Читать книгу НЕ/ДРУГ - Татьяна Труфанова - Страница 3

Так разгоняешь, возгоняешь надежды, выше, больше, а потом тебе – разом, резко: стоп! Четыре часа спустя она услышала: «Стоп! Снято» – и ее сцена в массовке была закончена. К статистам подошел администратор – долговязый парень в красных кедах, с модной щетиной, которая росла неровно и не шла ему. Он поблагодарил всех за работу (что там! они дольше ждали начала, чем снимались), стал раздавать бумаги, которые надо подписать, прежде чем получить свои пятьсот рублей. Но ведь Аля не ради этих денег – Аля надеялась, что хоть сегодня ей повезет: заметят, выдернут из массовки, как ананас с морковной грядки, выложат на серебряное блюдо с вензелями… Нет. Черная полоса, которая началась летом, три месяца назад, когда она провалилась на последнем экзамене во ВГИК, эта вязкая полоса продолжалась. Свирская перла против течения, нагло возражала судьбе и всем добрым советчикам, всем умникам, знавшим, как надо: успокойся, поступай в пед, получи нормальную профессию, успокойся! Вернувшись в родной город после провала, она неделю прожила лунатиком, блуждая между диваном и кухней, не видя света, а затем выпросила у деда с бабушкой денег и поехала снова в Москву. Нашла работу и жилье, схватившись за первые предложения (мутноватые, но ей было плевать), и стала ходить по кастингам. В конце прослушивания ей всегда говорили: «Мы вам позвоним». Аля слышала эту фразу уже в сорока вариациях: сказанную впроброс; с теплой улыбкой; с явным, как гонг, обещанием пригласить снова; пустую формулу; фразу холодную, как застывший комок жвачки; и бледную, как оттиск штампа; и смутно сиявшую, как начало рассвета… Не позвонили ни разу.

Этот день с утра прошел в пьянящем, звенящем тумане: Аля все ждала… чего? Что как в старом американском мюзикле, все сделают шаг назад, а она случайно – вперед, и режиссер с усиками Кларка Гейбла восхищенно поднимет круглые брови, и предложит заменить ею примадонну, которая пять минут назад закатила истерику и опять хлопнула дверью, а грузный продюсер пыхнет сигарой и скажет: «Попробуй»… так? Смешно! Туман сдуло отрезвляющим ветром, Аля очнулась. Стоя в конце очереди к парню в кедах, выдававшему статистам деньги, она озиралась вокруг.

Громадный павильон уходил вдаль и его края терялись во мраке. По присыпанному пылью, истоптанному тысячей ног бетонному полу змеились толстые черные провода. Они ныряли в черные и стальные ящики, приборы непонятного назначения, перекрещивались, свивались в петли. Десятки людей проходили, стояли и копошились, подобно прислужникам древнеегипетских жрецов: они делали нечто значительное, может быть, грандиозное, но профанам неведомо – что; Аля хотела бы проникнуть в эту загадку, да ей не было хода в храм. Возле ярко освещенного короба декорации, где недавно была съемка, стояли режиссер, рыжий крепыш с головой-луковкой и хитроватыми раскосыми глазами, и продюсер, белесый, полноватый, нервный мужчина за сорок. Бросив сумку в раскладное кресло, к ним подошла, тяжело впечатывая каблуки в пол, высокая брюнетка. Режиссер и продюсер рядом с ней сразу стали казаться ниже, как шкодники-малыши. Брюнетка заинтриговала Алю. Свирская лишь на секунду увидела ее лицо, теперь та стояла спиной, да и раньше Аля не замечала ее на площадке (наверно, она вошла только что), но почему-то ее хотелось рассмотреть повнимательней. Блестящий шлем волос, нахмуренные брови и яркий взгляд, взгляд хозяйки положения, взгляд живой фигуры на носу корабля, летящего по волнам как стрела, фигуры, чья воля управляет и самим кораблем, и ветром в парусах, и волнами…

Что-то, как соринка в глазу, заставило Свирскую очнуться от этих мыслей. Щуплый мужчина лет тридцати, подойдя к одному из кресел, присел на корточки, собираясь перевязать шнурки, а затем сунул руку в сумку… В сумку, скинутую в кресло брюнеткой!

– Вы что делаете?! – Аля с воплем побежала на него.

Вор вскочил и, развернувшись волчком на месте, дал деру.

Вокруг не сразу поняли, что произошло. Кто-то побежал за вором, но поздно. Хлопнула дверь на другом конце павильона, затем еще раз. Погоня вернулась через несколько минут – ни с чем. Алю расспрашивали, кто это был – она, конечно же, не знала. Администратор божился, что гад был не из статистов и с ними прокрасться не мог, у него все головы пересчитаны.

– Да что за бардак у вас! Проходной двор! – рявкнула брюнетка.

Аля успела услышать, что это Катерина Жукова, генеральный продюсер картины.

– Слава богу, все на месте, – сказала Жукова, осмотрев содержимое сумки. – Что за хрень: то и дело у меня что-то слямзить пытаются… Медом намазано… Эй! – махнула она рукой Але. – Иди сюда. Ты кто у нас?

Грозное прежде лицо Жуковой от улыбки стало теплым, как летний день. Аля смущенно начала:

– Вообще я актриса…

Она не успела продолжить: у продюсерши зазвонил телефон, «извини» – сказала та Свирской и ответила на звонок.

Пока брюнетка прохаживалась кругами, ведя какой-то загадочный и важный разговор («нет… да… сколько?.. я подумаю…»), Аля стояла на том же месте, боясь сойти, как школьница, вызванная к доске.

– Держи свои пятьсот, – сунул ей в руку деньги небритый администратор. – Молодец! Мне бы таким глазастым быть.

– Почему?

– Ну, ведь не абы чья сумка. Это ж Катерина Великая! Хотя тебе неважно… Жаль, что не я заметил!

Вздохнув, парень в кедах ушел. А Альбина ждала. Она понимала, что просить – невежливо, но возможно, договорив, продюсерша сама предложит: «Ты актриса? Помочь тебе чем?», и тогда…

Минут через семь Катерина Великая закончила разговор, но к ней тут же подошел белесый продюсер и о чем-то забубнил, они отошли дальше, и Жукова смотрела только на него, похоже, совершенно забыв про спасительницу своего достояния. Мимо шагали и шаркали киношники. Двое мужиков в синих комбезах, неся громадную кадку с пальмой, шикнули на Свирскую: «Посторонись!» Кто-то сматывал пыльный кабель. Статисты, получив свое, уже исчезли. А вот и Жукова с белесым скрылись из глаз, завернув за фанерный край декорации. Все.

По аллеям Мосфильма гулял ветер октября, настырный и любопытный. Он залез Але под юбку, отогнул полу короткого пальто, ткнулся холодным носом в смуглую шею, а затем бросил Алю и помчался дальше – шелестеть жухлыми листьями под деревьями. От павильона, где были съемки, до проходной идти было минут шесть: шаг левой, шаг правой – и выйдешь в город, нырнешь в обычную жизнь. Куда Але не хотелось.

Она свернула вбок. Из-за бежевой коробки, выстроенной в семидисятые из унылого кирпича, показалось гордое, крупное здание в помпезном стиле сталинской эпохи. Мимо. Мимо графитти с потеками краски на трансформаторной будке, мимо изумрудного самолетика с мятым фюзеляжем, замершего на треугольнике растрепанного газона («экспонат!» – сообщала табличка). Мимо мужчины, катившего на тележке чучело медведя с воздетой лапой… Мимо фонарного столба с гримасой из бетонных щербинок… Здесь начиналось движение к удивительному миру, где творцы жонглировали реальностями, развертывая перед ахающими зрителями невероятную череду приключений под марши и джазы грохочущего оркестра, – да, таким был замыслен Мосфильм когда-то, девяносто лет назад, когда-то он стартовал, побежал к этой великолепной цели, но увяз, увяз, безнадежно увяз в обыденности. Как Аля увязла. Каждый раз, когда она шла на пробы, ей казалось: вот сейчас сбудется!.. Но ей говорили: «мы позвоним», она выходила за дверь и оказывалась на истертом сером асфальте, на дорожке, неумолимо возвращавшей ее к съемной комнате с выцветшими маками на обоях и к стекляшке кафе, где она разносила тарелки два дня через два.

Аля присела на скамейку.

– Как вы говорите, вас зовут?

– Альбина Свирская.

– Рад встрече, Альбина. Как меня зовут, надеюсь, вы знаете?

Естественно, это же Феллини! Нет, Рязанов времен «Служебного романа». Нет, лучше Кристофер Нолан.

Яично-желтая липа сказала листвой «пфф» у Али над головой.

В реальности режиссеры, если и удостаивали посещением кастинги, не представлялись вовсе. Как и прочие лица. На доступных по объявлениям пробах Аля видела перед собой двух-трех человек (редко больше), которые не называли своих имен и смотрели на Свирскую усталыми флисовыми глазами. Но сгустившийся сейчас перед ней воображаемый режиссер понимал в кино побольше их всех и он, конечно, хотел узнать Алю получше.

– Что рассказать вам, дорогой Кристофер? Года в два или три я проглотила волчок. Так моя бабушка говорила. Вроде, у одних шило в заднице, а у меня волчок в попе. Извините, из песни слова не выкинешь! Я в детском саду то и дело пела и выступала: от улыыбки станет всем светлеей – и тэ пэ. А потом дедушка мне сделал театр из фанерной коробки. Куклы – пластилиновые, самодельные (мнутся и пахнут). И я – одна за всех на разные голоса: за царевича и Кощея, Гермиону и Снейпа… Что еще? Я путаю синус с косинусом, зато тексты запоминаю с лету. Вот вы дайте мне роль – проверите! Я свои реплики в пьесе со второй читки помнила наизусть. Отчего люди не летают, как птицы? Когда стоишь на горе, так тебя и тянет лететь. Вот так бы разбежалась, подняла руки и полетела! Я ходила в театральную студию, между прочим, пять лет. Можно сказать, была примой. Как нам хлопали после «Ромео и Джульетты»! Стою на сцене, ноги трясутся, кланяемся зрителям, а шум у меня в ушах такой, словно я под динамиком с меня ростом. Я все помню: букеты после спектакля, как я потом розы спасала в ванной, помню свое джульеттино платье (белое с зеленым бархатным кантом, мы сами шили), как мы с подружкой гуглили театральные вузы, читали про каждый, воображали… Ну вот. А потом я провалилась во ВГИК. Кристофер, вы ж понимаете, что это ерунда? Скольким знаменитым актерам так говорили: нет таланта, не подходите… Я читала, это же сплошь и рядом! Вот хоть этот… забыла фамилию. А я волновалась. Может, поэтому еще? На последнем туре срезали. Ну, возвращаюсь я с чемоданом в Ярославль…

«На щите» – сказал дедушка. Когда отправлял, говорил: «Давай, на щите или со щитом!» А оказалось, на щите. Дед замечательный. Але вспомнилось, как уютно сидеть в глубоком кресле, поджав под себя ноги, читая что-нибудь, и тут слышишь тихий стук карандаша – не поворачиваясь, ясно, что это дед задумался, проверяя рефераты, выстукивает ритм на столе. Дед преподает историю в универе. Это он когда-то рассказал про ярославский театр – что нет, не просто абы какой драмтеатр в провинции, а между прочим – первый из русских! В тысяча семьсот пятьдесят-лохматом году открылся, купеческий сын Федор Волков замутил это дело, не сиделось ему в лавке, понимаешь. Сначала дед рассказал, а потом уж в театральной студии про это уши прожужжали. Традиции, есть чем гордиться, бла-бла-бла. Где Федор Волков и где я? С какой стати мне взаймы за его театр гордиться? Я за себя хочу. Но пока не выходит. Понимаешь, Кристофер?

Кристофер – ты на самом деле Кристофер Робин, а я – Винни, опилки в голове. Бестолочь. Но у меня был свой угол, нора, теплый дом. Снаружи – обычная панельная многоэтажка, но зато с балкона немножко видно Волгу. Восьмой этаж, закаты – только сиди и смотри. Мы с Веркой так и сидели на балконе, весной-летом зависали часами… (Это моя подруга – Верка.) Весной на всех наших подоконниках – зеленые ростки рассады в картонных пакетах от молока (бабушкины старания). Весной были мечты, что вот-вот поступлю и тогда… Когда мечтаешь, не ценишь того, что есть. А теперь понимаешь, что эти посиделки-нежности, домашние запахи, своя нора – это прошлое, оно уплывает на отколовшейся льдине все дальше. Даже если я облажаюсь тут по всем статьям, если жизнь выпихнет из Москвы обратно в Ярославль, мне в тот дом уже не попасть. В то детское, глупое, теплое, когда – ты не знаешь – а тебя ведь обнимают, защищают со всех сторон: дед и бабушка, своя нора, синий занавес в театральной студии, который всегда на своем месте. Не попасть.

Пока, Кристофер. Ты пиши, звони. Я до пятницы совершенно свободна.

Петлявшие дорожки Мосфильма привели Свирскую обратно к тому павильону, который она покинула час назад. Она подошла к стальной крашеной двери, замерла: зайти? А вдруг… Если спросить про какую-нибудь роль, работу… Серый прямоугольник таинственно молчал, как сейф с россыпью бриллиантов внутри, код от которого ты не знаешь.

Аля решительно дернула на себя тяжелую дверь.

Вот странность – в коридоре, в шаге от двери, стояла высокая худая девушка лет двадцати пяти – тоже замершая перед дверью, как Аля только что. Девушка ждала чего-то с растерянным, загнанным выражением на лице, будто у собаки на цепи, которой некуда бежать от палки. Сквозняк снаружи взметнул ее тусклые вьющиеся волосы.

– Ээ… – Аля посторонилась, удерживая дверь, чтобы девушка могла выйти.

Та очнулась от оцепенения и, воскликнув: «да-да, спасибо!», выскользнула тонкой тенью наружу. Через секунду она подвернула ногу на ровном месте, неловко взмахнула рукой – папка, зажатая у нее под локтем, выпала и бумажные страницы разлетелись вокруг.

– Да что ж ты за тупица! – вскрикнула девушка, чуть не плача.

Она имела в виду себя, поняла Аля. Она бросила дверь, опустилась на корточки, помогая девушке собирать листы (какие-то договора – Аля мельком увидела пункты, «стороны обязуются…»). Подоспел ветер, разметал часть страниц еще дальше. Аля пустилась за ними в погоню.

Подобрав с жухлого газона последнего белого беглеца и стряхнув грязь, Свирская вернулась к неуклюжей девице.

– Повезло, что дождя сегодня не было, – сказала Аля.

– Мне все равно, – невпопад ответила девушка. – Но спасибо.

Она была бледной, как бумага под пасмурным светом, и Свирская, подумав: «Болеет? Или случилось что?», неожиданно для себя сказала:

– Я, кстати, кофе хотела попить, не хотите присоединиться? У вас такой вид, что кофе не помешает. Здесь наверняка есть столовка или кафе…

Девушка скривилась, как от зубной боли, и Аля не сразу поняла, что это означает улыбку.

– Нет, у меня еще столько дел, надо бежать! А то начальница съест.

Аля пожала плечами, пробурчала мультяшным голосом:

– Да пустяки, дело житейское!

– Нет-нет, – девушка снова скривилась в улыбке, – Но спасибо, правда, спасибо.

Тут тяжелая дверь павильона распахнулась, выстрелив высокой фигурой. Жукова – дама-продюсерша, на которую час назад понадеялась Аля.

– Варвара! – грозно начала дама, но остановилась, заметив Алю.

Между ее бровей собралась морщинка: Катерина Великая вспоминала, где могла видеть эту девчонку.

– Здравствуйте! Я в массовке играла, – помогла ей Аля. – Ну и…

– А-а! Это ж ты мой кошелек спасла! – воздела перст Жукова. – Варька, ты посмотри на это чудо: глаз-алмаз, засекла ворюгу мигом!

– Ворюгу? – нервно переспросила Варвара.

– Представь себе, опять! – дама повернулась к Але и, грустно усмехнувшись, сказала, – Меня постоянно обокрасть пытаются, это просто чума! Я не говорю о приписках в сметах. Два месяца назад сумочку стянули на отдыхе. В Швейцарии! В тишайшей стране. А прошлой зимой из машины… А, неважно! Спасибо тебе, малыш, – она ласково улыбнулась Але.

Голос у Жуковой был низкий и сипловатый, будто она весь день проводила на холодном ветру, он слегка не вязался с ее гладким, ухоженным лицом, с идеально отутюженным костюмом.

– Да, Варя, хорошо это, когда рядом не все слепые-безрукие… – загадочно протянула дама. – Хотя вовсе не обязанность этой девочки – следить за моими вещами, у нее свое было дело на площадке… И между прочим, она с ним отлично справлялась! Ты ведь у нас… – Жукова пошевелила пальцами, взглянув на Алю.

– Актриса! – подсказала Аля. – Правда, сейчас с работой туго…

Катерина сочувственно наморщила лоб. Нет ролей? Жаль. Вижу, ты талантливая девчонка… А ну-ка…

И она тут же выдала Але телефон «охрененного кастинг-директора», некой Татьяны: звони ей, скажешь, что от меня… Ну и ну!

– Спасибище! – подпрыгивала Свирская на месте от счастья.

– Ла-адно, – довольно отмахнулась Жукова. – Ну беги. Удачи!

И Аля побежала – сначала сама не зная куда, потом – к воротам Мосфильма, на выход. Вот так улов!

Она оглянулась назад. Черноволосая Катерина, кажется, отчитывала неловкую Варю (ветер доносил гневные отзвуки). Затем дама взмахнула рукой, отсылая сотрудницу, и две фигуры разошлись в разные стороны. Спасибо, спасибо тебе, милый продюсер!