась, не могу сейчас…

– Давай, быстро соглашайся! Телесное раскрепощение! Тема – улет! Для вгиковцев – скидки!

– Угу, для вгиковцев.

– Я тебя протащу! Давай, не кисни! Учиться-то надо!

– Все. Пе-ре-зво-ню! – Аля оборвала разговор и снова забегала по офису.

Стася Мартынова была первокурсницей ВГИКа, тараторившей на реактивной скорости блондинкой (сейчас – розововолосой), с которой Аля подружилась на вступительных экзаменах, летом. Но когда Свирская вышла с последнего, проваленного экзамена, она не хотела никого видеть – и в том числе Стасю, полчаса назад выпорхнувшую с победой. Стася ждала ее внизу, под тополями у институтского подъезда, а она сбежала. И тем же вечером уехала домой, в Ярославль. Не отвечала на эсэмэски, стыдясь своего позора (пропадать – так с концами) … А неделю назад она встретила Стасю на концерте в небольшом клубе, куда зазвал Юра Чащин. Там была целая компания поступивших в июле: Мартынова и ее бойфренд Игорь, плечистый нордический красавец, тоже актер, умная Зоя с режиссерского, которая поверх пуловера носила длиннейшую нитку искусственного жемчуга, как Коко Шанель, вздымала бровь и, похоже, имела виды на Юру, и еще один невзрачный Вадик, непонятно за какие заслуги принятый в киноинститут.

После первых воплей Стаси, объяснений, обмена новостями, они уже обнимались, будто не расставались. А еще через пару минут Аля почувствовала себя своей в этой компании. Они фонтанировали идеями, изрекали, балаболили ерунду, перебивали друг друга, смеялись взахлеб – и все были на одной волне.

– Туалет души актера – как вам это?..

– Черт! Ну почему ты не учишься с нами?!

– Поступить с первого раза – везение. А вот с третьего – это сильно.

– Есть такая идея для короткометражки…

За столом с ними Аля опьянела – не от одного коктейля с зонтиком, конечно, а от этой начинавшейся дружбы, от предвкушения счастья, возраставшего шестикратно: ведь не одна, а шесть голов посылали в пространство радиограммы: «Будущее – прекрасно и удивительно!»

– Ты что зависла?! – голос Ульяны вырвал Свирскую из мыслей о новых друзьях.

Аля еще раз выровняла разложенные на столе Жуковой бумаги.

– Не суетись так. Можно подумать, одна ошибка – и она нас съест.

– Ха! – закатила глаза Ульяна. – Во-первых, не нас, а тебя, ты теперь ее ассистентка.

– Временная.

– В последний раз тебе скажу: делай все именно так, как она скажет. Шаг влево, шаг вправо – паф! Если она выйдет из себя – это пе-сец. Ну, ты узнаешь. Для нее вся работа – близко к сердцу. Жукова живет этим. Детей нет, семьи нет. Для нее каждый фильм – как ребенок.

– По-моему, это здорово! – сказала Аля.

Еще двадцать минут ожидания – и стальная дверь «Веспер продакшен» распахнулась, впуская крупную фигуру. Жукова немного загорела и в своем оливковом брючном костюме, с шелковым платком Эрме на плечах, выглядела как кинозвезда – так подумала Свирская.

– Здравствуйте! Как вам отдыхалось? – сияя улыбкой, выступила вперед Аля.

Рядом вытянулась во фрунт Ульяна.

– Некогда! Некогда рассказывать! – весело ответила Катерина, проходя прямо в свой кабинет. – Так. Кофе мне, сигареты, и, Альбина, быстро набери…

Юра опоздал на встречу на восемь минут. Он вылетел из метро и, только оглядевшись, выдохнул. Похоже, Альбина еще не пришла. Возле бело-вишневой ротонды «Краснопресненской», где они договорились встречаться, устроились музыканты, вокруг них сгрудилась немногочисленная публика, мимо шагали-брели-бежали прохожие… Али не было видно.

– Yesterday… all my troubles were so faraway! – доносилось из-за спин; голос был не то чтобы сильный, но приятный.

Он ждал. Одна битловская песня сменилась другой. Он начал нервно посматривать на часы: скоро должно было начаться кино, а Али все не было. «All my loving… I will send to you! All my loving – darling, I’ll be true!» Чащин придвинулся поближе к обнадеживающей музыке.

Альбины все не было. Кончилась и вторая песня.

– Месье и дамы! Джентльмены, синьоры! Кладите ваши денежки! – певица пошла по кругу.

Юра, наконец узнав голос, протолкнулся в круг – и оказался прямо перед черной шляпой с бумажками и монетами.

– Аля!

Аля – а это была она – подмигнула Чащину, закончила круг со шляпой, сунула добычу гитаристу и, хлопнув с ним по рукам, выскользнула из круга.

– Твой знакомый? – ревниво спросил Юра, когда они спешили к кинотеатру.

– Неа. Вижу, стоит один, гитару мучает – тоже мне, унылый менестрель… Почему б не собрать ему народа?

Они влетели в кинокассы минута в минуту. Фильм выбирал Юра – «Перемотка», старое кино неизвестного Але Мишеля Гондри.

В небольшом зале было человек десять. Начался фильм – и тут же сзади кто-то трубно, беспардонно засморкался, но уже скоро Аля перестала слышать все посторонние звуки – «Перемотка» ее захватила и утащила с собой. И кажется, всего минут через десять зажегся свет и все потянулись на выход. Аля же с Юрой, не сговариваясь, остались до конца, смотрели на уезжавшие под музыку титры. Не хотелось покидать мир внутри кадра, мир чудаков и сбывающихся надежд.

Когда они вышли из кинотеатра, лил дождь и в ночных лужах дробились круги, размывая неоновые отражения. Они добежали до метро, смеясь от самого бега, луж, промокших ботинок. У Али вымокло правое плечо, у Чащина – левое; зонт был один на двоих. В круглом вестибюле, облицованном млечным мрамором, прилипли к куполу два сбежавших воздушных шара, золотых негодника. Двое почти-друзей вошли на эскалатор и через секунду нырнули в дыру тоннеля. Ступенчатая минога мерно ползла вниз с редкими пассажирами на хребте.

– Давай захватим эскалатор! Угоним его в Париж. Или в Рим! – предложил Чащин.

– Paris! – вздохнула она и запела: – О-о, Шанзэлизе, о-о, Шанзэлзеээ! О солей, су ля плюи…

– Ок, заметано.

– Нет! Передумала, я хочу к морю! На теплый остров.

– Семь пятниц на неделе.

– Я вся такая несуразная, – томно пролепетала Свирская. – Угловатая такая… противоречивая вся!

Порой у нее выскакивали эти фразочки из советских фильмов – с тех детских времен, когда она сидела перед допотопным теликом с бабушкой или дедом, когда прыгала с дивана в центр комнаты и, прохаживаясь, копировала актеров с экрана – за что получала восхищенные ахи и аплодисменты.

Чащин замурлыкал и ответил тоже цитатой:

– Знойная женщина, мечта поэта!

Все же поклонники – вещь совершенно необходимая для актрисы, особенно для звезды, думала Аля. Вроде бы необязательная штукенция, но очень украшающая – как сумочка. И как сумочек, поклонников у актрисы должно быть много! Кажется, что-то такое говорила Изабелла Юрьевна, актриса ярославского драмтеатра, преподававшая в их театральной студии, – говорила с легкой усмешкой на окрашенных багряной помадой губах, делая паузы и бросая взгляд куда-то вдаль, словно вспоминая свое бурное прошлое и ушедшую красоту. Сейчас Свирская чувствовала себя не просто актрисой, а сумасбродной, шикарной кинодивой, облокотившейся на резиновый поручень эскалатора ручкой в атласной перчатке.

– Как там дальше было? Провинциальная непосредственность. В центре таких субтропиков уже нет, а на периферии еще…

– Что-о? – воздела зонт Свирская.

– Не бейте меня по голове, это мое слабое место!

– Муля! Не нервируй меня.

– Что вы на меня так смотрите? – парировал Чащин. – На мне узоров нету и цветы не растут.

– Я помню вас еще ма-аленьким, розовым, как поросеночек. И вот этот поросенок рос, рос, и выросла такая большая…

Чащин, стоявший на ступеньку ниже Али, вдруг шагнул вверх, к ней.

– Эй! – заволновалась Альбина. – Туда не ходи, сюда ходи. Снег башка попадет!

Их плечи на секунду соприкоснулись, Аля отстранилась.

– Счастье вдруг… в тишине! – запел Чащин, делая широкий жест, – …постучалось в двери! Неужель ты ко мне – верю и…

– Не верю! – припечатала Свирская и шагнула назад, на ступеньку выше.

– Хм. Придется переквалифицироваться в управдомы, – вздохнул Юра.

– Заметьте, не я это предложил!

– Донна Роза, я старый солдат… и не знаю слов любви…

Чащин снова поднялся к ней на ступеньку. Наклонился, чтобы ее поцеловать.

Как невидимая дрожь звонка прошла между ними. Аля тут же сделала шаг назад.

– Иди отсюда, мальчик, не мешай, – сказала она.

Несколько стуков сердца он глядел ей в глаза.

– Это из «Бриллиантовой руки», между прочим, – добавила Аля.

Ей казалось, что поручни разогреваются, а эскалатор направился к центру Земли. Затем Чащин отвел взгляд в сторону. Рассерженный, он выглядел взрослее (и ему это шло).

– Да… классика. Кстати, ты не сказала, как тебе Гондри?

Аля что-то ответила, он что-то сказал… Она ждала, что внизу они распрощаются и покончат с этой неловкой ситуацией, но Юра, перекрикивая вой уходящего поезда, предложил ее проводить.

– Нет, не надо! И не так уж поздно, и…

– Абсолютно верно, всего лишь полночь! Ладно, я пошел. Тебе туда? – он указал на левый путь. – А мне в другую сторону.

И как только он исчез за облицованным гранитом пилоном, Але стало жаль – жаль его и жаль его ухода.