Читать книгу Байкал. Книга 2 - Татьяна Вячеславовна Иванько - Страница 3

Я уже не думал, что мне когда-нибудь ещё доведётся снова увидеть Марея-царевича и царя Галтея. И вот, возвращаясь домой из Каюма, я увидел сигнальный белый флажок на длинном древке, болтающийся над кронами сосен и в месте давно и специально для этого устроенном, нашёл послание для Сингайла. Марей-царевич бил челом кудеснику и умолял спасти своего отца, царя Галтея. Вот странный царевич. Странный, так и непонятый мной наследник, человек, сумевший стать тем, чем я даже и не мечтал – выше всех, царь царей, при этом оставаясь до сих пор наследником Авгалла. И если я вмешаюсь и продлю жизнь Галтею, то ещё пробудет таким вот наследником столько… столько, сколько я позволю…

Но как мне идти лечить Галтея? Я не Арий, я не умею делать так, что люди не узнают моего лица. Я это я, который теперь моложе того самого Марея и моей дочери Арланы, его жены. Им уже за сорок, а я всё тот же, на вид тридцатилетний. И я – Сил Ветровей, которого они изгнали, почти убили двадцать лет тому… Как мне идти помогать Галтею?

Невозможно.

Но отказать тем более невозможно, ведь Сингайл – кудесник, которому подвластна даже Смерть, что же я из страха быть узнанным брошу на имя Сингайла ком грязи? Сотни лет безупречности пропадут разом от одного комка дерьма, станут говорить, что Сингайл умер али испугался помогать царю Галтею по слабости.

Только один человек мог дать мне дельный совет. Вообще помочь мне мог только Арий. Поэтому я отправился к нему.

Я почувствовал, что Эрик приближается к дому. Я почувствовал это как оглушительный тревожный звон в голове и в сердце, словно тревожный набат забили внутри черепа. Это был полдень следующего дня, после того, как мы встретились с ним в Каюме. Что-то должно было случиться, просто так он не пришёл бы сюда.

Аяя была на дворе, хлопотала у печи, стряпая обед. Я, торопясь, подошёл к ней, страх, что Эрик увидит Аяю, овладел мной, я вспомнил вчерашнего Гайнера и не хотел, чтобы Эрик превратился в его подобие. А потому сказал ей:

– Яй, иди в дом.

Она подняла голову, удивлённо посмотрела на меня.

– Иди в дом сейчас, и не выходи, пока я сам не приду, – добавил я.

– Что случилось?

– Я потом тебе скажу, – сказал я, волнуясь всё больше, – теперь иди, не мешкай. Да, и… и в окна не выглядывай. Я прошу тебя, просто слушайся.

Аяя не стала пререкаться и ушла сейчас же, только ещё раз оглянувшись на крыльце, скрылась за дверью. А я обернулся на изгородь, которую Аяя с месяц назад раскрасила жёлтой краской со спиральными полосами. Из-за деревьев уже показался Эрик на высоконогой чёрной кобыле. И выглядел мой брат озабоченным, он не просто так явился ко мне, что-то серьёзное привело его.

– Ты будто ждал меня, – усмехнулся он, подходя ближе. – Впустишь, али не доверяешь, так выйди сюда, в лес?

– Входи, чего там, – сказал я, отверзая вход для него, для чего протянул ему руку для пожатия.

Эрик улыбнулся, пожав мою ладонь и пересекая границы моего двора уже открытые мной для него.

– Только я по хозяйству, уж извини, похлёбку вот варю, – сказал я, возвращаясь к столу, откуда прогнал Аяю и, делая вид, что он прервал меня за стряпнёй.

Эрик последовал за мной, усмехаясь.

– Ох и босяк ты, Ар, от высокомерия безмерного своего никакую бабу в дом не берёшь, – сказал он, садясь за стол, на котором Аяя оставила всё, что приготовлено было для похлёбки из капусты.

– Ну, считай, что так, – сказал я. – Зачем пожаловал-то? Ведь не о бабах же говорить. Вижу, забота некая одолевает тебя сверх меры.

Вот тут Эрик сделался серьёзным и рассказал о том, что его вызвали лечить Галтея. А я, слушая его, покидал всё в должном порядке в горшок, что забулькал уже на печи. Пока похлёбка доходила, я сел напротив брата.

– Да уж… забота, – задумчиво проговорил я. – Идти нельзя.

– И не пойти как? Сингайлово имя вовеки веков опозорить? Я не отказывал никогда, – со вздохом сказал Эрик.

– Ну да, за большое золото, – хмыкнул я.

– Не всем же изображать добряков беспортошных. – отмахнулся Эрик. – Ладно, Ар, не о золоте и добре надо сейчас…

– Ну… если не о золоте, так я пойду вместо тебя, – сказал я.

– Ты не можешь пойти, ты не спасёшь его. Я вообще не знаю, что Марей-царевич переполошился так-то, время Галтею пришло помереть, вот и всё. Отпускать родителей надо.

– Ты и сам не отпустил когда-то, – напомнил я.

– Ну… Я… Я просто не хотел, чтобы ты на трон отца уселся.

– Да не ври, – сказал я. – Ты так же не хотел его отпускать, как любящий сын.

Эрик не стал спорить. И снова спросил, что ему делать. Тем временем закипела похлёбка, переливаясь через край, и зашипела на раскалённой плите. Я поднял руку, перемещая горшок. Эрик усмехнулся, проследив моё движение.

– Ар, а ты можешь не от себя одного, но и от меня отвести глаза?

Я посмотрел на него удивлённо. Как мне не приходило это в голову с Аяей?

– Проверить можно только на ком-то… – немного растеряно проговорил я. – Но, думаю, если я всё время буду находиться рядом…

– Медлить нельзя, Ар, если ты согласен, нам надо поспешить, иначе наши ухищрения прибудут с опозданием.

– Вот… прямо сейчас пойти хочешь?

– Если Галтей на одре, чем раньше мы явимся, тем легче будет ему помочь.

– А ежли помер? – спросил я, не ожидая услышать ответ, который он дал…

– До заката успеть можно, даже, если умер. Пока солнце над горизонтом, пока не настала ночь, не умер день, жизнь можно вернуть. Привести из-за Завесы.

Вот это да, Эрик говорил об этом так легко, словно обещал коня вернуть потерявшегося…

– Ты уже делал так? – изумлённо и восхищённо произнёс я.

Но он уже поднялся из-за стола.

– Делал, я же говорю, ничего особенного, – обыденным голосом произнёс Эрик. – Но ты изумляться будешь или поможешь мне?

– Да помогу, чего там. Но может, поедим всё же вначале?

Но он лишь покачал головой, поднимаясь.

– Обойдусь я и без твоей стряпни чудесной, – с презрительной усмешкой произнёс Эрик. – Чай, мы не дети, с голоду живот не подведёт.

Я встал тоже.

– Ладно, погоди, я в дом зайду только…

– Зачем? Котомку свою взять? Али шапку?

Я пожал плечами:

– Котомку тож…

Аяя поднялась с припечека, увидев меня. Но, поняв, что я намерен сейчас же уйти, спросила удивлённо:

– Что случилось? Кто это пришёл? С кем ты уходишь? Огник… – и сморгнула, растерянно глядя на меня.

– Это мой брат, Яй, просит помочь ему в одном деле. До ночи вернусь.

– Почему мне нельзя видеть его?

– Не тебе, ему не стоит на тебя глазеть.

– Арий… эдак ты меня в темницу запрёшь, – растерянно проговорила она, поднимаясь.

– Не обижайся, Яй, – торопливо произнёс я, растерянно оглядываясь по сторонам, всё ли взял, – тебе нужны такие же приставания, как энтот вчерашний, яйцеголовый?

– Но это не какой-то яйцеголовый, это твой брат. Твоя семья. Кто я, ежли ты меня от него прячешь?

Я остановился на пороге, вот это так по-бабьи, начать разговор в самый неподходящий для этого момент, сердясь, подумал я.

– Я вернусь и мы поговорим. Обо всём, если ты захочешь, – он взялся уже за дверь, как вдруг вспомнив что-то, обернулся и сказал: – Яй, я там с похлёбкой напортачил…

И он ушёл, я слышала, как вывел Звёздочку из конюшни, а я осталась с чувством, что я какая-то вещь, кукла, которой он играет, когда этого ему хочется, но стоит появиться по-настоящему важному делу, или вот человеку, и всё: «похлёбкой займись, я напортачил, погляди»…

Возле похлёбки моё место… Ну, ноги раздвинуть, когда ему придёт охота…

Мне захотелось плакать, что именно я и сделала, а в уши мне будто шептал тихий навязчивый голос: «Что ты для него? Что ты? Подумай? Ты даже не «кто»… всего лишь «что»…

Кошка важнее, без неё не проживёшь, а я… меня заменит любая, сбегает на ночь в любую деревню, рассказывал…

В доме спрятал от глаз родного брата. Стыдится меня… Стыдится… конечно, так и есть… ведь знает, из какой грязи я пришла к нему сюда, помнит, не забыл… Разве та грязь отстанет? Такая грязь не отстанет никогда… Разве можно такую низкую девку брату показать…

Я знала, чувствовала, что всё это не так, что я несправедлива, что на деле за все прошедшие годы я ни разу не чувствовала того, что вдруг сейчас забралось мне в голову, а через мысли и в сердце, заставляя его болезненно дёргаться будто в судорогах, а мою душу корчиться от боли, но навязчивый и знакомый голос всё твердил и твердил мне: «Ты ничто для него… Ты ничто… всего лишь…»

Я и подумать не мог, что сделалось с Аяей, когда мы с Эриком направлялись в Авгалл…

Мы ехали с ним довольно споро, меньше двух уповодов до Авгалла, и вот уже издали мы завидели дома слободы, прилегающие к городу со стороны этой западной дороги, ещё немного и будут видны стены окружающие сам Авгалл, впрочем, весьма условные. Дорога широкая, и, уже от леса, выложенная камнем, не вилась, как сельская, а шла широкой полосой приближаясь к городским воротам. Я давно не был в Авгалле и эти перемены мне пришлись по нраву. Я взглянул на Эрика и сказал:

– Дорога-то, Эр.

–Да… дорога хороша.

Он кивнул, сам Эрик тоже не был в столице все те годы, что прошли с его изгнания. Однако, сейчас же, завидев издали людей, я напружинил слегка Силу. Уже у крайних домов, где бегали куры, он обернулся ко мне и усмехнулся.

– Ну а я как выгляжу? – спросил он.

– А ты старец с бородою до пояса. Так что сильно легко-то не ступай, не то догадается кто, – сказал я и спешился.

Он засмеялся, обнаруживая волнение и тоже слез с коня.

– Себя, значит, эдакой красавицей представил, а я – старый хрыч? – сказал Эрик и хлопнул меня по выдающемуся заду пышнотелой молодухи, коей я представился.

– Но-но, дедуся, без вольностей! Я для того эдакой красавицей, чтобы вернее тебя прикрыть, пусть на меня глаза пялят, а ты так, тенью промелькнёшь, никто и не вспомнит после, как выглядит Сингайл.

Эрик прищурился и одобрительно кивнул.

– Хитро, – он удивлённо хмыкнул. – Мастер ты, однако ж, на ловкости всякие. Я-то всё за простака тебя держу.

Я ничего не ответил, и мы продолжали путь по улицам всё более людным, высокий крепкий старик с длинными волосами и белой бородой, вполне подходящий, чтобы называться кудесником Сингайлом и я, пухлая грудастая девка с рыжеватой косой, и приоткрытой рубашкой, чтобы людям нельзя было не заглянуть мне за лиф, пропуская мимо всё остальное. Иногда надо быть незаметным, но иногда напротив, вот таким…

Мы подошли к дворцу, на обширной площади перед ним теперь были устроены карусели, качели и разные забавы для детей и взрослых, никакой строгой стражи, что некогда стерегла тут пустое пространство, и в помине не было.

Да и весь город, где я не бывал два десятка лет сильно изменился, не только дорога, ведущая к слободе от города, выложена камнем, но и улицы города вымостили камнями, как некогда были вымощены только главные улицы. Но с отличием: на главных улицах Авгалла – гладкие, почти зеркальные плиты мало вытертые временем, потому что древними строителями камень был для них выбран очень твёрдый. Новые же улицы выложены обычными булыжниками, не так великолепно, сами улицы не так прямы, хотя заметно, что старались, ровняли по линейке, и дома на них простые, но ухоженные, приятные глазу, нечистоты текли по канавами по сторонам, прикрытые решётками-мостками, отдельно по центру ехали повозки и всадники, пешие ближе к домам, не мешая друг другу и не рискуя быть раздавленными.

Но не одни только вычищенные улицы удивили нас с братом: множество деревьев и кустов посажены по бокам дороги, теперь ветрам ни сарме, ни култуку не выдуть с улиц тепло, а летом не раскалить камень, деревья и тень навели на те самые дорожки для пешеходов и удивительно преобразили, украсили улицы. И стены домов гладкие, ровные, не такие, как во дворце, конечно, или некогда в нашем Байкале, но всё же старательно сделанные.

– Сильно изменился город, – сказал я.

– Н-да… я же говорю, едва от тенетника Ветровея и прочих кровопийц избавились, расцвели прямо-таки. Но я бы на их месте крепкую стену вокруг города выстроил, а лучше вокруг всего приморья, – сказал Эрик.

– Для чего? Вокруг на тыщи вёрст никого нет, – удивился я.

– Нет… – вздохнул Эрик. – Появятся, дай срок. Эдакое богатство и благополучие не может не призвать на свою голову зависть. Сад чужой всегда сердце зазрит, нет?

Он посмотрел на меня, но я лишь пожал плечами.

– Не знаю, Эр, мне не зазрит.

– Это потому, что тебе плевать на всё и всех, лёд ходячий.

Я засмеялся.

– Токмо Сингайла Льдом-то кличут, не Галалия.

– Это потому что ты хорошо морочить всех научился добротой своей притворной. На деле тебе всё равно, вот и не обижаешь никого, потому и слывёшь добряком-от. Горел бы, так и других бы обжигал… – проговорил Эрик.

Эх, мало ты меня узнал за тыщу с лишком лет, брат. И жечь, и мучить отлично могу и я, только ты этого не видел. И не покажу я тебе…

Меж тем мы подошли к дворцу. Тонкий аромат вился вокруг него, тёплый и вроде бы даже знакомый, сладкий…

– Чем это пахнет? – спросил я удивлённо.

– Шиповник, – почему-то вздохнув, ответил Эрик. – Весь сад и задний двор засажен его кустами. Прежняя зазноба Мареева любила розы энти, вот он и расплодил…

– Ты откуда знаешь? Ты двадцать лет тут не был.

– Ещё при мне началось. В память о той… Может, вспоминает так её, а может… кажется ему, что она всё ещё рядом, – он произнёс это так, что мне стало не по себе. Если Эрик не всё знает обо мне, то и я, похоже, мало знаю и о нём.

Внизу крыльца у нас взяли лошадей и привязали у длинной коновязи, всё верно, в царской конюшне нечего делать чужим лошадям каких-то приезжающих, нас встретили стражники вопросом:

– Хто такие? –спросил один.

А второй добавил:

– Царь Галтей болен, Могул никого не принимает до сроку. Зоркому доложим, он с вами поговорит, и решит, надо ли вас к Могулу пустить.

– Скажи, Сингайл Лёд здесь. Могул знает, сам звал меня. Я и явился, – Эрик выпрямился и никто не мог бы сомневаться, что перед ними кудесник стоит.

Все, кто услышал эти слова изменились в лице, те, кто не смотрел, обернулись. Один стражник сразу же побежал внутрь дворца, другой склонился в поясном поклоне.

– Обожди, досточтимый Сингайл Лёд, сейчас явятся, проводят тебя, – произнёс он голосом совсем иным, разгибаясь. – Во дворце нашем заплутаешь с непривычки.

Эрик посмотрел на меня, в глазах мелькнула лёгкая усмешка, я понял его: этот дворец за триста лет он знает, как свои пять пальцев. Хотя перестроили и подновили его после пожара двадцатилетней давности.

Сам Марей-царевич, или как все кличут его теперь, Могул, явился на крыльцо встретить нас и даже не заставил себя ждать. Тут уж я разглядывал его во все глаза, он, впрочем, не обратил внимания на мясистую девицу, что пялилась на него. Привычен он к такому, в центре всеобщего внимания всю жизнь. Я видел его несколько раз, но очень давно, ещё до того, как узнал Аяю… И с тех пор помнил каков он был. Но так близко я не видал его никогда. В чёрных одеждах, без единого цветного пятнышка, только рубашка белоснежной полосой выглядывает у горла, да на рукавах. Очень стройный, но сильный, это видно по движениям его тела, с возрастом он не отяжелел, как иные, длинноногий и гибкий, белокурые волосы или не тронуты сединой, али она прячется в их светлых волнах, распущенных по плечи. Изумительной правильной красоты тонкие черты обрамляла светлая мягкая борода, лишь подчёркивая сильный подбородок, выступающий под ней. Лицо учёного, мыслителя, не сластолюбца… Мог он быть «мёдом для её сот»?..

Из-под тяжёлых век огромные серые глаза смотрели на нас, покой и уверенность в них смущены страхом за отца и болью.

– Сингайл, великий кудесник, Марей-царевич пред тобой, Могул просит тебя, – он наклонил великолепную голову.

Эрик нахмурился и сказал весомо, стараясь придать голосу низких рокочущих звуков, не впуская молодую бархатистую мягкость, что была в нём всегда:

– Не трать слов, Марей-царевич, веди к отцу.

Марей-царевич, кажется, оказался удовлетворён таким ответом и даже рад, потому, развернувшись, повёл нас по коридорам дворца, где я так и не был, влетев некогда в книжную комнату, а после в почивальню вот этого самого Марея, но тогда мне и в голову не пришло разглядывать голого сонного царевича.

Мы шли довольно долго по лестницам и коридорам, я оглядывался по сторонам с интересом, ведь стены эти помнили ещё наш древний Байкал, когда был здесь на берегу небольшой портовый город Авгалл… Да, здесь всё было подобно тому, как в нашей с Эриком древней столице, те же великие строители задумывали и строили города и дворцы в во всех тогдашних городах. В самом городе больше таких изумительных зданий нет, он вырос в последние триста сорок лет, с тех пор, как погиб Байкал, а к этому времени уже давно не было величайших зодчих, возводивших сказочной красоты чертоги одною силою воли и ума, не прикасаясь грубыми инструментами. А потому здесь стены были гладкими как зеркало в этой, древней части дворца, и отличались, хотя и подражали тщательно в остальных частях, которые мы проходили. Поистине запутанное строение, просто так дорогу не найдёшь, проводник и впрямь необходим и Могул, конечно, великую честь нам оказывает. Хотя, если вдуматься, не простых лекарей ведёт, полумифического кудесника Сингайла. А если ещё глубже вдуматься, то… Мы так долго шли, что я о чём только не передумал, глядя в гордую спину Могула, уверенной поступью следовавшего по длинным коридорам.

Наконец мы подошли к высоким дверям, украшенным изысканной резьбой и даже кусочками горного хрусталя, посверкивающего в огнях ламп. Привратники с поклоном отворили перед Мареем-царевичем двери, и мы вошли за ним.

Громадные чертоги… я почти отвык от таких покоев… если бы не ковры на полу и стенах, искусно вышитые и вытканные картины, здесь, пожалуй, и эхо разносилось бы.

– Женщина, останься здесь, – сказал Марей-царевич, впервые взглянув на меня.

Но Эрик проговорил в ответ:

– Она пойдёт со мной туда, куда пойду я.

Марей-царевич посмотрел на него с несколько мгновений и согласно кивнул:

– Будь по-твоему, кудесник.

В этой горнице я не сразу заметил нескольких слуг, красивую статную женщину, светло-русые косы которой были перевиты золотыми шнурами, а одежды богато затканы золотом, как она носит-то тяжесть этакую, спина, небось, болит к вечеру… Это должно быть жена Марея-царевича, больше некому, племянница моя… И сыновья их, и… девушка прекрасной наружности, это видно дочь… Эрик, их отец и дед вскользь оглядел на всю эту компанию, сидевшую по лавкам в окружении слуг. На миг обернулся на меня и кивнул, чтобы я следовал за ним, не отставая. Я сосредоточился, все эти встречи могли нарушить мою начальную настройку, и истинные лица предстали бы перед собравшимися. Невозможно и волноваться и отводить людям глаза да ещё сразу на двоих человек. У меня даже голова заболела от напряжения. Поэтому я потупил взгляд и решил больше не разглядывать никого, как ни интересовали меня эти люди, особенно Марей, вызывающий мою жгучую зависть и ревность настолько сильную, что у меня туманился взор. Большой белый лебедь… Чёрт подери, так и есть… Белый в чёрных траурных одеждах, не позабыл, не оставил из сердца ту, кого я считаю своей, и хочу считать так вечно, потому что жизнь наша вечна, а твоей, Марей-царевич, али Могул, как ни назови, осталось от силы ещё лет на двадцать-сорок… нет-нет, не думать…

Мы вошли в почивальню царя Галтея, громадная кровать на постаменте, молодая девица красивой наружности, остальные поодаль, слуги, лекари…

Я заметил, что Эрик неотрывно смотрит на царя, лежащего почти безучастно на высоко поставленных многочисленных, но смятых подушках. Что царь Галтей бледен в желтизну и очень худ, кожа буквально обтянула череп. Он смертельною хворью захвачен, я это вижу издалека, Эрик тем более…

Эрик обернулся по сторонам, посмотрел на Марея-царевича.

– Царя смерть держит за руку, Марей-царевич, – очень тихо произнёс он. – Я могу отодвинуть её, продлить ему жизнь сколь захочешь долго, но то не будет прежняя здоровая жизнь уже, немочь и страдания будут с ним постоянно день и ночь.

Марей-царевич побледнел.

– Мне сказывали, ты кудесник, Сингайл Лёд. Верни здоровье моему отцу, сколь хочешь золота возьми за то.

Эрик долго молча смотрел на него и, наконец, произнёс:

– Здоровье и силу могу вернуть, но ненадолго, на… на год-другой. А после он умрёт внезапно без мук и страданий. Так ты согласен?

Марей-царевич просиял, даже руки молитвенно сложил.

– Согласен! Верни его нам! – восторженно произнёс он, выдыхая.

Эрик кивнул, отворачиваясь.

– Пять мешков золота прикажи отправить в условное место, где ты письмо своё оставил, – невозмутимо сказал Эрик, уже не глядя на него.

– Да-да, сейчас же прикажу…

– Вот и ступай, приказывай, – ровно проговорил Эрик, поднимая руки к поясу, снять его собрался?.. – А теперь пусть выйдут все. Я на Ту сторону пойду, договариваться со Смертью, ежли кто останется здесь, Она заберёт.

Все побледнели, торопея, включая меня, такого я не ожидал, нашего отца он некогда исцелил в одно мгновение….

Эрик на миг обернулся на меня и сказал:

– Ты тоже иди со всеми.

– Но ты… – неуверенно произнёс я.

– Иди, – сказал он. – У двери жди меня.

Я всё же не решался, но Эрик уже отвернулся от меня и повторил:

– Иди, не бойся, со мной ничего не будет, а вот ты… ты беззащитен против Неё.

– Почему?

– У меня договор с Нею. У тебя есть такой?

– Нет…

– Вот и убирайся, – повторил он. – От двери не отходи, как стукну изнутри…

Он посмотрел на меня, и я понял, что он хочет сказать.

Ничего не осталось, как выйти со всеми и встать сейчас же за высокими дверьми почивальни. Я заметил, что Марей-царевич удивлённо смотрит на меня, разговор наш с Эриком расслышал? Я улыбнулся толстыми губами своей маски сисястой девицы.

– Ты кто ему? Жена? – спросил Марей-царевич.

– Не-е, такось… помочница, – сказал я, продолжая улыбаться.

– Часто он так вот…?

Я покачал головой:

– Сам-то как думашь, Марей-царевич? – делая вид, что я знаю, а ведь я представления не имею, часто ли мой брат так вот ходит за Завесу…

Он смутился глупого вопроса и перестал расспрашивать.

…Я подошёл к постели Галтея. Как страшная болезнь изменила тебя, бедняга… Ты никогда врагом мне не был, как друга принимал меня, хотя гнёт моего золота тяготил тебя, лишал власти. Твой сын отнял у меня всё золото, всю власть, изгнал прочь из города, едва не убил. Но я не держу на него зла, как ни странно, в этом благословение предвечных – нам легко прощать вас, смертных.

– Галтей, посмотри на меня, – сказал я, наклонившись над ним. – Галтей…

Он шевельнулся, возвращаясь из своего забытья, его лицо, исхудавшее, обтянутое такой тонкой кожей, что казалось, если её коснуться, она лопнет, начало оживать, веки задрожали, но я предупредил их движение, прошептав:

– Не открывай глаз, не время, пока слушай меня… только слушай, внимай.

Он замер послушно. Но губы шевельнулись, он хотел что-то сказать, но я не дал ему.

– Не говори, – тихо, в самое ухо прошептал я. – Сей день со словами станешь терять силу, не говори ни слова до завтрашнего рассвета. Потерпи, Галтей, ты никогда болтуном не был…

– Сил… ты же умер… – всё же прошептал Галтей, узнавая меня.

– Верно, – прошептал я, улыбаясь. – Я и говорю с тобой Оттуда…

– Ты пришёл за мной?.. – без страха спросил он. – Винишь меня? Сил… я не знал… я был против…

– Не говори, Галтей, я же сказал, молчи. Я не виню и пришёл, не для того, чтобы увести тебя Туда, туда не нужны проводники, Смерть справляется без подручных. Я пришёл, чтобы ты остался. Подожди… задержи дыхание и помолчи, пока я говорю с Ней…

Я закрыл глаза, выпрямляясь. Отодвинуть Завесу несложно, но я так давно не делал этого… Не делал, потому что… Потому что там Аяя, а я…

Но сейчас надо сделать то, зачем я пришёл, после… всё после…

Я открыл глаза за Завесой. Здесь полумрак сегодня, и тени умирающих колышутся поблизости… Я обернулся по сторонам. И увидел совсем бледную тень Галтея, я не ошибся, он уже почти переместился сюда…

– Вечная! – воскликнул я, призывая повелительницу этого царства. – Отпусти на время этого человека!

Она отозвалась немедля:

– Нет. Ты знаешь порядок. У каждого свой срок, предвечный Эрбин. Только у таких, как ты срока нет, потому что нет пути… – был мне ответ, данный сгустившимся воздухом вокруг меня.

– Я не прошу отпустить его без срока. Отпусти на время. Хотя бы на год. Дай отсрочку.

– Что ты дашь мне за это?

Я уже приготовил ответ на этот вопрос:

– Двадцать три года назад день в день я отдал тебе его первого внука. Отправил к тебе до срока, даже до рождения. То была не его смерть, он должен был родиться, ты знаешь, и воцариться на троне после своего отца, но я не дал тому случиться…

Тишина повисла, будто бы на несколько мгновений возникло замешательство. Будто Она размышляла принять ли условия договора. Но перевес на моей стороне: жизнь нерождённого была подарена Ей за так и тогда я ничего не попросил за это.

И вот, заговорила снова.

– Ладно, Эрбин, хотя и не по правилам, но приму твоё предложение засчитать ту смерть за год отсрочки этой. Но учти, предвечный, это вовсе не потому, что ты кого-то отдал мне до срока, не думай, что ты управляешь судьбами, ты предвечный, но не Бог. Ты такой же инструмент, как меч или яд, запомни… А потому будешь должен мне.

– Должен? – немного испугался я. – Чего ж попросишь?

– Увидим. Но дорого не возьму, не беспокойся… всё же ты платил мне: твоя бледная тень и твоего брата бродили тут у меня в преддверии двадцать лет тому, то чего-то стоит тоже, – будто ухмылка в голосе. Может она насмехаться?..

Мне стало не по себе от воспоминаний о том, как лежал при смерти, значит «бродил здесь»… но этого не помню.

– Помнишь, Эрбин, во сне тебе это является иногда, наяву не помнишь потому, что слишком много жизни в тебе…

Я не хотел рассуждать с Ней об этом, тем более вспоминать или воображать то, как полутенью бродил в её царстве.

– Благодарю, Царица Тьмы, – сказал я, уже намереваясь вдохнуть и выйти отсюда.

– Может… – сказала она, инно с сомнением, – хочешь ещё чего-то? Повидать кого?

Я замялся, если я попрошу Аяю мне показать, захочу ли возвращаться отсюда к жизни? Не захочу ли тогда остаться здесь с ней?..

– Нет, – сказал я, с трудом заставив себя.

– Нет? – Она испытывает меня, ведь знает мои мысли и ждёт, что я попрошу, заманивает.

– Нет.

– Подумай хорошо, Эрбин, я редко предлагаю…

Да-да, заманить хочет. Ещё бы такая добыча – предвечный, добровольно оставшийся здесь, живой среди мёртвых…

– Она не мертва. Её нет здесь.

– Что?! Как это нет!? – вздрогнул я.

– Среди мертвых её нет.

– Я же видел…

– Ты видел то, что тебе показали. Что видели другие.

– Тогда… – сердце забилось сильнее от гнева. – Кто обманул меня?!.. Покажи мне Мокшена…

– Не получится тож… Тухлые ошмётки, что были душами твоих рабов, развеяны вовеки, слава Богам, мне здесь меньше смрада… Не с кого тебе спросить, Эрбин.

– Развеяны? – о таком я слышу впервые. Развеять мёртвые души, кому это могло быть нужно? Да и кто способен на такое? Это ж силу какую надо иметь?..

– Во власти сильного чувства даже обычные люди становятся подобны Богам, что уж говорить о предвечных, – довольная моим удивлением и замешательством, проговорила Она.

И, помедлив, добавила:

– Твой брат развеял их.

– Арий?.. С чего это его обуяли чувства против моих мёртвых рабов?

– Ну… это ты спроси у него. В ваших душах я не чтица.

И я вдохнул, наконец, выходя обратно на белый свет. Галтей в изумлении смотрел на меня, приподнявшись с подушек. Я и забыл, что пришёл сюда, чтобы спасти его от неминуемой мучительной смерти.

– А… Галтей… Год тебе дан на радость самому и твоему сыну. Его благодари, истовое прошение слышит даже Смерть. Прощай!

Я направился к дверям. Слишком странным, удивительным оказалось это путешествие за Завесу, чтобы я сейчас мог думать о чём-то кроме загадок, что вновь посеялись в мою душу.

– Сил!.. – по-прежнему изумлённо позвал Галтей.

Я обернулся.

– Что ж за неугомонный ты человек, Галтей, даже Смерть уступила колготу такую! – пробормотал я. – Спи теперь, желвь твоя к утру рассосётся, здоровый встанешь, любиться, радоваться будешь как молодой… Всё!

С моим словом «всё!», он упал на подушки, уснув. А я подошёл к двери и едва не вышел в неё без стука, совсем забывшись в своих мыслях.