Читать книгу Глиняный род - Татьяна Владимировна Фильченкова - Страница 8

Глава 8

Оглавление

Тюфяк Умира был пуст. Ретиш не сразу сообразил, что он с женой спит в пристрое, и тут же обрадовался: больше никто не будет ворчать, если им со Зрином понадобится поговорить. Правда, в эту ночь сил на разговоры не осталось, сон сморил быстрее, чем голова коснулась подушки.

Ретиш не слышал, когда вернулась Благожа, но наутро, пока все спали, она уже хлопотала у печи.

Умир с молодой женой вышли к завтраку последними. Коряша пряталась за его спиной и не смела поднять заплаканных глаз, но губя улыбались. Умир усадил её подле себя на лавке и всё подкладывал ей ломти пирогов послаще, а она так смущалась, что и есть не могла. Ретиш всё рассматривал новую родственницу: зубы белые, да кривые, щёки румяные, да все конопушками усыпаны. Только глаза, зелёные, что вода в заводях, из-под мокрых ресниц сияют.

Коряша заметила его взгляд, подняла голову.

– Братец, я знаю, что неказистая. Умиру бы такую жену, как Ислала, только благодарнее и вернее меня он не сыщет. Каждый день за него хвалу Ену возносить буду.

Зрин вдруг стукнул миской по столу, вскочил.

– Да что Ислала?! В ней жизни не больше, чем в зуде. Слепи такую – никто и не различит, где настоящая, а где глиняная. Сестрица, Ислале бы духу не хватило сказать, как ты вчера.

Коряша ещё больше разрумянилась, вновь опустила глаза.

Благожа покачала головой, выговорила Зрину:

– Мятежный дух усмирять следует. И не вздумай больше заговаривать о том, чтобы людей из глины лепить.

Коряша вступилась:

– Родуша, вы смиреннее меня не найдёте. Что до вчера, так это я с отчаяния. Больше речей таких не услышите, во всём вам послушной буду. Я никакой работы не боюсь. Меня матушка только стряпать и ткать не учила, говорила, что всё одно из корявых рук ничего доброго не выйдет.

Благожа смягчилась, погладила Коряшу по плечу:

– Была бы душа чиста – любыми руками доброе дело сладится.

В ворота грохнуло, будто в них камень бросили.

Зыбиш охнул, Медара вздрогнула, Коряша побелела.

Благожа поднялась, проговорила:

– Кто бы это? Неужто уже с дарами пришли?

Все пошли смотреть.

За воротами никого не было, только узелок в пыли лежал.

– Это ж одёжа моя! – всплеснула руками Коряша. – Видать, братья принесли.

– А в руки отдать им духа не хватило? – выпалил Зрин и крикнул в сторону сходного места: – Эй, ржа на железе, вам в глаза смотреть боязно?

– Уймись! – осекла его Благожа. – Обижены они на Коряшу за вчерашние слова. Нечего ещё пуще злобу распалять. Лучше покажите сестрице хозяйство.

Коряшу повели в огород, показали грядки с репой, брюквой, моркошкой и капустой.

Благожа поясняла:

– Род у нас невелик, этого хватает. Но осени за зудей ещё зерном отдадут, виток прокормимся. А это, – указала она на кудрявый бело-розовый куст и на вьющийся толстый ус с огромными листами и жёлтыми цветками размером с ладонь, – дары пришлых. Что из них уродится – узнаем к сроку.

Первыми одарить молодых пришли жена Сувра с Отрадой.

– Свет тебе, Всемила! – приветствовала её Благожа. – Проходи в дом, тяжела ты уже на ногах стоять.

– Со дня на день жду, – ответила Всемила, тяжело вздыхая.

– Чего же Сувр сам не пришёл?

– Недосуг ему, дел много.

– Ну да, железных одаривать пошёл, тут не до грязюков, – хмыкнул Зрин.

Отрада притихла, жалась к мачехе, только таращилась по сторонам. Благожа усадила их за стол, Медара подала холодного кваса.

Всемила вытерла испарину с лица и залпом опустошила кружку. Затем достала красный мешочек и медный кругляш.

– Это Сувр молодой жене передал, тут снадобье, чтобы понесла поскорее, а это оберег, чтобы никакая хворь в чрево не вошла. Сама такой у груди держу.

Отраде не сиделось на месте. Она подходила то к почерневшей от времени прялке, то рассматривала оставленную Медарой недошитую верховицу. Наконец шепнула Ретишу:

– А где же зуди?

Он прыснул в кулак:

– Вот глупая, мы же не в доме их лепим. Идём покажу.

И повёл Отраду в сарай. Прежде чем открыть двери, предупредил:

– Только зудей и тут нет. Мы их перед пахотой и на жатву делаем, а сейчас только горшки. Будешь смотреть?

Отрада кивнула, вошла несмело, покрутила гончарный круг. На верстаке остались глиняные цветы Зрина. Она тут же взялась их рассматривать.

– Это так, безделицы Зрина, – зачем-то сказал Ретиш.

– Они красивые. Можно, я возьму один?

– Бери, он ими не дорожит. Только зачем тебе? Небось, отец для тебя и серебряных не жалеет.

– Они красивые. И… Должно быть, хорошо, когда у тебя такой брат, как Зрин. Он всегда что-нибудь выдумает. А мои только задираются.

Ретиш аж глаза протёр. Отрада ли это? Но пробормотал в ответ:

– Хорошо. Только он мне не совсем брат. У нас родители разные. А вот с Зыбишем мы из одного чрева.

– Ох, значит, ты матушку свою помнишь? Вот повезло-то тебе!

– Нет. Помню только, как кричала она. Её связанной в пристрое держали, пока не разрешится. Ни лица, ни рук не вспомнить.

– Хоть это. Моя померла, когда меня рожала.

– Такое лучше и вовсе забыть, уж поверь. И чего тебе жаловаться? Мачеха вон ласковая досталась.

– Ласковая, пока своим дитём не разрешилась. А там кто знает…

Всемила, будто почуяв, что разговор о ней зашёл, позвала Отраду от ворот.

– Иду, матушка, – крикнула она в ответ, спрятала глиняный цветок под верховицу и выбежала из сарая.

Ретиш так и остался стоять столбом, размышляя, чего это с Отрадой случилось, если она не съязвила ни разу.

К полудню пришёл закадычный друг и повитовник Умира Сминрав из деревянных. Пришёл он с женой Добряной и сыном-младенчиком. Добряна тут же сунула дитё Коряше.

– Подержи, в день даров младенца подержать – добрый знак.

Коряша попятилась, руки за спину спрятала, головой замотала.

– Н-не… Не надо. Меня отродясь к детям не подпускали, уроню ещё.

Добряна рассмеялась, усадила Коряшу на лавку и вложила сына в руки.

Умир со Сминравом уселись за стол и повели разговор.

– Вот что, Умир, ходить вокруг да около не буду. Пришёл я не с безделицей, но и дарю не просто так. Не смогу я с тобой за зудя расплатиться, не собрать нам доброго урожая в этот виток, а долгом моим вы сыты не будете. И потому дар мой – лодка.

Ретиш со Зрином аж подпрыгнули. Лодка! Своя лодка у них будет!

А Умир смутился:

– Слишком уж щедрый дар. Сколько же зудей в той лодке?

– Щедростью на щедрость отвечаю. Твой род не раз отцу долг прощал. А потому принимай, идём к причалу.

Сминрав поднялся и вышел из дома. Ретиша со Зрином и звать не надо было, они кинулись следом.

Светлая новая лодка ледала вверх дном на берегу, выставив солнцу пахнущие смолой и деревом бока.

– На заре только просмолили с братом. Вот и знаки глины, чтоб не спутал. – Сминрав показал на вырезанных по борту зудей. – Опробуешь? Спустим на воду?

Умир почесал затылок.

– Чего зря пробовать? Сперва сомовий крюк раздобуду, тогда и опробую.

Зрин аж взвыл:

– Умир! Да как же не опробовать?

Ретиш тоже хотел просить Умира, да только у него ком в горле встал, от обиды чуть не зарыдал, как неразумный.

Умир глянул на братьев, рассмеялся:

– Ладно, спускайте, только не утопите дар Сминрава.

Плавали туда-сюда по реке, пока солнце не село. Ладони до кровавых волдырей стёрли. И всё посматривали на берег пришлых, да там тихо было, только ночные костры чуть дымились. Уже в темноте вытащили лодку на берег.

В доме к тому времени спать готовились. На лавках громоздились дары. Таких щедрых, как от Сминрава больше не было, но Коряша радовалась и корыту, и ситцам. Ретиш же приметил под лавкой сомовьи крюки. Значит, быть скоро настоящей рыбалке.

Глиняный род

Подняться наверх