Читать книгу Байкал. Книга 2 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 2

Эти годы я жил, как и всегда прежде, не замечая времени, пробегающих мимо зим и вёсен, погоды, природы, будто и не выходя из дому. Да я и не выходил почти за пределы моей долины, скрывшись от людей, изредка посещая дальние города, чтобы прикупить то, что было необходимо. Я привык жить именно так во времена вынужденного «отселения», как зимняя спячка моё отшельничество должно продлиться достаточно, чтобы меня некому было вспоминать, а значит начать новую жизнь.

Когда мои сыновья от Неявы достигли возраста, что пора была отдавать в дело, в учение мастерам, я отвёз их вместе с их матерью из своего лесного терема. Не вспомнят ни Неява, ни мои сыновья, Акулин, Гром и Куржевин ни меня, Сингайла для них, ни лесного дома нашего. Помнить будут, что их отец, мельник, помер от мора, но к ним был добр и любил их всех. Последнее, кстати, было верно. Так долго, как Неява, немного женщин задерживалось здесь, в скалистом лесу.

А вообще, инно усталая немочь напала на меня после того, как меня изгнали из Авгалла, едва не убили там… Да что говорить, не Арика снадобья и заботы Неявы, я бы погиб. Самому себе своею Силою я помочь не могу, именно потому я, предвечный, всё же смертен. Любого я могу у Смерти вырвать, но не себя. Сам я в немощи обыкновенный человек, как все прочие.

Все эти годы мне хотелось увидеть брата после, тем более что странная загадка, зачем он брал книгу со странными нечитаемыми письменами, не давала мне покоя, за столько лет, я так и ни разу и не смог до него добраться. Не один и не два раза, а много-много раз я приезжал, приходил по давно мной изведанному пути к его дому, но не заставал его. Будто он, как зверь чувствовал моё приближение и прятался. Но куда и для чего? Раньше он никогда так не делал. Я не видел его, но я увидел многое, то, например, как удивительно преобразился его двор: разукрашенный теперь его дом, стол во дворе, баню, даже сараи кто-то изукрасил, кто и когда так разрисовал его жилище, к тому же подновлял к весне, меняя цвета и рисунки украс, диковинные и замечательные. Али сам Арик со скуки в отшелье своём увлёкся малеванием энтим? Ответа не найдёшь, как и хозяина, где таскается всё время? Всё так же бегали куры, паслись коровы и кони в обширном дворе, похрюкивали свинки в хлеву, но ни следа человеческой души не было здесь всякий раз, когда я приходил.

Войти на двор, перейдя через ограду, я не мог, потому что, если я выстроил вокруг моего дома воображаемые скалы, сквозь которые мог пройти только я один, но сам Арик мог преодолеть их, просто взобравшись и спустившись после в мою долину, правда, только он один, ни человек, ни зверь прейти границы моей долины не могут, один только мой предвечный брат, то в его двор не могу войти даже я. Наверное, если бы я очень захотел преодолеть его препоны, я смог бы, могу же я швырять скалы, не касаясь даже рукой. Но, не видя никого здесь, чего ради я стал бы это делать? Чтобы войти в его дом, и просто посмотреть каков он изнутри? Хотя это и любопытно, но не думаю, что стоит усилий.

Я решил поискать его в городе. Я знаю, что он спускается в Авгалл, и не реже, чем в месяц раз, а по-хорошему, так и несколько раз в седмицу. Пришлось мне нацепить лохмотья, бороду, патлы сделать, с гривы моего коня срезав несколько прядей и прицепив к шляпе из войлока с широкими полями, кои любят бродяги, и я, самый богатый человек из всех, кто когда-либо жил на берегах Великого Байкала, прикинувшись нищим, прохаживался по улицам, стараясь выловить моего брата, чувствуя себя сетью с бубенчиками, моя душа зазвенит сразу, едва он окажется поблизости.

Я развлекал себя таким образом нечасто, только когда чувствовал тоску по брату, а заодно узнавал последние новости в Авгалле, али в Каюме, в Салаз или Синум, тем более в Парум я ездил значительно реже. А остальное время я жил как привык во времена вынужденного изгнанничества. Уже третья или четвёртая красавица выехала недавно из моего терема, чтобы поселиться у своего овдовевшего недавно брата в Паруме. Она приехала к нему вдовой с изрядным запасом золота, могущего стать отличным приданым нашим с ней шести дочерям и ей самой, и её брату жить безбедно многие годы…

Так что дом мой пока пустовал, я как раз привёз мастеров с севера, чтобы обновили и немного перестроили мой терем. И теперь я подыскивал себе спутницу жизни на следующие несколько лет. Мне приглянулась Игрива на том самом севере, в Каюме, светлоглазая и темноволосая хохотушка с хорошеньким носиком и стройной фигуркой. Её-то я и хотел обольстить незаметно для её братьев, дюжих молодцов-кузнецов и увезти к себе в долину в скалистом лесу. Эта забава полностью захватила меня в последние пару месяцев, когда я почувствовал тот самый звон бубенчиков, о котором упоминал: Арий оказался рядом.

Я завертел головой по сторонам, рискуя потерять свою шляпу, но прошло уже столько лет, кто, и тем более тут, на севере, в Каюме, помнит меня как Сила Ветровея?.. Так что я не слишком волновался, прятался на всякий случай. А вот и он, Арик под видом какого-то краснорожего забулдыги сговаривается с хозяином харчевни о чём-то. Опять напиться собрался, вот ведь мерзавец! За эти годы, что мы не виделись, когда он чуть не угробил меня своей пьянкой, он редко так надирался. Даже очень редко, хотя и случалось, всё же пьяницей был мой брат, и будь он обычным человеком, он давно помер бы от вина, а так меня только мучил, паразит…

Я пошёл было за ним в ту самую харчевню, как вдруг мои бубенчики завопили пронзительнее и чище, потому что я почувствовал, что мимо моего взгляда промелькнуло что-то, что…

То, вернее, та, из-за кого я больше двадцати лет не решаюсь заглядывать за Завесу Смерти, куда раньше хаживал нередко и с лёгкостью. Я увидел Аяю. Я понимал, что в окошке мелькнула только очень похожая девушка, что Аяины кости давно истлели в лесу, где она погибла, что эта девушка не может быть даже её дочерью, чтобы быть на неё похожей, потому что Аяя не успела родить до того как я убил её руками моих подлых рабов… Всё это я понимал умом, но не мог не двинуться за тем звоном, что заполнил меня и убедиться, что я ошибся, что никого не может быть там, в этой лавке, торгующей нитками и бисером, что никто не может быть такой красивой, как была Аяя…

– Эрик?!.. Ты? Ты как здесь? – всегда молодой голос Арика прозвучал у меня за спиной и заставил обернуться и потерять из виду лавчонку, где только что была та, что показалась мне Аяей.

Арик смотрел на меня будто ещё более молодой, чем обычно, с тех пор как остался двадцатипятилетним, сейчас ему будто вовсе двадцать. Да, брат, мне ты глаза не отведёшь, даже и не пытаешься давно… Но чёрт! Как же я рад тебя видеть!

Прохожие на улице, лавочники, с изумлением смотрели на то, как вдруг обнялись два мужика, какой-то патлатый бродяга в широкополой шляпе и пузатый пропойца с чёрной косматой бородой и красной рожей. Но скоро перестали оборачиваться, почему бы этим двоим и не быть братьями, они и в самом деле друг другу под стать.

Я видела из лавки, как Арий обнялся с каким-то страшенным дядькой, пыльным странником, привычным ходить по дорогам, не имея ни семьи, ни дома, просить пропитания. С чего это он взялся тискаться с ним, я не поняла, но увидела, что, пока они обнимались, Арий посмотрел на меня и, мгновенно изменившись лицом, подал знак не выходить на улицу из лавки. Вот это удивило меня даже больше самой встречи. А сам, похлопывая громилу в рубище по широким плечам, пошёл с ним в корчму, куда собирался зайти за стоялым мёдом, пообещав мне не покупать зелёного вина. Теперь точно купит и с этим страшилой напьётся…

Мне стало тоскливо на душе от этого, сколько он просидит там теперь, и какой выйдет… Теперь Арий, если позволял себе наливаться вином этим чёртовым, неизменно делался злобен и до безумия ревнив. Вспоминал какие-то мои слова о Марее, сказанные то ли в забытьи, то ли выдуманные им самим, и устраивал мне то допрос, спасибо, что без пыток, о том, как часто я думаю о Марее-царевиче, то просто ругался и ломал кусты сирени во дворе, или шипок, что я насажала, любя их аромат и красивые розы, то расшвыривал вёдра и кадки по двору и сеням. А то вовсе убегал в лес и там носился как бешеный лось, ломая ветки. Почему эта ревность заставляла его страдать я не могла понять. Давно уже было забыто всё, что было да нашей с ним счастливой встречи, и жили мы душа в душу все эти годы, наслаждаясь каждым днём. Я люблю его больше Солнца и Байкала, больше жизни, и он знает это, и год за годом только одно омрачает его чело: за все эти годы я так и не сделалась беременною. Думаю, что-то нехорошее случилось со мной, когда я потеряла ребёнка Марея, или позже, из-за побоев и насилия… Арий всё время хотел взяться врачевать меня, и был уверен в успехе, но я умоляла не делать этого.

– На то воля Богов, Арий, – говорила я. – Всему своё время…

– Ты просто не хочешь! – немедленно ярился он. – Ты не хочешь! Моего ребёнка не хочешь!

И начиналось:

– Ты не хочешь, потому что не любишь меня! Не любишь!.. – бледнея, кричал он. – Конечно, куда мне до Белого Лебедя!..

– Боги, Арий! Да ты мне милее всех белых лебедей! – пыталась уладить я.

– Рассказывай! Нарочно врёшь сейчас, чтобы я сирень твою не изрубил опять!

И кончалась такая дурацкая ссора, конечно, пьянкой… После, отойдя сердцем, он сажал новые кусты, привозя их из окрестных сёл, собирал вёдра по двору и черепки разбитых горшков, и послушно и мягко шёл в мои объятия, уже не брыкаясь.

– Прости, что я такой дурак, Яй, хочешь, прибей меня скалкой… Не бросай только, я один тут… уж не смогу теперь, – смущённо бормотал он, выдыхая мне в волосы.

– Ничё, в город переберёсся! – смеялась я.

– Да нет… Я в энтой жизни без тебя теперь… не смогу…

И как он мог думать, что я могу его не любить или бросить?..

А то спрашивал иначе:

– Ты любишь меня? Любишь меня? Скажи! – горячо шептал он, глядя мне в лицо как в лихорадке.

– Я люблю тебя, Арюша, – в сотый и в тысячный раз, не уставая, отвечала я. – Я люблю тебя больше всех на свете!

– Ты любишь меня больше него? – спрашивал он, имея в виду, должно быть, Марея, потому что напрямую он не спрашивал, не произносил имени, но ни о ком другом думать не мог в этом смысле, конечно.

– Я люблю только тебя, – искренне говорила я. – Одного тебя на всей земле.

Чего ж спрашивать, столько лет у меня есть только он. Только он… нет даже воспоминаний ни о чём и ни о ком другом, я похоронила их под теми самыми кустами шиповника, вместе с болью и разочарованием во всём прежнем…

…В Каюм мы с Аяей приезжали изредка, так же за эти годы бывали раза два-три и на востоке в Паруме, и на полдне в Синуме и Салазе, посещая ярмарки и просто прохаживаясь среди людей. У Аяи не было такой как у меня способности отводить людям глаза, чтобы они видели её в каком-то ином обличье, а потому в Авгалл ей ещё долго дороги нет, да и не стремилась она, к моей радости. Впрочем, она не стремилась и в иные города, но на мои предложения съездить согласилась с радостью. Я не хотел больше оставлять её одну в нашем доме. Почти утробный страх заставлял меня всё время держаться рядом. Будто бы я и в самом деле опасался, что она может оставить меня, или кто-то может её у меня похитить. Страх тем более странный, что некому было охотиться за ней, здесь никто и никогда её бы не нашёл, кроме Повелителя Тьмы, но Он пока оставил нас, будто потерял интерес. А больше никто не мог сюда прийти. Даже найти мой дом никто, кроме Эрика не может и не найдёт. Но я всё равно боялся. Теперь я, тысячу с лишним лет проживший один, не впуская в душу никого, я не могу и вздоха представить без неё. Теперь, вкусив не сладости, но жизни, я не могу рисковать тем, что потеряю её. И сладость, и горечь, и страх, и бьющийся пульс – теперь я был живой, это тысячу лет я был предвечный, теперь я смертен, потому что мне есть что потерять и эта потеря меня убьёт вернее меча или яда…

И тревога завыла во мне волком, когда я увидел Эрика на улице, Эрика вглядывающегося в проём лавчонки, куда, я знаю, только что вошла Аяя, намериваясь купить здесь новых ниток для своего рукоделия. Чего ему на неё так глядеть? Хотя, как ему и не глядеть, все так глядят на неё, я это вижу и именно поэтому мы очень редко бываем в городах: баская Аяя привлекает слишком много внимания, люди сворачивают головы, провожая её взглядами, идущую рядом со мной и не замечающую всеобщего воодушевления вокруг себя. Однажды я спросил её, неужели она не замечает этого?

Она лишь пожала плечиком легко:

– Всегда так было, Огник, привыкла я. Тинган даже пытался меня тайком продать проезжающим, кто побогаче, хорошо отец услыхал, батогов ему тогда врезал. Да и девчонка я была совсем…

В итоге всё же продал… Но этого я вслух не сказал, не хотел напоминать ей Авгалл и Марея. Мы никогда больше не говорили о царевиче, потому что мне и мыслей о нём хватало, чтобы терять рассудок от ревности, тех давних её слов о нём я никогда не позабуду…

И вот мой брат, всегда куда более успешный у женщин, вдруг сделался похож на хорошего пса, почуявшего след. Не хватало ещё его интереса к ней!.. Я даже не сразу вспомнил, что они ведь наверняка были знакомы во времена её жизни в Авгалле, я сам видел их в одной охоте… Об этом я вспомнил намного позже. А сейчас я просто не хотел, чтобы он увидел её, ещё не осознавая, почему, но я не хотел, чтобы он даже взглядом её коснулся её.

Поэтому и затащил его в харчевню, надеясь, что Аяя поняла мои знаки и отправится к нашей крытой повозке, что стоит в конце торговых рядов с прочими такими же.

А пока мы с Эриком вошли в кружало, внутри было темновато, как обычно бывает в таких заведениях, но, в общем, довольно чисто, густо пахло скоблёными столами и полами, и пивом, хороший хозяин в чистоте и холе держит свой кабак, не допускает свинства. Впрочем, по всему приморью за последние два десятка лет всё стало как-то устроеннее, уютнее, чище, детей много по улицам забегало, красивых ярких одежд и украшений мелькало на улицах, а не только из богатых повозок. Намного жирнее стала жизнь во всей Прибайкальской земле. Конечно, способствовали этому отменные урожаи, а им чудесная благостная погода из года в год, будто кто-то ворожил её и устраивал дожди, когда они были как раз нужны, зной и грозы в своё время, снега столько, чтобы было достаточно земле весной, но не выходили реки из берегов и не топили города и деревни.

– Ох, только крепкого вина не пей, услышь Богов, – поморщился Эрик, когда мы сели за скоблёный стол, пахнущий свежим деревом, как домовина.

Я рассмеялся, обернувшись на него.

– Не стану, хорошо, – согласно сказал я. – От квасу-то не откажешься?

– Пучит с квасу твоего, мёду возьми, али вина одуванчикового, – поморщился Эрик. Удивительно всё же, как этот детина пьёт как двенадцатилетний до сих пор.

Мы сели с ним за стол, глядя друг на друга, чудная шляпа с длинными чёрными волосами, странно сочетающимися с его светлыми ресницами и бровями, на улице прятала почти полностью его лицо, тут же он сдвинул её на затылок.

– Приходил к тебе сто раз, не застал ни разу, – сказал Эрик. – Кто-то весь двор расцветил рисунками тебе, сам ли? Так сладил, стало быть, с тою любовью?

На стол перед нами поставили ендову со сладким душистым вином, его и Аяя любит, весёлая с него делается, смешливая, надо взять с собой…

– С любовью? – переспросил я, не понимая. – С какой любовью?

Эрик засмеялся, глядя, как нам принесли и сгибень, и зажаристые шишки, расставляя на столе простые глиняные плошки. Он даже в терему своём лесном, я уверен, только с золота ест, а тут станет с энтих простых посудин пищу вкушать? Уж так соскучился?

– Так позабыл? Стало быть, некрепка была, а пил вусмерть тогда, – Эрик продолжил загадочно для меня насмехаться, и взял кусок сгибня с ревенем.

– Не вем я, Эр, об чём ты молвишь, но напиться и со скуки мочно. Как и стены дома разукрашивать. Надоели серые брёвна-то, – сказал я.

– Ишь ты, раньше не замечал я в тебе малевальных способностей, – сказал Эрик, роняя крошки с подбородка в чарку, из которой глотнул славного золотистого вина.

– Ну… время-то идёт. Вона, как много всего переменилось в приморье нашем, почти што прежний Байкал снова разрастается, а? – сказал я.

Эрик кивнул.

– Да, похоже, только и ждали, что меня, мизгиря, прогнать надо было, что так мешал всем… – сказал он невесело, но и без особенной тоски. – А неплох Марей-то оказался, на поверку, Могул – истинное слово. Стал-таки царём царей, как мечталось ему. Так что победил меня супротивник достойный, я рад, что дочь за него выдал. Теперь прямой внук мой царём царей будет.

Я отмахнулся, меня давно не интересовали притязания на трон, которые мы с ним утратили с разрушением Байкала и тем более эти кровные связи, за которыми так ревностно следил Эрик все годы. Он заметил это:

– Вот ты всегда таким был, семью никогда не заводил по-настоящему, привязанностей не имел, – сказал мой брат, словно с укором, неужто ему есть дело до этого?..

Я посмотрел на него и сказал на это:

– Ты за нас двоих, стало быть, привязанностями обрастаешь.

– Ладно, колоться инно ёж, сам знаешь, как тяжело предвечным в этом… Нам с тобой повезло больше всех, мы друг у друга есть хотя бы.

– То-то ты вечно со мной враждуешь. От привязанности должно, – хмыкнул я, впрочем, добродушно, мне приятно, что Эрик в таком расположении ко мне.

– А то с чего ж? От любви. Кто ещё мне ровня?

Он явно настроен сегодня не просто мирно, а дружелюбно, и впрямь соскучился, похоже. Но что ж удивляться, он всегда скучал по мне больше, чем я по нему. И нуждался во мне, будто в дополнительном подтверждении собственной исключительности.

– Ар, я, что спросить хотел уж давно, – сказал Эрик. – Ты книгу одну у меня тайно брал. Давно, тогда ещё, зачем? Волховал с ней что-то? Зима тогда ещё лютая вышла после… Что за книга? Я так и не смог прочесть…

Вот тут уже я с удивлением воззрился на него:

– То есть… Ты не смог прочесть той книги? – спросил я, невольным изумлением выдавая себя.

И тут же начал соображать, что бы мне придумать, как не сказать ему правды о той книге, завёрнутой в пропитанную кровью предвечных золотоносную ткань. Вовремя правды не сказал, теперь тем более не поймёт он, отчего я скрыл, подозрительным идиотом назовёт и будет прав. Но то, что правда сегодня не было таковой тогда.

– Не смог, но ты прочёл ведь, если уворовал. О погодных кудесах она? Откуль ты язык тот странный знаешь? Я ни одной буквицы не разобрал… Натворил ты с погодой, а меня из-за куралес твоих из Авгалла погнали. Едва ноги унёс…

– Это я знаю… – проговорил я. – Сам едва жив остался тогда. Прости меня за то…

Пусть думает так, как уже придумал себе… всё лучше, чем правда. Но всё же, как странно, что он не смог прочесть той книги. Её легко читали и я, и Аяя…

– Кстати, что за помощница приходила от тебя? Неява сказала мне, что ты старуху прислал, ягу.

Мне стало легче, ничего и врать не надо, он сам всё говорит за меня, за эти годы придумав и объяснения, и всё поняв так, как лучше всего было и для меня.

– Куда ж без этаких бабок, Эрик, я ж не кудесник, как ты, кто может и с Той стороны вывести. Приходится обычными усовниками пользоваться и помощью лекарей да ведьм.

Эрик покивал, улыбаясь. Но потом поднял глаза на меня:

– Однако ж, если бы не ты и твоя бабка, Ар, не выжить мне тогда.

Я лишь отмахнулся, скромничая:

– Да ладно, та Неява тебя выходила, любила. Сразу почуяла во мне ложь, различила, что я не ты, рассмотреть не могла, а сердцем учуяла. Так что её и благодари всю жизнь теперь.

Он захохотал:

– И ты!

И я засмеялся тоже, верно, куда он, туда и я за ним отправился бы.

Очень славно поговорили мы с братом в тот день, как давно не говорили уже, так хорошо не сидели, так легко не шутили. Только одно меня тревожило, что я не знаю, где Аяя, точнее, я считал, что она должна ждать меня в повозке, но мало ли лихих людей… Хотя белый день да и порядку теперь значительно больше стало в приморье. Я сказал об этом Эрику. Он кивнул согласно.

– Да, всё за эти годы устраивается так толково, что зависть берёт. Не напрасно, похоже, трон никогда мне не давался, – сказал Эрик.

Но на это я возразил:

– То-то, что не устраивается, Эрик, ничто не происходит само, новый царь устраивает, спокойно и рассчитано. Ты всегда хотел трона ради трона, а он не рвётся к власти, он хочет устроить царство лучшим образом. Вызывая восхищение, и даже исполоть за древнее наше царство, вообще-то говоря. И не только во мне.

И с этим Эрик не стал спорить:

– Верно, он любим народом. И началась эта любовь с того момента, как он вышвырнул меня, выставив кровопийцей, думающем только о себе и своих жирных закромах.

– А это было не так? – усмехнулся я.

– Да так… – махнул рукой Эрик, кивая. – Но они в ту ночь пролили не мою только кровь, всю мою семью убили, жену и всех детей, так же поступили и с остальными вельможами, – выдохнул Эрик без улыбок, – много зла было сделано… Но всё это забыли быстро.

– Зло не проходит бесследно, даже если было совершено в благих целях, – сказал я.

– Ой, да ладно! – отмахнулся Эрик. – Ты всё хочешь как по писаному, только светлыми мазками, ясными красками. Жизнь сложнее, чем ты в своём уединении думаешь. Ты замкнулся, ты всегда был одиночкой, и тебя вообще не интересовали люди, ты всегда был над всеми. Вот и произносишь теперь какие-то идеальные речи. А люди несовершенны…

– Совершенны. Куда совершеннее, чем мы с тобой, ущербные.

– Мы ущербные? – удивился Эрик, будто споткнувшись. – Мы?!

– Мы. Мы даже умереть не можем. А из-за этого ни любить, ни жить по-настоящему. Ты не задумывался?

Эрик выпрямился.

– Любить… – он хмыкнул, – бери да помирай, кто не даёт?

– Ты, конечно! – улыбнулся я.

– Значит, меня всё же любишь, – засмеялся Эрик.

– Куда от тебя деться, – вздохнул я.

– Так может, опять объединимся?

– Да ну тебя к чёрту! Ты опять найдёшь к чему взревновать и начнёшь мор насылать на моих потомков… – сказал я и подумал про себя, с какой радостью я принял бы его предложение, если бы у меня не было Аяи. Стало быть, теперь я ревную и куда больше, чем он.

– Ладно, пусть не сейчас, всё равно мне в миру ещё лет десять-двадцать не появиться, но давай хотя бы видеться будем?

На это я согласился, только выговорил встречи вот так, в городах.

– Не то придумаешь ревновать к какой-нибудь своей жёнке очередной.

– Ты-то не женисся теперь, так блудишь?

– Так оно нам сподручнее. Привязанностей сердце, остывшее, не терпит, – ответил я, а сам подумал, а почему, действительно, я до сих пор не женился на Аяе?..

Эрик покачал головой, усмехаясь, и сказал:

– «Остывшее»! Будто пылал когда! Лея и та вскользь прошла по сердцу твоему, не задела.

– Вот потому, не заводя семей-то, и легче. А то объясняй жене, чего она старится, а я нет… устал я, братец. Да и дети… знать, что переживу их на сотни и сотни лет. А так… – сказал я, оборачиваясь в поисках хозяина, чтобы приказать ему приготовить мне с собой вина.

Мы с Эриком вместе вышли на улицу, Аяи не видать поблизости, надеюсь, она в повозке дожидается. Правду сказать, долгонько ей пришлось ждать сегодня, но простит, надеюсь, не виделись мы с братом двадцать лет.

– Донесёшь бочонки-то свои? – спросил необычайно радушный сегодня Эрик.

– Сил во мне покамест достанет на безделицу этакую. Ты чего в Каюме делал-то?

– Девицу новую выбрал себе. Вот обольстить примеривался, а тут ты… – засмеялся Эрик.

– Переоблачись тогда, в этакого нищего страхолюда не влюбится ни одна девица.

Мы обнялись снова и попрощались, уговорившись встретиться тут же через месяц.

Я издали увидел нашу повозку, Аяи не видно, надеюсь, она укрылась внутри… Надежда рассыпалась, когда я подошёл ближе: какой-то человек тёрся возле. Судя по одежде, лоской роже и тому, что поодаль мялся слуга, поглядывающий сюда со смесью нетерпения и покорности, человек этот был богатый.

– Что надобно вам, вашец? – спросил я, опуская бочонки на землю.

Аяя с облегчением обернулась на меня и, воспользовавшись тем, что и непрошенный её собеседник отвлёкся, исчезла под пологом повозки. Эх, Аяя, раньше надо было прятаться, вон у мужика совсем ошалелый вид. Небось, денег сулил, богатеи всегда деньги наперёд суют…

– Кто она? Кто она тебе? – спросил ошалелый. Голос низкий и обычно, надо думать, раскатистый, но сейчас блеял, как козлёнок.

Роста он был небольшого, плотный, и лысый весь: и лицо, и голова, похожая на яйцо, профиль чёткий и вообще лицо такое будто каменотес ловкой рукой постарался. Сильный человек, не слишком и молодой, и тот перед Аяей ум потерял.

– Мне она – жена, – весомо сказал я.

– Отдай мне!.. Продай за любое золото. Сколь захочешь золота тебе дам за неё.

– Да ты ума лишился? Я же твою жену не прошу продать, – спокойно сказал я, спокойно водружая бочонки на повозку.

– Так возьми… И золота ещё сколько хочешь… и за ту, и за эту… – слово «эту» он выдохнул, замирая от восторга.

– Ты… шёл бы по добру по здорову, иначе… Человек я грубый, рука у меня тяжёлая, нрав суровый, так что… ступайте своей дорогой, господин хороший.

– Подумай…

– Ступайте, вашец, – повторил я, сжимая кулаки.

– Ты пожалеешь, – зло проговорил он, всё же отступая. – Я – Гайнер, самый богатый купец в Каюме, а может и во всём Великом приморье…

– Вот и радуйся своему счастью. Чего тебе не хватает? Красы? Рисовальщика найми – стены в терему изукрасит, – сказал я.

– Ты… так… Дерзко говоришь, кто ты? Как твоё имя? Я в Каюме знаю всех, вы не здешние, откуда?

Я не сказал ничего больше, взобрался на козлы и, разбирая вожжи, сказал:

– Нездешние, прощай, Гайнер! И забудь про нас! – с этими словами я дёрнул вожжи, и наша повозка двинулась с места немного быстрее, чем положено, чуть в сторону и я наехал бы на этого наглеца Гайнера.

Когда мы выехали из города, Аяя пересела ко мне на козлы.

– Яй, надо тебе научиться как-то скрываться от таких глаз, – сказал я, – не то мне придётся мечами обвеситься.

– Я отлично скрываюсь в нашем лесу ото всех этих глаз. Не поеду больше в город да и всё… – легко произнесла Аяя.

Тогда мы не могли даже предположить, что встретим этого Гайнера снова.